– А скажи-ка, друг любезный, во сколько вся эта кухня обошлась родственничкам?
Поп, снявший было золоченые очки, нацепил их обратно и внимательно посмотрел на необычного вопрошателя. Решив, что отвечать не обязательно, он отвернулся и хотел идти по своим делам, но тут каблук Злоказова наступил ему на длинную, до пола, рясу.
– Ты куда? – спросил Злоказов шепотом. – Ты кем себя вообразил?
– Выйдите из храма Божьего, – с кроткой угрозой предложил батюшка. – А я помолюсь, чтоб Бог вас вразумил и простил грехи.
– Смелый, да? – Злоказов ухмыльнулся. – Погоди, дойдет до тебя очередь. Ишь, обкурили все, обрызгали, трупы облизываете…
– Уходите отсюда, – повторил тот более твердым голосом.
– Оборзел? – прошипел почитатель жизни. – Крышу позовешь? А какая у тебя крыша?
Батюшка безнадежно снял очки, протер носовым платком и улыбнулся краешком рта.
– Наша крыша – небо голубое, – сообщил он доверительно.
Неизвестно, во что бы все это вылилось, но вмешался Недошивин и увел Злоказова из храма. Взбешенный Злоказов щурил глаза, хищно скалил зубы и бормотал, что не прощается, что сделает батюшке рэкет, превратит его жизнь в кошмар, какого тот и во сне не видел. Следом за ними вышел и Антон. Гроб с телом вернули в автобус, и тот, забрав с собой еще двоих сопровождающих, покатил в крематорий, где покойника надеялись завтра спалить. Эти планы были подслушаны и приняты к сведению звеном Недошивина. Народ не расходился и праздно топтался у дверей храма. Обстановка изменилась, люди успели устать и сделались более разговорчивыми. Необычное поведение незнакомцев в церкви не укрылось от внимания многих, а дама под вуалью проявила настойчивость:
– И все-таки – кто вы будете? Мы просто никогда вас прежде не встречали…
Нехотя Холомьев отозвался:
– С работы мы будем, с его работы.
Настырная особа пришла в удивление:
– Да что вы говорите! Но он уж лет двадцать, как не работал…
– Мы не из тех у кого память короткая, – сообщил ей Злоказов.
– Да-да, это замечательно, конечно…
Воцарилась тишина, и только мотор продолжал свое нелегкое механическое дело.
– Но позвольте, – опомнилась дама, немного подумав, – вы, как будто, довольно молоды…Как же вы могли с ним работать?
– Это называется эстафета поколений, – молвил Щусь с серьезной миной. – Дело покойного не забыто. Нас, так сказать, делегировали.
– Странно, – дама поджала губы. – Ведь он руководил хором ветеранов войны.
– Мы – внуки ветеранов войны, – вмешался Недошивин и посмотрел на нее столь свирепо, что у дамы моментально пропало желание спрашивать дальше.
Многие слышали эту беседу, и лица их выражали сомнение. Антон напрягся, готовый к любому повороту событий, но события носили слишком печальный характер, чтобы свернуть куда-либо с назначенного пути. Недошивин отвел свою группу в сторонку и негромко сказал, что здесь им больше делать нечего. Надо отправляться в крематорий и прозондировать почву. Если все у них получится, то безутешную родню новопреставленного ожидает завтра большой сюрприз. Возражений и вопросов не было, и часом позже служители жизни благополучно, без приключений достигли местного Дахау, деловито попыхивавшего свежим дымком. Горение, как было некогда подмечено, есть форма жизни, к которой (форме) полагается стремиться всем порядочным людям.
– Давайте поживее! – прошипел Недошивин. – Куй железо, пока горячо – жмура, наверно, еще не успели оформить.
Они обогнули здание крематория и ворвались в какой-то темный коридор, где шли вдоль стен массивные железные двери, запертые на засовы, а также стояли неприкаянные металлические тележки. Немного подумав, командир выбрал Щуся и велел ему воздержаться от участия в рискованных переговорах. Если что-нибудь пойдет наперекосяк, завтра его пошлют присматривать за церемонией кремации с заданием разузнать, как думают родственники распорядиться урной с прахом – оставить в колумбарии или закопать на кладбище. А потому никак нельзя являться на церемонию со следами свежих побоев на лице.
– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Недошивин нетерпеливо.
Антон рассчитывал услышать эхо, но голос вожака прозвучал гулко и глухо, словно говорили в какую-то толстую трубу. Никто не откликнулся; Недошивин крикнул еще раз.
