Делать их лучше. Или хуже.
Джон задумался. Быть может, писатель прав. Хоть он и фантаст, но в
этом что-то есть.
- Вижу, вы задумались над моими словами, - сказал Мак-Кейз, вставая.
- Не буду вам мешать. Но подумайте об этом. Я верю, вы это сможете.
"Что - это?" - снова хотел спросить Джон, но Мак-Кейз уже направился
к выходу. Лэкер пересел обратно за столик, где расположилась его группа.
Слова Мак-Кейза не давали ему покоя. "Что он имел в виду - "Вы это
сможете"? И эти биоритмы, мозговые барьеры..." В памяти снова всплыла
последняя песня. Джон попытался выделить ритм. Постепенно это ему удалось.
Подголоски отошли на задний план и исчезли, в голове стучал ровный,
пульсирующий ритм ударных и ритм-гитары. И вдруг из этого ритма начала
рождаться другая, новая мелодия. Явственно проступили переливы органа,
стал слышен высокий и сильный голос соло-гитары и оттенявший ее бас,
серебряной капелью отозвалось фортепьяно, синтезатор выводил свои неземные
подголоски. Джон отключился от всего - он сидел и внимал звучавшей в нем
музыке. И вдруг он понял, что это была ТА музыка, музыка, о которой он
мечтал всю свою жизнь. Джон сорвался с места и, забыв шляпу, выскочил на
улицу, в промозглую сырость осеннего Лондона. "Домой, домой, скорее домой
- надо записать все это!"
Джон работал всю ночь. Новая музыка рождалась, звучала в нем, а он
только успевал лихорадочно записывать. Но он зря торопился. Если он не
успевал записать, музыка повторялась снова, а потом шла дальше. Менялся
ритм, подключались новые инструменты, солировал орган, выбивали дробь
ударные, а Джон писал, как одержимый.
Наконец, уже под утро, в голове Лэкера прозвучал последний аккорд, и
все смолкло. Джон сидел словно в трансе, глядя на разбросанные по комнате
исписанные нотные листы. Он хотел позвонить кому-то, но тут же забыл,
кому. Не раздеваясь, Джон повалился на диван и забылся глубоким сном.
Проснулся он в два часа дня и сразу же принялся собирать разбросанные
по комнате листки. Затем уселся за стол и стал расписывать партитуру для
инструментов.
Когда он закончил, до концерта оставалось около двух часов. Джон
отыскал в справочнике номер Мак-Кейза и набрал его. Писатель был дома.
- Привет, это Джон Лэкер. Кажется, мне удалось ЭТО. Приходите сегодня
на концерт, - сказал он.
- Приду обязательно. Спасибо, что позвонили. Я не думал, что это
будет так скоро.
- Я работал всю ночь. До встречи.
- До свиданья.
Джон положил трубку. Товарищам по группе он звонить не стал - им он
все скажет перед самым концертом. Так будет лучше. А теперь - наскоро
перекусить - и на концерт. Взгляд Джона упал на пачку исписанных листов.
Секунду поколебавшись, он взял ручку и размашисто написал на первом листе
всего одно слово: "Перерождение". Это было самое подходящее название для
симфонии.
Последним, за пятнадцать минут до начала концерта, появился Чарли.
Джон поднялся со своего места.
- Сегодня мы будем играть мою новую вещь, - без всяких предисловий
заявил он. - Ты что, с ума сошел? - осведомился Чарли, не успевший снять
пальто и так и застывший в одном рукаве.
- Нет, не сошел. Мы достаточно сыграны, чтобы сыграть ее с первого
раза.
- Допустим. Но ведь полетит вся программа! Ведь в ней же все
взаимосвязано, и новая вещь все испортит, даже если это хорошая вещь. Да
ты это и сам знаешь! - Никакой программы не будет. Я написал симфонию,
которая идет около часа.
- Ты точно рехнулся! Ее же надо репетировать, по крайней мере, месяц.
Даже с такой сыгранностью как у нас.
- Не надо. Вы все поймете. Вот партитура. Ребята, я прошу вас. Ради
меня. Если будет провал - все убытки на мой счет.
