Казаки перевели коней в галоп.
– Странно, – задумчиво проговорил Лопухин.
– Что странно? – Флигель-адъютант обратился в слух.
– Странно, что государь пребывает в Петергофе.
– Не удивляйтесь. Двор остался в Петербурге. Государь выразил желание в течение нескольких дней отдохнуть и понаблюдать за забавами великого князя Дмитрия Константиновича. Только охрана, узкий круг доверенных лиц и минимум слуг.
– Понятно, – кивнул Лопухин. – Цесаревич, вероятно, по-прежнему в Гатчине?
– Совершенно верно.
– А великие княжны? – как можно небрежнее спросил Лопухин, и сердце сжалось в предчувствии: знает! Знает! Сплетни хуже телеграфа.
– Великая княжна Ольга Константиновна также изволит пребывать в Петергофе. Великая княжна Екатерина Константиновна изволила остаться в Петербурге.
То ли чудилось Лопухину, то ли и в самом деле в голосе Барятинского был скрыт змеиный яд: нет, дружок, с великой княжной Екатериной ты сегодня не встретишься, даже и не мечтай…
«Показалось», – подумал он, беря себя в руки.
На набережной Фонтанки какой-то хорошо одетый господин, сорвав с головы цилиндр, выбежал с тротуара на мостовую, во все горло крича «ура», и едва не попал под казачью лошадь. Барятинский отпрянул от окна. Миг – и восторженный верноподданный остался позади. Могучий экипаж давал по брусчатке не менее двадцати пяти верст в час.
– Фу-ты ну-ты, – с явным облегчением сказал флигель-адъютант, вновь откидываясь на бархатную подушку. – Я чуть было не подумал – террорист. Удивился даже. Давно уже никто бомб не бросает.
– Да, бомбометатели – дело прошлое, – отозвался Лопухин.
– Вашими стараниями, – подхватил Барятинский так, что было непонятно, чего больше в его словах, одобрения или издевки. – Теперь у вас на очереди эти… мраксисты?
– От мраксистов вы бомб не ждите, – отрезал граф. – Учение Клары Мракс чисто экономическое, оно не подразумевает бомбизма. Тем-то оно и опаснее, кстати говоря.
– Однако и среди них, вероятно, могут найтись субъекты экстремистского толка?
– А где без урода? Но законные методы по отношению к мраксистам пока действуют плохо. Чаще всего присяжные оправдывают смутьянов, а если особо зловредные и получают сроки, то обычно чепуховые. Погодите, то ли еще будет, если Дума примет закон о стачках…
Барятинский промолчал, чему-то улыбаясь. Улыбка у него была неприятная. Казалось, он на чем-то поймал Лопухина, вот только на чем?
Догадка пришла быстро: на уродах. Нигде, мол, без них не обходится. Стало быть, и в императорской семье. Что сказано, то сказано. И может быть впоследствии передано с нужной окраской.
А сказана чистая правда. Цесаревич Михаил, старший отпрыск государя императора, наследник престола… Да. Вот именно. Будущая надежда и опора, так сказать. Этой «опоре» самой нужна опора, чтобы не валиться под стол под занавес каждого кутежа. Но об этом не стоит говорить вслух.
За городом на механическую повозку обращали меньше внимания.
– Вишь ты, – сказал один ямщик другому и сморщился, чтобы чихнуть от дыма, но не чихнул, – вон какое колесо! Что ты думаешь: доедет то колесо, если б случилось, в Нарву или не доедет?
– Доедет, – был ответ.
– А в Ревель-то, я думаю, не доедет?
– В Ревель не доедет.
Да еще коровий пастух с пастушонком, выгнавшие на свежую траву разномастное стадо, проводили самобеглый экипаж не слишком удивленными взглядами, и пастушонок, утерев нос лоснящимся рукавом, спросил:
– А что, дядя, пахать на такой страхомордине небось можно?
Прежде чем отвечать всякой мелюзге, пастух выдержал достойную паузу.
– Эка хватил! Не-е. В пашне по ступицу завязнет. Весит не приведи господи, вон как рессоры просели, а колеса, вишь ты, с вершок шириной.
– А если в кузне широкие колеса склепать?
