И хватал ее за аппетитные части тела, поднимая из кресла. О, если б это были другие руки, другое лицо, другие губы...
– Отстань, – отбивалась она, но отбивалась безвольно, что только раззадоривало Витю. – Не хочу... Да отцепись же! Убирайся к черту...
Витенька не первый раз восстанавливал нервишки Клары подобным образом, посему не обращал внимания на слабые попытки прогнать его, хотя раньше она с удовольствием шла в постель. Но он знал свое дело, знал женщин, как патологоанатом знает, под каким слоем кожи находится та или иная мышца и для чего она служит.
В это время Клара думала о Мартыне. Спонтанно переключилась на мысли о нем и теперь представляла, что это руки Мартына обнимают ее, его губы целуют.

Глава 2

Ника приподняла голову, прекрасно помня, куда и зачем приехала, но почему-то она сидела в машине, к ее вискам Валдис прикладывал мокрый платок.
– Что такое? – встрепенулась она. – Что случилось?
– Ты в обморок упала, – безжалостно сказал Валдис, наливая на платок минеральной воды из бутылки-огнетушителя.
– О боже... – Кончики пальцев Ники коснулись лба, они дрожали то ли от недавнего обморока, то ли от стыда.
– Да ладно, – подал ей платок Валдис. – Со многими случается, с мужчинами тоже, позже все привыкают.
– Ты специально, да? – плаксиво выговорила она.
– Что – специально?
– Ты специально врешь? Как я буду смотреть им в глаза? Меня засмеют... всем расскажут... А я так хотела доказать... особенно папе...
Она уткнула лицо в ладони и заплакала, как обычная девочка, впрочем, от девчонок Ника ушла недалеко, а может, и вовсе не ушла. Она молоденькая и смахивает на студентку-первокурсницу, наверное, потому что худенькая. И лицо у нее нетипичное для работника прокуратуры, требующей от личности силы, воли, жесткости, а порой грубости и жестокости. Ну кто видел следователя с нежным лицом школьницы и с постоянно распахнутыми, удивленными серыми глазами? И прическа у нее девчоночья – природой закрученные кудри торчат в разные стороны. А кто видел следователя, который падает в обморок при виде трупа? Где еще есть следователь с мягким и тихим голосом, воспитанный в традициях «извините – пожалуйста – будьте добры»? И неважно, что она такая же папина дочь, как и Платон, важно, что она незаносчивая и не похожа на детку высокопоставленного чиновника. Надеть бы на Нику бальное платье и запустить куда-нибудь в девятнадцатый век, там ей и место, но никак не в нашем суровом и безжалостном веке.
– Не расскажут, – пообещал Валдис, присев на корточки и положив ладони на колени Нике. – А расскажут – в рог получат, клянусь.
Ника сквозь слезы улыбнулась:
– А как я сюда попала?
– Я перенес тебя. – Новый приступ слез заставил Валдиса применить более активные меры утешения: по головке погладить, по плечикам, обнять! А как же – обнять просто необходимо, чтобы слабое существо не чувствовало себя обделенным и покинутым. – Ника, все решили, что ты не от крови упала, а от переутомления.
– Какое переутомление? – жалобно всхлипнула она. – От чего? Мне вообще никакой работы не дают, только бумажки писать заставляют... А ты – переутомление!
– Потому что берегут тебя. – Он сделал только хуже.
– Я их не прошу беречь меня. Берегут! Не просто же так берегут, а потому что отец им сказал. Я знаю, догадываюсь...
И опять слезы в три ручья. Валдис не представлял, что делать, ведь на нее даже объятия не действуют, а уж его руки излучают такую энергию – экстрасенсы отдыхают. Очевидно, Ника еще маленькая и глупенькая.
– Ничего, просолишься, – сказал он еще одну утешительную фразу.
– Как это – просолюсь?
– Как в бочке. Видела, какими в бочке бывают огурцы? Здоровые, желтые, неаппетитные. Туда бросают маленькие, красивенькие, зелененькие огурчики в пупырышках, а на следующий день они становятся такими же желтыми и неаппетитными, хотя остаются маленькими. Просаливаются. И ты...
– Стану черствой, циничной и грубой? – вздернула она нос, что означало несогласие с перспективой, обрисованной Валдисом.
– Ты бросаешься в крайности, а я говорил образно. Хочешь, тебя отвезут домой? Наши ребята приехали...
– Еще и ваши приехали?! – ужаснулась Ника.
