Мы за него все болели. Выдержал нож, настоящим тесаком оказался, только маааленький кусочек на РКе скололся, но Хозяин не заметил, спьяну. Когда домой, вернулись, остальным рассказали, они только рады были, что не поехали.
Тут один китаец, в щелку выглянул и говорит:
– Мужики, у нас пополнение. Кажется, Хозяину еще один нож подарили.
Я наружу выглянул. Точно, хозяин какой-то сверток развернул, а там нож. Через часок Хозяин им наигрался, и к нам, знакомится, отпустил. Представьте, открывается дверь, заходит горбун. Натуральный. Все лезвие, как рахитом изогнуто. А в рукояти дырища. Инвалид, одним словом. Дык, еще и имечко у него оказалось, лайнер сломать можно: Керамбит. Я с третьей попытки выговорил. Только он присел, Хозяин его к Треугольничихе отправил.
Она к вечеру приползла, вся измочаленная.
– Хоть и инвалид, – говорит, – а с этим делом у него все в порядке.
– Пока, – говорит, – заточила, чуть богу бруски не отдала. Замучил Херамбит проклятый.
А горбун вернулся, веселый такой. Место себе рядом с китайцами занял. Я, типа, из тех краев, с Тайваня. Китайцы наши, норвежские возмутились, обозвали его «оппортунистом проклятым» и от себя прогнали. Пришлось горбатому рядом с нами устраиваться. Ночью Треугольничиха, во сне, так брусками звенела, что я встал ее в бок пихнуть. Подошел, гляжу, у ней на крышке паук нарисован. Выходит, родственница она, паукам дырявым. А с виду и не скажешь, хорошо, хоть бруски у нее без дырок.
После Дня Рождения, Хозяин притих слегка. В работу погрузился. Любочка как-то подошла, ножик попросить. А Хозяин сказал, что нету. На нем в тот день всего ножей пять было. Я, горбун, швейцарец один, сзади чухонец в ножнах, и на ключах, совсем еще грудничок, даже без имени. Мы так ржали, что Любочка прислушиваться стала.
Так тянулись наши трудовые будни, пока Хозяин не наигрался с горбуном. Пришел Хозяин, однажды, всех нас на столе построил, долго изучал, ростом меряться заставлял, а потом говорит: Мелковаты вы чего-то. Сгреб нас в ящик и ушел. А вечером Треугольничиху к себе вызвал. Ну, думаем, никак еще, кого приобрел.
И точно. Приползает Треугольничиха, полуживая.
– Хозяин, – рассказывает, – РКой поехал, Гулливера купил. Не нож, а сабля. Странный какой-то, дырявый весь.
Ну, пауки обрадовались:
– В лезвии, – спрашивают, – дырки?
А Треугольничиха отмахивается:
– Не спрашивайте, – мол, – везде у него дырки и в лезвии, и в рукояти. Пока его точила, чуть бруски не переломала.
Тут супер-пупер-тактический ножик вскочил и говорит:
– Это земляк мой, сами знаете кто сделал, точно. Шпень даю!
Но, народ его засмеял.
Сидим, вообщем, ждем. От нетерпения фиксаторами пощелкиваем. Наконец слышим, идет. Ну, открывается ящик и заходит… такой громила, ржа меня побери. Башкой потолок задевает. А дырок в нем: в лезвии штуки четыре, в рукояти еще три, чудовище, а не нож. Тут Беньчики у него бабочку на лезвии разглядели, обрадовались! Вот так всегда, заговор просто какой-то, масонский. Имечко у него тоже, оказалось, будь здоров. Кирбиш его звали. Он, как по ящику нашему прошелся, я думал, пол провалится. Познакомился со всеми и в Беньчиковский угол ушел тусоваться. С тех пор, Хозяин в него просто влюбился, стали мы вместе с Кирбишем на работу ездить.
Хозяин Кирбиша никому не показывал, так, иногда достанет под столом, поиграет и снова в карман, чтоб народ не пугать, уж больно здоровый. Один раз уборщится его увидела, чуть в обморок не хлопнулась. Лежим, бывало в кармане, треплемся о том, о сем. И тут, гляжу я у этого Кирбиша на бабочке, маааленькими такими буковками написано USA. Я ему говорю, чего это, ваши еврейские ножи, в Америке делают. А он на меня всеми своими дырками вылупился:
– Ты че, – говорит, – совсем с бруска съехал? Беньчи – чисто американские ножи.
У меня, аж лайнер отвис от удивления.
– А имя, – спрашиваю, – это ж сокращенно Беня, нет?
– Беньч, – говорит, – это не имя, а фамилия.
Вот. И тут евреи отмазались.
Однажды Хозяин в хорошем настроении встал. Все песни мурлыкал, потом распихал нас по карманам, и пропел: Клинок подкрался не заметно, хоть виден был из далека…
Так, поехали мы на этот самый Клинок.
Притащились в какой-то павильон, а внутри… Столы, стенды, стеллажи, и везде ножи-братья… и сестры. Про баб отдельный разговор. Прохаживались там всякие, и дамасски и булатки, с такими причесонами на лезвиях, с такими маникюрами на рукоятках. Мотоциклист чуть из кармана не выпал, я от возбуждения хозяйские джинсы надрезал. У некоторых стендов ножевые гонки устраивали. Кто из ножей быстрее долетит до круга на стене, и в него воткнется. У других стендов какие-то извращенцы издевались над ножами, тыкали ими в консервные банки, резали веревки, строгали деревяшки.
На одном из столов, смотрю, лезвие знакомое, присмотрелся… он, 4914ый, родненький. Оказалось, это нашего завода стенд. Я ему как заорал: – Брат!!! Он обрадовался.
