Потом Кристи сбежала с лестницы, держа в руках тарелку с размоченным хлебом, и птицы слетелись к ней, сверкая зеленым и желтым, малиновым и голубым оперением крыльев. Тэмпи слышала, как над разноголосым пронзительным щебетом журчал серебристый смех девочки, видела ее сияющее личико, которое светилось еще большей радостью, когда птицы садились ей на плечи, на головку. Потом Тэмпи услышала свой собственный смех, слившийся со смехом ребенка.
Когда они подъезжали к городу, с моря надвинулся туман и над Хогсбэком нависли тяжелые облака. Между двумя женщинами все еще стоял незримый барьер, воздвигнутый недоверием и сомнением. Тэмпи искала тему для разговора, которая могла бы создать хоть какую-то видимость общения.
– А вы – родственница семьи в Уэйлере? – спросила она, предпринимая первую попытку.
– Только со стороны моей сестры. Флора была замужем за Ларсом Свонбергом, тем, который спас жизнь моему мужу в Новой Гвинее ценой собственной жизни. Они подружились в армии, и оба оказались такими прекрасными людьми, которых мне в жизни больше не приходилось встречать. Именно Ларс первым из всех учил нас, что мы должны сплотиться и вместе бороться за свои права. До свадьбы Флоры, до того времени, как Ларс начал рассказывать нам о тех ужасных несправедливостях, которые терпят аборигены, я даже не представляла себе, насколько страшно положение этих людей. Он и в армию-то пошел только потому, что считал, будто с демобилизованным солдатом станут считаться больше, чем с простым полукровкой.
– А как же получилось, что вы… э… совсем другая, чем они?
– Очевидно, потому, что я не совсем аборигенка: во мне смешалось несколько рас. Моя мать была полуиндианкой, а это означало, что над ней нельзя было куражиться так же, как над аборигенами. Отец был родом с островов Фиджи; в начале века его привезли в Австралию на корабле невольников – добрые христиане-австралийцы просто-напросто выкрали его, привезли сюда и продали в рабство за семь фунтов и десять шиллингов. Но вот что странно: отец ведь был рабом, а не аборигеном, но дети его стали пользоваться такими правами, каких не имели дети «свободных» аборигенов. Отец этим страшно гордился, да и мать тоже, а я росла, не чувствуя себя ниже сортом по сравнению с другими, – так было положено хорошее начало. А потом сестра и я с неустанной помощью моего мужа продолжали дело отца. А вы хоть что-нибудь знаете о нынешней ситуации?
– Боюсь, что ничего.
– Если вы действительно хотите принести пользу своей внучке, вам нужно начать разбираться в этих делах.
– А почему до сих пор ничего не сделано?
– В основном из-за неведения. Если бы ваш сын семь лет тому назад не влюбился в аборигенку и не женился на ней, бьюсь об заклад – вы никогда не встретились бы с аборигенами, да и не пожелали бы этого.
– Вы правы.
– Не будь Кристи, разве вы задумались бы, даже теперь, о том, что родственники вашей невестки подвергаются поруганию, что их презирают, изгоняют из общества, заставляют жить на худших землях, дают более тяжелую работу, что они в конце концов теряют какую бы то ни было веру в себя?! Они, по существу, не могут получить образование. Старшее поколение в Уэйлере в данном случае исключение, так как Капитан и пастор обучили их грамоте. Берт – один из немногих чистокровных аборигенов, умеющих читать и писать.
– А Джед?
– Его судьба была необычайно удачной. Он учился в Киншельской школе-интернате, возле города Кемпси. Потом поступил в техническое училище в Ньюкасле и работал там же на сталелитейном заводе вплоть до несчастного случая, после которого стал непригодным уже ни для какой работы по найму. Самое ужасное, что Джед очень тяжело переживает свое уродство, и, хотя он еще молод, я сомневаюсь, что он сможет устроить свою жизнь. Ему труднее, чем другим, мириться со всеми невзгодами, потому что он познал свободу промышленного города и работал на равных условиях с белыми, которые обращались с ним как с равным – ведь если люди объединены в нечто целое, цвет кожи не имеет значения.
– А почему он относился с таким недоверием к Кристоферу?
– Здесь дело совсем в другом, это не было недоверием. Он защищал Занни. Вам никогда не приходило в голову, что он был влюблен в Занни?
– Нет.
