Он приступает к вам примерно так:
– Знаете, недавно, когда я плыл на Бермуды, мне рассказали презабавную историю… (Пауза, лицо нашего скромника застилает тень сомнения.) Но вы, наверное, ее уже слышали?
– Нет, что вы. Я никогда не бывал на Бермудах. Прошу вас.
– Так вот, мне рассказали, как один человек прибыл на Бермуды лечиться от ревматизма… Но вы, наверное, уже догадываетесь, о чем я?…
– Да нет же, уверяю вас.
– Так вот, он очень страдал от ревматизма и отправился на Бермуды в надежде излечиться. Прибывает он в гостиницу и обращается к портье… Может быть, вы все-таки знаете?…
– Право же, нет. Продолжайте, продолжайте.
– Так вот, обращается он к портье и говорит: «Мне, мол, нужна комната с видом на море»… Но вы, наверное, уже…
Самое разумное, что вы можете сделать, – это прервать рассказчика в этом самом месте и сказать спокойно и твердо:
– Да, я знаю эту историю. Она мне всегда нравилась. Я люблю ее еще с тех пор, как она впервые появилась на страницах «Титбитса» в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году, и каждый раз, когда она попадается мне вновь, я пользуюсь случаем перечитать ее. Прошу вас, продолжайте! Я усядусь поудобнее, закрою глаза и с удовольствием послушаю эту историю еще раз.
Несомненно, обычай развлекать общество анекдотами и смешными историями укоренился, между прочим, еще и потому, что большинство людей, не отдавая себе в этом отчета, ставят юмор очень низко. Иными словами, широкая публика не имеет правильного представления о том, как трудно «делать юмор». Им и в голову не приходит, что это не только трудное, но и достойное занятие. Видя готовый результат – легкую и веселую шутку, они, естественно, считают, что и сочинять ее также легко и весело. Только немногие понимают, что какой-нибудь забавный стишок Оуэна Симена, появившийся в «Панче», потребовал куда больше труда и усилий, чем проповедь архиепископа Кентерберийского, что «Гекльберри Финн» Марка Твена значительнее «Критики чистого разума» Канта, а мистер Пиквик, вышедший из-под пера Чарлза Диккенса, сделал для возвышения человека больше, чем «Веди нас, благой свет, сквозь пелену мрака» кардинала Ньюмена. Говорю это совершенно серьезно. Ньюмен только взывал во мраке о свете, Диккенс же зажег его.
Однако глубокая основа того, что принято называть юмором, видна только тем немногим, кто сознательно или случайно задумывался над его природой. Юмор народов мира, в его лучших образцах, – величайшее создание цивилизации. Речь идет не о пароксизмах смеха, вызываемых кривлянием обсыпанного мукой или измазанного сажей клоуна, подвизающегося на подмостках убогого варьете, а о подлинно великом юморе, освещающем и возвышающем нашу литературу в лучшем случае раз или, много, два в столетие. Этот юмор создается не пустыми шутками и дешевой игрой слов, ему чужды нелепые, бессмысленные сюжетные трюки, долженствующие вызвать смех; он исходит из глубоких контрастов самой жизни: мечты не соответствуют действительности; то, что так живо и страстно волнует нас сегодня, назавтра оказывается ничтожным пустяком; самая жгучая боль, самое глубокое горе утихают с течением времени, и потом, оглянувшись на пройденный путь, мы мысленно возвращаемся к прошлому, как старики, что вспоминают яростные ссоры детства, мешая слезы с улыбкой. И тогда смешное (в его широком смысле) сливается с патетическим, образуя то вечное и неразрывное единство слез и смеха, которое и есть наш удел в земной юдоли.
1 2
– Знаете, недавно, когда я плыл на Бермуды, мне рассказали презабавную историю… (Пауза, лицо нашего скромника застилает тень сомнения.) Но вы, наверное, ее уже слышали?
– Нет, что вы. Я никогда не бывал на Бермудах. Прошу вас.
– Так вот, мне рассказали, как один человек прибыл на Бермуды лечиться от ревматизма… Но вы, наверное, уже догадываетесь, о чем я?…
– Да нет же, уверяю вас.
– Так вот, он очень страдал от ревматизма и отправился на Бермуды в надежде излечиться. Прибывает он в гостиницу и обращается к портье… Может быть, вы все-таки знаете?…
– Право же, нет. Продолжайте, продолжайте.
– Так вот, обращается он к портье и говорит: «Мне, мол, нужна комната с видом на море»… Но вы, наверное, уже…
Самое разумное, что вы можете сделать, – это прервать рассказчика в этом самом месте и сказать спокойно и твердо:
– Да, я знаю эту историю. Она мне всегда нравилась. Я люблю ее еще с тех пор, как она впервые появилась на страницах «Титбитса» в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году, и каждый раз, когда она попадается мне вновь, я пользуюсь случаем перечитать ее. Прошу вас, продолжайте! Я усядусь поудобнее, закрою глаза и с удовольствием послушаю эту историю еще раз.
Несомненно, обычай развлекать общество анекдотами и смешными историями укоренился, между прочим, еще и потому, что большинство людей, не отдавая себе в этом отчета, ставят юмор очень низко. Иными словами, широкая публика не имеет правильного представления о том, как трудно «делать юмор». Им и в голову не приходит, что это не только трудное, но и достойное занятие. Видя готовый результат – легкую и веселую шутку, они, естественно, считают, что и сочинять ее также легко и весело. Только немногие понимают, что какой-нибудь забавный стишок Оуэна Симена, появившийся в «Панче», потребовал куда больше труда и усилий, чем проповедь архиепископа Кентерберийского, что «Гекльберри Финн» Марка Твена значительнее «Критики чистого разума» Канта, а мистер Пиквик, вышедший из-под пера Чарлза Диккенса, сделал для возвышения человека больше, чем «Веди нас, благой свет, сквозь пелену мрака» кардинала Ньюмена. Говорю это совершенно серьезно. Ньюмен только взывал во мраке о свете, Диккенс же зажег его.
Однако глубокая основа того, что принято называть юмором, видна только тем немногим, кто сознательно или случайно задумывался над его природой. Юмор народов мира, в его лучших образцах, – величайшее создание цивилизации. Речь идет не о пароксизмах смеха, вызываемых кривлянием обсыпанного мукой или измазанного сажей клоуна, подвизающегося на подмостках убогого варьете, а о подлинно великом юморе, освещающем и возвышающем нашу литературу в лучшем случае раз или, много, два в столетие. Этот юмор создается не пустыми шутками и дешевой игрой слов, ему чужды нелепые, бессмысленные сюжетные трюки, долженствующие вызвать смех; он исходит из глубоких контрастов самой жизни: мечты не соответствуют действительности; то, что так живо и страстно волнует нас сегодня, назавтра оказывается ничтожным пустяком; самая жгучая боль, самое глубокое горе утихают с течением времени, и потом, оглянувшись на пройденный путь, мы мысленно возвращаемся к прошлому, как старики, что вспоминают яростные ссоры детства, мешая слезы с улыбкой. И тогда смешное (в его широком смысле) сливается с патетическим, образуя то вечное и неразрывное единство слез и смеха, которое и есть наш удел в земной юдоли.
1 2