Вдали урчало море. Рядом со столовой лениво плескался о бортики бассейн. Вокруг бамбуковых столиков сидели парочками влюбленные японцы. Женщины с мальчишескими фигурками в вязаных купальниках, мужчины с козлиными бородками в разноцветных солнечных очках. И все такие молодые, такие красивые, такие худенькие, стройные.
Бабетта даже вздохнула. Фриц счел это вздохом восхищения. Едва супруги присели за один из столиков, до того маленьких, что даже японцы за ними казались большими, а уж они-то, немцы, и вовсе великанами, как появилась женщина необыкновенной красоты, Бабетта таких еще никогда не видела. Медленно, грациозно, плавно покачивая бедрами, она подплыла к их столику и положила перед каждым меню завтрака.
На ней был коричневый, тисненый золотом саронг, сверху желтая кружевная блузка, почти прозрачная, осиную талию перетягивал широкий золотистый пояс. Идеальной формы полная высокая грудь, длинная тонкая шея, увенчанная благородной формы точеной головкой.
Кожа нежно-кофейного оттенка, огромные темные глаза, роскошные губы. Густые черные волосы, как принято на Бали, заплетены в толстую сложную, затейливую косу. Как на картинке, да и только!
Женщина улыбнулась, показав розовые, как у младенца, десны и белые, как жемчуг, зубы, и тихо спросила:
– Что желаете на завтрак?
Бабетта глядела на нее почти с отчаянием и начинала тихо ненавидеть свою толстую распухшую плоть. Нервно расправила она на коленке штаны господина Шуна и тут услышала смех мужа:
– Одно мясо, ты смотри, они, видать, его как траву едят!
Надувшись, она метнула на него гневный взгляд, промолчала и тихо повторила: «Одно мясо, они едят его как траву».
Фриц пробежал глазами меню и произнес:
– Я, пожалуй, возьму яичницу с беконом.
– А я – фрукты.
Красавица принесла на голове поднос с завтраком и, грациозно опустившись на колени, стала накрывать столик. Бабетта рассматривала тарелки с пестрыми фруктами: оранжевая папайя, карминовые арбузы, солнечный ананас.
Она представила себе, как где-то на этом же острове господин Шун ждет завтрака в одной из ее маек, например в зеленой с надписью «Все, все, все». Или в черно-белой, где нарисован 101 далматинец. Или в синей, которая осталась после нескольких дней в отеле «Маритим» в Заульгрубе. Говорите, господин Шун, говорите, что же вы. Как вы сказали: едят мясо как траву? Что бы это значило?
Фриц оторвался от яичницы.
– Ну вот, ты уже выглядишь лучше, отдохнула, в себя пришла, улыбаешься.
Вот сейчас бы и рассказать ему о перепутанных чемоданах, самый подходящий момент. Но Бабетта его прозевала. А потом было уже поздно, слишком поздно. Фриц доел завтрак, вскочил, хлопнул в ладоши, воскликнул: «За дело!», вприпрыжку помчался на пляж, развернул на лежаке полотенце и откупорил крем для загара.
– Давай-ка натру тебе спинку, – решительно заявил он. – Солнце палит даже в тени. У них тут озоновая дыра, наверное, не меньше австралийской. Давай-давай, не спорь. Раздевайся.
– Не буду. Я вообще сегодня не стану раздеваться. – И Бабетта плюхнулась на лежак, который со скрипом прогнулся под ней до самой земли. Видимо, тут все было рассчитано на невесомых миниатюрных японок.
– Весьма разумно, – согласился муж, – а купаться как собираешься?
– Там видно будет, – лениво отвечала она.
Он весело вскочил на ноги, на икре у него опять был шагомер.
– Пробегусь по пляжу, в деревню загляну и вернусь, – крикнул он ей.
– Пока, – откликнулась она. – Удачи!
Фриц уже убегал. Со спины ему можно было дать лет семнадцать. Худенький какой! Тощий подросток, да и только. Он всю жизнь стыдился своей субтильности, долго пытался накачать мышцы, ворочал гири. Но ничего не помогало, и он это дело бросил.