– Я думала, вы догадались. Хотя, мне кажется, и сам Кристофер об этом не догадывался. Теперь Джед всю свою любовь перенес на Кристи, и она тоже обожает его. Он прекрасный человек и настоящий борец. Вы получите представление о том, против чего мы восстаем, уже сегодня вечером, когда закончится наша поездка.
– А какой помощи вы хотели бы от меня?
– Спросите мэра, почему изгоняют семью из Уэйлера. Не знаю, что за прием устроят вам у него. Но, видимо, вас все же встретят повежливее, чем нас. Вчера, когда я начала было с ним разговор об Уэйлере, он просто отказался меня выслушать и крикнул: «Вон отсюда, черная ведьма, из-за таких вот, как ты, и возникают беспорядки!» А потом набросился на секретаршу за то, что она пропустила меня к нему. Теперь мы надеемся только на вас. Пустите в ход все свои чары, льстите или угрожайте, если понадобится. Единственное, чего они боятся, – это гласности и публичного скандала. Они такие же, как большинство белых. Филантропия издалека. Вы ведь знаете, что они провозглашают «избавление от голода» для Азии и Африки, а у себя лозунг у них другой: «Пусть подохнут все аборигены».
– Вы ненавидите белых?
Хоуп мгновенно обернулась и взглянула на Тэмпи:
– Мой муж – белый.
Помолчав немного, она продолжала:
– Моя мать с ужасом думала о том, что я и сестра выйдем замуж за белых. Когда я еще была ребенком и видела, как валялись в канавах белые пропойцы, я иногда говорила: «Как прекрасно, что во мне нет крови белых». Но моя мать – она была очень религиозной – обычно отвечала: «Это не по-христиански, Хоуп. Не нужно думать, будто все белые от природы безнравственнее цветных. Все происходит оттого, что им легче совершать плохие поступки – их за это в тюрьму не сажают». Я работала со многими белыми, – продолжала Хоуп, – это были честные, порядочные люди, готовые бороться за то, чтобы аборигены пользовались равными правами со всеми австралийцами, чтобы искоренились любые расовые предубеждения. Лишь изуверы и лицемеры хотят навсегда сохранить миф о превосходстве белых с тем, чтобы эксплуатировать всех остальных, все равно кого: аборигенов или малайцев, папуасов или вьетнамцев, африканцев или американских негров. Все это части одного целого, и у нас здесь – только крошечный метастаз той раковой опухоли, которой поражен мир.
Тэмпи слушала, и ее охватывала дрожь. Жизнь втягивала ее во что-то такое, чего она не любила и боялась. Ей хотелось выскочить из машины и бежать прочь отсюда, вернуться в привычный ей мир – ведь даже лишенный теперь для нее блеска, он оставался надежным и удобным. А тот, другой мир, в который старалась вовлечь ее эта женщина, состоял из сплошных конфликтов. Там сталкивались силы, о существовании которых она никогда не догадывалась и о которых даже теперь ей было страшно подумать. Стоит ей попасть туда, и ее закрутит вихрь.
Каждый оборот колеса машины, мчавшейся по главной улице, приближал ее к этому.
«Дура ты, – твердила она себе, – сентиментальная дура. К чему впутываться в это грязное дело с какими-то черными, которых шестнадцать часов назад ты и в глаза не видела? Едва только выйдешь из этой машины и встретишься с мэром, за тобой начнется слежка. Тебя зачислят в разряд нарушителей порядка, а этого допускать никак нельзя. Ведь тебе еще надо найти работу. Выскакивай из машины, садись на самолет, брось внучку, которая тебя совсем не любит, и возвращайся туда, где тебе все знакомо».
– Кстати, на вашем месте я не стала бы говорить, что Кристи ваша внучка, – предупредила ее Хоуп.
– Почему?
– Они за это станут презирать и вас. И никакого толку из всей затеи не будет.
Машина остановилась.
– Вот мы и приехали, – сказала Хоуп. – Это мэрия. Каждое утро ровно в десять мэр бывает на месте… – Хоуп взглянула на часы. – Мы приехали как раз вовремя. Сейчас три минуты одиннадцатого. Я проверила часы по радио. Давайте сравним с вашими. Разница в одну минуту. Когда войдете, посмотрите, сколько будет на их часах. В десять восемнадцать вы должны выйти оттуда. Я могу держать здесь машину только пятнадцать минут. Видите объявление?
– Как странно! Ведь Уоллаба – маленький город.
