Мартти Ларни: «Сократ в Хельсинки»

Мартти Ларни
Сократ в Хельсинки



В. Кузьмин литература '12; Москва; 1967
Сократ в Хельсинки

ПОЧТИ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РАССКАЗ
ывший гражданин Финляндии Вихтори Виртанен отправился в царство небесное весной 1944 года. Поначалу он чувствовал себя хорошо, но постепенно его стало утомлять хоровое ангельское пение и бряцание арф. Он начал уже скучать по дому и даже подумывал, что неплохо бы услышать ворчание жены. Для разнообразия.
Беспокойно порхая с места на место, встретил он однажды маленького сморщенного старичка, который был до того безобразен, что казался почти красивым. Этот маленький высохший старик работал учителем, и вполне понятно, почему он так усох: всем известно, как плохо оплачивается должность учителя. Он только что закончил урок и, сидя у подножия призрачной пальмы, размышлял о вечности и непрерывности жизни.— Матушки, до чего же ты, старик, страшен! — сказал Вихтори Виртанен, которому с детства вдалбливали: говори всегда правду.— Я мог бы быть еще безобразнее, — ласково ответил старик, и добрая улыбка осветила его лицо.— Будь я такой образиной, я, честное слово, давным-давно бы удавился или отравился.— Так я и сделал, — ответил старик, — но не от недовольства собственным видом, а от зла людского.— Я вижу, язык у тебя без костей! — воскликнул Вихтори Виртанен. — Когда ты прибыл в эти края?— За четыреста лет до нашей эры.— А ты, часом, не привираешь?— Нет. Я всегда стремился к истине.— Из каких же ты мест?— Из Греции. В моем родном городе — Афинах — я учил молодежь познанию жизни.— Э, старик! Оставил бы ты молодежь в покое. Пускай бы танцевали себе под джаз, листали комиксы да ворковали на сеансах кино.— Я не понимаю твоих слов. На каком языке ты говоришь?— На том же небесном, что и ты.— Да, конечно. Но что значит «джаз», «комиксы», «кино»?Вихтори Виртанен пожал крыльями и усмехнулся, чувствуя свое превосходство:— Чему же ты мог учить, если сам ничего не знаешь?— Мудрец тот, кто знает о своем незнании.— Слушай, старик, ты мне не темни. Что ты умничаешь. Читать и писать ты хотя бы умеешь?— Нет. Да это и не нужно. Многие неглупые люди глупеют от чтения умных книг. Другие пишут книги, в которых нет ни капли мудрости. Это софисты. Их ложная ученость служит недоброму делу. За деньги они берутся доказать все, что угодно. Например, они говорят, что если небо синее, а синее — это цвет, то, стало быть, небо это всего лишь цвет. А видел ли ты здесь что-нибудь синее? Здесь все бело или бесцветно. Человек должен исследовать суть вещей, стремясь к истинному и достоверному знанию.Вихтори Виртанен сделал нетерпеливое движение и сказал:— Вот каким болтуном становится человек, если заживется на земле слишком долго. Как твое имя, старик?— Сократ.— Сократ! Помнится, я когда-то слышал это имя. Совершенно верно! Нам говорили в школе... Неужели ты и есть тот самый старик, у которого была дьявольски злая жена? Как, бишь, ее звали?— Ксантиппа. Но она вовсе не была злой. Она была просто обыкновенной женой, которая ворчит и пилит. Жена должна пилить, ибо иначе какая же она жена.— Вот теперь ты сказал сущую правду! — воскликнул Вихтори Виртанен. — Так и меня моя пилила. Всегда. Без передышки: «Ты должен побриться, Вихтори, ты должен побриться, Вихтори, побриться, побриться — ться, ться, ться... Опять надрызгался, как свинья, опять надрызгался, как свинья, опять как свинья, свинья — нья, нья, нья... Ты тратишь деньги попусту, а я хожу в лохмотьях, в лохмотьях, в лохмотьях — тьях, тьях, тьях...»Согласно кивая головой, Сократ сказал:— Ксантиппа стало нарицательным именем для обозначения ворчливой жены.— Мою жену звали Анна. Но ее воркотня сидела у меня в печенках.— Когда ты прибыл сюда?— Весной тысяча девятьсот сорок четвертого.— Какого летосчисления?— При чем тут летосчисление? Мне только-только исполнилось двадцать восемь. Я был на фронте — и вдруг пропал.— Ничто не исчезает бесследно. Меняется лишь форма.— Брось умничать, приятель. Рядовой Вихтори Виртанен пропал бесследно. Поймал пулю в грудь и засыпан землей при взрыве снаряда. В том же окопчике. Ни геройской могилы, ни орденов. А сюда меня привели вместе с однополчанами. У ворот была такая толкучка. Даже без переклички пропускали. Только твердили: «Проходите, проходите вперед. Там свободно». Совсем как в трамвае.