– Тогда, поди, можно, – важно согласился пастух, выдержав для значительности новую паузу. – Только ты это… Ты потише со страхомординой-то. Тут о позапрошлом годе в Дятлицах учителка кричала, что, мол, железный конь идет на смену крестьянской лошадке. Вот смеху-то было. А поп Варсонофий с дурна ума, не снесясь с начальством, взял да и возгласил принародно тому коню железному анафему. Целое дело вышло. Учителке-то ничего, а поп и доселе в Соловках огороды копает. Взыскан за мракобесие. Э, куда пошла!.. – Щелчком кнута пастух выгнал пегую коровенку из придорожной канавы и напустился на пастушонка: – А ты, раззява, чего ворон считаешь? Ты зачем сюда взят?
И звук подзатыльника положил конец дискуссии.
Двухаршинные колеса весело катились по брусчатке. Тряска почти не ощущалась – не то что на обыкновенных российских колдобинах, где вздумай только заговорить со спутником или укусить захваченный в дорогу пирожок – мигом отхватишь собственный язык вместо пирожка. Разговор тем не менее не клеился.
– Не угодно ли? – только и спросил по дороге флигель-адъютант, протягивая графу пачку сигар с изображением скачущего кенгуру. – Настоящая «канберра», прямо из Австралии.
– Благодарю, я привык к папиросам, – сухо отвечал Лопухин и в самом деле закурил, на чем разговор прервался и не возобновлялся до того момента, когда колеса экипажа захрустели по гравийным дорожкам Верхнего сада Петергофа.
В десяти саженях от парадной двери дворца экипаж остановился, шумно выпустил пар и глухо лязгнул какой-то металлической деталью. «Заслонка, – догадался Лопухин. – Гасят топку».
И действительно, жирный дымный хвост, чуть было не лизнувший пакостно стену флигеля, истончился и пропал.
– Соблаговолите подождать. Я доложу.
Лопухин вышел из экипажа, разминая ноги. Ждать пришлось недолго.
– Государь примет вас. Прошу следовать за мной в Чесменский зал.
– Барин, а мне куда? – подал голос Нил.
– Стой здесь, жди. Да слезь с запяток, садовая голова!
На фоне батальных полотен с горящими турецкими кораблями государь Константин Александрович производил невыгодное впечатление. Когда-то очень представительный, он теперь сильно исхудал, поседел и ссутулился. Простой гвардейский мундир также не добавлял императору величия. Велики были дела предков, и велико было зарево огня, повсюду пожирающего флот османов. Дела давно минувших дней словно бы укоряли государя, который по праву мог бы прибавить к Чесменскому залу Дарданелльский, и укор их был несправедлив.
На миг Лопухина охватила неуместная жалость, и он прогнал ее. Как можно выказывать жалость к самодержцу четвертой части суши с населением в триста миллионов душ? Жалеть придется Россию, когда через несколько лет или (не допусти боже!) месяцев императора не станет. Седьмой десяток все-таки уже на второй половине. Четверть века успешного царствования, четверть века благоденствия внутри страны и лишь две короткие успешные войны за ее пределами… Теперь это пределы России, и на Босфоре, и в Нарвике. Сделано многое, но… седьмой десяток на второй половине.
При вредной профессии это серьезно. И то сказать: кто из русских царей жил дольше? Одна Екатерина Великая, пожалуй, и то на один лишь год…
– Ваше императорское величество… – ниже, чем требовал придворный этикет, поклонился Лопухин.
– А, это вы, граф? – Даже голос у императора стал тише. – Я ждал вас. Надеюсь, вы в добром здравии?
– Так точно, государь. Осмелюсь спросить о драгоценном здоровье вашего императорского величества.
Скорбная улыбка тронула бескровные губы императора:
– Оставьте, граф, какое там здоровье… И сделайте одолжение, бросьте титулование. Проводите-ка лучше меня в парк. Врачи советуют пешие прогулки и морской воздух. Тем лучше, здесь все это под боком. Особенно морской воздух. Никогда, представьте себе, не любил Царское Село…
Впервые граф Лопухин шел под руку с государем. Откуда-то неслышно появился бессменный старый денщик с перекинутой через сгиб локтя шинелью, засеменил следом. Спустились по лестнице, вышли со стороны Нижнего парка. Краем глаза Лопухин заметил Нила – мальчишка, вместо того чтобы ждать у противоположного подъезда дворца, с разинутым ртом дивился на фонтаны из-за угла флигеля, не дерзая подойти к балюстраде. Свободной рукой Лопухин сделал ему знак следовать за ним в отдалении, не маяча.