– Это предохраняет мэра от назойливых посетителей и, кроме того, дает полицейскому право задерживать любого, кто недостаточно благоразумен, чтобы следить за временем. Из мэрии сообщают по телефону о нежелательном посетителе. Вполне возможно, вам трудно будет встретиться с боссом. Я только что видела, как его секретарша выглянула в окно.
– Но это просто поразительно!
– Вам это все кажется поразительным, а для нас это с порядке вещей.
Тэмпи медленно натягивала перчатки.
Видя ее нерешительность, Хоуп спросила:
– Вы уверены, что вам хочется туда пойти?
Тэмпи схватила свою сумку, чувствуя, что ненавидит Хоуп за изгиб ее рта, за трепещущие ноздри, за блеск глаз.
– Если вам не хочется идти, мы вас поймем. Должна вас предупредить: они ни перед чем не остановятся.
Усилием воли Тэмпи заставила себя открыть дверцу машины.
– Конечно, я пойду туда.
Потом повернулась и с иронией в голосе спросила:
– Вы уверены, что вам хочется ждать меня? Если вы уедете, я вас пойму.
Во взгляде Хоуп мелькнуло восхищение.
– Я подожду.
Женщины смотрели друг на друга, как бы меряясь силами. Наконец Хоуп подняла руку:
– Желаю удачи!
Когда Тэмпи вошла в приемную мэра и остановилась У стола секретарши, та, не обращая на нее внимания, продолжала печатать на машинке. Лицо секретарши под модной копной светлых волос было похоже на маску, пальцы с длинными ногтями, покрытыми ярко-красным лаком, продолжали стучать по клавишам, за наигранным безразличием скрывалась наглость.
Она вынула из машинки лист бумаги и уже собралась вставить другой, но Тэмпи положила руку на валик и сказала:
– Прежде чем вы это сделаете, дорогая, потрудитесь доложить мистеру Уилмоту, что я хочу его видеть.
Девица помолчала, а потом, не поднимая глаз, произнесла:
– Мистер Уилмот никого не хочет видеть сегодня.
Голос Тэмпи стал резким.
– Хорошо, пусть он меня не видит, пусть выслушает. Потрудитесь сказать ему об этом.
Девица взглянула на Тэмпи, глаза ее испуганно забегали, когда та спросила:
– Мне что, повторить, что я сказала?
– Мистер Уилмот, э-э, очень занят, – запинаясь, пробормотала секретарша.
– Не думаю, что он занят настолько, чтобы не принять меня. Вот моя визитная карточка. Пожалуйста, передайте: Тэмпи Кэкстон из студии телевидения хочет увидеться с ним. Немедленно.
Девица поперхнулась и вскочила со стула.
– О миссис Кэкстон, простите. Мы не знали…
Она на цыпочках пробежала по линолеуму, постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.
Часы на ее столе отставали на четыре минуты.
Секретарша вернулась с виноватой улыбкой и сказала:
– Мистер Уилмот будет рад вас видеть.
Мэр поднялся навстречу Тэмпи и очень долго пожимал ей руку.
– Прошу вас, садитесь, миссис Кэкстон. Я даже представить себе не мог, что это вы, иначе вам не пришлось бы ждать. Ваше имя и здесь хорошо известно. Моя жена – ваша страстная поклонница. Без лишней скромности смею сказать, что благодаря вашим телепередачам наш дом стал образцово-показательным в Уоллабе. Теперь уже считается вопросом чести не отставать от Уилмотов.
Он снова сел в свое вертящееся кресло у письменного стола, казавшегося огромным в этом небольшом кабинете, положил локти на розовый блокнот, где не было ни единой записи, и, скрестив пальцы, уставился на Тэмпи голубыми глазами, излучавшими профессиональное беспристрастие Должно быть, и в самом деле он был тем человеком, для которого изобрели термин «образцово-показательный», – вся его внешность подходила к этому определению: темные волосы ежиком, узкие лацканы однобортного пиджака, дорогие ботинки с чрезмерно острыми носами.
– Вы должны извинить нас за наше невзрачное временное пристанище. Сейчас я строю новый дом, он будет возвышаться над берегом. Моя приемная и канцелярия муниципалитета займут достойное помещение на втором этаже, и, выполняя дела, связанные с интересами общества, мы сможем любоваться самыми красивыми видами Уоллабы. А теперь, пожалуйста, скажите, чем я могу быть полезен столь очаровательной даме.