— Странные слова, странные, неведомые, — пробормотал Сократ. — Пуля, окоп, трамвай? Что значит «пуля»?— Пули не знаешь, папаша? Пуля — это такая штучка, что вот здесь вошла, а вот тут вышла.Вихтори Виртанен показал на свою грудь, но так как там не было видно никакого шрама, Сократ подумал, что молодой человек привирает.— Не хочешь ли ты сказать, что тебя сразила стрела или копье? — спросил он.— Ни то, ни другое. Случайная пулеметная очередь. Видно, что ты не проходил допризывной подготовки. Даже не знаешь современного оружия. Чему же ты там учил?— Я никогда не учил убийству. Для этого не нужно мудрости.— Ничего-то ты не смыслишь! Тут как раз и нужна большая мудрость. Даже я прошел специальное обучение. Я был автоматчиком. Автомат же — важнейшее оружие пехоты. А без пехоты и война не война. После того как артиллерия произведет обработку вражеских позиций, вступает в действие пехота. У нее масса дел. Она расчищает территорию, сжигает деревни и города, убивает стариков и детей, насилует женщин...— Довольно, довольно! — воскликнул Сократ. — Откуда ты родом?— Из Финляндии.— Не знаю такой страны. Где она — в Азии или в Африке?— В Европе, чудак. Хельсинки — мой родной город. Как бы я хотел сейчас туда...— А если встретишь там свою жену?Вихтори Виртанен задумался на минутку и ответил неторопливо:— Отчего же не встретить...— Ну, а если она примется пилить?— Да уж, конечно, пилить она будет. «Где ты проваландался все это время, время, время, время — мя, мя, мя?.. Хоть бы раз написал, хам, написал, хам, написал, хам, хам, хам, хам...» Конечно, она будет пилить. На то она и жена. Но мне уже просто невмоготу слушать эту небесную музыку! С утра до вечера пение и бряцание арф, с вечера и до ночи — арфы и хоровое пение. И все одно и то же. Хоть бы в антракте услышать какое-нибудь танго, фокстрот, или какой-нибудь вальс Штрауса, или гармошку. Так нет! Здесь вечно крутят одну и ту же пластинку. Конечно, на то она и есть — пропаганда...— Пропаганда? Что это значит?— Слушай, Сократ. У нас в Хельсинки, честное слово, люди бы сказали, что ты с луны свалился. Беда мне с тобой. Ты лучше скажи, нельзя ли как-нибудь смотаться отсюда на землю, хоть на побывку? Я бы хотел съездить в Хельсинки.— А что за бумаги у тебя?— У меня только солдатский опознавательный жетон.— Как тебя звали?— Виртанен.— Я и раньше слыхал это имя.— Виртаненов в Финляндии — сотни тысяч.— А Сократ в Греции был только один.Вихтори взвыл от тоски по земле, как от зубной боли. Явление весьма удивительное, поскольку ангелы в раю вообще не стонут и боли не чувствуют. За исключением тех, кто проник на небо нечестным путем. Но Вихтори Виртанен прибыл в рай вполне законно.Ангел Сократ и ангел Виртанен с минуту молчали. Наконец Сократ тихо промолвил:— Так, значит, на землю? Меня ведь там осудили за развращение молодежи и за отрицание государственной религии.— У нас в Финляндии свобода совести, — заметил Виртанен. — Я тоже простился с церковью и числился по гражданскому реестру. А что касается молодежи, то теперь уж ее вряд ли можно больше испортить. Так ты осужден за растление молодежи? Что, продавал наркотики?— Не понимаю.— Тогда, значит, проповедовал свободную любовь или торговал из-под полы порнографией?— Снова не понимаю, хотя сейчас ты сказал что-то по-гречески.— Какого лешего? Я же финн.— Удивительно, что многие твои слова напоминают греческие. «Порнография» на моем родном языке значит изображение непристойностей.— То же самое это значит и по-фински. Вот не подумал бы, что тебя могли судить за подобные вещи. Наверно, ты был отчаянным донжуаном в молодости?— Я не знаю человека с таким именем, — кротко ответил Сократ.— Скажи откровенно, что дурного ты сделал на земле?— Дурного? Я не делал ничего дурного. Иначе я не был бы здесь.— А где же ты был бы тогда?— Трудно сказать. Может быть — в Афинах. Продолжал бы размышлять и беседовать с друзьями о вечных загадках жизни.Ангел Виртанен усмехнулся.— Эх, бедный старик! Ты здесь и не замечаешь, как идет время.