- Да причем тут деньги? - возмутился Бенни. - Давай ноты. Раз Джон
просит, надо сыграть. Верно, ребята?
Чарли наконец снял пальто и махнул рукой.
- Ладно, будем играть. Давай ноты. Но если мы провалимся - а это
весьма вероятно - то это будет на твоей совести.
- Да разве вы не видите, куда мы катимся?! - взорвался Джон. -
Мастерство совершенствуется, а музыка - ее нет. Нет того, что было у нас
полтора года назад. Нет души. И я нашел ее! Мы должны вырваться из этого
болота - сейчас или никогда! А теперь - на сцену.
Впервые Джон сам вышел к микрофону. Секунду он еще колебался. Поймут
ли его? Должны понять. Ведь большинство сидящих в зале слышали их первые
концерты, а, следовательно, и его вещи. Все, что он до сих пор создал,
было прелюдией к тому, что они сыграют сегодня. Даже если десять человек
поймут его - значит он писал не зря. Джон поискал глазами в зале
Мак-Кейза, но не нашел его. Больше затягивать паузу было нельзя.
- Леди и джентльмены, сегодня мы даем необычный концерт. Сегодня
впервые будет исполняться моя симфония, которая называется "Перерождение".
Господа, прошу тишины.
Джон сел за свой орган. Взглянул на своих друзей - те в ожидании
смотрели на него. Он осторожно опустил пальцы на клавиатуру. Музыка
возникла незаметно из наступившей в зале тишины, и никто не мог бы точно
определить момент, когда тишина перестала быть тишиной и стала звуком.
Музыка нарастала, она поднималась вверх, казалось, она звуковым
давлением проникала в каждую трещину, каждую щель, заполняя все вокруг. И
когда это нарастание достигло апогея, в музыку как бы исподволь включился
четкий пульсирующий ритм ударных и ритм-гитары. С глаз слушателей как
будто спала пелена, рухнули все преграды, и музыка заговорила с ними
напрямую. В ней было все - и серебряный звон весенней капели, и свист
осеннего ветра, и шаги одинокого прохожего на пустынной ночной улице, и
радостный детский смех, и печаль утраты, вой падающей бомбы и
перекрывающая его мощная и непобедимая симфония жизни. Здесь был и
ласковый шепот влюбленных, и тяжелая и четкая поступь человека,
освобожденного от оков, и печальная мелодия космических странников, вечно
скитающихся в безднах Вселенной, здесь были вспышки сверхновых и уверенное
биение пульсаров, музыка Космоса переплеталась с музыкой Земли, образуя
единое целое, создавая мост, соединяющий Землю со всей Вселенной, и сердца
людей - между собой. Но постепенно из всего этого выкристаллизовывалась
одна, ведущая мелодия. Все остальные подголоски, слабея, сливались с ней,
и эта новая мелодия, словно чистый и светлый ключ, лилась в души
слушателей. Это была мелодия обновленного человека, человека будущего,
которому все подвластно, гордого и сильного, доброго и смелого, Человека с
большой буквы. Вот он лежит на земле, постепенно пробуждаясь от долгого
сна, садится, с интересом осматривается по сторонам. Ему все ново - трава,
цветы, лес, бабочки, птицы, облака в небе. Человек встает, осознав себя,
расправляет плечи и... устремляется в небо, к звездам. Он должен познать
этот новый мир, планеты и звезды, галактики и туманности, он должен
познать всю Вселенную. Путь его долог и прекрасен.
Джон не замечал, что уже не касается клавишей органа, заставляя
инструмент играть одним усилием воли. И эти его невидимые "пальцы" играли
лучше, чем те, что были на руках. Джон одновременно управлялся с органом,
пианино, синтезатором и несколькими приставками. Он должен был успевать, и
он успевал - остальное его не интересовало.
