Здесь выложена электронная книга Хлебный год автора по имени Знаменский Анатолий Дмитриевич. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Знаменский Анатолий Дмитриевич - Хлебный год.
Размер архива с книгой Хлебный год равняется 22.22 KB
Хлебный год - Знаменский Анатолий Дмитриевич => скачать бесплатную электронную книгу
Longsoft
Анатолий Знаменский.
Хлебный год.
Наверное, все это у нас в крови… Не спит память, не может уснуть. Снова и снова, в который уже раз, глухой колокольный звон вдруг раскалывает застойную глубь степной ночи, и что-то громово разваливается на куски – то ли оглохшая ночная тишина, то ли сам стопудовый колокол, и тяжкие, позеленевшие от времени медные глыбы с древней насечкой падают с ночного неба в темный, заросший спутанными травами русалочный омут. И медленно, со стоном уходят сквозь толщу воды в самую глубину, к донным родникам…
И вдруг все замирает – и колокольный набат, и ржание взмыленных в скачке лошадей с бешеным перезвяком сбруи, и колесный грохот летящей в непроглядную тьму военной тачанки, и одиночная, растянутая по вихревому воздуху пулеметная очередь, словно угасающий где-то на фланге атаки крик эскадронного:
– В об-хо-о-о-од!..
И – тишина.
За окном, в листве сада, чуть сквозит предутренняя свежесть. Близится рассвет… Мокрое, невнятное мерцание росы на ветках и листьях – словно текучий проблеск отточенной стали в ночной тьме. Так поблескивают, должно быть, жальца граненых штыков где-нибудь в засаде, в луче степного ущербного полумесяца…
Но что все это значит? Нынешний сон или давняя полузабытая явь? Моя ли кровная, подсознательная память или живая память отца, мчавшегося когда-то на красной штабной тачанке в этой вихревой степи, оглушенной взрывами, ревом и свистом неудержимой конной атаки, память тех лет, когда меня и на свете еще не было?..
Тишина.
Большое, влажное солнце встает над незнакомым хутором. От речки, из гущи вербовых левад зыбко и неуловимо поднимается туман, стелется над узкой проселочной дорогой. А на той дороге, на самом спуске к хутору, я вижу отца…
Сейчас я вижу его отчетливо, как бы лицом к лицу – совсем еще молодого, крепкого, с веселой, привычной усмешкой на усатом лице. Знаю, что он только вернулся с гражданской в свою родную станицу. Но почему он здесь? Почему идет к чужому хутору в каком-то зипуне с веревочным рваным недоуздком через плечо? Что он здесь потерял, кого ищет?..
Спросить? Но как докричаться в этакую даль времен?
Степь лежит вокруг спокойная и умиротворенная. Ранняя весна. Кончился прошлый, двадцать первый, голодный год… Отец останавливается на минуту закурить. Смотрит вокруг с какой-то потаенной, молчаливой радостью, как человек, только что осознавший, что он уцелел на войне, что вокруг – мир… Смотрит и прислушивается – к ветру, пению птиц, крику петуха в ближнем дворе.
Может, он слышит сейчас меня, мой молчаливый вопрос?
Он кивает чему-то и усмехается.
В самом деле, что он здесь потерял? Что ищет? Может, свою судьбу? Обо всем этом он расскажет мне по том, много лет спустя… Расскажет не сразу, а по частям, к случаю, и с той веселой, жизнелюбивой беспечностью, как умел только он…
Хуторок Колобродов, что лежал на его пути, был и не мал и не велик, так – на сотню дворов, и располагался, надо сказать, в самых серединных, волчьих бурьянах Верхнего Придонья, как раз в той теклине, где кучерявый продувной лесок Банник смыкается с Дурным Буераком. А если географически, то прямо посреди земного шара, потому что сколько, бывало, ни беги от него в верхнюю сторону, за Фоломкины прясла и Кузьмичово гумно, все равно забурьяненных бугров под Банником не одолеешь, рано или поздно вернешься обратно с другой стороны, через Паранькину леваду либо Финогенов крутояр.