— А что есть время? Можешь ты объяснить мне?— Время? Это то, что показывают часы.— Какие часы?— Ох, да не нервируй ты меня глупыми вопросами. Знаешь ведь, что они тут у всех прибывающих первым делом отбирают часы. И у меня отобрали. Время, время... Да, в самом деле. Я ведь тоже не знаю, что такое время...— Ну вот видишь. Сам же признаешь, что тебе это неведомо. Это доказывает, что в тебе есть зернышко мудрости. Зачем ты хочешь вернуться на землю? Ведь там нет здешней гармонии.— Гармонии! Эта гармония мне уже — во, как надоела! Хоть бы какое-нибудь разнообразие! А то ведь толкут все ту же воду в ступе. Полечу, может, хоть знакомых повстречаю.Виртанен расправил было крылья, но Сократ остановил его.— К чему спешить, если в нашем распоряжении вечность, — сказал Сократ. — Может, я сумею помочь тебе. Я познакомился тут со служащим бюро путешествий. У них хорошие связи с землей. По правде говоря, я и сам хотел бы слетать туда. Слышал я, учение мое там исказили. Ученики мои создали новые школы и стали развивать новые направления мысли. Появились, говорят, эпикурейцы, циники и стоики.— Таких уже давно нет, — перебил Виртанен. — По крайней мере не было перед моим уходом. Но какое это имеет значение? Только бы пустили. Ох, земля! Как бы я хотел вернуться туда. Слишком рано я сюда попал.Времени в раю не существовало. Поэтому трудно сказать, когда они пришли в бюро путешествий и стали наводить справки о возможностях поездки. Чиновники не спеша исследовали их документы, безвременное время советовались между собой и требовали дополнительных объяснений. Цель поездки? Знание языка? Ближайшие родственники на небе? Продолжительность отпуска — по земному исчислению: час, сутки, неделя? Родственники или знакомые, у которых вы намерены остановиться?На все вопросы наши путешественники отвечали спокойно, как и подобает ангелам, утратившим признаки пола и привычку спешить. Три раза их заявления отклоняли. Основание отказа: на земле никто не заинтересован в приезде учителя по имени Сократ, даже в порядке визита. А на могиле Виртанена и подобных ему уже поставлен памятник Неизвестному солдату. Но ангелы не падали духом. Они обратились с ходатайством к президенту Петру и в конце концов получили разрешение на поездку. Правда, с известными ограничениями. Они должны были вместе выехать и вместе вернуться и пребывать им разрешалось только в Хельсинки. По политическим соображениям Сократу не дали визы в Грецию, хотя он и обещал оставить в покое молодежь и официально признанных богов у него на родине. Маленький, сморщенный Сократ опечалился, но не опустил крыльев. Посоветовавшись со своим внутренним голосом, он решил сопровождать ангела Виртанена в Финляндию, втайне надеясь, что ученые там говорят по-гречески, а простой народ хотя бы понимает небесный язык.
В один удивительно ясный и теплый день в конце декабря 1966 года, около полудня, хельсинкские зеваки толпились у памятника Алексиса Киви на вокзальной площади. Их, разумеется, интересовал не национальный писатель Финляндии, который к тому же сидел спиной к храму Талии. Взоры их привлекли два странника, приютившиеся у подножия памятника. Один из спутников, старый и довольно дряхлый, кутался в широкий, грязный плащ. На ногах у него были стоптанные сандалии, в руке — сучковатая дорожная палка; другой был в солдатской форме, с каской, его старая заношенная шинель была перепачкана грязью и кровью. Почесывая щетинистый подбородок, он кивнул в сторону башни с часами и сказал:— Пора двигаться.— Обратно? — спросил старик в сандалиях.— Нет, черт побери, ко мне! Только какой же нынче день? Праздник или будни?— Что это за чудища? — испуганно воскликнул старик.— Это автомобили!— Авто?.. Тоже слово из моего языка... Что они — животные?— Автомобили? Нет, конечно. Это машины. Ма-ши-ны!— Махина — тоже из моего языка...— Если нынче воскресенье, жена с ребятами скорее всего дома. Но если будни, тогда жена на работе, а малыши в садике... Я не видел их уже... наверно, месяц... Но ведь у нас война... Тревога! Воздушная тревога! Ложи-и-ись!..Небо содрогалось от рокота моторов самолета, который, казалось, стремительно приближался. Солдат схватил своего спутника за руку и повалил наземь, к подножию памятника, а сам распластался рядом.