На заключительных аккордах полета обновленного человека Джон
почувствовал, что поднимается вверх. Он продолжал играть одной лишь мыслью
приводя в движение клавиши, а тело его все поднималось вверх. Когда
прозвучал последний аккорд, Джон достиг потолка. Джон не знал, как это
получилось - ему захотелось увидеть небо, и он тут же оказался снаружи. В
черном небе сверкали яркие звезды. Джон залюбовался ими, повиснув над
крышей концерт-холла. Его непреодолимо тянуло туда, к звездам. Джон стал
сначала медленно, а потом все быстрее подниматься вверх. Он слышал
симфонию Вселенной, слышал рождение сверхновых и затухающие импульсы
красных карликов, слышал тяжелый, засасывающий зов нейтронных звезд. Там,
в Космосе, его ждали новые миры, ждали братья по Разуму. Но что-то все
время мешало ему, не давало возможности одним огромным скачком перенестись
к ближайшей звездной системе. Джон прислушался. Мысленно он взглянул вниз,
на быстро уменьшавшуюся Землю. Там в покинутом им зале, он увидел Эдварда
Мак-Кейза. Мак-кейз звал его. И вместе с ним его звали так и оставшиеся на
своих местах три тысячи слушателей, и его друзья-музыканты - его звали все
люди. Да, прав был Мак-Кейз. Человечество должно переродиться, подняться
на новую, высшую ступень развития. И он, Джон Лэкер, стал первым человеком
нового типа. Первым Гомо Космикус. Но старое человечество не умрет - оно
станет новым человечеством, и в этом ему поможет он, Джон, и его музыка.
Там, внизу его ждали люди. Они тоже должны переродиться.
Джон повернул обратно, постепенно набирая скорость. Звезды подождут.
Он будет играть еще и еще, пока его музыка (его ли?) не зазвучит в каждом,
поднимая человека на новую, высшую ступень, не оставляя места для подлости
и лицемерия, жадности и хамства, всех прочих пороков. Его друзья по
группе, и Мак-Кейз, и кое-кто еще в зале уже внутренне готовы к этому. Еще
раз - и они тоже переродятся. А остальным он будет играть еще и еще,
сколько понадобится. Он был нужен там, на Земле. И он возвращался к людям.
1 2 3
Джон задумался. Быть может, писатель прав. Хоть он и фантаст, но в
этом что-то есть.
- Вижу, вы задумались над моими словами, - сказал Мак-Кейз, вставая.
- Не буду вам мешать. Но подумайте об этом. Я верю, вы это сможете.
"Что - это?" - снова хотел спросить Джон, но Мак-Кейз уже направился
к выходу. Лэкер пересел обратно за столик, где расположилась его группа.
Слова Мак-Кейза не давали ему покоя. "Что он имел в виду - "Вы это
сможете"? И эти биоритмы, мозговые барьеры..." В памяти снова всплыла
последняя песня. Джон попытался выделить ритм. Постепенно это ему удалось.
Подголоски отошли на задний план и исчезли, в голове стучал ровный,
пульсирующий ритм ударных и ритм-гитары. И вдруг из этого ритма начала
рождаться другая, новая мелодия. Явственно проступили переливы органа,
стал слышен высокий и сильный голос соло-гитары и оттенявший ее бас,
серебряной капелью отозвалось фортепьяно, синтезатор выводил свои неземные
подголоски. Джон отключился от всего - он сидел и внимал звучавшей в нем
музыке. И вдруг он понял, что это была ТА музыка, музыка, о которой он
мечтал всю свою жизнь. Джон сорвался с места и, забыв шляпу, выскочил на
улицу, в промозглую сырость осеннего Лондона. "Домой, домой, скорее домой
- надо записать все это!"
Джон работал всю ночь. Новая музыка рождалась, звучала в нем, а он
только успевал лихорадочно записывать. Но он зря торопился. Если он не
успевал записать, музыка повторялась снова, а потом шла дальше. Менялся
ритм, подключались новые инструменты, солировал орган, выбивали дробь
ударные, а Джон писал, как одержимый.
Наконец, уже под утро, в голове Лэкера прозвучал последний аккорд, и
все смолкло. Джон сидел словно в трансе, глядя на разбросанные по комнате
исписанные нотные листы. Он хотел позвонить кому-то, но тут же забыл,
кому. Не раздеваясь, Джон повалился на диван и забылся глубоким сном.