«Парнишка мой худенький, – с нежностью подумала Бабетта. – Когда вернешься, расскажу тебе про чемоданы».
Пожилая балийка, с ног до головы укутанная в белое, со скульптурно выступающими бедрами, медленно двигалась по пляжу с подносом на голове. Она останавливалась перед каждым каменным изваянием божка – их было рассыпано по пляжу множество, – ставила перед ним маленькую коробочку из кокосового ореха с цветами, спрыскивала этот жертвенник водой из пластиковой бутылки и несколько раз проводила по голове статуи цветами, зажатыми между большим и указательным пальцами. Вот она приблизилась к каменной лягушке, охранявшей шезлонг Бабетты, и приветливо кивнула:
– Бог, – объяснила она по-английски, – важно.
Бабетта одобрительно кивнула в ответ.
– Очень важно, – подтвердила она.
Женщина снова кивнула и спокойно оглядела Бабетту.
– Важно, – повторила она и продолжила свой неспешный путь по пляжу от одного изваяния к другому, от лягушки к пучеглазой обезьяне.
Бабетта задумчиво смотрела ей вслед. «Какое ясное, простое существование, полное смысла, – с завистью подумала она. – Каждый день приносить цветы к жертвенникам богов, просто потому, что это важно. И никогда не задумываться ни о чем, ни в чем не сомневаться, не спорить, не восставать. Что я за жалкое существо, что за неудачница со своими подарочными зайцами! Что я за «не важно»\
Может, сфотографировать эти маленькие жертвенники и потом их нарисовать? И богов тоже. Подарочная бумага с этнической тематикой. Впрочем, такая уже наверняка есть, что там! Бабетта перевернулась на живот и тут услышала женский голос, обратившийся к ней по-английски:
– Здравствуйте, мадам!
Тяжело, как кит на суше, она снова перекатилась на спину. В ногах ее шезлонга стояла маленькая, но крепенькая женщина в розовой плетеной шляпке.
– Массаж? Маникюр? Педикюр, мадам?
Бабетта задумалась. Женщина тем временем просто взяла в руки ее ногу и стала рассматривать ногти.
– Вам нужен педикюр, мадам, – строго произнесла она, – и массаж. Почувствуйте себя красивой.
Едва мадам услышала эти слова, как все ее сопротивление тут же растаяло, она замотала головой уже не так решительно, и балийка тут же отреагировала:
– Когда же?
– Позже, – проговорила Бабетта, – давайте попозже.
– Мое имя Флауэр, – не отставала женщина. – Запомните? Цветок. Цветок сделает вас красивой.
У Бабетты пронеслась в голове отчаянная мысль: надо стать красивой, прежде чем она покажется на глаза господину Шуну. Она окинула свое тело быстрым взглядом – и с удовольствием, и с отвращением одновременно, стыдясь самой себя, будто ковыряла в носу или пукнула под водой. Лучше сейчас, решила она, стать красивой прямо сейчас.
Послушно последовала она за массажисткой на деревянный лежак под большое каучуковое дерево, где Флауэр и другие женщины держали массажный кабинет на открытом воздухе. Худенькие, маленькие, жилистые балийки энергично мяли и перекатывали с боку на бок, будто толстые колбасы, упитанных плотных европейцев поросячьего цвета. Время от времени эти «колбасы» похрюкивали от удовольствия.
– Одно мясо, плоть, как трава, – пробормотала Бабетта.
Откуда взялась эта фраза? Кто ее произнес? Почему она запала ей в душу? Почему ей кажется, что эти слова она услышала от китайца?
Массажистка указала ей на лежак.
– Снимите майку, – повелительно промолвила она.
Бабетта смущенно расстегнула пуговицы на рубашке, сняла ее и прикрыла грудь и живот.
– И брюки, – скомандовала Флауэр.
О господи, неужели придется валяться тут в чем мать родила? Бабетта покосилась по сторонам: часть тел некоторых клиентов, видимо, по их просьбе, была прикрыта саронгами. Она выползла из штанов господина Шуна, ей накинули кусок материи на голый зад, и Флауэр, закатав рукава, приступила к делу.