Фонтаны шумели. Золоченый шведский лев, чью пасть разрывал могучими руками Петр Великий в образе Самсона, протестовал против такого изуверства высоченной струей ропшинской воды, извергаемой из глотки. Морщась от шума беснующихся повсюду струй, император повел Лопухина по полого спускающейся в парк боковой дорожке.
– Во дворцах есть то неудобство, что количество лишних ушей значительно превышает количество дельных голов, – без усмешки произнес он. – Прогуляемся до Монплезира, граф. Я спрошу начистоту: вам уже известна цель вашего вызова ко мне?
– Нет, государь, – ответил Лопухин.
– Прекрасно. Я сам введу вас в курс дела. Через три месяца мы планируем открыть движение по новостроенной Транссибирской железнодорожной магистрали. Надеюсь, вы понимаете значение этого события для России?
– Понимаю, государь. Покуда наши сибирские и дальневосточные провинции не будут иметь быстрого и надежного сообщения с центральными губерниями, они останутся лишь российскими колониями, но никак не Россией.
– Верно, но это не все. С открытием железнодорожного сообщения мы сможем переселить в Сибирь миллионы крестьян из центральных губерний типа Калужской, ныне страдающих от перенаселения и истощения пахотных земель. Одна лишь Минусинская котловина при правильной постановке дела сможет прокормить миллионы людей. Но и это лишь второстепенная задача. Главное: создать на Дальнем Востоке мощную промышленную базу как опору для флота. Владивосток – превосходный естественный порт, но в данный момент влачит довольно-таки жалкое существование. Нам нужен сильный флот на Дальнем Востоке, во-первых, для пресечения грабительской торговли англичан и голландцев с туземным населением Камчатки и Чукотки, а во-вторых, дабы противостоять возможной агрессии со стороны Японии. У этой страны отменный аппетит, совершенно не по росту! Мы приветствуем настойчивое стремление японцев войти в число цивилизованных народов, но мы обязаны защитить наши интересы в Манчжурии, Корее, и я уже не говорю о нашем исконном Сахалине и островах. Наш посланник в Токио барон Корф деятельно работает над русско-японским дружественным договором о разграничении сфер влияния. Завершение строительства Транссиба явится мощным аргументом в нашу пользу. А чтобы у японской стороны не возникло подозрений, будто мы близоруко недооцениваем значение новой магистрали, Государственный совет решил придать церемонии открытия высокий государственный статус. На церемонии должен присутствовать наследник престола. Более того, он лично должен забить последний золотой костыль…
«Хорошо, если он попадет кувалдой по шляпке костыля, а не кому-нибудь по ноге», – мельком подумал Лопухин, два года назад представленный наследнику и хорошо его помнивший. По имеющимся сведениям, с той поры цесаревич не преуспел в добродетели.
Не до конца перелинявшая серо-рыжая белка шуршала в прошлогодней листве, выискивая проросшие желуди. Внезапно из кроны трехсотлетнего дуба брызнул настоящий ливень, вынудив собеседников спешно ретироваться из-под полога ветвей. Белка взлетела по коре вверх и сердито заверещала.
Впервые хмурое лицо императора украсилось подобием улыбки.
– Митька чудит, – почти нежно сказал он, стряхивая капли с эполет. – Только что выпущен из Пажеского корпуса в числе лучших, а баловаться не разучился. Обожает водяные шутихи. Дня не проходит, чтобы кто-нибудь не попался… Ага, вон и шланг! Вот увидите, завтра ловушка окажется уже в другом месте… М-да. На чем я остановился?
– На Транссибе, ваше императорское величество, – с поклоном отозвался Лопухин. – А также на наследнике.
– Да-да. Ему не мешает проветриться и посмотреть разные страны. Заодно парафирует в Японии новый мирный договор, подготовленный Корфом. Японцы придают большое, часто до несоразмерности, значение церемониалам. Что ж, мы пойдем навстречу и окажем японской стороне уважение. Подпись наследника престола чего-нибудь да стоит. М-да… В Гатчине цесаревич ведет беспутную жизнь. Карты, вино, женщины. Я сам в молодости не был монахом, но его поведение, право, далеко выходит за рамки обычных шалостей. Полбеды, если бы он ограничивался одной Гатчиной. Но обер-полицмейстер то и дело доносит мне о его кутежах и безобразных выходках в Петербурге. Его не раз видели в грязных вертепах у Калинкина моста. Только чудом он до сих пор не подцепил венерическую болезнь. Вы понимаете, граф, все это строго между нами…
– Я служу в Третьем отделении, государь, – твердо ответил Лопухин.