Проснулся он в два часа дня и сразу же принялся собирать разбросанные
по комнате листки. Затем уселся за стол и стал расписывать партитуру для
инструментов.
Когда он закончил, до концерта оставалось около двух часов. Джон
отыскал в справочнике номер Мак-Кейза и набрал его. Писатель был дома.
- Привет, это Джон Лэкер. Кажется, мне удалось ЭТО. Приходите сегодня
на концерт, - сказал он.
- Приду обязательно. Спасибо, что позвонили. Я не думал, что это
будет так скоро.
- Я работал всю ночь. До встречи.
- До свиданья.
Джон положил трубку. Товарищам по группе он звонить не стал - им он
все скажет перед самым концертом. Так будет лучше. А теперь - наскоро
перекусить - и на концерт. Взгляд Джона упал на пачку исписанных листов.
Секунду поколебавшись, он взял ручку и размашисто написал на первом листе
всего одно слово: "Перерождение". Это было самое подходящее название для
симфонии.
Последним, за пятнадцать минут до начала концерта, появился Чарли.
Джон поднялся со своего места.
- Сегодня мы будем играть мою новую вещь, - без всяких предисловий
заявил он. - Ты что, с ума сошел? - осведомился Чарли, не успевший снять
пальто и так и застывший в одном рукаве.
- Нет, не сошел. Мы достаточно сыграны, чтобы сыграть ее с первого
раза.
- Допустим. Но ведь полетит вся программа! Ведь в ней же все
взаимосвязано, и новая вещь все испортит, даже если это хорошая вещь. Да
ты это и сам знаешь! - Никакой программы не будет. Я написал симфонию,
которая идет около часа.
- Ты точно рехнулся! Ее же надо репетировать, по крайней мере, месяц.
Даже с такой сыгранностью как у нас.
- Не надо. Вы все поймете. Вот партитура. Ребята, я прошу вас. Ради
меня. Если будет провал - все убытки на мой счет.
- Да причем тут деньги? - возмутился Бенни. - Давай ноты. Раз Джон
просит, надо сыграть. Верно, ребята?
Чарли наконец снял пальто и махнул рукой.
- Ладно, будем играть. Давай ноты. Но если мы провалимся - а это
весьма вероятно - то это будет на твоей совести.
- Да разве вы не видите, куда мы катимся?! - взорвался Джон. -
Мастерство совершенствуется, а музыка - ее нет. Нет того, что было у нас
полтора года назад. Нет души. И я нашел ее! Мы должны вырваться из этого
болота - сейчас или никогда! А теперь - на сцену.
Впервые Джон сам вышел к микрофону. Секунду он еще колебался. Поймут
ли его? Должны понять. Ведь большинство сидящих в зале слышали их первые
концерты, а, следовательно, и его вещи. Все, что он до сих пор создал,
было прелюдией к тому, что они сыграют сегодня. Даже если десять человек
поймут его - значит он писал не зря. Джон поискал глазами в зале
Мак-Кейза, но не нашел его. Больше затягивать паузу было нельзя.
- Леди и джентльмены, сегодня мы даем необычный концерт. Сегодня
впервые будет исполняться моя симфония, которая называется "Перерождение".
Господа, прошу тишины.
Джон сел за свой орган. Взглянул на своих друзей - те в ожидании
смотрели на него. Он осторожно опустил пальцы на клавиатуру. Музыка
возникла незаметно из наступившей в зале тишины, и никто не мог бы точно
определить момент, когда тишина перестала быть тишиной и стала звуком.