– Только не плачь! – упредительно выставил ладони Валдис. – Я не гожусь быть носовым платком. Так что будем делать?
– Пойдем к трупу.
Она спустила ноги и стала на землю. Валдис удержал ее от неосмотрительного шага, вернее, попытался:
– А тебе опять плохо не станет?
Ника отрицательно мотнула головой и добавила:
– Надо же привыкать... то есть начинать просаливаться.
Девушка мужественно зашагала к группе, ползающей в темноте, которую разрезал свет нескольких фонариков. Когда Ника подошла, мужчины выпрямились. Она не смела поднять на них глаз, знала, что все-все до одного внутри торжествуют, не уважают ее за слабость, наверняка насмехаются. Криминалист, пожилой дядька, которого из состояния покоя даже всемирная катастрофа не выведет и который не просолился окончательно, потому что имел закалку от всяческих новых веяний, внедряемых молодыми, сделал вид, будто ничего позорного не произошло:
– Никуля, посмотри, что мы у него нашли.
О, как благодарна была ему Ника! Она подошла к Сократу Викентьевичу, глядя на него с дочерним обожанием, взяла из его рук целлофановый пакет. В нем лежала змейка толщиной с мизинец Ники, а то и меньше, длиной примерно сантиметров двадцать, хотя длину из-за извилин змейки определить было трудно. Ника пощупала ее через целлофан, помяла – гибкая и принимает всегда первоначальное положение.
– Из чего эта змейка? – спросила Ника.
– Да резина, – махнул рукой Сократ Викентьевич. – Эти игрушки делают, чтоб людей пугать. Представь: тебе подбрасывают змейку, ящерицу – на вид настоящих. Ты, естественно, пугаешься в первый момент, визжишь, а дурень, подбросивший тебе эту гадость, закатывается от хохота. А то, бывает, в лицо неожиданно змейку ткнут, представь реакцию, например, женщины. Наш клиент, видать, из таких шутников был, подбрасывал змейку знакомым.
А Ника почти не слушала его, скосила глаза на окровавленный труп и думала, что надо бы подойти к нему, показать всем свою закалку. Но запах крови и трупа – особенный – доставал до носа Ники, от чего наплывами подкатывала тошнота. Девушка все равно, собрав все мужество, какое имелось, пошла к трупу. Если сейчас она не переменит к себе отношение коллег, то уже завтра к ней прилепят какой-нибудь ярлык из самых унизительных. Ника склонилась над трупом, повторяя про себя: «Только бы не упасть, только бы устоять». А какой-то негодяй (она просто не посмотрела – кто именно) осветил фонариком нижнюю часть тела убитого! Видимо, услужил ей, чтобы от молоденькой следовательши не ускользнула ни одна деталь, наверняка надеясь, что она опять грохнется без чувств. Ника задержала дыхание, чтоб не вдыхать тошнотворный запах.
– Изрешетили, – сказал эксперт за спиной.
Он был похож на садиста из фильмов ужасов – длинный, худой, с кажущимся изможденным лицом и в очках. Эдакий Доктор Смерть. Но это как раз был тот случай, когда внешность обманчива. Семен Семенович был человек добрый и веселый, правда, чувство юмора у него весьма своеобразное, не всегда понятное Нике.
– Автоматом? – по-деловому спросила она. Не сама дошла, а слышала об автомате, когда переговаривались Платон с Валдисом.
– Ага, – подтвердил Семен Семенович. – Тут гильз полно. Почти в упор стреляли. Трупу чуть больше суток. Дырочки в этом большом теле я у себя в морге подсчитаю, чтоб точно сказать, сколько всадили пуль, но думаю, всю обойму выпустили. Абсолютно не экономные люди. И что примечательно – по низу живота прошлись.
– Почему примечательно? – Наконец она смогла отойти от трупа, выдержав экзамен на прочность! Только немного шатало.
– Потому что обычно стреляют, чтоб убить наверняка. – Это сказал Сократ Викентьевич. – А «наверняк» располагается точно в области груди, где сердце, то есть мишень приличная. Ну, там еще и легкие есть, которые не любят пуль, потому обычно стреляют по груди.
– А почему этого по низу живота?.. – Ника не договорила, так как проглотила внезапный приступ тошноты и вытаращила глаза (в них опять потемнело).
– Карлик, наверное, стрелял, – подал глупую идею Платон, стоявший у трупа, заложив руки в карманы брюк и нарочито показывая: мне все нипочем. Он вальяжно приблизился к Нике. – Выше автомат не поднял, потому что тяжелый. Ника, ты чего упала?