– Не сомневаюсь в вашей преданности и скромности. Так вот, я надеюсь, что кругосветное путешествие в обществе людей достойных пойдет цесаревичу на пользу. Дай-то бог!
– Ваше величество говорит о кругосветном путешествии? – позволил себе удивиться граф.
– Именно о кругосветном. Тут есть и геополитический смысл. До сих пор, как вам, вероятно, известно, лишь два российских капитана – Моргенштерн и Волчанский – совершили кругосветное путешествие. Новые корабли для владивостокской эскадры идут по полгода через мыс Доброй Надежды и Зондский либо Малаккский проливы. Фрегат «Диана», посланный в позапрошлом году напрямик через Великую Атлантику, попал в тайфун и затонул близ Азорских островов. Бриг «Персей» пропал без вести на том же маршруте. До сих пор единственным русским судном, прошедшим напрямик из Петербурга во Владивосток, остается пакетбот «Быстрый». Машинный ход имеет свои преимущества. Вот почему для экспедиции выбраны паровой корвет «Победослав» и канонерка «Чухонец».
– Мудро, государь, – осторожно вставил Лопухин.
– Ах, оставьте. Вы сейчас отвесили комплимент не мне, а морскому министру, это его рекомендация… Англия значительно опережает нас и в японских делах, и в мореплавании вообще. На Дальнем Востоке англичане откровенно вставляют нам палки в колеса. Имеются сведения о неофициальных контактах Лондона с пиратами Исландии, Шпицбергена и Ньюфаундленда. Исходя из этого, маршрут экспедиции проложен подальше от северных вод: через Ла-Манш, далее к Азорам, к голландским колониям на Сандвичевых островах – и оттуда прямо в Йокогаму… Который час, граф? Без пяти минут двенадцать? Тогда пройдем поскорее эту аллею, тут шутихи старые, известные, работают по часам… До них Митька еще не добрался.
– Его высочество имеет склонность к технике.
– Он ко всему имеет склонность, поверьте! Ему до всего есть дело. Удивительно подвижная натура и вместе с тем серьезная, даже какая-то основательная. Иногда мне кажется, что ему сорок лет, а не двадцать два. Отдал ему Шахматную горку, он на ней вместо каскада строит гидроэлектростанцию. Пусть портит! Весь дворец с парком отдам, лишь бы не запил от безделья. Женю его, а через год-другой сделаю дальневосточным наместником, на этом посту он развернется, что нам и требуется…
Император вздохнул. Трудно было не понять причину его вздохов: законный наследник Михаил Константинович, родная кровь, боль отцовской души, позор императорской фамилии. Пока он лишь наследник, разговоры о его беспутстве можно еще удерживать полицейскими мерами на уровне шепотков, но потом… Что толку, косясь на дверь, рассуждать о том, что великий князь Дмитрий Константинович стократ более достоин императорской короны! Престол все равно займет пьяный и буйный Михаил. За его спиной такие силы, с которыми честным патриотам и спорить-то бессмысленно. Слишком многих устраивает император-кукла, а что вечно пьян, так это не беда. Алкогольные вожжи не хуже любых других.
– Впрочем, к делу, – твердо произнес император. – Итак, я намерен предложить вам принять участие в этой экспедиции в качестве… м-м… шефа личной охраны цесаревича. Мне рекомендовали вас как исполнительного, а главное, умного, прозорливого, ловкого и, когда требуется, решительного человека. Говоря по чести, рекомендации для вас вовсе не обязательны, ведь я вас знаю. И верю, что вы исполните свой долг. Хотя… в экспедиции примут участие только добровольцы. Вы, конечно, можете отказаться.
– Ни в коем случае, государь, – поклонился Лопухин. – Я рад.
Рад он отнюдь не был. Кто получил назначение охранять цесаревича, тот должен быть готов охранять его прежде всего от него самого и его собутыльников. Это всегда подразумевается. Приятная перспектива, нечего сказать!
Но и отказаться было невозможно. Причем не только по карьерным соображениям. Нельзя не исполнить приказ такого государя, каков Константин Александрович, и считать себя после этого порядочным человеком и патриотом. Что тогда? Отставка и отъезд в имение – подальше от позора…
Если бы император приказал Лопухину броситься головой вниз со шпиля Петропавловского собора, граф в первую минуту попытался бы выяснить, нельзя ли как-нибудь обойтись без этого, но во вторую минуту – бросился бы.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Исландская карта'
1 2 3 4 5 6
– Странно, – задумчиво проговорил Лопухин.