– Здорово, – кричит, – 4915ый, мне операцию сделали, лайнер пересадили. Я теперь здоров, как лом. Всем миром деньги на имплантацию собирали!
Ну, пообщались мы, пока Хозяин дальше не потащился.
У следующего стола двое пьяных маньяков кидали ножи на пол, проверяя у кого мелодичнее звук падения. Один нож плакал. Второй матерился сквозь плашки и стонал. Наблюдать такое было выше моих сил, и я ушел на дно кармана.
Через пару минут Кирбиш заорал:
– Тесаки!!! Хозяин бабу покупает, настоящую булатку!!!
Выглянул я. Точняк, Хозяин какую-то завитую булатку лапает. А она, сучка, еще и выкобенивается:
– Осторожнее, – шепчет, – прическу не попортите.
А Кирбиш из кармана вылез и кричит:
– Ничего «расписная», к нам в ящик попадешь, мы тебя причешем!
Вот хамло, американское!
Короче, завернули Хозяину эту красотку в бумажку, упаковали в коробку, а коробку Хозяин в сумку положил. Погуляли мы еще между стендами, Хозяин друзей встретил, с какой-то Ганзы и пошли они в буфет, пить пиво.
Тут-то меня и извлекли. Ну, думаю, попал, сейчас начнут мной гвозди строгать. Попрощался со всеми, Кирбиш даже слезу пустил. Сначала мной бутылки открывали, потом воблу резали. На четвертой бутылке, Хозяин заявил, что пятой он горлышко срубит, как какие-то гусары. Дружбаны вокруг радостно заржали, захлопали в ладоши. После первого же удара об бутылку я потерял сознание и на этом все кончилось. Очухался только дома, в ящике. Мотоциклист массировал мне лезвие и приговаривал: Дай дураку нож стеклянный, он и его разобьет.Рядом Беньчики откачивали Кирбиша. Он хоть и здоровый, но против лома нет приема, бутылка и его доконала.
Булатку мы в тот день так и не увидели. Только старик Панский ходил ее точить. Вернулся злой.
– Такая, – говорит, – стерва. Тупая, как открывашка, а гонору, как у Катаны. Только и слышно, я такая растакая, булат класса А, а не какая-нибудь там дамасска подзаборная.
На следующий день Булатку Треугольничиха пользовала, а Хозяин прыгал вокруг и матерился.
– Брей! – кричал.
А Булатка только возмущалась, что она, мол, супер-пупер булат, а не бритва. На третий день Хозяин обнаружил на Булатке пятно ржавчины. Мы думали, он ее убьет. Только Треугольничиха возмущалась.
– Подумаешь, – бреньчала она брусками, – это с каждой женщиной бывает, раз в месяц!
Хозяин рассвирепел, и сослал Булатку в гараж к блатным. Про гараж, я еще не рассказывал. Страшное место. Жили там сплошные уголовники, кто из пилы сделанный, кто из рессоры, напильники всякие, заточенные, с рукоятками изолентой замотанными. Не дай бог к ним попасть, враз отверстие под темляк развальцуют. Так Булатка нам и не досталась. Зря Кирбиш раскатал РКу.
Как-то, вечерком, поперся Хозяин в гости. Меня взял, и швейцарца. Нажрались они, как водится, и давай над нами издеваться. Правда, в этот раз не страшно, только войлок мной резали, да провода какие-то. Обратно ночью потащились. Идем мы, снежок под ногами скрипит, звезды на небе качаются. Я на кармане повис, воздухом дышу. Гляжу, навстречу два урода ползут. Мне они сразу не понравились. И точно:
– Курить есть?
– Нет.
– А в рыло?
Дальше мне не видно было, но, судя по звуку, Хозяин просьбу уважил и в рыло дал. Потом мы в снег полетели. Тут Хозяин меня и вытащил. Я сходу одного по ноге тяп, а там штаны, кальсоны, увяз я, короче. Тогда Хозяин меня тычком воткнул. Это уже лучше пошло, кровянка потекла. Один за ногу держится, верещит, а второй цепь достал и на Хозяина. Что произошло, я не понял, но резанул я его куда-то душевно. Кровь, аж фонтаном брызнула. А где-то рядом сирена, как завоет, и мигалки голубые. А дальше шепот:
– Прости, брат!
И полетел я, а потом в снег упал, провалился. Холодина страшная. Снег во все дыры забился. Мимо пробежал кто-то. Менты кругом топтались, про маньяка рассказывали, который двух подростков порезал и убежал. У меня уж и лезвие примерзло. Все думаю, прощайте, ножи братья, такая моя судьба ножевая, не справедливая.

Пришел я в себя в ящике. Обогрели меня, обтерли. Панский маслом угостил.
– Как так, – спрашиваю, – я же в снегу замерз. Хозяин меня бросил.
А Мотоциклист на швейцарца кивает:
– Его, благодари. Это он шухер поднял. Сначала ключи подговорил, чтоб Хозяину дверь не открывали. Потом нам рассказал. Мы в ящике забаррикадировались. Хозяин ломился, ломился. Алик его даже за палец цапнул. Потом мы ему ультиматум нацарапали. А Хозяин понял, взял Кирбиша, швейцарца с фонариком и ушел. Через час тебя принес, замороженного, а сам плачет:
– Простите меня, ножики, больше никогда так не буду.
Я когда весь этот рассказ услышал, заплакал.
– Братья, говорю, мои ножевые, спасибо вам!
Такая наша жизнь, непредсказуемая. Так что, теперь, у нас в ящике полное ножевое братство, один за всех и все за одного!

©LOS'



1 2