Вопрос он задал тоже глупый и тихо-тихо, не для посторонних ушей, но она ответила громко, чтоб все слышали:
– У меня вегетососудистая дистония. Это болезнь такая... – Ой, дура! Теперь все эти мужики будут думать, что она смертельно больной инвалид. Ника поспешно изменила тему: – Где свидетели?
– Мы их отпустили, – сказал Холод.
– А по мне так никакой разницы – куда стреляли, – сказал опер из уголовного розыска с пропитым лицом. – Застрелили – и дело с концом. Вы лучше подумайте: чего он сюда приперся? Место глухое, кафе-бара нет, чтоб водки выпить. Что ему в зарослях понадобилось? С кем он пришел? Мы ни одного следа не найдем, тут трава везде по колено. А кто-то ведь пришел с ним. И автоматик случайно в кустах нашел.
– Меня, признаться, все эти вопросы не волнуют, – вздохнул Сократ Викентьевич. – Убитый был исключительной мразью, должно быть, подобная же мразь и расправилась с ним. И хорошо, что количество бандитов иногда сокращается от рук самих же бандитов, раз уж государство скромничает и не берет на себя миссию мусорщика, не очищает свою территорию от мрази. А вот во времена Ивана Грозного секли на площади за малое преступление, бросали в телегу и в необжитые районы выселяли без права возвращения. А за крупное преступление – голову с плеч долой. Очень правильно.
– Такое мурло Канарейкой прозвать, – хмыкнул Платон Холод. – За что птичку обидели?
– Но убийцу будем искать, – заявила Ника с детским пафосом, вызвав улыбки. Особенно Платон ее разозлил, то есть его улыбка – отеческая, снисходительная. От нее Нику затошнило круче, чем от трупа. Но ничего, она еще покажет себя, недаром она носила имя богини победы.
Что делать, когда у себя в постели обнаружил пресмыкающееся? Наверное, этот вопрос целесообразней задавать вторым. Потому что первым будет – как не хватить инсульт и выжить, когда по твоим ногам поползет нечто живое, неопределенное, длинное и скользкое. Впрочем, в первый момент и не сообразишь, что тварь эта из семейства гадов. Ну, откуда может взяться змея в большом городе и в густонаселенном районе? Разве что из зоопарка сбежать, что совершенно нереально. Мы же не в Африке живем и не в Индии, где змеи по улицам ползают. И даже когда рука нащупает округлое, упругое тело, передвигающееся при помощи мышц, даже тогда не придет в голову, что под одеялом пресмыкающееся. Только глаза способны распознать тварь божью, а может, и не божью – как знать...
Мирон Демьянович очень поздно вернулся из кабака вместе с Илоной – в два ночи. Устал зверски, когда уже невозможно ни стоять, ни сидеть, но он выпил тоника в гостиной и побрел из последних сил по лестнице в спальню, раздеваясь на ходу. В пятьдесят три выдерживать многочасовые застолья с обилием выпивки и яств трудновато. Определенную сложность представляет и постоянное напряжение, когда надо держать в фокусе несколько объектов, одновременно вычисляя, кто, с кем и зачем. Поскольку подобные мероприятия часты, обилие яств отразилось на его фигуре, теперь и печень всякий раз мстит за возлияния, а на следующий день после этого Мирон Демьянович вообще бывает никакой.
Он небрежно бросил вещи на кресло, залез под одеяло, и – о, счастье, о, радость – его уставшее тело замерло в упоительном покое. Из открытой форточки потянуло прохладой. Мирон Демьянович, боясь простуды, натянул на себя одеяло до самого носа, но вставать, чтобы закрыть форточку, не стал – сил не было, Илона придет и закроет. Теперь забота о здоровье стала главной целью его жизни, потому что наступил возраст, когда каждый день думаешь о смерти и не боишься, что однажды она придет и к тебе. Ах, если б все блага свалились на него еще в юности, если б он начал с высокого полета. Но в юности была комната в общежитии на четыре человека, вечное недоедание и недосыпание, секс только по праздникам и по глубокой пьяни, когда партнерша туго соображает, что происходит. Лучшие годы прошли в нищете, теперь же у него есть все, он может позволить себе многое и... утекает энергия, уходит здоровье, в затылок дышит проклятая старость. Мирон Демьянович посвящает своему здоровью все свободное время, но от удовольствий отказаться не в состоянии – это уж не жизнь будет, а жалкое существование. Ему опять захотелось пить, он потянулся за минеральной водой на столике рядом с кроватью...
