Надеюсь, не такое дерьмо? Я засмеялся.
— Нет, нет, совсем другое… Просто порнокнижки. Вы же знаете все эти вещи: душки-крошки-страсти-мордасти…
— Тише! Не забывайте, где находитесь! — она оглянулась украдкой.
— А почему бы нам не найти уголок, где можно спокойно посидеть и поговорить. А что еще вы знаете? Начало прозвучало многообещающе. Как вы сказали, вы — козел, да? Ну, в смысле Стрелец?
— Козерог.
— Козерог. Отлично, пошли! Я забыла, когда вы родились? Я хочу запомнить… Все Козероги такие, как вы? Боже правый, я-то думала, что я невероятно сексуальна, но, похоже, мне предстоит многому научиться. Пошли туда, где нас никто не услышит. Итак, все сначала. Что вы пишете? Неприкрытые что?
— Душки-крошки-чмок-трах…
Она взглянула на меня, словно собираясь благословить. Потом протянула мне руку.
— Дайте вашу пять, дружище! Мы говорим на одном языке. А теперь попробуйте это немного приукрасить, с того места, где вы остановились. Хорошо было сказано, чистая монета. Расскажите-ка мне о каких-нибудь любовных штучках. Давайте! Смелее! У меня уже намокли штанишки! Придумайте что-нибудь! Немного фантазии! Мать вашу, встретить такого человека! И где! Здесь! Надо выпить! Только не приносите эту прокисшую ослиную мочу! Лучше бурбон, если, конечно, найдете. Подождите, не убегайте. Скажите что-нибудь перед уходом. Начните с крошек, — как в прошлый раз. Только прибавьте что-нибудь этакое. Мы с вами еще прогремим сегодня. Только не говорите таких слов, хорошо? Это слишком грубо. Подойдите, я хочу шепнуть вам кое-что на ухо.
Наклоняясь к ней, я заметил Джеральда, направляющегося прямо к нам.
— Прогоните его, — прошептала моя спутница, — он похож на кусок триппера.
— О чем это вы шепчетесь? — игриво осведомился Джеральд, сияя, как близнецы ХеХе*.
— Э, братец мой, никогда не догадаетесь… Не догадаетесь ведь? — она развязно рассмеялась. По выражению лица Джеральда я понял, что смех получился слишком громким.
Джеральд низко навис над нами и спросил sotto:
— Надеюсь, не о сексе?
Женщина изумленно воззрилась на него, в ее взгляде сквозил притворный ужас.
— Вы ясновидящий! Как вы догадались? Прочитали по губам?
— По вашим губам я могу читать даже в темноте. — Джеральд смерил ее испепеляющим взором.
— Надеюсь, вы не опуститесь до оскорблений. Я и сама немного разбираюсь в этих фокусах. Пусть я и не сильна в астрологии, но вас я раскусила. Ваш номер не пройдет.
— Ш-ш-ш, тише, — Джеральд прижал палец к губам. — Умоляю, только не здесь. Вы ведь не станете меня разоблачать перед всеми!
— Не стану, если вы раздобудете что-нибудь выпить.
— В Китае — символ счастья.
Где ваши запасы? Я принесу. Скажите только, где взять. А то от вас только лимонада и можно дождаться.
Джеральд начал было опять что-то нашептывать ей на ухо, но в этот момент его ухватила за полы пиджака только что впорхнувшее очаровательное создание.
— Диана! Вы? Вот радость-то! Я и мечтать не мог о вашем приходе! — Он, вальсируя, увлек ее в дальний угол комнаты, не потрудившись даже представить нам гостью. И наверное поздравляя себя с нежданным избавлением.
— Грязный, дешевый потаскун, — процедила сквозь зубы блондинка. — Так и не сказал, где хранится выпивка. Голову, видите ли, потерял от этой Дианы… Ха! Да он грохнется в обморок при виде … — этой, ну понимаете, о чем я, — мохнатенькой…
В таких местах не дадут спокойно посидеть, обязательно кто-нибудь привяжется. Пока Пегги шарила в буфете в поисках ликера, норвежка с лицом старой девы, разливавшая чай в соседней комнате, решительно направилась ко мне, таща за собой известного психоаналитика — Водолея, явно обойденного вниманием Венеры. Он был похож на дантиста, превратившегося в одинокую крысу. Вставные зубы голубовато поблескивали из-под налипшей жевательной резинки. Рот был растянут в приклеенной улыбке, попеременно выражавшей удовлетворение, подозрение, восторг и омерзение. Норвежка, бывшая медиумом, взирала на него с благоговейным трепетом, ловя каждый вздох, каждый звук, срывавшийся с его губ. Она была классической Рыбой, в ее жилах текло молоко сострадания ближнему. Ей хотелось, чтобы все исстрадавшиеся души приходили излечиваться к доктору Бландербассу. «Это — уникум», — захлебываясь от восторга, рассказывала она, когда доктор откланялся. Она сравнивала его с Парацельсом, с Пифагором и даже с Гермесом Трисмегистом. Слово за слово мы незаметно затронули тему реинкарнации. Она помнила три своих перевоплощения, в одном из которых ей довелось быть мужчиной. Это было во времена фараонов, задолго до того, как церковники извратили древнюю мудрость. Она не спеша плела свою карму, свято веря, что лет так через миллион ей удастся вырваться из колеса жизни и смерти.