На этом географическом обстоятельстве отец всякий раз особо настаивал, потому что и сам не смог обойти все это средоточие жизни, когда изучал колобродовские окрестности и мотался по забурьяненным ярам с тем самым надорванным недоуздком-обротью через плечо в поисках пропавшей пегой кобылы…
Искал он эту проклятую кобылу с должным прилежанием никак не меньше года, каждого встречного спрашивал:
– Не видал, добрый человек, пегую животину с веревочным путом на шее? Заблудила, окаянная… Правый бок белый, левый в пестроту, сбочь репицы калмыцкое тавро?
Приметы были уж куда точнее. Однако никто этой кобылы никогда не встречал, да и правду сказать, лошадка была вовсе ни при чем. Вернее, ее и на свете не существовало, а служба такая бродячая отцу выпала по воле Особого отдела ДонЧК.
Сам-то он на эту опасную службу не напрашивался, а произошло все из-за длительного военного положения и старой действительной службы при царе.
Про войну отец вообще вспоминать не любил, потому что был девятьсот десятого года призыва и шинель ему здорово шею натерла. Надоело шашку на боку носить, карабин нянчить. Только действительную кончил – германская. В семнадцатом, когда уже вшей накормили досыта и окопы бросили, пошли по домам, а тут – Каледин, и началось…
– Про германскую говорить нечего, а гражданская – это уж и не война вовсе, а сплошное смертоубийство, – говорил он иной раз в шутку. – Хуже и придумать нельзя. Позиции ж никакой! Не знаешь, с какой стороны начнут палить: из-за Паранькиного плетня или Кузьмичова прикладка. Белые, красные – это ладно, а вот ежели из Банника зеленые жару дадут, тогда как? Главная же беда, что они, дьяволы, и сами не знают, с каким они подмесом: бело-зеленые или, может, наоборот – красноватые? В девятнадцатом нас вешенцы шарахнули из станицы, ревком на Урюпинскую отступал. Гляжу через Хопер с луговой стороны, а станица по горному скату как на ладони, и в нашем дворе стоит на привязи чужой белый конь. Степка Сукочев, политком, бывший однокашник, начал прицеливаться. Это, говорит, конь Амельяна Кочеткова с хутора Шакина, он при царе молотилку имел… Я говорю: погоди, не стреляй, а то мать выйдет к курям или корове, в ногу попадешь… Какая же это война? Не война, а наказание! Так вот, прибыл отец из-под Перекопа к мирной жизни при буденовке и новых сапогах с высокими козырьками, чистый, как стеклышко. На лбу звезда, сапоги скрипят, а время хоть и голодное, но мирное, с просветом. А в станичном правлении Яшка Филин оказался. Про него отец так говорил:
– Сидит на деревянной ноге, правое ухо отрублено, левый глаз соломой заткнут. Сам сроду не воевал в красных, по инвалидности и недостатку мужского сословия пригрелся на писчей должности.
– Так что, Митрий, бери запас сухарей, – говорит, – и с завтрева мотай в Вешенскую на пе-ре-лигистрацию.
– Какую? – спрашивает отец.
– Бывших офицеров дома Романовых.
– Во-он чего! А ты что, мак ел?
– Я с позавчерашнего утра ничего не ел, – отвечает, – потому как, сам знаешь, голодный неурожай. А являться ты должон, раз на погонах в старое проклятое время золотые лычки носил. Сколько их было?
– Три…
– Ну вот, сам говоришь.
– Так это я их под Бродами носил, в шешнадцатом, а в семнадцатом под Персияновкой их все поснимали, ну и я снял.
– Вот там и расскажешь. В Вешках вашего бывшего брата раскусывают в Особом отделе.
– Дурак.
– Родом так. Распишись на бумажке.