Тэмпи признала, что он отлично умеет «завоевывать друзей и влиять на умы людей». «Оба мы сейчас занимаемся жульничеством, стараемся продать себя подороже», – сказала она себе, а вслух произнесла с улыбкой:
– Мне очень приятно слышать ваши любезные слова, мистер Уилмот. Я пришла к вам как к самому влиятельному человеку в Уоллабе. Мне хотелось бы поговорить с вами по вопросу, имеющему общественное значение.
Она замолчала, выжидая, не выдаст ли он себя каким-либо образом. Знает ли он, зачем она пришла или нет?
Он кивнул в замешательстве и наклонился еще больше вперед, как будто целиком отдавая ей в дар и себя и свое внимание.
– Сущность вопроса заключается в моем глубоком интересе к делу о выселении из Уэйлера семьи Свонберг.
Она увидела, как сжались его губы, хотя долголетняя практика помогла ему сохранить улыбку на лице.
– Семьи Свонберг? – переспросил он. – Ах да, вы, конечно, имеете в виду этих черных. Свонберг – их настоящая фамилия? Или…
– Это фамилия их деда, их отца, а потому, мне кажется, по существующим законам это и их фамилия.
– Мне очень жаль, миссис Кэкстон, но при всем моем восхищении вами я не могу с вами согласиться. Насколько мне известно, никто в Уэйлере не имеет права носить фамилию Свонберг. – Он вытащил из ящика стола лист бумаги и внимательно прочел его. – Самая старая из женщин известна под именем Евы Свонберг, хотя здесь сказано, что родители ее никогда не состояли в официальном браке. Она вышла замуж за чистокровного аборигена по имени Берт, или как там его. Никто из этих черномазых не имеет юридических оснований носить фамилию Свонберг. Но Берт после свадьбы присвоил себе ее. Их дочь Мэй вышла замуж за человека, называвшего себя Пол Бейли, который впоследствии тоже принял фамилию Свонберг. Этот человек пользуется дурной репутацией нарушителя порядка, и лично я хотел бы, чтобы он вообще как можно скорее убрался из нашего города. Их сын Ларс весь пошел в отца: этот мальчишка – настоящий хулиган. В данный момент он замешан в истории с нападением на полицейского. К сожалению, ему удалось скрыться, но полиция занимается его розыском. В общем, это довольно непривлекательная компания. Старый Капитан Свонберг вряд ли мог бы гордиться таким потомством, хотя любой белый, связавшись с туземцами, всегда лезет на рожон. Он ведь иностранец, и, конечно, этим можно объяснить многое.
Тэмпи подавила в себе закипавший гнев.
– И все же вы мне так и не объяснили, почему эту семью выгоняют из Уэйлера.
– По самой простой причине, уважаемая леди. У них нет законных прав на Уэйлер. Договор об аренде Уэйлера передан синдикату, который намерен превратить его в туристический центр, а это привлечет в Уоллабу предпринимателей, что нам совершенно необходимо. Если бы они спокойно уехали, то и не пришлось бы применять силу. Они были предупреждены за месяц и уже давно покинули бы Уэйлер, если бы не вмешательство извне. У них было достаточно времени, чтобы подыскать себе местечко где-нибудь поблизости, в резервации например, – там они могли бы устроиться по своему вкусу. Просто не понимаю, на что они жалуются. Резервация расположена у реки, в самом лучшем месте. Правда, коль скоро Уоллаба начинает идти в гору, эти места будут заняты компаниями, строящими здесь свои предприятия.
– Но ведь Уэйлер был владением Свонбергов на протяжении почти целого столетия. Я всегда считала, что право на наследственное землевладение признано законом.
– Если уж говорить о каких-то правах, то они умерли вместе со стариком Капитаном. А раз он не был законно женат, то все его полукровки-ублюдки – простите меня за такое выражение! – ни на что не имеют прав. А что касается остальных, то неизвестно даже, кто отец самой маленькой в этом племени незаконнорожденных.
– А разве имя ее отца не записано в свидетельстве о рождении?