— Время — ничто, — полуприкрыв глаза, бормотала она. — Столько нужно сделать… столько дел… Почему вы не пробуете пирожные? Сама пекла.
Она взяла меня под руку и повела в соседнюю комнату, где разливала чай престарелая дама, чей возраст вполне позволял ей быть Дочерью Революции.
— Миссис фарквар, — сказала моя спутница, продолжая держать меня за руку, — этот джентльмен хочет попробовать наши пирожные. Мы только что имели грандиозную беседу с доктором Бландербассом, не правда ли? — она заискивающе посмотрела мне в глаза взглядом дрессированного пуделя.
— Миссис Фарквар — настоящая ясновидица, — продолжала она, протягивая мне восхитительное пирожное и чашку чая. — Она дружила с самой мадам Блаватской. Вы, конечно, читали «Тайную доктрину»? Да что я спрашиваю… вы же наш.
Я заметил, что миссис фарквар как-то странно поглядывает на меня. Она смотрела не в глаза, а куда-то поверх, откуда у меня начинали расти волосы на голове. Я решил, что сзади стоит леди Эстенброк, и над моей головой раскачиваются три вишенки.
Тут миссис Фарквар раскрыла рот.
— Какая изумительная аура! Лиловая с цикламеновым оттенком! Только взгляните! — с этими словами она бесцеремонно дернула норвежку за руку, буквально силой заставив ее упасть на колени и тыкая пальцем в пятно на стене, дюйма на три повыше моих сильно поредевших волос.
— Норма, видишь? Сощурь один глаз. Теперь видишь?.. Да вот же она!
Норма скрючилась в три погибели, изо всех сил прищурившись, но была вынуждена признаться, что ничего не видит.
— Это же видно невооруженным взглядом. Ее просто нельзя не увидеть. Смотри-смотри. Сейчас и ты увидишь.
Теперь вокруг меня столпилось уже несколько женщин, квохтая, как наседки, и извиваясь, силились разглядеть сияние, окутавшее мой череп. Одна из них клялась и божилась, что видит его вполне отчетливо, но оказалось, что в зеленых и черных тонах — вместо лилового с цикламеном. Это окончательно вывело миссис Фарквар из равновесия. Она принялась столь яростно разливать чай, что опрокинула полную до краев чашку с горячей жидкостью на свое лавандовое платье. Норма страшно переполошилась. Она бестолково суетилась вокруг миссис Фарквар, ну вылитая мокрая курица.
Когда миссис фарквар выпрямилась, все увидели ужасное пятно. Можно было подумать, что миссис Фарквар, закрутившись с делами, совсем забылась… Я стоял, не сводя глаз с пятна, и непроизвольно провел рукой над головой, словно желая окунуть ее в лиловое сияние собственной ауры.
Откуда ни возьмись появился гладковыбритый, представительный декоратор интерьеров, типичный «голубой» понимающе улыбнулся мне и вкрадчивым бархатным голосом сказал, что у меня просто сногосшибательная аура.
— Я не видел ничего подобного уже целую вечность! — воскликнул он, небрежным жестом набирая полную горсть домашних пирожных. — Моя собственная настолько безобразна, что о ней даже говорить не хочется… Во всяком случае, мне так говорили. У вас, должно быть, прекрасный характер. От остальных я отличаюсь лишь тем, что я яснослышащий. Моя мечта — иметь дар ясновидения, а вы? или вы им обладаете? Мне кажется, что вы… ах, как глупо с моей стороны спрашивать. С такой аурой, как ваша… — Он слегка придвинулся и игриво вильнул бедрами. Я подумал, что он сейчас взмахнет рукой и закричит «Йо-хо-хо!» Но этого не произошло.
— Вы художник? — отважился спросить я, когда прекратились заигрывания.