Тогда в конце коридора возникла приземистая, обезьянья фигура в темно-синем комбинезоне и вязаной шапочке. Стараясь ступать торжественно и бесшумно, работник приблизился и сумрачно оглядел гостей.
– Командир, слушай и не перебивай, – пророкотал Недошивин. – Только что к вам привезли клиента. За сколько ты можешь нам его продать?
Работник вытер нос тыльной стороной ладони.
– Валите отсюда, – сказал он.
Недошивин вынул из-за пазухи пачку денег и сунул собеседнику в лицо.
– Все твое, – пояснил он. – Сделаешь доброе дело. Вместо того, чтоб за бабки размалевывать чучела, мыть трупам задницы и лобки, тебе заплатят за подвиг во славу жизни. Это даже не сделка, это гимн бесконечной весны!
Видимо, человек в комбинезоне очень хорошо уловил суть предложения. Он не стал спрашивать, зачем Недошивину понадобился труп. Он полуобернулся, махнул рукой и позвал:
– Эй, кавалерия! Ну-ка, дуйте сюда!
Наверно, в голосе его присутствовали особые нотки, потому что пять мужчин, одетых в точности в такие же комбинезоны и шапочки, поспешили на зов, держа в руках кто лом, кто лопату. Недошивин покрылся пятнами и сделал шаг назад. Антон, Злоказов и Холомьев придвинулись к нему ближе и стали плечом к плечу. Работник стал наступать:
– А ну, исчезли отсюда, вашу мать! Три секунды даю!
– Иначе – что? – спросил Злоказов.
Работник, не ответив, вытянул руку назад, принял лом и замахнулся. Недошивин сунул пальцы за пазуху, выхватил газовый баллончик и прыснул нападающему в глаза. Тот выронил лом и опустился на колени.
– Паскуды! – заорал Недошивин. – Нет бы пойти хотя бы в зоосад работать, за живностью смотреть! А им, шакалам, подавай убоину! – Он отступал, рабочие надвигались все стремительней. Недошивин споткнулся, упал. Лежа на каменном влажном полу, он истерически запел: – О, весна, без конца и без края! Без конца и без края мечта!!..
Ему досталось ломом по ноге; Холомьев, белее снега, вырвался вперед и с силой толкнул в плечо звероподобного верзилу. Тот ответил затрещиной; секундой позже никто со стороны не смог бы уже разобрать, кто кого бьет. Недошивин командовал с пола, лежа, пока носок чьего-то ботинка не въехал прямо ему в зубы. Тогда вице-звеньевой завыл и начал кататься, мешая и без того безыскусным бойцам. Победило не уменье, а число – минуты через три-четыре сотрудники «УЖАСа» смирились с поражением и обратились в бегство. Антону разбили левую бровь и надорвали рукав – новобранец прикрывал отступление более опытных Злоказова и Холомьева, которые волоком волокли командира подальше от места сражения.
Выбравшись, наконец, из несчастливого коридора, четверка остановила первый попавшийся автомобиль и приказала шоферу гнать куда подальше от враждебных крематорских стен.
– Дьявол, – рычал Недошивин с заднего сиденья. – Ох, попомнят они меня! Придет время – я их контору с дерьмом смешаю. Зарою бульдозером!
– Послушай, – зашептал Белогорский на ухо Злоказову. – Зачем мы все это устроили? Ведь ясно было, что побьют.
– Это первая экспедиция такого уровня, – тихо ответил Злоказов. – Пробная вылазка. До сих пор, понимаешь, мелочились, разменивались на пустяки. А теперь решили попробовать по-крупному, ударить, знаешь, в самую цитадель. Жируют, суки, на своих цветочках, веночках и музычке! – бросил он с ненавистью, глядя в заднее окно машины. – Ну, первый блин комом. К тому же Щусь остался.
– Да на кой мы прицепились к этому жмурику? Зачем нам разведка? Покойников же пруд пруди – выбирай любого, раз не вышло с одним. Не говоря уж об урне.
– Ну нет, – возразил Злоказов. – Так рассуждает несознательная шпана. Мы – люди ответственные; мы, если за что беремся – доводим до конца.

11

Антон Белогорский завелся; мертвецы и кутерьма, связанные с ними, разбудили в нем неожиданно сильную злобу. В самом деле – живым жрать нечего, экология никуда не годится, заводы стоят, а этим сволочам все мало! Им бы только деньги сосать из беззащитного народа! Если бы покойники получали то, что им положено с точки зрения справедливости, по заслугам, то насколько краше, счастливее стала бы человеческая жизнь!