– Что странно? – Флигель-адъютант обратился в слух.
– Странно, что государь пребывает в Петергофе.
– Не удивляйтесь. Двор остался в Петербурге. Государь выразил желание в течение нескольких дней отдохнуть и понаблюдать за забавами великого князя Дмитрия Константиновича. Только охрана, узкий круг доверенных лиц и минимум слуг.
– Понятно, – кивнул Лопухин. – Цесаревич, вероятно, по-прежнему в Гатчине?
– Совершенно верно.
– А великие княжны? – как можно небрежнее спросил Лопухин, и сердце сжалось в предчувствии: знает! Знает! Сплетни хуже телеграфа.
– Великая княжна Ольга Константиновна также изволит пребывать в Петергофе. Великая княжна Екатерина Константиновна изволила остаться в Петербурге.
То ли чудилось Лопухину, то ли и в самом деле в голосе Барятинского был скрыт змеиный яд: нет, дружок, с великой княжной Екатериной ты сегодня не встретишься, даже и не мечтай…
«Показалось», – подумал он, беря себя в руки.
На набережной Фонтанки какой-то хорошо одетый господин, сорвав с головы цилиндр, выбежал с тротуара на мостовую, во все горло крича «ура», и едва не попал под казачью лошадь. Барятинский отпрянул от окна. Миг – и восторженный верноподданный остался позади. Могучий экипаж давал по брусчатке не менее двадцати пяти верст в час.
– Фу-ты ну-ты, – с явным облегчением сказал флигель-адъютант, вновь откидываясь на бархатную подушку. – Я чуть было не подумал – террорист. Удивился даже. Давно уже никто бомб не бросает.
– Да, бомбометатели – дело прошлое, – отозвался Лопухин.
– Вашими стараниями, – подхватил Барятинский так, что было непонятно, чего больше в его словах, одобрения или издевки. – Теперь у вас на очереди эти… мраксисты?
– От мраксистов вы бомб не ждите, – отрезал граф. – Учение Клары Мракс чисто экономическое, оно не подразумевает бомбизма. Тем-то оно и опаснее, кстати говоря.
– Однако и среди них, вероятно, могут найтись субъекты экстремистского толка?
– А где без урода? Но законные методы по отношению к мраксистам пока действуют плохо. Чаще всего присяжные оправдывают смутьянов, а если особо зловредные и получают сроки, то обычно чепуховые. Погодите, то ли еще будет, если Дума примет закон о стачках…
Барятинский промолчал, чему-то улыбаясь. Улыбка у него была неприятная. Казалось, он на чем-то поймал Лопухина, вот только на чем?
Догадка пришла быстро: на уродах. Нигде, мол, без них не обходится. Стало быть, и в императорской семье. Что сказано, то сказано. И может быть впоследствии передано с нужной окраской.
А сказана чистая правда. Цесаревич Михаил, старший отпрыск государя императора, наследник престола… Да. Вот именно. Будущая надежда и опора, так сказать. Этой «опоре» самой нужна опора, чтобы не валиться под стол под занавес каждого кутежа. Но об этом не стоит говорить вслух.
За городом на механическую повозку обращали меньше внимания.
– Вишь ты, – сказал один ямщик другому и сморщился, чтобы чихнуть от дыма, но не чихнул, – вон какое колесо! Что ты думаешь: доедет то колесо, если б случилось, в Нарву или не доедет?
– Доедет, – был ответ.
– А в Ревель-то, я думаю, не доедет?
– В Ревель не доедет.
Да еще коровий пастух с пастушонком, выгнавшие на свежую траву разномастное стадо, проводили самобеглый экипаж не слишком удивленными взглядами, и пастушонок, утерев нос лоснящимся рукавом, спросил:
– А что, дядя, пахать на такой страхомордине небось можно?
Прежде чем отвечать всякой мелюзге, пастух выдержал достойную паузу.
– Эка хватил! Не-е. В пашне по ступицу завязнет. Весит не приведи господи, вон как рессоры просели, а колеса, вишь ты, с вершок шириной.
– А если в кузне широкие колеса склепать?