— Пожалуй, можно сказать и так, — ответил он, скромно потупившись. — Я люблю прекрасное. И ненавижу точные науки, цифры… Разумеется, большую часть жизни я провел за границей, — это развивает вкус, согласны? Вы бывали во Флоренции? А в Равенне? Флоренция — очаровательное местечко? Зачем мы воюем? Просто голова кругом идет! Кровь! Грязь! Хоть бы англичане пощадили Равенну. Эти ужасные бомбы! Тьфу!..
К нашей беседе присоединилась стоявшая рядом женщина. Удача, пожаловалась она, отвернулась от нее семь лет назад, когда ей гадали по руке на Майорке. К счастью, она отложила кругленькую сумму на черный день — миллион — не моргнув глазом, уточнила она. С тех пор, как она занялась посреднической деятельностью, дела заметно улучшились. Именно благодаря деньгам она смогла заработать себе репутацию. Она только что провернула одно дельце, подыскала кому-то хорошее место за три тысячи в неделю. Еще так будет продолжаться, то голодная смерть ей не грозит. Работой она довольна. Каждый должен найти себе какое-нибудь занятие, чтобы мозги не сохли. Все лучше, чем торчать дома и мучаться вопросом, что еще придумает правительство с твоими денежками.
Я поинтересовался, не связана ли она с Адвентистами Седьмого Дня. Она широко улыбнулась, обнажив золотые зубы.
— Нет, уже не имею. Верую сама по себе.
— А откуда вы знаете Джеральда? — спросил я.
— Ах, Джеральд… — от ее жуткого смеха у меня зашевелились волосы; — Мы познакомились на матче по боксу. Он сидел с каким-то человеком, похожим на индийского набоба, я попросила дать мне прикурить. Он спросил, не Весы ли я. Я не поняла, о чем он спрашивает. Тогда он сказал:
— Вы родились между первым и пятым октября? Я ответила, что родилась первого октября. — Значит, вы родились под знаком Весов. Я была настолько ошарашена что позволила ему составить мой гороскоп. С тех пор дела пошли в гору. Я была как во сне. До сих пор не могу понять… Что? Невероятно! Просите у кого-то прикурить, а вам в ответ называют дату вашего рождения. Этот Джеральд, он неподражаем. Я шагу не ступлю, не посоветовавшись с ним.
— А вы не можете устроить меня в кино? — полюбопытствовал я. — Джеральд сказал, что у меня сейчас удачное время.
— Разве вы актер? — она выглядела заметно удивленной.
— Нет, писатель. Из меня мог выйти неплохой сценарист, добротный киношный писака, если бы мне представился счастливый случай.
— Как у вас с диалогами?
— Вроде ничего. Хотите послушать? Ну скажем… Идут двое по улице. Они поспешно удаляются подальше с места происшествия. Стемнело, они заблудились. Один из них взвинчен до предела… Диалог…
«Взволнованный человек:
— Не знаешь, куда я мог засунуть эти бумаги? Спокойный человек:
— Строить предположения зачастую то же самое, что изучать траекторию биллиардного шара, катящегося по столу без сукна.
Взволнованный:
— Что? Ах, если они попадут в чужие руки, я пропал. Спокойный:
— Ты и так пропал. Твоя песенка уже спета… Взволнованный:
— Думаешь, меня обчистили, пока мы там стояли? Но почему тогда не взяли мой часы с цепочкой? Как это объяснить?
Спокойный:
— Никак. Я ничего не предполагаю и ничего не объясняю. Я всего лишь наблюдатель. Взволнованный:
— Может, позвонить в полицию? Господи, нельзя же сидеть сложа руки. Спокойный:
— Ты хочешь сказать, что ты должен что-то предпринять. Лично я собираюсь домой спать. Ну вот, здесь мы и разойдемся. Спокойной ночи, приятных сновидений. Пока!
Взволнованный:
— Ты не можешь бросить меня вот так! Ты хотел сказать, что пойдешь со мной дальше… Ведь так? Спокойный:
— Я всегда говорю только то, что хочу сказать. Спокойной ночи и приятных сновидений.»
— Я могу продолжать в таком же духе еще полчаса. Ну как? Очень плохо? Это экспромт, без подготовки. Если это записать на бумаге, то получится немножко иначе. Если не возражаете, я попробую еще раз. На этот раз, две женщины. Ждут автобуса. Идет дождь, у них нет зонтиков…
— Прошу прощения, — перебила меня мадам Весы, — но мне пора. Рада была познакомиться. Я уверена, что вы без труда найдете себе работу в Голливуде.
Меня оставили, словно забытый мокрый зонтик. Интересно, моя аура еще светится или уже погасла. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания.