Вечером состоялось собрание под председательством Ферта, где подробно обсудили все случившееся. Инструктор подтвердил слова Злоказова: раз начатое должно быть доведено до конца.
– Мы отрабатываем шаблон, – объяснил Ферт. – Конечно, можно плюнуть и пристроиться к любой другой похоронной процессии, какая подвернется. Но нельзя забывать о главной задаче: изменить стереотипы, укоренившиеся в общественном сознании. Люди должны отказаться от институтов почитания мертвечины. Они должны сознавать, что с самых первых шагов, которые они сделают на этом гибельном пути, их будут неотступно преследовать наши контролеры. Начальный этап сей глобальной реформы неизбежно связан с насилием и террором – если уместно употребление слова «террор» применительно к покойникам. Мы заставим морги, церкви, крематории и кладбища считаться с нашим мнением. Постепенно, путем все более явного запугивания, а где возможно – подкупа, мы дадим понять администрациям этих учреждений, что они имеют дело с реальной силой. Поэтому сегодняшний мертвец никак не может быть оставлен в покое. Он – рано или поздно – получит свое; слухи об этом событии начнут расползаться по городу. Затем последуют новые акции, и все это в конечном счете заставит считаться с нами и алчных попов, и отмороженных могильщиков.
По окончании этой речи Ферт выразил звену благодарность от лица руководства «УЖАСа», выписал премиальные, а пострадавшим – в том числе и Антону – велел ходить с красной нашивкой, знаком ранения при исполнении. Нашивка представляла собой узкую красную полоску в черную елочку, носить ее полагалось на левом рукаве, над самой повязкой с эмблемой.
Наметили планы на завтрашний день; Ферт посоветовал заменить Щуся другим наблюдателем. Не исключено, что присутствующие на церемонии лица каким-то образом узнают о сегодняшней потасовке, увяжут появление Щуся с действиями четверки неизвестно откуда взявшихся молодых людей и…Короче говоря, на кремацию делегировали самого Коквина. Участники операции во всех подробностях описали звеньевому всех, кого запомнили, отдельно остановившись на прилипчивой завуалированной даме, не забыли и про агрессивный похоронный пролетариат. Коквин держался спокойно: его никто не видел, он не собирался лезть ни в какие разбирательства, и его единственной задачей было выяснить, куда отвезут урну с прахом. Фамилия умершего была известна, об этом позаботились еще в больничном морге. Так что Коквину оставалось лишь придумать убедительную легенду, чтобы не опростоволоситься, как опростоволосились возле храма его несмышленые солдаты.
На душе у Антона сделалось полегче – повлияли и премия, и устная благодарность, и почетная ленточка на рукав. Домой он шел чеканя шаг, бодро и с удовольствием видел, как прохожие уже не косятся на его форму, но опускают глаза и норовят посторониться. Да, теперь сомнениям места нет – он нашел свой социум, он стал полноценным, уважаемым членом коллектива, носителем перспективной, научно и нравственно оправданной идеи. Теперь Белогорский понимал, что мундир и в самом деле дисциплинирует человека. Его былое презрение к людям в форме – явление инфантильное, ошибочное. Он представил свой дом и впервые подумал, что изменилось и жилье. Отныне в нем не было кавардака, исчезла паутина, опустела некогда доверху набитая кухонная раковина. Очистилась ванна: еще совсем недавно Антон швырял в нее грязную одежду, а когда мылся под душем, ногой отпихивал груду в дальний угол, где вещи намокали, гнили и распространяли невозможный, убийственный запах.
Правда, вода продолжала разливаться то тут, то там, хотя по законам физики ей было взяться неоткуда. Правда, появился полтергейст – с каждым вечером стучало, шуршало и позвякивало все сильнее; все чаще обнаруживались на полу разные мелкие предметы вроде вилок и ножей; бесились часы, без спроса включались электроприборы, перегорали пробки. Но Антону полтергейст не мешал, и фигура за окном, полюбившая грязную дворовую скамейку, тоже не мешала несмотря на то, что Белогорский по-прежнему не мог заставить себя выйти за дверь, спуститься по лестнице и просто посмотреть, кто это такой сидит во дворе вечер за вечером, терпит и дождь, и стужу, да к тому же наделен талантом исчезнуть, когда сочтет нужным, в мгновение ока.
* * * * *
…Урну решили подхоронить в семейную могилу на загородном кладбище.