Вскоре Бабетте показалось, что она – младенец, которого укачивает мать. Дух воспарил над телом, райские картинки поплыли перед глазами. Вот они с господином Шуном в туалете там, в воздухе. Голым задом она сидит на унитазе, ноги ее сплелись на его шее. Он в изнеможении закрывает черные с длинными ресницами глаза, она гладит его ступней по волосам – как будто проводит ногой по густому газону. Потом среди душной ночи под деревом франджипани он снимает с нее свои же собственные брюки. Белые цветы, как нежные поцелуи, скользят по ее коже. Она увидела перед собой его живот, мягкий, уютный, черный ворс на груди, тоненькую линию черных волос, сбегающих вниз живота, и явственно ощутила запах лимона. М-м-м!
Так и мечтала Бабетта, лежа на своем топчане, об этом романе. Будто смотрела фильм, который сама же и поставила, совсем забыв, что господин Шун, может быть, вовсе не ее китаец. Но морской бриз ласкал ее тело, как перышком, и мысли всякий раз снова возвращались к одной и той же мечте. Как пчелы к меду.
А что если? Да господи, ничего! В том-то и дело! Что ей теперь – прыгнуть вместе с господином Шуном в кусты гибискуса? Тайно посетить его в гостинице? Приехать к нему в Кельн, родить от него ребенка, вести двойную жизнь, а потом, когда все кончится, застрелиться? Чего ей не хватает? Разве все так уж плохо? «Да нет, я просто хочу немного поиграть», – шептала она самой себе.
Мысли ее прервал истошный вопль с улицы за отелем. Бабетту он не заинтересовал, она даже не приподнялась. Только когда полицейский с веточкой жасмина за ухом тряхнул ее за плечо и произнес: «Ваш муж», она невольно резко вскочила.
У полицейского на лбу блестел пот, воротник белой нейлоновой рубашки лоснился. Цветок жасмина за ухом благоухал вызывающе сильно.
– Мой муж?
Тот взволнованно показал на дорогу за гостиницей.
– Ваш муж… – заикался он, – несчастный случай…
Первое, что она увидела, – это шагомер на его голой ноге. 7565 шагов насчитал он. Шагом меньше, и все бы обошлось.
Рядом с его головой в огромной луже крови плавала скорлупка кокоса с цветами внутри. Крови было невообразимо много. Бабетта просунула руки под затылок мужа и положила его голову к себе на колени. Какая-то сцена из дурацкой мелодрамы, честное слово. Только музыки не хватает. Смешно, право слово!
Фриц не улыбался, но выглядел тихим, спокойным. Глаза закрыты.
Левостороннее движение. Чтобы смотрела как следует, когда улицу переходишь!
Вокруг Бабетты бурлил поток машин, сновали люди. А она сидела с Фрицем тихо, одиноко. В воздухе пахло чем-то затхлым и немножко приторным. Поодаль стоял продавец супа со своей деревянной тележкой и равнодушно рассматривал женщину. Бабетта пыталась прочесть в его взгляде ответ на мучивший ее вопрос: то, что случилось, это беда или нет? Нет, не может быть. Фриц сейчас опять поднимется, и шагомер защелкает дальше: 7566, 7567, 7568…
Фрица даже не стали отвозить в больницу. В карете «скорой помощи» врач долго сидел, нагнувшись над пострадавшим, колдовал над ним, потом сделал укол в подошву ступни. Бабетту так и передернуло, Фриц не шелохнулся. Врач протянул ей сухую маленькую руку: «Мне очень жаль, мадам».
Он вышел на улицу. Вдова осталась с телом. Она сидела рядом с ним долго, вокруг ничего не происходило, все замерло. Тишина. У нее внутри тоже все остановилось, как будто встали часы, и только картинки пробегают еще перед глазами, сменяя друг друга.
Потом, много позже, она вспомнила, что та маленькая массажистка с пляжа, Цветок, в розовой шляпе, отвела ее обратно в номер, долго сидела с ней. Кричала незнакомая птица, будто звонил мобильный телефон. Вот, думала Бабетта, вот наконец звонит Фриц! И она, кажется, рассказывала ему по телефону, как он умер на Бали, потому что не смотрел по сторонам. Вернее, смотрел не в ту сторону, когда переходил улицу. И он, как всегда, смеялся в ответ. «Это ты не отличаешь «право» от «лево», ты их путаешь, а не я», – напомнил он ей.
