И оба время от времени растирали лицо снегом. Как-то разом наступила ночь. Какое счастье, что темнеет здесь рано! Постояв еще немного, Зоя отстучала зубами:
– Ид-д-дем в от-т-тель.
На следующий день Зоя напялила на себя все, что у нее имелось, даже трое трусов. И еще то, что купила вчера вечером, – свитер на пять размеров больше и шарф. Эльзаман тоже приоделся и стал похож на кокон гусеницы. Оглядев себя и Зою – такой же кокон, – оператор резюмировал:
– Мы с тобой как немцы под Сталинградом.
Опять пришли к дому Крамсу. Простояв полдня, Эльзаман сказал:
– Кажется, у него нет совести. Надо что-то более действенное придумать.
– Придумай. У меня мозги отмерзли.
Но она заметила, как иногда отодвигался краешек занавески. Значит, Крамсу вел наблюдение за ними из дома, где тепло, трещат дровишки в камине, есть горячий чай. День прошел безрезультатно, вернулись в отель, Зоя едва передвигала ноги.
Третий день начался без изменений. Как два часовых, Эльзаман и Зоя стояли у дома Крамсу. Их уже приметили местные жители, здоровались, проходя мимо, на их лицах читалось недоумение и любопытство. Когда стало чуть смеркаться, Зоя прибегла к последнему средству:
– Я падаю в обморок, а ты зови на помощь.
– Какой обморок...
Но Зоя уже завалилась на него, и бедняга Эльзаман, ничего так и не поняв (мозги у него тоже отмерзли), подхватил коллегу и закричал:
– Люди! Женщине плохо! Парень взглянул на дом Крамсу. А занавеска-то чуть приоткрыта! Правда, хозяина за ней не видно. Эльзаман положил Зою на снег, кинулся к дому, забарабанил в дверь.
– Эй! Откройте, черт вас возьми! Вы человек или чурка деревянная?
У Крамсу сдали нервы, как говорят в подобных случаях. Он помог внести Зою в дом, устроил ее у камина. При этом Эльзаман ругался:
– Вы из железа, да? Женщину мучить на морозе! Где ваше сердце? Вам трудно поговорить, да?
– Молодой человек, не забывайтесь! Вы у меня в доме! – строго произнес Крамсу, наливая в рюмки коньяк. – Выпейте и дайте вашей спутнице.
Когда он ушел вскипятить чайник, Зоя подмигнула Эльзаману:
– Он все же пустил нас.
– Ты как? – спросил шепотом Эльзаман, присев перед ней на корточки.
– Тише, идет.
Крамсу поставил поднос на стол. Без суеты разливал чай, неласково поглядывая на Зою с Эльзаманом.
– А вы настырная, леди, – буркнул он, отдавая ей чашку.
– Мне нельзя возвращаться без интервью с вами.
– А если вернетесь без интервью?
– Нас выгонят. Работы в городе по моей специальности нет, а там живут мои мама и дочь, я не могу их бросить и уехать... – Зоя смело рассказывала о своих проблемах. Бить на жалость – способ эффективный. – К тому же заказчик заплатил деньги, мне придется возмещать ущерб. Такой суммы у меня нет. Господин Крамсу, неужели то, что вы должны нам рассказать, государственная тайна?
– Кто такой заказчик? Почему он интересуется этой историей?
– Не знаю. Я его не видела, мы общались только по телефону. Мне лишь известно, что он заплатил за фильм полмиллиона рублей и дал деньги на поездку в Финляндию.
– Это много?
– Очень много!
– Скажите, какой у него был голос?
Зоя удивилась. Непонятно, что может дать человеку информация о голосе, которого он не слышал?
– Ну, молодой, пожилой... – настаивал старик.
– Ээ... пожалуй... средних лет.
– Вам не кажется, что он преследует какую-то цель?
– Уверена. Но я о его цели даже не догадываюсь. Мы люди подневольные, поймите.
Крамсу заходил по гостиной туда-сюда, потирая подбородок. Зоя предупредила на всякий случай:
– Мы не уедем без разговора с вами, господин Крамсу, я лучше тут умру!
– Вы шантажистка, – бросил старик беззлобно и глубоко вздохнул. – Не понимаю, кого может сейчас интересовать история столетней давности? Зачем нужно вытягивать ее из-под слоя пыли? Странно... Как вас зовут?
– Зоя. А это Эльзаман, он оператор.
– Вы что, хотите меня снимать? – отшатнулся Крамсу.