Коквин блестяще справился с поручением: его ни в чем не заподозрили. После того, как гроб бесшумно уехал под пол, символизируя отбытие куда и полагается, в преисподнюю, звеньевой поучаствовал в распитии чекушки в компании с престарелым однополчанином праха. Тот, хлебнув, все и выложил, Коквину почти не пришлось его расспрашивать.
– Встретим у ворот, – предложил Недошивин. – Со словами про мертвых, которые мертвецов хоронят. Если не поймут, то мертвыми и станут, а другим будет наука.
Ферт рассердился.
– Никого не убивать! – воскликнул он крайне возмущенно. – В кого мы превратимся, если станем убийцами! Мы же – «УЖАС»! Мы – хранители жизни!
Недошивин, видя гнев начальника, испуганно хлопал глазами.
– Мы не будем отбивать урну, – подвел черту Ферт. – Пусть закопают, пусть побрызгают водочкой – мы появимся потом, когда разойдутся пьянствовать. Между прочим, все эти поминочки – тоже, знаете…Сыпануть бы чего в бутылки. Ну, всему свое время, Бог с ними. Придем вечером, к ночи поближе, сделаем все, как положено, а утречком разошлем телеграммы с приглашением посетить могилку и извлечь уроки.
– Мы не знаем адресов и имен, – напомнил Белогорский.
– Знаем, – возразил Коквин. – Я настрелял штук шесть-семь телефонов, так что проблем не возникнет.
Ферт одобрительно хмыкнул:
– Воистину, не место красит человека, а наоборот. Ну, коли так, поощрим и звеньевого. Звено, надеюсь, со мной согласно?
Все зашумели, дружно выражая поддержку.
– Людей маловато, – сказал потом Коквин задумчиво. – Никогда не знаешь, как обернется.
– Это верно, – кивнул Ферт. – Ну, этот вопрос решается просто. Припишу к вам звено Свищева. И, – Ферт запнулся, так и сяк оценивая родившуюся мысль, – я пойду с вами тоже. А то на руководящей работе есть риск оторваться от корней…

12

Спустя два дня Щусь ни свет, ни заря приехал на кладбище и занял позицию. Точный час погребения урны известен не был, и он настроился на долгое ожидание. Одетый не по уставу, в пальто и шапку, Щусь запасся плоской бутылочкой с горячительным и спрятал ее в накладной карман: морозы грянули нешуточные. Ему приходилось прятаться то за деревьями, то за мусорными кучами; уходить куда-то дальше Щусь не мог из боязни прозевать посетителей, а попроситься в сторожку не решался – начнутся разговоры за жизнь, что да как, всякие ненужные вопросы…К двум часам пополудни он совершенно закоченел, невзирая на выпитое. Щусь не был злым человеком, но сейчас из черт его лица исчезли малейшие признаки добродушия. Когда он, наконец, дождался, и черная стайка людей прошла сквозь печальные ворота, Щусь готов был погнаться за поднадзорными и навешать пинков. С трудом переставляя замерзшие, разболевшиеся ноги, он короткими перебежками следовал от дерева к дереву, пока родня не дошла до могилки, где на месте надгробья поселился аккуратный сугроб. Дальнейшее Щуся не интересовало; какое-то время он осторожно пятился задом, потом повернулся и пустился бежать, мечтая поскорее очутиться в электричке. В привокзальном ларьке купил пол-литра какой-то хмельной дряни и в тамбуре выпил в три глотка, не отрываясь.
В штаб-квартире его встретили деловито, с искренним сочувствием по поводу обморожений. Коквин мягко упрекнул разведчика в чрезмерном увлечении спиртным, что не приветствовалось здоровым «УЖАСом», но выговор был формальный, дружеский. Рядом с Коквиным сидел на стуле шарообразный Свищев, который был не очень доволен тем, что его, звеньевого, поставили под начало равного по званию. Однако, стоило начаться обсуждению предстоящей операции, Свищев втянулся в общую оживленную дискуссию и забыл про обиду. Речь его была грубой, неграмотной, но предложения – дельными. Учитывать старались все – температуру воздуха, освещенность, присутствие посторонних, подступы и пути отступления. Особое внимание уделили зданию администрации – так, оказывается, называлась отпугнувшая Щуся сторожка. Разгорелся спор, поскольку в ночное время суток там дежурили два или три «секьюрити», и Свищев с Недошивиным предполагали разделаться с ними жестоко, как и положено поступать с вражескими часовыми.
1 2 3 4 5 6 7 8