Расписаться не шутка, но дело-то дрянь. Яшка тут свои соображения исполняет, далекие от нужд революции, а в Вешках разговор короткий, туда кого не надо не посылают… Призадумаешься!
– Ну погоди, сволота, вернусь – последнюю ногу отломаю! – говорит отец, хотя на возврат никаких особых надежд не питает.
– Я при исполнении. За контровые слова и недооценку классового момента могу и затворить! – говорит Яшка. И деревянной ногой по полу: туп-туп, туп-туп.
Н-да, сухарей нету, и путь немалый, а за Советскую власть пострадать придется, шестьдесят верст – не околица.
К Особому отделу испытывал отец, конечно, горячее революционное доверие, но смущало то обстоятельство, что в дело шли, оказывается, и золотые лычки старой унтер-офицерской службы. Шел всю дорогу с туманными мыслями и все за левый грудной карман лапал: на месте ли бумаги из Первой Конной. Такая оказия: последний год был старшим писарем при штабе, Ворошилова с Буденным чуть не каждый день видел, а тут Яшка Карнаухий чуть не под расстрел послал!
Пришел чуть жив, с голоду аж сизый. В ДонЧК дверей по коридору великое множество, и все глухие, и все вовнутрь закрываются. Входит в Особый отдел при всей своей политической грамотности и готовности.
А за столом комиссар сидит, бумагу трудную читает, весь в ремнях, чуб свис до самого стола. Гроза!
Бумагу дочитал, глаза поднял горячие. И на лбу зарубина такая, будто он один во всем свете про мировую революцию думает.
Глядит отец и глазам не верит. Степка Сукочев, однокашник, с каким на одной повозке с зарядными ящиками от вешенцев драпали!
– А ты какого черта заявился? – спрашивает устало.
– На фильтрацию.
– На какую?
– Дома Романовых…
– Гляди-ка! А какой дурак тебя послал?
– Яшка Филин. Карнаухий.
– Это какой Филин? Что в карателях был? Вот гад, а я об нем никак справок не наведу…
– Сидит. Голодный, с полным сознанием момента… А что касаемо карателей, то, я думаю, брехня чья-то, – говорит отец спроста. – У него правой ноги и левого глаза нету…
Степан Михайлович строго так глянул, с прищуром, до самого нутра просверлил:
– В этом учреждении надо, Димитрий, выражаться осторожнее, – говорит. – Наши данные проверенные. Он был тайным агентом самого Желтоногова, мы его под
Гремячей балкой зарубили… Завтра я этого Яшку сам буду допрашивать и, возможно, отправлю в ближний соснячок, а ты валяй домой и строй новую жизнь.
То-то радости было! Душа трепыхалась, как молодая перепелка в жите, когда пошел к двери. И только это он руку протянул, взялся за скобу, тут вроде как выстрел в затылок, тихий голос:
– А ну, постой-ка, Димитрий. Вернись!
Прямо наказание с этими старыми друзьями встречаться. То домой отпускает, то обратно, в эту сторону заворачивает…
– Ты вот чего… Садись, поговорим кой о чем, – говорит Степан Михайлович. – У нас тут с людьми зарез… Ты не пошел бы ко мне на работу?
Опасный разговор. Не хочется огорчать хорошего человека отказом, да еще в такую тревожную минуту, а язык свое мелет:
– Работу?.. По правде, надоело уж с винтовкой да наганом…
– Банды в нашем округе еще не вывелись, надо их до конца искоренить. Вот… Поедешь на Рябов, там старый зипун наденешь, к Шумилину и Колобродову дорогу найдешь и гляди в оба. Ежели оттуда какая банда явится – с тебя спрос.
– А как же пахать и сеять? Дядя за меня будет?
– Паек – пуд аржаной муки, больше пока ничем не располагаем…
– А ежели туда, к нам, банда заскочит?
– Сообщишь. Спрос будет с других.
– Доверяете?
– Да как сказать… Бандиты эти нынче у всех поперек горла. Можно и доверить.