– Если можно... – с робкой, просительной интонацией сказала она. Оставалось только молитвенно сложить руки и пасть перед мужчиной ниц. – Я даже не знаю, что войдет в фильм, возможно, кадры с вами не понадобятся... Но мы должны вас снять... для отчета.
– Мне любопытно, почему он потребовал расследование, а вам дал мой адрес...
Значит, он знает обо мне, о том, что тогда происходило – как бы рассуждал вслух хозяин дома. А потом вдруг спросил: – Обещаете прислать мне ваше кино?
– Да, конечно! – оживилась Зоя, чувствуя победу.
– Ну, что ж... Думаю, тех людей, о которых пойдет речь, уже нет в живых, и ничьей репутации мой рассказ не повредит...
Эльзаман тихонько подготавливал камеру. Крамсу налил себе чаю, сел в кресло рядом с Зоей:
– Начало этой истории похоже на пошленькую мелодраму, середина – любовный роман в худшем варианте, а закончилась она как детектив, но без точки. Мда, а ведь в двух словах не расскажешь...
– Мы не торопимся, – улыбнулась Зоя. – Расскажите все, что вам известно.
– Ладно. Но... Боюсь шокировать вас некоторыми подробностями.
– Полагаете, журналиста легко шокировать?
– И все же вы женщина, а история... несколько непристойная.
– Я мужчина, – разрядил обстановку Эльзаман. – Мне рассказывайте.
Крамсу наконец улыбнулся:
– Да, пожалуй, для вас, молодой человек, история весьма поучительная, хотя на чужих ошибках мало кто учится. Не знаю, с чего и начать... Ну, раз вам дали задание провести журналистское расследование, то начну с мелодрамы. Вам, Зоя, известна атмосфера в Советском Союзе перед войной?
– Об этом у нас много писалось и говорилось, – сказала она. – Сталинский режим...
– Простите, что перебиваю, но речь пойдет не о режиме и репрессиях, хотя именно эти факторы наложили отпечаток на многих людей. Представьте благополучную во всех отношениях семью: есть достаток, отличное жилье, дача на берегу Черного моря, слуги... Да-да, и тогда были слуги – у избранных, которых с полным основанием можно назвать новыми русскими того времени. Сейчас ведь так называют у вас состоятельных людей?
Зоя кивнула.
– Внешне в стране был праздник, но при всем при том чувствовалась некая зажатость в людях, в отношениях, даже в самом воздухе. Не ощущалось стабильности, или... была тревожная стабильность – вот еак будет точнее сказать.
– Наверное, перед войной всегда так.
– Не все догадывались, что будет война. Нет, Зоя, ту тревожность рожали аресты. Не было уверенности, что за тобой не придут ночью и не увезут в неизвестность. Знаете, когда друзья, которые числились на хорошем счету, имели положение и власть, вдруг пропадали бесследно, а потом выяснялось, что их расстреляли, и семьи их испытывали гонения, то в душу невольно закрадывался страх – что будет и со мной через час, день? Отсюда и появлялась жажда взять у жизни запретное. Это невольно происходило, бессознательно. Но, как и всякое отступление от правил, снятие запретов вовлекает других людей в тот же порочный круг...
МАЧЕХА
Инженер Борис Михайлович был добрейшим человеком. Когда в начале сорокового года арестовали его друга с женой, он не только писал письма во все инстанции, но и забрал к себе их дочь Ирину. Это был риск с его стороны, потому жена его, Анна Ивановна, и была против: у них ведь трое детей, которые тоже могли остаться без родительской опеки. Старшему сыну Ивану исполнилось тогда шестнадцать, Лидочке четырнадцать, Оленьке шесть. Но катастрофы не произошло, разве что жизнь в доме непонятным образом разладилась. Вроде бы все осталось как прежде, но присутствовала едва уловимая натянутость, которую почувствовали дети, особенно Лидочка. Егоза и любознательная натура, Лидочка первая определила, что дома не хватает ласки и заботы со стороны родителей. Мать стала угрюмой и молчаливой, отец, правда, остался весел и бодр, но сына и дочерей почти не замечал.