Цветок кормила ее кусочками папайи, Бабетта улыбалась и болтала без умолку, будто ничего не случилось. А что, собственно, случилось? Массажистка, кажется, просидела с ней всю ночь? Так ли это? Это она помогла вдове утром принять душ и одела ее в темный саронг и черную майку? Или откуда взялись эти вещи?
Утром Бабетта обнаружила себя за столиком, за тем же самым, за которым вчера завтракала с Фрицем, когда он ел яичницу с беконом. Напротив нее сидел немецкий консул, загорелый мужчина в темно-синем льняном жакете. Он то и дело проводил рукой по седеющей голове и называл ее «сударыней».
– Я бы не советовал вам, сударыня, везти вашего мужа… тело вашего мужа, – поправился он, – обратно в Германию. Бюрократической мороки не оберетесь… это слишком утомительно. – Он подозвал красивую официантку и заказал дынного сока.
Красавица приветливо улыбнулась Бабетте, принимая заказ. А потом принесла ей, просто так, без всякого заказа, чай с лимонником. На пляже Бабетта заметила Флауэр. Та стояла и глядела на вдову.
– Так вот, – консул снова нервно провел рукой по волосам, – я советую вам, сударыня, немедленно заказать кремацию. Вы, разумеется, можете выбрать между простой, неформальной, и пышной, официальной. Однако вторую выбирать опять-таки не советую, она вам обойдется в немыслимую сумму. У балийцев эта церемония обставлена торжественней свадьбы.
Вдова кивнула, как будто поняла, что он сказал. На самом деле слова его проносились мимо нее безо всякого смысла, как радиоволны: «кремация, церемония, свадьба, бюрократическая морока». Она даже улыбнулась.
– Да, – отвечала она.
Консул вздохнул с очевидным облегчением.
– Весьма разумно, – похвалил он, – очень благоразумно.
– Церемонию, – произнесла она, – я хочу церемонию.
– О господи, – вскричал консул, – вы даже не представляете, во что ввязываетесь, сударыня!
И он передал вдову Флауэр и красивой официантке Майуни.
– Специальная церемония, – заулыбались они, – специальная церемония для мужа.
Бабетту отвели в деревенскую баню, там хорошенько оттерли, отмыли, промассировали, надушили ей волосы, сделали маникюр и педикюр и украсили каждый ноготь на руках и ногах крошечным цветком. Как в трансе, она позволяла вытворять с собой что угодно, безвольно отдавшись в чужие руки. Окружающие улыбались, и она тоже, ей кивали, и она кивала в ответ. Ни воли. Ни чувств. Только возбуждение по всему телу, как от наркотиков, да восприятие обострилось до предела. Каждую мелочь Бабетта видела как будто несколько увеличенной, но все вместе – связь вещей, общий фон от нее ускользали.
Время остановилось, о нем забыли. Потом она уже не могла сказать, сколько часов или дней прошло между смертью мужа и его кремацией. Тела Фрица она больше не видела и не хотела видеть. Он стоял перед ней живой. Да и потом, год за годом, она ощущала его подле себя везде и всегда. А разве теперь что-то изменилось?
Бабетта снова сидела на пляже, как будто отпуск ее продолжался по-прежнему. Только у Фрица, видимо, были другие планы. В смутной надежде она ждала, что Майуни принесет ей, как иногда другим гостям отеля, телефон. Должен же Фриц позвонить, не может же он вот так просто исчезнуть!
Фриц, где ты, старина? Куда же ты запропастился? Почему не звонишь? Я сижу на пляже одна и жду тебя! Почему ты заставляешь меня сидеть тут одну? Что на тебя нашло? Что ты задумал?
Мысли ее ходили по кругу, как цирковая лошадка, которая привыкла день за днем давать одно и то же представление, и теперь не может взять в толк, почему сегодня его отменили. Неужели его и завтра тоже не будет, и послезавтра? Не может быть!