– Тогда, поди, можно, – важно согласился пастух, выдержав для значительности новую паузу. – Только ты это… Ты потише со страхомординой-то. Тут о позапрошлом годе в Дятлицах учителка кричала, что, мол, железный конь идет на смену крестьянской лошадке. Вот смеху-то было. А поп Варсонофий с дурна ума, не снесясь с начальством, взял да и возгласил принародно тому коню железному анафему. Целое дело вышло. Учителке-то ничего, а поп и доселе в Соловках огороды копает. Взыскан за мракобесие. Э, куда пошла!.. – Щелчком кнута пастух выгнал пегую коровенку из придорожной канавы и напустился на пастушонка: – А ты, раззява, чего ворон считаешь? Ты зачем сюда взят?
И звук подзатыльника положил конец дискуссии.
Двухаршинные колеса весело катились по брусчатке. Тряска почти не ощущалась – не то что на обыкновенных российских колдобинах, где вздумай только заговорить со спутником или укусить захваченный в дорогу пирожок – мигом отхватишь собственный язык вместо пирожка. Разговор тем не менее не клеился.
– Не угодно ли? – только и спросил по дороге флигель-адъютант, протягивая графу пачку сигар с изображением скачущего кенгуру. – Настоящая «канберра», прямо из Австралии.
– Благодарю, я привык к папиросам, – сухо отвечал Лопухин и в самом деле закурил, на чем разговор прервался и не возобновлялся до того момента, когда колеса экипажа захрустели по гравийным дорожкам Верхнего сада Петергофа.
В десяти саженях от парадной двери дворца экипаж остановился, шумно выпустил пар и глухо лязгнул какой-то металлической деталью. «Заслонка, – догадался Лопухин. – Гасят топку».
И действительно, жирный дымный хвост, чуть было не лизнувший пакостно стену флигеля, истончился и пропал.
– Соблаговолите подождать. Я доложу.
Лопухин вышел из экипажа, разминая ноги. Ждать пришлось недолго.
– Государь примет вас. Прошу следовать за мной в Чесменский зал.
– Барин, а мне куда? – подал голос Нил.
– Стой здесь, жди. Да слезь с запяток, садовая голова!
На фоне батальных полотен с горящими турецкими кораблями государь Константин Александрович производил невыгодное впечатление. Когда-то очень представительный, он теперь сильно исхудал, поседел и ссутулился. Простой гвардейский мундир также не добавлял императору величия. Велики были дела предков, и велико было зарево огня, повсюду пожирающего флот османов. Дела давно минувших дней словно бы укоряли государя, который по праву мог бы прибавить к Чесменскому залу Дарданелльский, и укор их был несправедлив.
На миг Лопухина охватила неуместная жалость, и он прогнал ее. Как можно выказывать жалость к самодержцу четвертой части суши с населением в триста миллионов душ? Жалеть придется Россию, когда через несколько лет или (не допусти боже!) месяцев императора не станет. Седьмой десяток все-таки уже на второй половине. Четверть века успешного царствования, четверть века благоденствия внутри страны и лишь две короткие успешные войны за ее пределами… Теперь это пределы России, и на Босфоре, и в Нарвике. Сделано многое, но… седьмой десяток на второй половине.
При вредной профессии это серьезно. И то сказать: кто из русских царей жил дольше? Одна Екатерина Великая, пожалуй, и то на один лишь год…
– Ваше императорское величество… – ниже, чем требовал придворный этикет, поклонился Лопухин.
– А, это вы, граф? – Даже голос у императора стал тише. – Я ждал вас. Надеюсь, вы в добром здравии?
– Так точно, государь. Осмелюсь спросить о драгоценном здоровье вашего императорского величества.
Скорбная улыбка тронула бескровные губы императора:
– Оставьте, граф, какое там здоровье… И сделайте одолжение, бросьте титулование. Проводите-ка лучше меня в парк. Врачи советуют пешие прогулки и морской воздух. Тем лучше, здесь все это под боком. Особенно морской воздух. Никогда, представьте себе, не любил Царское Село…
Впервые граф Лопухин шел под руку с государем. Откуда-то неслышно появился бессменный старый денщик с перекинутой через сгиб локтя шинелью, засеменил следом. Спустились по лестнице, вышли со стороны Нижнего парка. Краем глаза Лопухин заметил Нила – мальчишка, вместо того чтобы ждать у противоположного подъезда дворца, с разинутым ртом дивился на фонтаны из-за угла флигеля, не дерзая подойти к балюстраде. Свободной рукой Лопухин сделал ему знак следовать за ним в отдалении, не маяча.