Мэр весело рассмеялся – ему забавно было слышать это. Потом сказал покровительственно:
– Ну что вы, миссис Кэкстон, не заставляйте меня поверить в то, что такая искушенная в житейских делах женщина, как вы, может оказаться вдруг такой наивной. Ведь эти потаскушки за бутылку пива лягут спать с любым белым подонком. – Он склонил голову набок и, понизив голос, продолжал доверительным тоном: – Как женщина из высших кругов, вы вскоре сами убедитесь, что в целом это весьма мерзкая история. Мой вам совет – я же искренний ваш поклонник – отстранитесь от нее, и как можно скорее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Когда они подъезжали к городу, с моря надвинулся туман и над Хогсбэком нависли тяжелые облака. Между двумя женщинами все еще стоял незримый барьер, воздвигнутый недоверием и сомнением. Тэмпи искала тему для разговора, которая могла бы создать хоть какую-то видимость общения.
– А вы – родственница семьи в Уэйлере? – спросила она, предпринимая первую попытку.
– Только со стороны моей сестры. Флора была замужем за Ларсом Свонбергом, тем, который спас жизнь моему мужу в Новой Гвинее ценой собственной жизни. Они подружились в армии, и оба оказались такими прекрасными людьми, которых мне в жизни больше не приходилось встречать. Именно Ларс первым из всех учил нас, что мы должны сплотиться и вместе бороться за свои права. До свадьбы Флоры, до того времени, как Ларс начал рассказывать нам о тех ужасных несправедливостях, которые терпят аборигены, я даже не представляла себе, насколько страшно положение этих людей. Он и в армию-то пошел только потому, что считал, будто с демобилизованным солдатом станут считаться больше, чем с простым полукровкой.
– А как же получилось, что вы… э… совсем другая, чем они?
– Очевидно, потому, что я не совсем аборигенка: во мне смешалось несколько рас. Моя мать была полуиндианкой, а это означало, что над ней нельзя было куражиться так же, как над аборигенами. Отец был родом с островов Фиджи; в начале века его привезли в Австралию на корабле невольников – добрые христиане-австралийцы просто-напросто выкрали его, привезли сюда и продали в рабство за семь фунтов и десять шиллингов. Но вот что странно: отец ведь был рабом, а не аборигеном, но дети его стали пользоваться такими правами, каких не имели дети «свободных» аборигенов. Отец этим страшно гордился, да и мать тоже, а я росла, не чувствуя себя ниже сортом по сравнению с другими, – так было положено хорошее начало. А потом сестра и я с неустанной помощью моего мужа продолжали дело отца. А вы хоть что-нибудь знаете о нынешней ситуации?
– Боюсь, что ничего.
– Если вы действительно хотите принести пользу своей внучке, вам нужно начать разбираться в этих делах.
– А почему до сих пор ничего не сделано?
– В основном из-за неведения. Если бы ваш сын семь лет тому назад не влюбился в аборигенку и не женился на ней, бьюсь об заклад – вы никогда не встретились бы с аборигенами, да и не пожелали бы этого.
– Вы правы.
– Не будь Кристи, разве вы задумались бы, даже теперь, о том, что родственники вашей невестки подвергаются поруганию, что их презирают, изгоняют из общества, заставляют жить на худших землях, дают более тяжелую работу, что они в конце концов теряют какую бы то ни было веру в себя?! Они, по существу, не могут получить образование. Старшее поколение в Уэйлере в данном случае исключение, так как Капитан и пастор обучили их грамоте. Берт – один из немногих чистокровных аборигенов, умеющих читать и писать.
– А Джед?
– Его судьба была необычайно удачной. Он учился в Киншельской школе-интернате, возле города Кемпси. Потом поступил в техническое училище в Ньюкасле и работал там же на сталелитейном заводе вплоть до несчастного случая, после которого стал непригодным уже ни для какой работы по найму. Самое ужасное, что Джед очень тяжело переживает свое уродство, и, хотя он еще молод, я сомневаюсь, что он сможет устроить свою жизнь. Ему труднее, чем другим, мириться со всеми невзгодами, потому что он познал свободу промышленного города и работал на равных условиях с белыми, которые обращались с ним как с равным – ведь если люди объединены в нечто целое, цвет кожи не имеет значения.
– А почему он относился с таким недоверием к Кристоферу?
– Здесь дело совсем в другом, это не было недоверием. Он защищал Занни. Вам никогда не приходило в голову, что он был влюблен в Занни?
– Нет.
– Я думала, вы догадались. Хотя, мне кажется, и сам Кристофер об этом не догадывался. Теперь Джед всю свою любовь перенес на Кристи, и она тоже обожает его. Он прекрасный человек и настоящий борец. Вы получите представление о том, против чего мы восстаем, уже сегодня вечером, когда закончится наша поездка.