Старые перечницы, прополоскав свои кишки тепловатым чаем, засобирались по домам, чтобы успеть к обеду. По очереди они осторожно отрывали свои задницы с насиженных мест и ковыляли к двери, опираясь, кто на трости, кто на костыли, кто на зонтики, а кто на клюшки для гольфа. В конце концов, осталась одна леди Эстенброк. Она о чем-то увлеченно беседовала с толстой кубинкой, одетой в мутоновую шубку от Батрика. Они говорили сразу на нескольких языках. Их леди Эстенброк знала в совершенстве. Я стоял за каучуковым деревом в двух футах позади них, пытаясь разобрать эту белиберду. Когда гости подходили прощаться, леди Эстенброк кренилась вперед, словно у нее были сломаны суставы:, поворачивалась, словно механическая кукла, и протягивала свою холодную липкую и влажную лапку, на которой, переливаясь, сверкали кольца с драгоценными камнями. Шоферы полукругом стояли у дверей, готовые в любой момент подхватить своих престарелых подопечных. Джеральд каждого своего клиента доводил до автомобиля. Его можно было принять за маститого костоправа, только что положившего в карман солидный гонорар. Когда последние гости ушли, он встал у двери, потирая бровь, вытащил из кармана брюк серебрянный портсигар, зажег сигарету и выпустил из ноздрей тоненькую струйку дыма. Серп полумесяца низко висел над линией горизонта. Джеральд несколько мгновений смотрел на него, сделал еще пару затяжек, отбросил сигарету в сторону. Перед тем, как зайти в дом, он ищущим взглядом обвел опустевшую улицу. На его лице мелькнула тень разочарования; интересующая его особа так и не появилась. Он рассеянно пожевал губами пустоту, причмокнул.
— Проклятье! Совсем забыл! — чуть не вырвалось у него, и он ринулся на кухню, где наверняка припас что-нибудь для «внутреннего употребления».
Леди Эстенброк все еще говорила с кубинкой, на этот раз по-французски. Из нее лились потоки слов о Жан ле Пин, Каннах, По, других известных курортах. Да, она повидала мир, долгое время жила на юге Франции, исколесила Италию, Турцию, Югославию, Северную Африку. Лицо кубинки ничего не выражало, она поигрывала миниатюрным веером с ручкой, выточенной из слоновой кости, скорей всего украденным из какого-то музея. Пот крупными каплями падал на ее гигантский бюст. Она то и дело вытирала гигантскую щель между туго стиснутыми грудями крошечным шелковым платочком. Причем проделывала она это как бы между прочим, ни разу не опустив глаз. Леди Эстенброк делала вид, что не замечает этих неподобающих жестов. Задумайся она хоть на секунду, она бы пришла в ужас. Леди Эстенброк, судя по всему, потеряла интерес к собственной груди в тот момент, когда та высохла и потеряла свою актуальность.
Кубинка была невероятно толста, и стул ей был явно мал. Ей было безумно неудобно. Ее задняя часть свешивалась с сиденья, словно кусок размороженной печени. Когда леди Эстенброк отводила глаза, кубинка украдкой почесывала задницу ручкой крохотного веера. В какой-то момент, не подозревая о моем присутствии, она с остервенением стала чесаться чуть ли не от шеи до того места, где кончалась спина. Ей явно было не до бессвязных высказываний леди Эстенброк. Ее единственным желанием было как можно скорей добраться до дома, содрать корсет и скрестись, скрестись, словно шелудивая собака.
Представьте мое изумление, когда я услышал, что подошедшего к ней невысокого, энергичного, щегольски одетого человека она представила как своего мужа. Мне и в голову не могло прийти, что она может быть замужем, но он стоял передо мной, из плоти и крови, с моноклем в глазу, держа в руках палевые перчатки. Со слов кубинки я понял, что ее муж — итальянский граф, архитектор. В его облике мирно соседствовали упрямство и настороженность, в нем было что-то от хищной птицы и от денди одновременно. Он без сомнения обладал поэтической натурой, из тех, кто в порыве вдохновения сочиняя очередную фразу или интонацию, переворачивает дом вверх дном, прыгает с потолка, раскачивается на люстре. Его легко можно было представить в средневековом камзоле с огромным алым сердцем поперек груди и облегающих икры чулках.
С ангельским терпением, в котором, однако, сквозила злость, он стоял за спинкой стула, на котором сидела его жена, и ждал, пока она завершит seance с леди Эстенброк. Непередаваемая словами мрачная резкость придавала ему сходство с итальянским цирюльником, выжидающим удобный момент, чтобы перерезать горло своей супруге.
1 2 3 4 5 6 7