Риск в этой новой работе был, конечно, большой, но пегой кобылы отец так и не нашел. Возможно, потому, что хутор был глубинный, проезжих дорог мало и никаких банд к этому времени там уже не появлялось. Скоро состоялся новый разговор у Сукочева.
– Шевелятся бандиты?
– Да пока нет.
– Как думаешь, чем объяснить?
– Единым налогом заместа продразверстки. Декрет все сделал.
– Точно?
– Других видимых причин нету. Одна голая политика, но в самый корень…
Степан Михайлович пальцами по столу побарабанил. Задумался ненадолго.
– Теперь ты человек опытный. Думаю, годишься на ликвидацию банды Кочеткова. Последняя осталась… А? Что думаешь?
– Мне бы неохота… Полчанин, и в лицо меня знает…
– Да и мне, может, тоже все это надоело. А ежели приперло, так надо же меры принимать!
– Это как же?
– А так. Они в Слащевской дуброве сидят, носа не показывают. Тоже навоевались по самую завязку. Но ежели силой брать, то крови много, а ее и так уж немало расплескали. Заявишься к ним и скажешь, что бежал от нас, спасения попросишь. А там начнешь действовать по плану.
– Опять кобылу искать?
– Нет, проще. Недели две побродишь с ними, трудового казака пограбишь, после в меланхолию ударяй. Нюни как следует распустить сумеешь?
– Н-не приходилось…
– А надо. Во имя трудового народа. Нюни в бандитской среде на нынешнем этапе – главная пропаганда. Дальше скитаться, мол, силов нету, по бабе скучаю, давайте, мол, братцы, по домам…
– Так я не женат.
– Жена-а-ат! Ты думаешь, мы не знаем? Давно уж… На хуторе. И что у попа венчался, тоже известно.
– Так это для конспирации…
– Ладно. В партию попробуешь сунуться при поповском дурмане в башке – отведу. А Кочеткова ты мне уговори, кровь из носу! Возьмешь еще вот эту газету на козьи ножки… На цигарки отрывать давай по краю, а середину в глаза тычь. Смыслишь?
На середине большими буквами напечатан свежий Декрет об амнистии добровольно сдавшимся бандитам.
– Уразумел?
– Все вроде ясно…
Ясно-то ясно, а ведь почти на верную смерть идешь! Этого Кочеткова отец хорошо знал еще с царской службы. Был он в Атаманском полку вахмистром, а на германской полный бант крестов заработал… Шутки плохие…
И снова пришлось надеть драный зипун. Положил отец краюху хлеба-мякинника в карман и пошел в дуброву. В самую гущу пролез, палого осеннего листа нагреб под дубом малую толику и – колени к носу – улегся спать. Полагал, что бандиты сами его найдут при большой нужде.
Так и вышло. На рассвете растолкали. Трое худых, бородатых стоят вполукруг с взведенными винтарямн, один моложавый, в островерхой буденовке, с перевязанной скулой, за плечо тормошит. Отец-то сразу подумал, что чоновцы. Потом видит – звезда на буденовке содрана.
– Ты чего тут делаешь, Митрий? – спрашивает молодой.
– От комиссаров спасаюсь. В Вешки гнали, к вам завернул…
– И тебе припекло?
– А что, я хуже?
– Подымай руки до горы, пойдем к Амельяну.
Даже и глаз не стали завязывать, прямо к тайной землянке подвели. Амельян сидел в полутьме, как сыч, и узнать его было трудно. Глаза ввалились, из носа и ушей дикая шерсть повыросла. Рубаха из-под чекменя выглядывает изжелта-бурая, три года не стиранная, а по ней вши одна за другой цугом ходят. Но усмехается бодро, вроде никакой беды не чует. Главарям так положено, виду не показывать, куда ихнее дело пришло.
– Ну как, – спрашивает, – полчок, пегую кобылу-то под Шумилиным нашел ай нет?