– А какой помощи вы хотели бы от меня?
– Спросите мэра, почему изгоняют семью из Уэйлера. Не знаю, что за прием устроят вам у него. Но, видимо, вас все же встретят повежливее, чем нас. Вчера, когда я начала было с ним разговор об Уэйлере, он просто отказался меня выслушать и крикнул: «Вон отсюда, черная ведьма, из-за таких вот, как ты, и возникают беспорядки!» А потом набросился на секретаршу за то, что она пропустила меня к нему. Теперь мы надеемся только на вас. Пустите в ход все свои чары, льстите или угрожайте, если понадобится. Единственное, чего они боятся, – это гласности и публичного скандала. Они такие же, как большинство белых. Филантропия издалека. Вы ведь знаете, что они провозглашают «избавление от голода» для Азии и Африки, а у себя лозунг у них другой: «Пусть подохнут все аборигены».
– Вы ненавидите белых?
Хоуп мгновенно обернулась и взглянула на Тэмпи:
– Мой муж – белый.
Помолчав немного, она продолжала:
– Моя мать с ужасом думала о том, что я и сестра выйдем замуж за белых. Когда я еще была ребенком и видела, как валялись в канавах белые пропойцы, я иногда говорила: «Как прекрасно, что во мне нет крови белых». Но моя мать – она была очень религиозной – обычно отвечала: «Это не по-христиански, Хоуп. Не нужно думать, будто все белые от природы безнравственнее цветных. Все происходит оттого, что им легче совершать плохие поступки – их за это в тюрьму не сажают». Я работала со многими белыми, – продолжала Хоуп, – это были честные, порядочные люди, готовые бороться за то, чтобы аборигены пользовались равными правами со всеми австралийцами, чтобы искоренились любые расовые предубеждения. Лишь изуверы и лицемеры хотят навсегда сохранить миф о превосходстве белых с тем, чтобы эксплуатировать всех остальных, все равно кого: аборигенов или малайцев, папуасов или вьетнамцев, африканцев или американских негров. Все это части одного целого, и у нас здесь – только крошечный метастаз той раковой опухоли, которой поражен мир.
Тэмпи слушала, и ее охватывала дрожь. Жизнь втягивала ее во что-то такое, чего она не любила и боялась. Ей хотелось выскочить из машины и бежать прочь отсюда, вернуться в привычный ей мир – ведь даже лишенный теперь для нее блеска, он оставался надежным и удобным. А тот, другой мир, в который старалась вовлечь ее эта женщина, состоял из сплошных конфликтов. Там сталкивались силы, о существовании которых она никогда не догадывалась и о которых даже теперь ей было страшно подумать. Стоит ей попасть туда, и ее закрутит вихрь.
Каждый оборот колеса машины, мчавшейся по главной улице, приближал ее к этому.
«Дура ты, – твердила она себе, – сентиментальная дура. К чему впутываться в это грязное дело с какими-то черными, которых шестнадцать часов назад ты и в глаза не видела? Едва только выйдешь из этой машины и встретишься с мэром, за тобой начнется слежка. Тебя зачислят в разряд нарушителей порядка, а этого допускать никак нельзя. Ведь тебе еще надо найти работу. Выскакивай из машины, садись на самолет, брось внучку, которая тебя совсем не любит, и возвращайся туда, где тебе все знакомо».
– Кстати, на вашем месте я не стала бы говорить, что Кристи ваша внучка, – предупредила ее Хоуп.
– Почему?
– Они за это станут презирать и вас. И никакого толку из всей затеи не будет.
Машина остановилась.
– Вот мы и приехали, – сказала Хоуп. – Это мэрия. Каждое утро ровно в десять мэр бывает на месте… – Хоуп взглянула на часы. – Мы приехали как раз вовремя. Сейчас три минуты одиннадцатого. Я проверила часы по радио. Давайте сравним с вашими. Разница в одну минуту. Когда войдете, посмотрите, сколько будет на их часах. В десять восемнадцать вы должны выйти оттуда. Я могу держать здесь машину только пятнадцать минут. Видите объявление?
– Как странно! Ведь Уоллаба – маленький город.
– Это предохраняет мэра от назойливых посетителей и, кроме того, дает полицейскому право задерживать любого, кто недостаточно благоразумен, чтобы следить за временем. Из мэрии сообщают по телефону о нежелательном посетителе. Вполне возможно, вам трудно будет встретиться с боссом. Я только что видела, как его секретарша выглянула в окно.