Весь день лежала Бабетта на пляже и провожала глазами толпы людей, циркулировавших туда-сюда по песку. Балийские дети с тяжелыми ящиками, в ящиках вода, сигареты, жвачки, ящики балансировали на детских головках, прикрытых бейсболками. Мусорщик в желтом саронге и желтой майке, полицейский с цветком жасмина за ухом, толстые туристки в крошечных бикини, японские влюбленные парочками, женщины в сандалиях на высоких платформах и легких платьицах, мужчины в разноцветных пестрых пляжных шлепанцах…
Когда-нибудь должен появиться и Фриц, наконец! Ее мозг то и дело подсовывал ей эту картинку. Вдруг она и вправду увидела его и вскочила.
Перед ней вплотную стояла Флауэр – в темном саронге и черной майке, как и сама вдова, и в неизменной розовой шляпе на голове. В руке она держала фотографию Фрица в резной рамке.
Его фото с паспорта. Бабетта недоверчиво поглядела на снимок. Что с этим делать, когда все будет кончено? Кто это спросил? Кажется, он сам? Громко и четко. Неодобрительно качая головой.
Флауэр энергично взяла вдову за руку и потянула за собой.
– Церемония, – объявила она, – теперь церемония.
– Не хочу! – уперлась Бабетта. – Ни за что не пойду туда!
Как упрямый ребенок, она плюхнулась на лежак. Но Цветок снова дернула ее за руку и мелкими шажками, как буксир, потащила за собой по пляжу. Массажистка засмеялась, Бабетта ответила тем же. Чему она смеется? Она не знала. Просто так. Тело ее жило собственной жизнью. Какой-то юноша стал предлагать ей сначала сделать татуировку, потом совершить экскурсию по достопримечательностям острова, потом купить пару самодельных, вырезанных из дерева ложек. Наконец, Флауэр сказала ему пару слов по-балийски, и он, с извинениями сложив руки, слегка поклонился вдове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Бабетта даже вздохнула. Фриц счел это вздохом восхищения. Едва супруги присели за один из столиков, до того маленьких, что даже японцы за ними казались большими, а уж они-то, немцы, и вовсе великанами, как появилась женщина необыкновенной красоты, Бабетта таких еще никогда не видела. Медленно, грациозно, плавно покачивая бедрами, она подплыла к их столику и положила перед каждым меню завтрака.
На ней был коричневый, тисненый золотом саронг, сверху желтая кружевная блузка, почти прозрачная, осиную талию перетягивал широкий золотистый пояс. Идеальной формы полная высокая грудь, длинная тонкая шея, увенчанная благородной формы точеной головкой.
Кожа нежно-кофейного оттенка, огромные темные глаза, роскошные губы. Густые черные волосы, как принято на Бали, заплетены в толстую сложную, затейливую косу. Как на картинке, да и только!
Женщина улыбнулась, показав розовые, как у младенца, десны и белые, как жемчуг, зубы, и тихо спросила:
– Что желаете на завтрак?
Бабетта глядела на нее почти с отчаянием и начинала тихо ненавидеть свою толстую распухшую плоть. Нервно расправила она на коленке штаны господина Шуна и тут услышала смех мужа:
– Одно мясо, ты смотри, они, видать, его как траву едят!
Надувшись, она метнула на него гневный взгляд, промолчала и тихо повторила: «Одно мясо, они едят его как траву».
Фриц пробежал глазами меню и произнес:
– Я, пожалуй, возьму яичницу с беконом.
– А я – фрукты.
Красавица принесла на голове поднос с завтраком и, грациозно опустившись на колени, стала накрывать столик. Бабетта рассматривала тарелки с пестрыми фруктами: оранжевая папайя, карминовые арбузы, солнечный ананас.
Она представила себе, как где-то на этом же острове господин Шун ждет завтрака в одной из ее маек, например в зеленой с надписью «Все, все, все». Или в черно-белой, где нарисован 101 далматинец. Или в синей, которая осталась после нескольких дней в отеле «Маритим» в Заульгрубе. Говорите, господин Шун, говорите, что же вы. Как вы сказали: едят мясо как траву? Что бы это значило?
Фриц оторвался от яичницы.