Отец, конечно, оторопел, а виду не показывает.
– Какую… Кобылу?
– Да ладно уж! – махнул рукой Амельян. – Вы со Степкой Сукочевым умные, а мы, как водится, кругом дураки… Газетку на закур-то хоть принес, не забыл?
– Принес…
– Вот добре. А то самосад у нас еще водится, а завернуть не в чего. Давай газетку-то.
Прочел он Декрет со вниманием, от строчки до строчки, после газетку на косоногом столике разложил и долго еще на нее смотрел, будто забыл чего-то и старался вспомнить.
А в самом низу, под тем декретом, была ясная подпись: Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин).
– Моли бога, Митрий, – говорит Кочетков, – что продразверстку отменили… Моли бога и за декрет… Сам Ленин за вас со Степкой думает и, прямо сказать, добре соображает. А то бы висел ты у меня нынче, полчок, на высоком суку по старой памяти, как пить дать… Понял? А теперь давай закурить, а то у нас давно уж и табаку нету. И бабы уж от нас отказываются, табаку не носят…
Достал отец табачишко. И смотрел, как бандит с газеткой обращается. Отрывает аккуратно, по самому краешку, чтобы ненароком тот серединный декрет не задеть.
Покурили с часок, обсудили классовый момент, потом отец двинулся обратно в Вешки докладывать, что бандиты со всем этим моментом полностью согласны, ежели, конечно, их в первый же день не поставят к стенке.
Степан Михайлович, конечно, обрадовался, отрядил полномочную делегацию на переговоры и окружение, а сам опять начал длинный разговор с отцом.
– Какое настроение по хуторам? – спрашивает,
– Хорошее. Пахать и сеять собираются.
– Про нэп чего думают?
– Хорошо думают. Нормальная, мирная жизнь, говорят, пошла. Кто не работает, тот не исть…
– Ас самогоном как?
– Тоже нормально. С новины наелись, начинают помалу гнать.
Сукочев задумался. Морщина на лбу опять прорезалась на добрый вершок в длину.
– Я вот чего думаю, Димитрий, – сказал он. – А не бросить ли тебя теперь, как заслуженного работника, на борьбу с самогоном?
Отец тут аж бледностью покрылся, со стула вскочил.
– Родимый Михайлыч! – говорит. – Не вели казнить, вели миловать! Хошь, я перед тобой на колени встану? Освободи от этого ответственного задания ради Христа, не справлюсь я с ним! Сопьюсь!
Сукочев Степан был добрый человек, хотя крутыми делами занимался. Смех его разобрал.
– Ну, черт с тобой, – говорит, – освобождаю. Иди к молодой жене, сей хлеб! Места у вас там для мирной жизни вполне пригодные…
А надо сказать, что в земельных делах комиссар Сукочев смыслил меньше, чем в своих особых. С землей в хуторе нашем было плохо с давних времен, одни бурьяны по солончакам. Даже при царе выходило по четыре детины пашни на казака, а иногородних в счет не принимали, хотя их набилось из ближних воронежских слобод полхутора. А тут – передел.
В семнадцатом, как только хуторского атамана свергли, Паранька Бухвостова немедля свой плетень раскачала да и перенесла на двенадцать сажен подальше от своей хаты, под самые окна соседа, богатого казака Аверьянова.
Хлебный год - Знаменский Анатолий Дмитриевич => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Хлебный год автора Знаменский Анатолий Дмитриевич дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Хлебный год у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Хлебный год своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Знаменский Анатолий Дмитриевич - Хлебный год.
Если после завершения чтения книги Хлебный год вы захотите почитать и другие книги Знаменский Анатолий Дмитриевич, тогда зайдите на страницу писателя Знаменский Анатолий Дмитриевич - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Хлебный год, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Знаменский Анатолий Дмитриевич, написавшего книгу Хлебный год, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Хлебный год; Знаменский Анатолий Дмитриевич, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн