И кончайте допрос; вы не следователь, а я не подсудимая.
Косяк встал.
– Хорошо. Покажите мне разрешение на постройку склада возле главной колеи.
– У меня нет такого разрешения.
– Кто же построил этот склад?
– Совхозные строители.
– А столбы вам выдали тоже они?
– Что вы имеете в виду?
– Ничего особенного. Просто хочу выяснить, кто же все-таки разрешил строительство склада у главной колеи.
– Разрешение было дано устно бывшему начальнику станции.
– Вы так полагаете? – Косяк вышел на порог и позвал поджидавшего неподалеку Сергункова.
Тот вошел, тяжело ступая по скрипучим половицам, и, шумно выдохнув, сел возле стола, не глядя на Саню.
– Вы работаете, товарищ Сергунков?
– Нет, я на пенсии, – ответил тот, не поднимая головы.
– А кто же у вас является сторожем? – спросил Косяк Саню.
– Числится его дочь, а работает он, – ответила Саня.
– С вашего согласия?
– Да.
– Понятно.
Сергунков мотнул головой, видимо желая что-то сказать, но на него не обратили внимания, и он опять тяжело вздохнул.
Вошла без стука Верка и, смерив уничтожающим взглядом Саню, сказала Косяку звонко, с какой-то внутренней радостью:
– Казачков из совхоза приехал. Позвать?
– Да, да, пожалуйста.
Верка ушла.
– Остается выяснить одно обстоятельство.
– С меня достаточно. – Саня встала и направилась к выходу, но в этот момент отворилась дверь и на пороге появился Валерий. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и прошел мимо Сани так, словно ее здесь не было.
«Ах, вот как!» – Саня резко сунула руки в карманы и повернулась к столу, туда, где теперь стоял Валерий, готовая схватиться с ним, как в драке, лицом к лицу.
Поздоровавшись, Косяк сухо спросил:
– У вас есть разрешение на постройку склада возле колеи?
– Нет, – весело отвечал Валерий, – но я строил по разрешению обоих начальников станции.
– Значит, нынешний начальник станции знал, что документации на отчуждение территории под склад у вас нет? – спросил Косяк, удовлетворенно улыбаясь.
– Разумеется, знал, – уверенно отвечал Валерий. – У нас здесь, так сказать, взаимопомощь… Я в долгу не остался.
Кровь бросилась Сане в лицо, пудовым молотом ударило в виски, зазвенело в ушах…
– Подлец! – тяжело произнесла она и вышла, не закрыв за собой дверь.
За ней выбежал и Сергунков.
– Дочка, дочка! – кричал он за ее спиной. – Прости меня, прости окаянного!..
– Уйдите, Николай Петрович! Уйдите от греха!.. – устало и хрипло ответила Саня.
– Как же это все свелось-то? Дочка! Эх! – он остановился и, с минуту потоптавшись на месте, крикнул: – Ну я ж ее! – и бросился домой.
Семья Сергункова в это время в полном сборе пила за кухонным столом чай. Он вырос на пороге, как разъяренный бык, огромный, черный от заслоненного света, тяжело пыхтевший.
– Ты что сопишь, ай воз на тебе везли? – спросила невозмутимая Степанида. Она сидела с угла и громко отхлебывала чай с блюдечка.
– А ты и впрягла бы… Лишь бы тебе на двор привез… – Он тучей надвигался на жену, и голос его, полный затаенной угрозы, все нарастал: – Тебе все мало! Моей крови мало! За других принялась. Курилову на беззаконие подбила!
– Ты что, белены объелся? Молчать! – грозным басом рявкнула Степанида.
– Нет, хватит, отмолчался! – Сергунков с маху треснул кулаком по столу перед самым носом Степаниды.
Пыхнул, словно от испуга, самовар, загремела посуда, заголосили девчата. Но Степанида быстро выхватила из-под себя табуретку и ловко ударила ею по загорбку Сергункова. Он было бросился за ней, но раздался такой силы рев застольных, что Сергунков оторопел и отступил.
– Ах, так! Все против меня, все… Ну хорошо!..
Он убежал в соседнюю комнату, снял с себя ремень, быстро встал на табуретку, привязал его за крюк в потолке для зыбки, сделал петлю, захлопнул ногой дверь и торжественно крикнул:
– Будь ты проклята, кровопийца!
Затем он услышал, что к двери бежали, с грохотом оттолкнул табуретку и только в это мгновение сообразил, что дверь замкнулась на английский замок и что ключ был с этой стороны.
– Спаса-а!.. – закричал он, захрипел и забился в конвульсиях, повиснув в петле.
Зять несколькими ударами выбил дверь, схватил поперек живота задыхающегося Сергункова и, напрягшись, приподнял его. Степанида, побледневшая как полотно, всхлипывая, точно от ожога, бегала вокруг и все приговаривала:
– Ой, батюшки! Да что же такое деется, отцы родные! Головушка моя горькая…
– Ремень, ремень режьте! – кричал на нее зять, красный от натуги.
Наконец обрезали ремень, положили притихшего Сергункова на кровать. Он стал медленно розоветь, открыл глаза. Степанида сидела возле него и все еще плакала:
– Да что ж это ты учинил-то, отец? Нешто я тебе лиходейка какая… Ведь для семьи стараюсь.
– Ладно уж, будет, надоело, – равнодушно произнес зять и, посмотрев на руку, с досадой заметил: – Часы вот разбил… Ишь как циферблат раскурочил. Здорово брыкался! – Он с минуту послушал часы. – Стоят. Придется в город везти в починку. Вот жалость…
9
На четвертый день после отъезда Косяка начальник проходящего поезда вручил Сане повестку на товарищеский суд. Читая ее, Саня вдруг вспомнила фразу Валерия: «Вам нужна товарищеская помощь» – и невесело усмехнулась. Оставив вместо себя, согласно распоряжению, Сергункова, она отправилась в город. На главной магистрали к ней в купе подсел начальник соседней станции Васюков.
– А, именинница! – радостно приветствовал он ее. – Что это так позеленела?
– Позеленеешь, дядя Вася.
– Не горюй, мы тебя в обиду не дадим.
Это был седоусый большеносый веселый человек; на его маленькой сухой голове просторно, как на колу, висел картуз, длинная жилистая шея вылезала из черного хомута шинели, словно картофельный росток из подполья. Было в нем что-то от балаганного Петрушки: лукавое, добродушное и очень забавное. Сане он давно уж полюбился, и она звала его запросто дядей Васей.
– Значит, вокзал у тебя сгорел?
– Сгорел, дядя Вася.
– Ну, туда ему и дорога.
– Да дело-то не в вокзале.
– А в чем же?
– Приезжал ко мне с ревизией…
– Кто ж такой? – перебил ее Васюков.
– Косяк.
– Этот вездесущий!
– Ну, и допрос учинил. А я возмутилась.
– А-я-яй! – закрутил головой и защелкал языком Васюков.
– И все обернулось, дядя Вася, против меня.
И Саня стала рассказывать ему о том, как вел расследование Косяк. Васюков очень живо реагировал: то снимал и снова надевал картуз, то хватал Саню за руку.
– Обожди-ка маленько! Значит, и женишка твоего приплел? Эх, силен бродяга!
Он настолько увлекался рассказом, с таким восторгом произносил свое: «Силен бродяга!», что Сане трудно было решить: сочувствует ей Васюков или он целиком на стороне Косяка.
– Следственный дар Косяк имеет, – заключил Васюков. – Выходит, Санька, на таких, как мы с тобой, дураках люди талант раскрывают. А то и повышение по должности получают.
– Вот и не знаю, дядя Вася, что мне теперь будет, – грустно сказала Саня.
– А ничего и не будет. Поговорят, поговорят да на том и разойдутся. Это не впервой. Всех нас в свое время судили.
– Ну уж Косяк так просто не отступит.
– Подумаешь, Косяк! – взъерошился Васюков, как кочет. – А мы-то что, лыком шиты? – И он сердито нахлобучил по самые уши картуз. – Небось без нас ни одно решение не состоится. – И, подавшись всем корпусом вперед, торжественно заявил: – Ты, Санька, положись на меня, я тебя в беде не оставлю. Я выступлю. Я ему покажу! – И Васюков потряс в воздухе своей сухой, как скалка, рукой.
Уже в сумерках они приехали в город.
– Значит, дело наше будут разбирать в восемь, – Васюков потянул за ремешок из глубокого кармана часы. – И, выходит, у нас больше часа про запас. Теперь самый раз в буфет бы зайти, пропустить горяченького.
– Пойдемте, – охотно согласилась Саня.
В буфете, усаживаясь за столик, Васюков крякнул в кулак и заметил как бы между прочим:
– Оно бы и выпить немножко не мешало.
– Я не стану, – отказалась Саня. – Может, вам заказать?
– Да, да. Мне стаканчик водочки. Норма, хе-хе! – У Васюкова весело блеснули глаза. – Я, знаешь ли, насчет деньжат просчитался, маловато прихватил! Ну да мы свои. А насчет суда ты не беспокойся, я уж постараюсь.
– Ладно об этом, дядя Вася. – Сане становилось не по себе; она уже пожалела, что так разоткровенничалась с Васюковым.
– А что же тут такого? Сказано: брат за брата, око за глаз. Или мы не люди?
Васюков долго и тяжело тянул водку, а ел быстро, тарелку за тарелкой, с большим аппетитом. Под конец, когда Саня уже рассчитывалась, он поймал за руку официантку и попросил еще стаканчик.
– Дядя Вася! – укоризненно произнесла Саня.
Он виновато улыбнулся.
– Это я на свои, для храбрости.
– Ну как хотите, я пошла.
– Я сейчас, сейчас! – крикнул ей вслед Васюков.
У входа в правое крыло вокзала, где помещалось отделение дороги, Саню встретил сам Копаев.
– А, проказница! Ну-ка, заходи в кабинет.
Но в кабинете начальник отделения дороги сразу перешел на сухой официальный тон, и у Сани тревожно заныло на душе.
– Что вы там натворили? Я читал докладную записку Косяка. Ведь это же развал! Просто не верится. – Он в упор посмотрел на Саню смоляными навыкате глазами. Тяжелый, широкоплечий, он производил внушительное впечатление; и эти черные с синевой прямые волосы, и крупный желтый, как у грача, нос, и эти глаза… они просто гипнотизировали. И Саня, сжавшись в комочек, робко молчала.
– Пожалуйста, не отмалчивайтесь, – уже мягче добавил он. – Расскажите мне все до мелочей.
И Саня стала рассказывать, сначала сбивчиво, путано, а потом разошлась; она рассказала и о стычке с кассиршей, и о том, какая неприятность из-за Сергункова вышла, и о цистерне с водой, и о незаконной постройке склада, и о том, что установку столбов под электричество приняли за сделку. Только про свою неудачную любовь она ни словом не обмолвилась.
– Это все? – строго спросил Копаев, когда она кончила рассказывать.
Саня потупила взгляд и тихо сказала:
– Все.
Копаев встал.
– Ну что ж, идите на суд. Да держитесь как следует. Я обязательно приду.
Прибывшие начальники станций, диспетчеры всех трех кустов, руководители отделения дороги – все собрались в красном уголке. На повестке дня стояло два вопроса: итоги работы за месяц и суд чести.
Производственное совещание проводил начальник службы движения. Саня забилась в самый угол и была очень довольна, что о ней не упомянули ни слова. «Вот так бы и позабыли про меня. Как хорошо было бы!» – думала она, и ей хотелось, чтобы совещание шло и шло, не прекращалось всю жизнь. Она плохо слушала выступавших; ей казалось, – где-то далеко-далеко от нее, словно в фокусе, рождался тонкий противный звон, затем он все усиливался, нарастал и горячей волной захлестывал ее. Временами Сане чудилось, что кто-то горячо дышит ей в уши, будто хочет сказать нечто важное и не решается. Она зябко вздрагивала и невольно озиралась. «Что это со мной творится?» – спрашивала себя Саня и прятала подбородок в мягкий воротник шерстяной кофточки, связанной Настасьей Павловной. И только когда по всему телу хлынула мелкая безудержная дробь, а по потолку, по стенам поплыли разноцветные светящиеся шары, Саня поняла, что у нее жар. «Этого еще не хватало!» – испугалась она и, крепко ухватившись за стул, пыталась унять дрожь. Из противоположного угла, от черной глянцевитой печки ей старательно подмигивал Васюков: мол, держись! Видно, тепло от печки окончательно укрепило его блаженное расположение духа, и в доказательство тому густо полиловел его рыхлый пористый нос.
Перед судом вошел Копаев и сел сбоку к столу. Теперь за столом остались трое выборных: судья – председатель месткома Серпокрыленко, – женщина квадратного телосложения и, несмотря на свои пятьдесят лет и тучность, очень подвижная; заседатели – начальник локомотивного отдела, подтянутый, щеголеватый, с пышными светлыми усами, и уже хорошо знакомый Сане Косяк. Пришли на суд и все члены комсомольского бюро, бывшие Санины подопечные. Они стайкой расположились вокруг нее и замерли в напряженном ожидании.
Серпокрыленко встала из-за стола, постучала рукой о графин и спросила Саню:
– Курилова, у вас есть отвод к членам суда?
– Нет, – хрипло ответила Саня.
– В таком случае товарищеский суд чести объявляется открытым. Пишите, – заметила она секретарше Копаева. – Слово имеет заседатель товарищ Косяк.
Косяк заранее написал свою речь и теперь неторопливо и старательно зачитывал ее.