С Ириной Лидочка подружилась, ей нравилась взрослая красивая девушка с аквамариновыми глазами русалки, умеющая одеваться и причесываться, умно говорить, играть на рояле и петь. Институт Ирина не окончила – выгнали по понятным причинам, но она много читала, надеясь, что плохие времена пройдут. Лидочка не понимала, что значит – «плохие времена», когда же расспрашивала, от нее отмахивались, как от ребенка. Мол: детка, о чем ты, разве мы плохо живем? А Лидочка была уже не ребенок, она рано научилась читать потаенный смысл недосказанных слов, была неуемна в своей любознательности, ее влекло к взрослой жизни. Из библиотеки Лидочка таскала книги, которые родители запрещали читать в ее возрасте, оттуда она почерпнула много познавательного в отношениях между мужчиной и женщиной. Часто девушка ставила себя на место госпожи Бовари или другой героини романов, и думала: как бы она поступила на их месте? И сама себе отвечала: во всяком случае, глупостей не наделала бы и уж точно не выпила яду, как бы ни сложились обстоятельства.
У Бориса Михайловича была старшая сестра, которая жила в Ленинграде, и два брата – один служил на границе офицером, второй тоже, как и он, занимался самолетостроением. Если Борис Михайлович был статен, красив, энергичен в свои сорок восемь лет, то средний брат Федор, в очках, рассеянный, никогда не шумел, не хохотал раскатисто и громко, как отец Лидочки, сутулился и оттого казался ниже ростом. Роднила братьев одна черта – вспыльчивость. Но Борис Михайлович взрывался громко, а Федор Михайлович обижался и дулся, долго не разговаривал с обидчиком. От зоркого ока Лидочки не ускользнуло, что дядя Федор влюблен в Ирину. Ах, как жадно он смотрел на нее! Его кадык постоянно ходил по горлу вниз-вверх, будто мысленно дядя Федор проглатывал русалку Ирочку, а она не замечала этого.
Наступило лето, любимое время года, когда – долой учебники, долой зубрежку, долой режим! Да здравствует дача, море, солнце и безделье! Собирались всем домом, включая няньку и кухарку, лишь домработница и Анна Ивановна, которая не могла бросить работу, оставались дома. Лидочка заметила, что мать сама не своя, но все мысли девушки заняли сборы – как уложить необходимое в два чемодана, ведь ехала на все лето.
– Да не волнуйся ты так, не первый раз мы без тебя уезжаем, – бросал отец обеспокоенной жене.
– Мам, все будет хорошо, – летая из комнаты в комнату, говорила Лидочка. – Где мой бадминтон?
– Бадминтон уложил Ванечка, – крикнула мама метеору дочери, которая умчалась наверх и тут же появилась возмущенная, с пылающими щеками:
– Сколько раз говорить, чтоб не трогал мои вещи? Вот я ему...
– Успокойся, егоза, – сказал отец, но, как всегда, нестрого. – Ваня более организованный, он ничего не забывает, даже твои вещи.
Дочь не дослушала, а помчалась к машине, на которой водитель должен доставить всех к поезду. И краем уха уловила (оттого притаилась за дверью!), как мама с упреком произнесла, обращаясь к Борису Михайловичу:
– Ты изменился с тех пор, как в нашем доме...
– Замолчи! – раздраженно сказал отец. (Нет, не сказал, рявкнул. Лидочка даже вздрогнула, она никогда не слышала, чтобы папа разговаривал с мамой в столь резком тоне.) – Все это твои выдумки, и мне они надоели!
– Как и я сама, да?
– Аня, зачем ты портишь мне и себе настроение перед отъездом?
– Я чувствую, что-то у нас не так...
– Опять! – прорычал отец. – Ты хочешь, чтоб я не поехал? Но мне и Федору надо работать, там нам никто не помешает, детей тоже нельзя отправлять одних. Поезжай ты, в конце концов.
– Я работаю, тебе это известно...
– Лида! – позвал брат Иван.
Девушка увидела, что он идет к дому, и помчалась к нему, озадаченная немало. Но вывод сделала: у родителей своя жизнь, в которую они не посвящают посторонних, а посторонние – это она и Ванька, маленькая Оленька не в счет. Оскорбительно и обидно.
В поезде разместились все, кроме отца. Он решил отправиться на машине с водителем, а по пути собирался завернуть на какой-то там аэродром, поэтому никого не взял с собой. Мама помахала рукой, поезд набрал скорость. Угомониться не могли долго, особенно Лидочка, она бегала из купе в купе со своими мелкими, но такими важными для нее проблемами. На первой же большой станции Ирочка вдруг взяла свой чемодан и стала прощаться:
– Я заеду к тетке, давно не видела ее.
– Как же так? – расстроилась Лидочка. – Ты же обещала сходить со мной в горы, научить плавать брассом...
– Впереди целое лето, успеем, – погладила ее по щеке Ирина. – Приеду через несколько дней, ты как раз успеешь обосноваться. Выбери комнату для меня.
И она сошла с поезда. Двинулась по перрону, улыбаясь Лидочке, которая смотрела в окно и грустила. Погода тоже грустила – пошел редкий дождь.
Ирина приехала через неделю. И как все удачно совпало: в тот же день приехал отец, только утром. Он и предложил Лидочке встретить девушку. На вокзал они отправились на старом автомобиле. Лидочка порывалась крутить баранку, даже проехала пару кварталов за рулем, но чуть не сбила мальчишку, после чего папа прогнал ее с места водителя.
– Как я соскучилась! – прыгнула на шею Ирине Лидочка. – Все, все, теперь мы неразлучные подруги!
Она действительно не отходила от красавицы русалки ни на шаг, Ирочка укладывала ее спать с превеликим трудом. Горы, море, походы на базар – все вместе с Ирочкой. Отец и дядя Федор работали в маленькой комнате под крышей, спорили так, что было слышно внизу, ненадолго уезжали. Ваня, считавший себя взрослым мужчиной и старательно следовавший образу рассудительного человека, предпочитал одиночество. Чем он занимался, Лидочка не интересовалась, знала, что Ванька мечтал о путешествиях. Им он посвящал свое свободное время – то есть путешествовал вместе с героями книг. А она с Ириной бродила по горам, училась рисовать акварелью, но, не имея терпения в отличие от взрослой подруги, больше валялась рядом с ней на подстилке, подставляя бока солнцу. Так прошел месяц.
Дом стоял среди смешанного леса, и, чтобы добраться до пустынного берега моря, надо было перейти гору – не тащиться же в обход. Но и через гору было два пути – один трудный и короткий, для тех, кто любит препятствия, другой более легкий, по узкой протоптанной тропинке, но длиннее. Однажды утром подруги вышли из усадьбы, как вдруг их догнал дядя Федор:
– Ирина, мне надо с тобой поговорить.
– Иди, я догоню, – сказала Ирина Лидочке.
Несколько раз обернувшись, Лидочка видела, что подруга и дядя Федор идут следом, разговаривают. Это надолго, решила девушка и помчалась к морю. На середине пути обнаружила, что забыла сумочку с едой. Но ведь после купания всегда есть хочется... Пришлось вернуться.
Еще издали она заметила, как горячо спорят Ирина с дядей. Никогда Лидочка их такими не видела! Русалка с аквамариновыми глазами, нежная, как первый снег, ласковая, как кошечка, что-то гневно доказывала дяде. На ее длинной шейке вздулись жилы, и сейчас она походила на злую зверушку. Дядя Федор, сунув в карманы брюк руки, раскачивался вперед-назад, упрямо наклонив голову и глядя на нее исподлобья. Изредка он бросал короткие фразы, на которые Ирина реагировала новой вспышкой гнева. Какая жалость, подумала Лидочка, ничегошеньки не слышно – мешает ручей, бурливший после двухдневных дождей. Он же заглушил треск веток под ногами самой Лидочки, когда она перебегала от дерева к дереву, подбираясь к спорщикам поближе. Но ей не удалось подслушать, о чем шел спор, потому что дядя вдруг выкрикнул:
– Дрянь!
Лидочка просто упала за ближайший куст от звука пощечины. Дядя Федор ударил Ирину по щеке! Ударил наотмашь, у той чуть голова не отвалилась. Ударил и зашагал к дому. Ирина прислонилась спиной к стволу дерева, долго растирала щеку, потом откинула волосы со лба и прошла мимо подружки, лежавшей под кустом. Она шла к морю.
Лидочка проследила за ней, а после рванула в том же направлении, к морю, короткой дорогой, но более трудной. Она несколько раз упала, однако добралась до берега раньше подруги, скинула одежду и погрузилась в спокойную синеву.
Вскоре с горы сбежала Ирина со все еще горевшей щекой. Разделась, нырнула. Лидочка ждала, что она расскажет, почему дядя ударил ее, но ждала напрасно. Значит, у нее есть тайны, которые она не хочет выдавать подруге. А раз так, то какая же она подруга? И дядя Федор... Как он мог ударить женщину?
Уже вечером за ужином Лидочка подметила натянутость между отцом, Ириной и дядей Федором. Они общались, но сухо. Особенно Лидочку поразило, что Ирина и дядя вели себя так, будто утром и не было никакой пощечины. Да она бы на месте подруги рядом с ним не села! А Ирина передавала ему салат, когда он просил, Федор подливал ей вина... Как это называется? Ложью. Они лгут. Все.
И тогда Лидочка надумала сама узнать, что скрывается за пощечиной. Но как? Очень просто:
1 2 3 4 5 6
– Ид-д-дем в от-т-тель.
На следующий день Зоя напялила на себя все, что у нее имелось, даже трое трусов. И еще то, что купила вчера вечером, – свитер на пять размеров больше и шарф. Эльзаман тоже приоделся и стал похож на кокон гусеницы. Оглядев себя и Зою – такой же кокон, – оператор резюмировал:
– Мы с тобой как немцы под Сталинградом.
Опять пришли к дому Крамсу. Простояв полдня, Эльзаман сказал:
– Кажется, у него нет совести. Надо что-то более действенное придумать.
– Придумай. У меня мозги отмерзли.
Но она заметила, как иногда отодвигался краешек занавески. Значит, Крамсу вел наблюдение за ними из дома, где тепло, трещат дровишки в камине, есть горячий чай. День прошел безрезультатно, вернулись в отель, Зоя едва передвигала ноги.
Третий день начался без изменений. Как два часовых, Эльзаман и Зоя стояли у дома Крамсу. Их уже приметили местные жители, здоровались, проходя мимо, на их лицах читалось недоумение и любопытство. Когда стало чуть смеркаться, Зоя прибегла к последнему средству:
– Я падаю в обморок, а ты зови на помощь.
– Какой обморок...
Но Зоя уже завалилась на него, и бедняга Эльзаман, ничего так и не поняв (мозги у него тоже отмерзли), подхватил коллегу и закричал:
– Люди! Женщине плохо! Парень взглянул на дом Крамсу. А занавеска-то чуть приоткрыта! Правда, хозяина за ней не видно. Эльзаман положил Зою на снег, кинулся к дому, забарабанил в дверь.
– Эй! Откройте, черт вас возьми! Вы человек или чурка деревянная?
У Крамсу сдали нервы, как говорят в подобных случаях. Он помог внести Зою в дом, устроил ее у камина. При этом Эльзаман ругался:
– Вы из железа, да? Женщину мучить на морозе! Где ваше сердце? Вам трудно поговорить, да?
– Молодой человек, не забывайтесь! Вы у меня в доме! – строго произнес Крамсу, наливая в рюмки коньяк. – Выпейте и дайте вашей спутнице.
Когда он ушел вскипятить чайник, Зоя подмигнула Эльзаману:
– Он все же пустил нас.
– Ты как? – спросил шепотом Эльзаман, присев перед ней на корточки.
– Тише, идет.
Крамсу поставил поднос на стол. Без суеты разливал чай, неласково поглядывая на Зою с Эльзаманом.
– А вы настырная, леди, – буркнул он, отдавая ей чашку.
– Мне нельзя возвращаться без интервью с вами.
– А если вернетесь без интервью?
– Нас выгонят. Работы в городе по моей специальности нет, а там живут мои мама и дочь, я не могу их бросить и уехать... – Зоя смело рассказывала о своих проблемах. Бить на жалость – способ эффективный. – К тому же заказчик заплатил деньги, мне придется возмещать ущерб. Такой суммы у меня нет. Господин Крамсу, неужели то, что вы должны нам рассказать, государственная тайна?
– Кто такой заказчик? Почему он интересуется этой историей?
– Не знаю. Я его не видела, мы общались только по телефону. Мне лишь известно, что он заплатил за фильм полмиллиона рублей и дал деньги на поездку в Финляндию.
– Это много?
– Очень много!
– Скажите, какой у него был голос?
Зоя удивилась. Непонятно, что может дать человеку информация о голосе, которого он не слышал?
– Ну, молодой, пожилой... – настаивал старик.
– Ээ... пожалуй... средних лет.
– Вам не кажется, что он преследует какую-то цель?
– Уверена. Но я о его цели даже не догадываюсь. Мы люди подневольные, поймите.
Крамсу заходил по гостиной туда-сюда, потирая подбородок. Зоя предупредила на всякий случай:
– Мы не уедем без разговора с вами, господин Крамсу, я лучше тут умру!
– Вы шантажистка, – бросил старик беззлобно и глубоко вздохнул. – Не понимаю, кого может сейчас интересовать история столетней давности? Зачем нужно вытягивать ее из-под слоя пыли? Странно... Как вас зовут?
– Зоя. А это Эльзаман, он оператор.
– Вы что, хотите меня снимать? – отшатнулся Крамсу.
– Если можно... – с робкой, просительной интонацией сказала она. Оставалось только молитвенно сложить руки и пасть перед мужчиной ниц. – Я даже не знаю, что войдет в фильм, возможно, кадры с вами не понадобятся... Но мы должны вас снять... для отчета.
– Мне любопытно, почему он потребовал расследование, а вам дал мой адрес...
Значит, он знает обо мне, о том, что тогда происходило – как бы рассуждал вслух хозяин дома. А потом вдруг спросил: – Обещаете прислать мне ваше кино?
– Да, конечно! – оживилась Зоя, чувствуя победу.
– Ну, что ж... Думаю, тех людей, о которых пойдет речь, уже нет в живых, и ничьей репутации мой рассказ не повредит...
Эльзаман тихонько подготавливал камеру. Крамсу налил себе чаю, сел в кресло рядом с Зоей:
– Начало этой истории похоже на пошленькую мелодраму, середина – любовный роман в худшем варианте, а закончилась она как детектив, но без точки. Мда, а ведь в двух словах не расскажешь...
– Мы не торопимся, – улыбнулась Зоя. – Расскажите все, что вам известно.
– Ладно. Но... Боюсь шокировать вас некоторыми подробностями.
– Полагаете, журналиста легко шокировать?
– И все же вы женщина, а история... несколько непристойная.
– Я мужчина, – разрядил обстановку Эльзаман. – Мне рассказывайте.
Крамсу наконец улыбнулся:
– Да, пожалуй, для вас, молодой человек, история весьма поучительная, хотя на чужих ошибках мало кто учится. Не знаю, с чего и начать... Ну, раз вам дали задание провести журналистское расследование, то начну с мелодрамы. Вам, Зоя, известна атмосфера в Советском Союзе перед войной?
– Об этом у нас много писалось и говорилось, – сказала она. – Сталинский режим...
– Простите, что перебиваю, но речь пойдет не о режиме и репрессиях, хотя именно эти факторы наложили отпечаток на многих людей. Представьте благополучную во всех отношениях семью: есть достаток, отличное жилье, дача на берегу Черного моря, слуги... Да-да, и тогда были слуги – у избранных, которых с полным основанием можно назвать новыми русскими того времени. Сейчас ведь так называют у вас состоятельных людей?
Зоя кивнула.
– Внешне в стране был праздник, но при всем при том чувствовалась некая зажатость в людях, в отношениях, даже в самом воздухе. Не ощущалось стабильности, или... была тревожная стабильность – вот еак будет точнее сказать.
– Наверное, перед войной всегда так.
– Не все догадывались, что будет война. Нет, Зоя, ту тревожность рожали аресты. Не было уверенности, что за тобой не придут ночью и не увезут в неизвестность. Знаете, когда друзья, которые числились на хорошем счету, имели положение и власть, вдруг пропадали бесследно, а потом выяснялось, что их расстреляли, и семьи их испытывали гонения, то в душу невольно закрадывался страх – что будет и со мной через час, день? Отсюда и появлялась жажда взять у жизни запретное. Это невольно происходило, бессознательно. Но, как и всякое отступление от правил, снятие запретов вовлекает других людей в тот же порочный круг...
МАЧЕХА
Инженер Борис Михайлович был добрейшим человеком. Когда в начале сорокового года арестовали его друга с женой, он не только писал письма во все инстанции, но и забрал к себе их дочь Ирину. Это был риск с его стороны, потому жена его, Анна Ивановна, и была против: у них ведь трое детей, которые тоже могли остаться без родительской опеки. Старшему сыну Ивану исполнилось тогда шестнадцать, Лидочке четырнадцать, Оленьке шесть. Но катастрофы не произошло, разве что жизнь в доме непонятным образом разладилась. Вроде бы все осталось как прежде, но присутствовала едва уловимая натянутость, которую почувствовали дети, особенно Лидочка. Егоза и любознательная натура, Лидочка первая определила, что дома не хватает ласки и заботы со стороны родителей. Мать стала угрюмой и молчаливой, отец, правда, остался весел и бодр, но сына и дочерей почти не замечал.
С Ириной Лидочка подружилась, ей нравилась взрослая красивая девушка с аквамариновыми глазами русалки, умеющая одеваться и причесываться, умно говорить, играть на рояле и петь. Институт Ирина не окончила – выгнали по понятным причинам, но она много читала, надеясь, что плохие времена пройдут. Лидочка не понимала, что значит – «плохие времена», когда же расспрашивала, от нее отмахивались, как от ребенка. Мол: детка, о чем ты, разве мы плохо живем? А Лидочка была уже не ребенок, она рано научилась читать потаенный смысл недосказанных слов, была неуемна в своей любознательности, ее влекло к взрослой жизни. Из библиотеки Лидочка таскала книги, которые родители запрещали читать в ее возрасте, оттуда она почерпнула много познавательного в отношениях между мужчиной и женщиной. Часто девушка ставила себя на место госпожи Бовари или другой героини романов, и думала: как бы она поступила на их месте? И сама себе отвечала: во всяком случае, глупостей не наделала бы и уж точно не выпила яду, как бы ни сложились обстоятельства.
У Бориса Михайловича была старшая сестра, которая жила в Ленинграде, и два брата – один служил на границе офицером, второй тоже, как и он, занимался самолетостроением. Если Борис Михайлович был статен, красив, энергичен в свои сорок восемь лет, то средний брат Федор, в очках, рассеянный, никогда не шумел, не хохотал раскатисто и громко, как отец Лидочки, сутулился и оттого казался ниже ростом. Роднила братьев одна черта – вспыльчивость. Но Борис Михайлович взрывался громко, а Федор Михайлович обижался и дулся, долго не разговаривал с обидчиком. От зоркого ока Лидочки не ускользнуло, что дядя Федор влюблен в Ирину. Ах, как жадно он смотрел на нее! Его кадык постоянно ходил по горлу вниз-вверх, будто мысленно дядя Федор проглатывал русалку Ирочку, а она не замечала этого.
Наступило лето, любимое время года, когда – долой учебники, долой зубрежку, долой режим! Да здравствует дача, море, солнце и безделье! Собирались всем домом, включая няньку и кухарку, лишь домработница и Анна Ивановна, которая не могла бросить работу, оставались дома. Лидочка заметила, что мать сама не своя, но все мысли девушки заняли сборы – как уложить необходимое в два чемодана, ведь ехала на все лето.
– Да не волнуйся ты так, не первый раз мы без тебя уезжаем, – бросал отец обеспокоенной жене.
– Мам, все будет хорошо, – летая из комнаты в комнату, говорила Лидочка. – Где мой бадминтон?
– Бадминтон уложил Ванечка, – крикнула мама метеору дочери, которая умчалась наверх и тут же появилась возмущенная, с пылающими щеками:
– Сколько раз говорить, чтоб не трогал мои вещи? Вот я ему...
– Успокойся, егоза, – сказал отец, но, как всегда, нестрого. – Ваня более организованный, он ничего не забывает, даже твои вещи.
Дочь не дослушала, а помчалась к машине, на которой водитель должен доставить всех к поезду. И краем уха уловила (оттого притаилась за дверью!), как мама с упреком произнесла, обращаясь к Борису Михайловичу:
– Ты изменился с тех пор, как в нашем доме...
– Замолчи! – раздраженно сказал отец. (Нет, не сказал, рявкнул. Лидочка даже вздрогнула, она никогда не слышала, чтобы папа разговаривал с мамой в столь резком тоне.) – Все это твои выдумки, и мне они надоели!
– Как и я сама, да?
– Аня, зачем ты портишь мне и себе настроение перед отъездом?
– Я чувствую, что-то у нас не так...
– Опять! – прорычал отец. – Ты хочешь, чтоб я не поехал? Но мне и Федору надо работать, там нам никто не помешает, детей тоже нельзя отправлять одних. Поезжай ты, в конце концов.
– Я работаю, тебе это известно...
– Лида! – позвал брат Иван.
Девушка увидела, что он идет к дому, и помчалась к нему, озадаченная немало. Но вывод сделала: у родителей своя жизнь, в которую они не посвящают посторонних, а посторонние – это она и Ванька, маленькая Оленька не в счет. Оскорбительно и обидно.
В поезде разместились все, кроме отца. Он решил отправиться на машине с водителем, а по пути собирался завернуть на какой-то там аэродром, поэтому никого не взял с собой. Мама помахала рукой, поезд набрал скорость. Угомониться не могли долго, особенно Лидочка, она бегала из купе в купе со своими мелкими, но такими важными для нее проблемами. На первой же большой станции Ирочка вдруг взяла свой чемодан и стала прощаться:
– Я заеду к тетке, давно не видела ее.
– Как же так? – расстроилась Лидочка. – Ты же обещала сходить со мной в горы, научить плавать брассом...
– Впереди целое лето, успеем, – погладила ее по щеке Ирина. – Приеду через несколько дней, ты как раз успеешь обосноваться. Выбери комнату для меня.
И она сошла с поезда. Двинулась по перрону, улыбаясь Лидочке, которая смотрела в окно и грустила. Погода тоже грустила – пошел редкий дождь.
Ирина приехала через неделю. И как все удачно совпало: в тот же день приехал отец, только утром. Он и предложил Лидочке встретить девушку. На вокзал они отправились на старом автомобиле. Лидочка порывалась крутить баранку, даже проехала пару кварталов за рулем, но чуть не сбила мальчишку, после чего папа прогнал ее с места водителя.
– Как я соскучилась! – прыгнула на шею Ирине Лидочка. – Все, все, теперь мы неразлучные подруги!
Она действительно не отходила от красавицы русалки ни на шаг, Ирочка укладывала ее спать с превеликим трудом. Горы, море, походы на базар – все вместе с Ирочкой. Отец и дядя Федор работали в маленькой комнате под крышей, спорили так, что было слышно внизу, ненадолго уезжали. Ваня, считавший себя взрослым мужчиной и старательно следовавший образу рассудительного человека, предпочитал одиночество. Чем он занимался, Лидочка не интересовалась, знала, что Ванька мечтал о путешествиях. Им он посвящал свое свободное время – то есть путешествовал вместе с героями книг. А она с Ириной бродила по горам, училась рисовать акварелью, но, не имея терпения в отличие от взрослой подруги, больше валялась рядом с ней на подстилке, подставляя бока солнцу. Так прошел месяц.
Дом стоял среди смешанного леса, и, чтобы добраться до пустынного берега моря, надо было перейти гору – не тащиться же в обход. Но и через гору было два пути – один трудный и короткий, для тех, кто любит препятствия, другой более легкий, по узкой протоптанной тропинке, но длиннее. Однажды утром подруги вышли из усадьбы, как вдруг их догнал дядя Федор:
– Ирина, мне надо с тобой поговорить.
– Иди, я догоню, – сказала Ирина Лидочке.
Несколько раз обернувшись, Лидочка видела, что подруга и дядя Федор идут следом, разговаривают. Это надолго, решила девушка и помчалась к морю. На середине пути обнаружила, что забыла сумочку с едой. Но ведь после купания всегда есть хочется... Пришлось вернуться.
Еще издали она заметила, как горячо спорят Ирина с дядей. Никогда Лидочка их такими не видела! Русалка с аквамариновыми глазами, нежная, как первый снег, ласковая, как кошечка, что-то гневно доказывала дяде. На ее длинной шейке вздулись жилы, и сейчас она походила на злую зверушку. Дядя Федор, сунув в карманы брюк руки, раскачивался вперед-назад, упрямо наклонив голову и глядя на нее исподлобья. Изредка он бросал короткие фразы, на которые Ирина реагировала новой вспышкой гнева. Какая жалость, подумала Лидочка, ничегошеньки не слышно – мешает ручей, бурливший после двухдневных дождей. Он же заглушил треск веток под ногами самой Лидочки, когда она перебегала от дерева к дереву, подбираясь к спорщикам поближе. Но ей не удалось подслушать, о чем шел спор, потому что дядя вдруг выкрикнул:
– Дрянь!
Лидочка просто упала за ближайший куст от звука пощечины. Дядя Федор ударил Ирину по щеке! Ударил наотмашь, у той чуть голова не отвалилась. Ударил и зашагал к дому. Ирина прислонилась спиной к стволу дерева, долго растирала щеку, потом откинула волосы со лба и прошла мимо подружки, лежавшей под кустом. Она шла к морю.
Лидочка проследила за ней, а после рванула в том же направлении, к морю, короткой дорогой, но более трудной. Она несколько раз упала, однако добралась до берега раньше подруги, скинула одежду и погрузилась в спокойную синеву.
Вскоре с горы сбежала Ирина со все еще горевшей щекой. Разделась, нырнула. Лидочка ждала, что она расскажет, почему дядя ударил ее, но ждала напрасно. Значит, у нее есть тайны, которые она не хочет выдавать подруге. А раз так, то какая же она подруга? И дядя Федор... Как он мог ударить женщину?
Уже вечером за ужином Лидочка подметила натянутость между отцом, Ириной и дядей Федором. Они общались, но сухо. Особенно Лидочку поразило, что Ирина и дядя вели себя так, будто утром и не было никакой пощечины. Да она бы на месте подруги рядом с ним не села! А Ирина передавала ему салат, когда он просил, Федор подливал ей вина... Как это называется? Ложью. Они лгут. Все.
И тогда Лидочка надумала сама узнать, что скрывается за пощечиной. Но как? Очень просто:
1 2 3 4 5 6