Фонтаны шумели. Золоченый шведский лев, чью пасть разрывал могучими руками Петр Великий в образе Самсона, протестовал против такого изуверства высоченной струей ропшинской воды, извергаемой из глотки. Морщась от шума беснующихся повсюду струй, император повел Лопухина по полого спускающейся в парк боковой дорожке.
– Во дворцах есть то неудобство, что количество лишних ушей значительно превышает количество дельных голов, – без усмешки произнес он. – Прогуляемся до Монплезира, граф. Я спрошу начистоту: вам уже известна цель вашего вызова ко мне?
– Нет, государь, – ответил Лопухин.
– Прекрасно. Я сам введу вас в курс дела. Через три месяца мы планируем открыть движение по новостроенной Транссибирской железнодорожной магистрали. Надеюсь, вы понимаете значение этого события для России?
– Понимаю, государь. Покуда наши сибирские и дальневосточные провинции не будут иметь быстрого и надежного сообщения с центральными губерниями, они останутся лишь российскими колониями, но никак не Россией.
– Верно, но это не все. С открытием железнодорожного сообщения мы сможем переселить в Сибирь миллионы крестьян из центральных губерний типа Калужской, ныне страдающих от перенаселения и истощения пахотных земель. Одна лишь Минусинская котловина при правильной постановке дела сможет прокормить миллионы людей. Но и это лишь второстепенная задача. Главное: создать на Дальнем Востоке мощную промышленную базу как опору для флота. Владивосток – превосходный естественный порт, но в данный момент влачит довольно-таки жалкое существование. Нам нужен сильный флот на Дальнем Востоке, во-первых, для пресечения грабительской торговли англичан и голландцев с туземным населением Камчатки и Чукотки, а во-вторых, дабы противостоять возможной агрессии со стороны Японии. У этой страны отменный аппетит, совершенно не по росту! Мы приветствуем настойчивое стремление японцев войти в число цивилизованных народов, но мы обязаны защитить наши интересы в Манчжурии, Корее, и я уже не говорю о нашем исконном Сахалине и островах. Наш посланник в Токио барон Корф деятельно работает над русско-японским дружественным договором о разграничении сфер влияния. Завершение строительства Транссиба явится мощным аргументом в нашу пользу. А чтобы у японской стороны не возникло подозрений, будто мы близоруко недооцениваем значение новой магистрали, Государственный совет решил придать церемонии открытия высокий государственный статус. На церемонии должен присутствовать наследник престола. Более того, он лично должен забить последний золотой костыль…
«Хорошо, если он попадет кувалдой по шляпке костыля, а не кому-нибудь по ноге», – мельком подумал Лопухин, два года назад представленный наследнику и хорошо его помнивший. По имеющимся сведениям, с той поры цесаревич не преуспел в добродетели.
Не до конца перелинявшая серо-рыжая белка шуршала в прошлогодней листве, выискивая проросшие желуди. Внезапно из кроны трехсотлетнего дуба брызнул настоящий ливень, вынудив собеседников спешно ретироваться из-под полога ветвей. Белка взлетела по коре вверх и сердито заверещала.
Впервые хмурое лицо императора украсилось подобием улыбки.
– Митька чудит, – почти нежно сказал он, стряхивая капли с эполет. – Только что выпущен из Пажеского корпуса в числе лучших, а баловаться не разучился. Обожает водяные шутихи. Дня не проходит, чтобы кто-нибудь не попался… Ага, вон и шланг! Вот увидите, завтра ловушка окажется уже в другом месте… М-да. На чем я остановился?
– На Транссибе, ваше императорское величество, – с поклоном отозвался Лопухин. – А также на наследнике.
– Да-да. Ему не мешает проветриться и посмотреть разные страны. Заодно парафирует в Японии новый мирный договор, подготовленный Корфом. Японцы придают большое, часто до несоразмерности, значение церемониалам. Что ж, мы пойдем навстречу и окажем японской стороне уважение. Подпись наследника престола чего-нибудь да стоит. М-да… В Гатчине цесаревич ведет беспутную жизнь. Карты, вино, женщины. Я сам в молодости не был монахом, но его поведение, право, далеко выходит за рамки обычных шалостей. Полбеды, если бы он ограничивался одной Гатчиной. Но обер-полицмейстер то и дело доносит мне о его кутежах и безобразных выходках в Петербурге. Его не раз видели в грязных вертепах у Калинкина моста. Только чудом он до сих пор не подцепил венерическую болезнь. Вы понимаете, граф, все это строго между нами…
– Я служу в Третьем отделении, государь, – твердо ответил Лопухин.