И вдруг под голенью что-то зашевелилось, словно пыталось высвободиться из-под ноги. Мирон Демьянович замер в недоумении, прислушался к собственному телу, потому что шевелиться в постели было некому, значит, судорога свела мышцу, а впечатление возникло, будто там...
Нет, это не мышца. Однозначно, из-под голени выползает некое существо, живое и скользкое. Едва он подумал об этом, как покрылся испариной: кто же там шевелится? Зверей в доме не водится, кроме двух доберманов, которые по ночам охраняют двор. Кошка пролезла в форточку? Глупости. Кошка не существо, а животное, к тому же большое и шерстяное. А это нечто, выползающее из-под ноги, маленькое, тонкое и не имеет шерсти. Оно похоже на червяка. Да, да, да!
– Фу! – раздосадовался Мирон Демьянович, что надо приложить усилия, сесть и заглянуть под одеяло. – Откуда в постели червяки?
Но ЭТО обвило его ногу, поползло по второй!..
Он все-таки подтянулся на руках, сел, откинул одеяло и...
Илона, стоя под душем, услышала нечеловеческий вопль. Она вылетела из ванной, набрасывая халат на мокрое тело, вбежала в спальню. Мирон полулежал на подушках, опершись локтями о постель, отчего-то он стал бордовым, потным, с выпученными глазами, невнятно шипел, будто задыхался. Она кинулась к нему:
– Мирон! Тебе плохо? – Илона схватила его за подбородок и стала трясти. – Скажи же что-нибудь, черт возьми!
– Змея... – выдавил он.
Илона поняла, что Мирон напуган до смерти, когда увидела, куда он смотрит. А смотрел он на свои ноги, неестественно тараща глаза, и не двигался. Илона проследила за его взглядом и... Темно-серая гадючка ползала по ногам Мирона, явно ища выход.
Разумеется, Илона тоже перепугалась насмерть, непроизвольно завизжала, отскочила. Отскочив, Илона замерла, изучая существо на постели, а Мирон Демьянович прошипел не хуже гадюки:
– Вызывай МЧС. – Илона не двигалась, тупо уставившись на ползающую тварь. – Слышишь, что сказал?
Илона вздрогнула от резкого окрика, перевела полубезумные глаза на Мирона Демьяновича – не поняла, что он хочет.
– Откуда здесь змея? – вымолвила она сдавленным шепотом.
Мирон Демьянович застонал, зажмурившись, по его вискам катился пот. Затем он широко распахнул глаза, но змея не рассыпалась на мелкие части, что означало бы, что кошмар ему привиделся. Дополнительно его бесила Илона, превратившаяся в соляной столб.
– Сделай же что-нибудь, – процедил он.
Илона заметалась по спальне в бессмысленных поисках неизвестно чего. Тем не менее по ее лицу стало заметно, что с шоком она справилась быстро. Конечно, не по ней же ползал гад.
– Почему она до сих пор тебя не укусила? – не найдя ничего лучше, спросила Илона. – И почему она такая черная?
– Умоляю, вызови МЧС, – взвыл Мирон Демьянович.
– Мирон, не дергайся! – панически вскрикнула она, застыв, когда его локоть соскользнул с подушки и невольно вздрогнуло тело, отчего змея собралась и замерла, потом медленно повела головкой. Илона сделала несмелый шаг к кровати, прищурившись, рассматривала змею. – Она не укусила тебя! По-моему, это не гадюка...
– А кто? – взревел он.
Илона сделала еще пару шажков, чуть подалась к кровати:
– Понятия не имею. Но гадюка давно бы тебя ужалила. Посмотри, у нее нет красных ушек, а у гадюк ушки красные. По-моему, это уж или полоз... неядовитый.
– Ты-то откуда знаешь? – еще больше побагровел Мирон Демьянович.
– В школе учила. В зоопарке была...
– Умоляю, вызови...
– Пока они приедут, ты помрешь от шока.
Она кинулась вон из спальни, Мирон Демьянович в это время завыл, будто маленькая гадючка его ужалила ядовитыми зубами и он умирает от яда. Илона вернулась с женским зонтиком-тростью и корзиной для белья, осторожно приблизилась. Корзину поставила у кровати, а длинный острый конец зонтика подвела к гадючке.
– Ты уверена? – побелел Мирон Демьянович.
– В чем? – Илона застыла в нелепой позе.
1 2 3 4 5 6