Музыка нарастала, она поднималась вверх, казалось, она звуковым
давлением проникала в каждую трещину, каждую щель, заполняя все вокруг. И
когда это нарастание достигло апогея, в музыку как бы исподволь включился
четкий пульсирующий ритм ударных и ритм-гитары. С глаз слушателей как
будто спала пелена, рухнули все преграды, и музыка заговорила с ними
напрямую. В ней было все - и серебряный звон весенней капели, и свист
осеннего ветра, и шаги одинокого прохожего на пустынной ночной улице, и
радостный детский смех, и печаль утраты, вой падающей бомбы и
перекрывающая его мощная и непобедимая симфония жизни. Здесь был и
ласковый шепот влюбленных, и тяжелая и четкая поступь человека,
освобожденного от оков, и печальная мелодия космических странников, вечно
скитающихся в безднах Вселенной, здесь были вспышки сверхновых и уверенное
биение пульсаров, музыка Космоса переплеталась с музыкой Земли, образуя
единое целое, создавая мост, соединяющий Землю со всей Вселенной, и сердца
людей - между собой. Но постепенно из всего этого выкристаллизовывалась
одна, ведущая мелодия. Все остальные подголоски, слабея, сливались с ней,
и эта новая мелодия, словно чистый и светлый ключ, лилась в души
слушателей. Это была мелодия обновленного человека, человека будущего,
которому все подвластно, гордого и сильного, доброго и смелого, Человека с
большой буквы. Вот он лежит на земле, постепенно пробуждаясь от долгого
сна, садится, с интересом осматривается по сторонам. Ему все ново - трава,
цветы, лес, бабочки, птицы, облака в небе. Человек встает, осознав себя,
расправляет плечи и... устремляется в небо, к звездам. Он должен познать
этот новый мир, планеты и звезды, галактики и туманности, он должен
познать всю Вселенную. Путь его долог и прекрасен.
Джон не замечал, что уже не касается клавишей органа, заставляя
инструмент играть одним усилием воли. И эти его невидимые "пальцы" играли
лучше, чем те, что были на руках. Джон одновременно управлялся с органом,
пианино, синтезатором и несколькими приставками. Он должен был успевать, и
он успевал - остальное его не интересовало.
На заключительных аккордах полета обновленного человека Джон
почувствовал, что поднимается вверх. Он продолжал играть одной лишь мыслью
приводя в движение клавиши, а тело его все поднималось вверх. Когда
прозвучал последний аккорд, Джон достиг потолка. Джон не знал, как это
получилось - ему захотелось увидеть небо, и он тут же оказался снаружи. В
черном небе сверкали яркие звезды. Джон залюбовался ими, повиснув над
крышей концерт-холла. Его непреодолимо тянуло туда, к звездам. Джон стал
сначала медленно, а потом все быстрее подниматься вверх. Он слышал
симфонию Вселенной, слышал рождение сверхновых и затухающие импульсы
красных карликов, слышал тяжелый, засасывающий зов нейтронных звезд. Там,
в Космосе, его ждали новые миры, ждали братья по Разуму. Но что-то все
время мешало ему, не давало возможности одним огромным скачком перенестись
к ближайшей звездной системе. Джон прислушался. Мысленно он взглянул вниз,
на быстро уменьшавшуюся Землю. Там в покинутом им зале, он увидел Эдварда
Мак-Кейза. Мак-кейз звал его. И вместе с ним его звали так и оставшиеся на
своих местах три тысячи слушателей, и его друзья-музыканты - его звали все
люди. Да, прав был Мак-Кейз. Человечество должно переродиться, подняться
на новую, высшую ступень развития. И он, Джон Лэкер, стал первым человеком
нового типа. Первым Гомо Космикус. Но старое человечество не умрет - оно
станет новым человечеством, и в этом ему поможет он, Джон, и его музыка.
Там, внизу его ждали люди. Они тоже должны переродиться.
Джон повернул обратно, постепенно набирая скорость. Звезды подождут.
Он будет играть еще и еще, пока его музыка (его ли?) не зазвучит в каждом,
поднимая человека на новую, высшую ступень, не оставляя места для подлости
и лицемерия, жадности и хамства, всех прочих пороков. Его друзья по
группе, и Мак-Кейз, и кое-кто еще в зале уже внутренне готовы к этому. Еще
раз - и они тоже переродятся. А остальным он будет играть еще и еще,
сколько понадобится. Он был нужен там, на Земле. И он возвращался к людям.
1 2 3