— Что здесь за шум? Расходитесь, расходитесь! — раздался окрик полицейского.Одна пожилая женщина с пробивающимися усиками поспешила на помощь представителю власти:— Здесь какие-то двое пьяных нарушают общественное спокойствие. Конечно, на водку денег у них достаточно, а на то, чтобы одеться, — нет. Таких надо просто немедленно забирать и отправлять в лагеря принудительных работ!— Наверно, они как раз оттуда и сбежали, — заметил солидный господин.— Разойдись! — закричал полицейский и пронзительным свистком стал звать подмогу.— Вы кто такой? — рявкнул полицейский на человека в военной форме и рывком заставил его подняться.— Рядовой Вихтори Виртанен, третьего пехотного полка.— Вы пьяны. Что это вы валяетесь? Ноги не держат?— Я не валялся. Услыхал, что самолет летит, и бросился на землю. Но, кажется, самолет был наш.— Кто вам выдал эту форму?— Завскладом. А какого черта вы меня допрашиваете? Я обязан давать отчет военному начальству, не полиции.— Вы обязаны давать отчет всему обществу. Не стоит лезть на рожон. А это что за идиотик? Вот тот, что трясется там, прижавшись к пьедесталу? Что он бормочет? Тарабарщина какая-то.— Это мой учитель.— Вставай, вставай, старик, ну! Как твоя фамилия?— Он не понимает по-фински, — вступился Вихтори.— На каком же языке он говорит?— На небесном... И на греческом... Его имя Сократ.Толпа обрадовалась. Столь оригинальное представление редко увидишь бесплатно в Хельсинки, где каждая шутка на вес золота. Сократ схватил Виртанена за руку и, с ужасом глядя вокруг, пролепетал чуть слышно:— В Афинах никогда бы не случилось ничего подобного...— Нынче и там то же самое, — ответил Виртанен.Откуда-то вынырнула полицейская машина. Сократа трясло, как в лихорадке, и он все туже завертывался в плащ. Вокруг него толпились, рыча и отравляя смрадным дыханием воздух, все мифические звери, все невероятные чудища гомеровской старины. Он заслонил глаза ладонями, чьи-то руки схватили его и впихнули вместе с Виртаненом в полицейскую машину.— Неужто это Аргус? — шепотом спросил он Виртанена, когда машина тронулась.— Что?— Это чудище, в чреве которого мы находимся?— Это микроавтобус.— Ты уверен, что не Аргус? У него и спереди и сзади такие огромные глаза. Я видел.— Вздор. Это фонари.— Прекратите шушуканье! — крикнул на них полицейский. — Что еще за воровской жаргон! Кстати, Виртанен, откуда у вас кровь на шинели?— Я уже точно не помню. Получил ранение.— Где?— На фронте.— Он с неба свалился, — сказал второй полицейский, подморгнув своему товарищу. — Не стоит с ними разговаривать. У обоих, видно, шариков не хватает. Небось пили что-нибудь этакое — политуру или антифриз.— У меня голова в порядке! — вспылил Виртанен. — Вот я доложу по начальству. Командир полка задаст вам, чертям. Я знаю законы военного времени.— Военного времени? — хихикнул полицейский. — Сейчас-то ведь мир.— Мир? Неужели мир? Когда же его заключили?— Да уж больше двадцати лет назад.Машина остановилась у полицейского участка, и задержанных повели на допрос. Тут было установлено, что Виртанен действительно получил ранение в грудь. Пуля пробила грудную клетку и вышла между лопаток наружу. Осмотрев опознавательный жетон, проверили его личность и установили, что он, Виртанен, был объявлен мертвецом тогда-то и тогда-то. В протоколе допроса молодой полицейский офицер отметил следующее: а) рядовой Вихтори Виртанен отвечал на все вопросы сбивчиво и весьма старомодно; б) анализ крови показал, что задержанный не употреблял ни алкоголя, ни других наркотиков; в) поскольку закон повелевает всех мертвецов непременно либо хоронить, либо сжигать, рядового Виртанена предписано похоронить или кремировать по истечении недели; г) задержанный отпускается на двое суток на свободу, дабы он мог дать налоговому управлению соответствующие объяснения касательно неуплаты налогов за столь длительный срок.Итак, с Виртаненом все было ясно. Но допросить Сократа оказалось труднее. Он говорил на языке, который понимал один лишь Виртанен.— Неужели эта старая обезьяна не знает никакого человеческого языка?— Мой учитель говорит по-гречески, — ответил Виртанен.— Так, стало быть, он грек?
1 2