– Не сомневаюсь в вашей преданности и скромности. Так вот, я надеюсь, что кругосветное путешествие в обществе людей достойных пойдет цесаревичу на пользу. Дай-то бог!
– Ваше величество говорит о кругосветном путешествии? – позволил себе удивиться граф.
– Именно о кругосветном. Тут есть и геополитический смысл. До сих пор, как вам, вероятно, известно, лишь два российских капитана – Моргенштерн и Волчанский – совершили кругосветное путешествие. Новые корабли для владивостокской эскадры идут по полгода через мыс Доброй Надежды и Зондский либо Малаккский проливы. Фрегат «Диана», посланный в позапрошлом году напрямик через Великую Атлантику, попал в тайфун и затонул близ Азорских островов. Бриг «Персей» пропал без вести на том же маршруте. До сих пор единственным русским судном, прошедшим напрямик из Петербурга во Владивосток, остается пакетбот «Быстрый». Машинный ход имеет свои преимущества. Вот почему для экспедиции выбраны паровой корвет «Победослав» и канонерка «Чухонец».
– Мудро, государь, – осторожно вставил Лопухин.
– Ах, оставьте. Вы сейчас отвесили комплимент не мне, а морскому министру, это его рекомендация… Англия значительно опережает нас и в японских делах, и в мореплавании вообще. На Дальнем Востоке англичане откровенно вставляют нам палки в колеса. Имеются сведения о неофициальных контактах Лондона с пиратами Исландии, Шпицбергена и Ньюфаундленда. Исходя из этого, маршрут экспедиции проложен подальше от северных вод: через Ла-Манш, далее к Азорам, к голландским колониям на Сандвичевых островах – и оттуда прямо в Йокогаму… Который час, граф? Без пяти минут двенадцать? Тогда пройдем поскорее эту аллею, тут шутихи старые, известные, работают по часам… До них Митька еще не добрался.
– Его высочество имеет склонность к технике.
– Он ко всему имеет склонность, поверьте! Ему до всего есть дело. Удивительно подвижная натура и вместе с тем серьезная, даже какая-то основательная. Иногда мне кажется, что ему сорок лет, а не двадцать два. Отдал ему Шахматную горку, он на ней вместо каскада строит гидроэлектростанцию. Пусть портит! Весь дворец с парком отдам, лишь бы не запил от безделья. Женю его, а через год-другой сделаю дальневосточным наместником, на этом посту он развернется, что нам и требуется…
Император вздохнул. Трудно было не понять причину его вздохов: законный наследник Михаил Константинович, родная кровь, боль отцовской души, позор императорской фамилии. Пока он лишь наследник, разговоры о его беспутстве можно еще удерживать полицейскими мерами на уровне шепотков, но потом… Что толку, косясь на дверь, рассуждать о том, что великий князь Дмитрий Константинович стократ более достоин императорской короны! Престол все равно займет пьяный и буйный Михаил. За его спиной такие силы, с которыми честным патриотам и спорить-то бессмысленно. Слишком многих устраивает император-кукла, а что вечно пьян, так это не беда. Алкогольные вожжи не хуже любых других.
– Впрочем, к делу, – твердо произнес император. – Итак, я намерен предложить вам принять участие в этой экспедиции в качестве… м-м… шефа личной охраны цесаревича. Мне рекомендовали вас как исполнительного, а главное, умного, прозорливого, ловкого и, когда требуется, решительного человека. Говоря по чести, рекомендации для вас вовсе не обязательны, ведь я вас знаю. И верю, что вы исполните свой долг. Хотя… в экспедиции примут участие только добровольцы. Вы, конечно, можете отказаться.
– Ни в коем случае, государь, – поклонился Лопухин. – Я рад.
Рад он отнюдь не был. Кто получил назначение охранять цесаревича, тот должен быть готов охранять его прежде всего от него самого и его собутыльников. Это всегда подразумевается. Приятная перспектива, нечего сказать!
Но и отказаться было невозможно. Причем не только по карьерным соображениям. Нельзя не исполнить приказ такого государя, каков Константин Александрович, и считать себя после этого порядочным человеком и патриотом. Что тогда? Отставка и отъезд в имение – подальше от позора…
Если бы император приказал Лопухину броситься головой вниз со шпиля Петропавловского собора, граф в первую минуту попытался бы выяснить, нельзя ли как-нибудь обойтись без этого, но во вторую минуту – бросился бы.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Исландская карта'
1 2 3 4 5 6