– Товарищи, так же, как в мире нет ничего необъяснимого, все взаимосвязано и взаимно обусловлено, так и в жизни – возникновение всяких чепе надо искать в поведении ответственных за это товарищей, в отклонениях от норм и законов социалистического общежития. – Косяк сделал короткую передышку и, мельком взглянув сначала на начальника отделения, сумрачно сидевшего у стола, потом на публику, настороженно притихшую, удовлетворенно продолжал: – Пожар произошел по неизвестным причинам и обстоятельствам, но вокзал сгорел, товарищи, по причинам вполне определенным; они слагаются из отсутствия трудовой дисциплины на станции Касаткино, а также из морального разложения Куриловой. В доказательство я приведу вам несколько фактов. Вдумайтесь в них, товарищи.
Косяк начал по пунктам перечислять все Санины нарушения, подробно останавливаясь на каждом. А пунктов этих оказалось великое множество: тут было и нарушение государственных интересов – история с Сергунковым, – и незаконные операции по выписке билетов, и ротозейство – расходование цистерны воды, а потом уход на танцы, – и даже потворство низменным интересам массы – две бочки пива.
Саня слушала его, волнуясь, сдерживая все усиливающийся озноб и новые приливы сильной дрожи. В глазах временами появлялись огненные наплывы, и тогда Косяк отдалялся, становился совсем маленьким, но голос его звучал над Саниным ухом резко и сухо, как выхлопная труба.
– Она, товарищи, вступила даже в сделку со своим ухажером и за столбы, а может, за другие услуги, разрешила построить склад возле главной линии.
– Вы лжете! Лжете! – крикнула наконец Саня, не выдержав.
Серпокрыленко постучала по графину и с минуту строго отчитывала Саню за нарушение порядка. Косяк, опустив руки, снисходительно ждал, и на лице его было написано: за правду я готов и пострадать. Свое выступление он закончил требованием понизить Курилову в должности.
По тому, как все притихли, Саня почувствовала, что заявление Косяка подействовало, и ничего хорошего она не ждала.
Затем попросил слова Васюков. Поднимаясь, он уронил стул и, нагнувшись, долго гремел им.
– Вы скоро там справитесь со стулом? – не выдержала наконец Серпокрыленко.
– Один момент! – бойко ответил Васюков. – Вот так. А теперь и поговорить можно. Да. – Он стоял, опираясь плечом о печку, и блаженная улыбка заливала все его лицо.
Саня только теперь поняла, какая неожиданная неприятность грозит ей от выступления Васюкова, и со страхом ждала, что он скажет.
– Хорошую речь произнес Косяк, ничего не скажешь. А почему? – Васюков покрутил головой и нагнул лоб, словно хотел боднуть кого-то. В зале раздался смешок. – А потому, что все записано, честь честью. Сказано: слово не воробей – вылетит, не поймаешь. А зачем его ловить? Ты его запиши, оно и само никуда не денется.
– Ближе к делу, – прервала его Серпокрыленко.
– К делу и есть, – невозмутимо продолжал Васюков. – Сказано, слово к делу не подошьешь. А Косяк подошьет, потому – понятие имеет. Насчет Куриловой растолковал нам честь честью. Я ей еще давеча говорил: ты, Саня, не беспокойся, все разберут как следует. И я, говорю, за тебя словечко замолвлю. А почему ж не замолвить? Человек она хороший, душевный. Значит, пошли мы с ней в буфет… О чем это я?..
В зале нарастал хохот. Серпокрыленко напрасно стучала о графин.
– Слушайте, Васюков! – покрывая шум, сказал Копаев. – Может быть, вы пойдете погуляете и вспомните там, свежим воздухом подышите?
– Ну да, подышать мы согласны. Отчего не подышать? – Он торопливо пошел на выход и запнулся за чей-то стул. Кто-то поддержал его под руку и помог выйти за дверь.
С трудом уняв шум, Серпокрыленко гневно произнесла:
– Я просто возмущена новым проступком Куриловой: перед товарищеским судом она ведет в буфет угощать своего так называемого защитника. Нет, видно, не с чистой совестью шли вы, товарищ Курилова, на этот суд.
«Вали уж все до кучи, – горько подумала Саня. – Семь бед – один ответ». И когда слово взял Копаев, сердце ее сильно и гулко застучало, от нового прилива жара потемнело в глазах. «Ну, этот доконает меня», – мелькнула в голове мысль.
– Курилову мы давно с вами знаем, и знаем как исправного, дисциплинированного работника. – Он строго повел своим грачиным носом и сердито нахохлил широкие черные брови. – Как же так случилось, что за неполных три месяца самостоятельной работы этот хороший в прошлом работник успел морально разложиться, если верить расследованиям Косяка?
1 2 3 4 5 6 7