– Но это просто поразительно!
– Вам это все кажется поразительным, а для нас это с порядке вещей.
Тэмпи медленно натягивала перчатки.
Видя ее нерешительность, Хоуп спросила:
– Вы уверены, что вам хочется туда пойти?
Тэмпи схватила свою сумку, чувствуя, что ненавидит Хоуп за изгиб ее рта, за трепещущие ноздри, за блеск глаз.
– Если вам не хочется идти, мы вас поймем. Должна вас предупредить: они ни перед чем не остановятся.
Усилием воли Тэмпи заставила себя открыть дверцу машины.
– Конечно, я пойду туда.
Потом повернулась и с иронией в голосе спросила:
– Вы уверены, что вам хочется ждать меня? Если вы уедете, я вас пойму.
Во взгляде Хоуп мелькнуло восхищение.
– Я подожду.
Женщины смотрели друг на друга, как бы меряясь силами. Наконец Хоуп подняла руку:
– Желаю удачи!
Когда Тэмпи вошла в приемную мэра и остановилась У стола секретарши, та, не обращая на нее внимания, продолжала печатать на машинке. Лицо секретарши под модной копной светлых волос было похоже на маску, пальцы с длинными ногтями, покрытыми ярко-красным лаком, продолжали стучать по клавишам, за наигранным безразличием скрывалась наглость.
Она вынула из машинки лист бумаги и уже собралась вставить другой, но Тэмпи положила руку на валик и сказала:
– Прежде чем вы это сделаете, дорогая, потрудитесь доложить мистеру Уилмоту, что я хочу его видеть.
Девица помолчала, а потом, не поднимая глаз, произнесла:
– Мистер Уилмот никого не хочет видеть сегодня.
Голос Тэмпи стал резким.
– Хорошо, пусть он меня не видит, пусть выслушает. Потрудитесь сказать ему об этом.
Девица взглянула на Тэмпи, глаза ее испуганно забегали, когда та спросила:
– Мне что, повторить, что я сказала?
– Мистер Уилмот, э-э, очень занят, – запинаясь, пробормотала секретарша.
– Не думаю, что он занят настолько, чтобы не принять меня. Вот моя визитная карточка. Пожалуйста, передайте: Тэмпи Кэкстон из студии телевидения хочет увидеться с ним. Немедленно.
Девица поперхнулась и вскочила со стула.
– О миссис Кэкстон, простите. Мы не знали…
Она на цыпочках пробежала по линолеуму, постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.
Часы на ее столе отставали на четыре минуты.
Секретарша вернулась с виноватой улыбкой и сказала:
– Мистер Уилмот будет рад вас видеть.
Мэр поднялся навстречу Тэмпи и очень долго пожимал ей руку.
– Прошу вас, садитесь, миссис Кэкстон. Я даже представить себе не мог, что это вы, иначе вам не пришлось бы ждать. Ваше имя и здесь хорошо известно. Моя жена – ваша страстная поклонница. Без лишней скромности смею сказать, что благодаря вашим телепередачам наш дом стал образцово-показательным в Уоллабе. Теперь уже считается вопросом чести не отставать от Уилмотов.
Он снова сел в свое вертящееся кресло у письменного стола, казавшегося огромным в этом небольшом кабинете, положил локти на розовый блокнот, где не было ни единой записи, и, скрестив пальцы, уставился на Тэмпи голубыми глазами, излучавшими профессиональное беспристрастие Должно быть, и в самом деле он был тем человеком, для которого изобрели термин «образцово-показательный», – вся его внешность подходила к этому определению: темные волосы ежиком, узкие лацканы однобортного пиджака, дорогие ботинки с чрезмерно острыми носами.
– Вы должны извинить нас за наше невзрачное временное пристанище. Сейчас я строю новый дом, он будет возвышаться над берегом. Моя приемная и канцелярия муниципалитета займут достойное помещение на втором этаже, и, выполняя дела, связанные с интересами общества, мы сможем любоваться самыми красивыми видами Уоллабы. А теперь, пожалуйста, скажите, чем я могу быть полезен столь очаровательной даме.
Тэмпи признала, что он отлично умеет «завоевывать друзей и влиять на умы людей». «Оба мы сейчас занимаемся жульничеством, стараемся продать себя подороже», – сказала она себе, а вслух произнесла с улыбкой:
– Мне очень приятно слышать ваши любезные слова, мистер Уилмот. Я пришла к вам как к самому влиятельному человеку в Уоллабе. Мне хотелось бы поговорить с вами по вопросу, имеющему общественное значение.
Она замолчала, выжидая, не выдаст ли он себя каким-либо образом. Знает ли он, зачем она пришла или нет?
Он кивнул в замешательстве и наклонился еще больше вперед, как будто целиком отдавая ей в дар и себя и свое внимание.
– Сущность вопроса заключается в моем глубоком интересе к делу о выселении из Уэйлера семьи Свонберг.
Она увидела, как сжались его губы, хотя долголетняя практика помогла ему сохранить улыбку на лице.
– Семьи Свонберг? – переспросил он. – Ах да, вы, конечно, имеете в виду этих черных. Свонберг – их настоящая фамилия? Или…
– Это фамилия их деда, их отца, а потому, мне кажется, по существующим законам это и их фамилия.
– Мне очень жаль, миссис Кэкстон, но при всем моем восхищении вами я не могу с вами согласиться. Насколько мне известно, никто в Уэйлере не имеет права носить фамилию Свонберг. – Он вытащил из ящика стола лист бумаги и внимательно прочел его. – Самая старая из женщин известна под именем Евы Свонберг, хотя здесь сказано, что родители ее никогда не состояли в официальном браке. Она вышла замуж за чистокровного аборигена по имени Берт, или как там его. Никто из этих черномазых не имеет юридических оснований носить фамилию Свонберг. Но Берт после свадьбы присвоил себе ее. Их дочь Мэй вышла замуж за человека, называвшего себя Пол Бейли, который впоследствии тоже принял фамилию Свонберг. Этот человек пользуется дурной репутацией нарушителя порядка, и лично я хотел бы, чтобы он вообще как можно скорее убрался из нашего города. Их сын Ларс весь пошел в отца: этот мальчишка – настоящий хулиган. В данный момент он замешан в истории с нападением на полицейского. К сожалению, ему удалось скрыться, но полиция занимается его розыском. В общем, это довольно непривлекательная компания. Старый Капитан Свонберг вряд ли мог бы гордиться таким потомством, хотя любой белый, связавшись с туземцами, всегда лезет на рожон. Он ведь иностранец, и, конечно, этим можно объяснить многое.
Тэмпи подавила в себе закипавший гнев.
– И все же вы мне так и не объяснили, почему эту семью выгоняют из Уэйлера.
– По самой простой причине, уважаемая леди. У них нет законных прав на Уэйлер. Договор об аренде Уэйлера передан синдикату, который намерен превратить его в туристический центр, а это привлечет в Уоллабу предпринимателей, что нам совершенно необходимо. Если бы они спокойно уехали, то и не пришлось бы применять силу. Они были предупреждены за месяц и уже давно покинули бы Уэйлер, если бы не вмешательство извне. У них было достаточно времени, чтобы подыскать себе местечко где-нибудь поблизости, в резервации например, – там они могли бы устроиться по своему вкусу. Просто не понимаю, на что они жалуются. Резервация расположена у реки, в самом лучшем месте. Правда, коль скоро Уоллаба начинает идти в гору, эти места будут заняты компаниями, строящими здесь свои предприятия.
– Но ведь Уэйлер был владением Свонбергов на протяжении почти целого столетия. Я всегда считала, что право на наследственное землевладение признано законом.
– Если уж говорить о каких-то правах, то они умерли вместе со стариком Капитаном. А раз он не был законно женат, то все его полукровки-ублюдки – простите меня за такое выражение! – ни на что не имеют прав. А что касается остальных, то неизвестно даже, кто отец самой маленькой в этом племени незаконнорожденных.
– А разве имя ее отца не записано в свидетельстве о рождении?
Мэр весело рассмеялся – ему забавно было слышать это. Потом сказал покровительственно:
– Ну что вы, миссис Кэкстон, не заставляйте меня поверить в то, что такая искушенная в житейских делах женщина, как вы, может оказаться вдруг такой наивной. Ведь эти потаскушки за бутылку пива лягут спать с любым белым подонком. – Он склонил голову набок и, понизив голос, продолжал доверительным тоном: – Как женщина из высших кругов, вы вскоре сами убедитесь, что в целом это весьма мерзкая история. Мой вам совет – я же искренний ваш поклонник – отстранитесь от нее, и как можно скорее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27