– Ну вот, ты уже выглядишь лучше, отдохнула, в себя пришла, улыбаешься.
Вот сейчас бы и рассказать ему о перепутанных чемоданах, самый подходящий момент. Но Бабетта его прозевала. А потом было уже поздно, слишком поздно. Фриц доел завтрак, вскочил, хлопнул в ладоши, воскликнул: «За дело!», вприпрыжку помчался на пляж, развернул на лежаке полотенце и откупорил крем для загара.
– Давай-ка натру тебе спинку, – решительно заявил он. – Солнце палит даже в тени. У них тут озоновая дыра, наверное, не меньше австралийской. Давай-давай, не спорь. Раздевайся.
– Не буду. Я вообще сегодня не стану раздеваться. – И Бабетта плюхнулась на лежак, который со скрипом прогнулся под ней до самой земли. Видимо, тут все было рассчитано на невесомых миниатюрных японок.
– Весьма разумно, – согласился муж, – а купаться как собираешься?
– Там видно будет, – лениво отвечала она.
Он весело вскочил на ноги, на икре у него опять был шагомер.
– Пробегусь по пляжу, в деревню загляну и вернусь, – крикнул он ей.
– Пока, – откликнулась она. – Удачи!
Фриц уже убегал. Со спины ему можно было дать лет семнадцать. Худенький какой! Тощий подросток, да и только. Он всю жизнь стыдился своей субтильности, долго пытался накачать мышцы, ворочал гири. Но ничего не помогало, и он это дело бросил.
«Парнишка мой худенький, – с нежностью подумала Бабетта. – Когда вернешься, расскажу тебе про чемоданы».
Пожилая балийка, с ног до головы укутанная в белое, со скульптурно выступающими бедрами, медленно двигалась по пляжу с подносом на голове. Она останавливалась перед каждым каменным изваянием божка – их было рассыпано по пляжу множество, – ставила перед ним маленькую коробочку из кокосового ореха с цветами, спрыскивала этот жертвенник водой из пластиковой бутылки и несколько раз проводила по голове статуи цветами, зажатыми между большим и указательным пальцами. Вот она приблизилась к каменной лягушке, охранявшей шезлонг Бабетты, и приветливо кивнула:
– Бог, – объяснила она по-английски, – важно.
Бабетта одобрительно кивнула в ответ.
– Очень важно, – подтвердила она.
Женщина снова кивнула и спокойно оглядела Бабетту.
– Важно, – повторила она и продолжила свой неспешный путь по пляжу от одного изваяния к другому, от лягушки к пучеглазой обезьяне.
Бабетта задумчиво смотрела ей вслед. «Какое ясное, простое существование, полное смысла, – с завистью подумала она. – Каждый день приносить цветы к жертвенникам богов, просто потому, что это важно. И никогда не задумываться ни о чем, ни в чем не сомневаться, не спорить, не восставать. Что я за жалкое существо, что за неудачница со своими подарочными зайцами! Что я за «не важно»\
Может, сфотографировать эти маленькие жертвенники и потом их нарисовать? И богов тоже. Подарочная бумага с этнической тематикой. Впрочем, такая уже наверняка есть, что там! Бабетта перевернулась на живот и тут услышала женский голос, обратившийся к ней по-английски:
– Здравствуйте, мадам!
Тяжело, как кит на суше, она снова перекатилась на спину. В ногах ее шезлонга стояла маленькая, но крепенькая женщина в розовой плетеной шляпке.
– Массаж? Маникюр? Педикюр, мадам?
Бабетта задумалась. Женщина тем временем просто взяла в руки ее ногу и стала рассматривать ногти.
– Вам нужен педикюр, мадам, – строго произнесла она, – и массаж. Почувствуйте себя красивой.
Едва мадам услышала эти слова, как все ее сопротивление тут же растаяло, она замотала головой уже не так решительно, и балийка тут же отреагировала:
– Когда же?
– Позже, – проговорила Бабетта, – давайте попозже.
– Мое имя Флауэр, – не отставала женщина. – Запомните? Цветок. Цветок сделает вас красивой.
У Бабетты пронеслась в голове отчаянная мысль: надо стать красивой, прежде чем она покажется на глаза господину Шуну. Она окинула свое тело быстрым взглядом – и с удовольствием, и с отвращением одновременно, стыдясь самой себя, будто ковыряла в носу или пукнула под водой. Лучше сейчас, решила она, стать красивой прямо сейчас.
Послушно последовала она за массажисткой на деревянный лежак под большое каучуковое дерево, где Флауэр и другие женщины держали массажный кабинет на открытом воздухе. Худенькие, маленькие, жилистые балийки энергично мяли и перекатывали с боку на бок, будто толстые колбасы, упитанных плотных европейцев поросячьего цвета. Время от времени эти «колбасы» похрюкивали от удовольствия.
– Одно мясо, плоть, как трава, – пробормотала Бабетта.
Откуда взялась эта фраза? Кто ее произнес? Почему она запала ей в душу? Почему ей кажется, что эти слова она услышала от китайца?
Массажистка указала ей на лежак.
– Снимите майку, – повелительно промолвила она.
Бабетта смущенно расстегнула пуговицы на рубашке, сняла ее и прикрыла грудь и живот.
– И брюки, – скомандовала Флауэр.
О господи, неужели придется валяться тут в чем мать родила? Бабетта покосилась по сторонам: часть тел некоторых клиентов, видимо, по их просьбе, была прикрыта саронгами. Она выползла из штанов господина Шуна, ей накинули кусок материи на голый зад, и Флауэр, закатав рукава, приступила к делу.
Вскоре Бабетте показалось, что она – младенец, которого укачивает мать. Дух воспарил над телом, райские картинки поплыли перед глазами. Вот они с господином Шуном в туалете там, в воздухе. Голым задом она сидит на унитазе, ноги ее сплелись на его шее. Он в изнеможении закрывает черные с длинными ресницами глаза, она гладит его ступней по волосам – как будто проводит ногой по густому газону. Потом среди душной ночи под деревом франджипани он снимает с нее свои же собственные брюки. Белые цветы, как нежные поцелуи, скользят по ее коже. Она увидела перед собой его живот, мягкий, уютный, черный ворс на груди, тоненькую линию черных волос, сбегающих вниз живота, и явственно ощутила запах лимона. М-м-м!
Так и мечтала Бабетта, лежа на своем топчане, об этом романе. Будто смотрела фильм, который сама же и поставила, совсем забыв, что господин Шун, может быть, вовсе не ее китаец. Но морской бриз ласкал ее тело, как перышком, и мысли всякий раз снова возвращались к одной и той же мечте. Как пчелы к меду.
А что если? Да господи, ничего! В том-то и дело! Что ей теперь – прыгнуть вместе с господином Шуном в кусты гибискуса? Тайно посетить его в гостинице? Приехать к нему в Кельн, родить от него ребенка, вести двойную жизнь, а потом, когда все кончится, застрелиться? Чего ей не хватает? Разве все так уж плохо? «Да нет, я просто хочу немного поиграть», – шептала она самой себе.
Мысли ее прервал истошный вопль с улицы за отелем. Бабетту он не заинтересовал, она даже не приподнялась. Только когда полицейский с веточкой жасмина за ухом тряхнул ее за плечо и произнес: «Ваш муж», она невольно резко вскочила.
У полицейского на лбу блестел пот, воротник белой нейлоновой рубашки лоснился. Цветок жасмина за ухом благоухал вызывающе сильно.
– Мой муж?
Тот взволнованно показал на дорогу за гостиницей.
– Ваш муж… – заикался он, – несчастный случай…
Первое, что она увидела, – это шагомер на его голой ноге. 7565 шагов насчитал он. Шагом меньше, и все бы обошлось.
Рядом с его головой в огромной луже крови плавала скорлупка кокоса с цветами внутри. Крови было невообразимо много. Бабетта просунула руки под затылок мужа и положила его голову к себе на колени. Какая-то сцена из дурацкой мелодрамы, честное слово. Только музыки не хватает. Смешно, право слово!
Фриц не улыбался, но выглядел тихим, спокойным. Глаза закрыты.
Левостороннее движение. Чтобы смотрела как следует, когда улицу переходишь!
Вокруг Бабетты бурлил поток машин, сновали люди. А она сидела с Фрицем тихо, одиноко. В воздухе пахло чем-то затхлым и немножко приторным. Поодаль стоял продавец супа со своей деревянной тележкой и равнодушно рассматривал женщину. Бабетта пыталась прочесть в его взгляде ответ на мучивший ее вопрос: то, что случилось, это беда или нет? Нет, не может быть. Фриц сейчас опять поднимется, и шагомер защелкает дальше: 7566, 7567, 7568…
Фрица даже не стали отвозить в больницу. В карете «скорой помощи» врач долго сидел, нагнувшись над пострадавшим, колдовал над ним, потом сделал укол в подошву ступни. Бабетту так и передернуло, Фриц не шелохнулся. Врач протянул ей сухую маленькую руку: «Мне очень жаль, мадам».
Он вышел на улицу. Вдова осталась с телом. Она сидела рядом с ним долго, вокруг ничего не происходило, все замерло. Тишина. У нее внутри тоже все остановилось, как будто встали часы, и только картинки пробегают еще перед глазами, сменяя друг друга.
Потом, много позже, она вспомнила, что та маленькая массажистка с пляжа, Цветок, в розовой шляпе, отвела ее обратно в номер, долго сидела с ней. Кричала незнакомая птица, будто звонил мобильный телефон. Вот, думала Бабетта, вот наконец звонит Фриц! И она, кажется, рассказывала ему по телефону, как он умер на Бали, потому что не смотрел по сторонам. Вернее, смотрел не в ту сторону, когда переходил улицу. И он, как всегда, смеялся в ответ. «Это ты не отличаешь «право» от «лево», ты их путаешь, а не я», – напомнил он ей.
Цветок кормила ее кусочками папайи, Бабетта улыбалась и болтала без умолку, будто ничего не случилось. А что, собственно, случилось? Массажистка, кажется, просидела с ней всю ночь? Так ли это? Это она помогла вдове утром принять душ и одела ее в темный саронг и черную майку? Или откуда взялись эти вещи?
Утром Бабетта обнаружила себя за столиком, за тем же самым, за которым вчера завтракала с Фрицем, когда он ел яичницу с беконом. Напротив нее сидел немецкий консул, загорелый мужчина в темно-синем льняном жакете. Он то и дело проводил рукой по седеющей голове и называл ее «сударыней».
– Я бы не советовал вам, сударыня, везти вашего мужа… тело вашего мужа, – поправился он, – обратно в Германию. Бюрократической мороки не оберетесь… это слишком утомительно. – Он подозвал красивую официантку и заказал дынного сока.
Красавица приветливо улыбнулась Бабетте, принимая заказ. А потом принесла ей, просто так, без всякого заказа, чай с лимонником. На пляже Бабетта заметила Флауэр. Та стояла и глядела на вдову.
– Так вот, – консул снова нервно провел рукой по волосам, – я советую вам, сударыня, немедленно заказать кремацию. Вы, разумеется, можете выбрать между простой, неформальной, и пышной, официальной. Однако вторую выбирать опять-таки не советую, она вам обойдется в немыслимую сумму. У балийцев эта церемония обставлена торжественней свадьбы.
Вдова кивнула, как будто поняла, что он сказал. На самом деле слова его проносились мимо нее безо всякого смысла, как радиоволны: «кремация, церемония, свадьба, бюрократическая морока». Она даже улыбнулась.
– Да, – отвечала она.
Консул вздохнул с очевидным облегчением.
– Весьма разумно, – похвалил он, – очень благоразумно.
– Церемонию, – произнесла она, – я хочу церемонию.
– О господи, – вскричал консул, – вы даже не представляете, во что ввязываетесь, сударыня!
И он передал вдову Флауэр и красивой официантке Майуни.
– Специальная церемония, – заулыбались они, – специальная церемония для мужа.
Бабетту отвели в деревенскую баню, там хорошенько оттерли, отмыли, промассировали, надушили ей волосы, сделали маникюр и педикюр и украсили каждый ноготь на руках и ногах крошечным цветком. Как в трансе, она позволяла вытворять с собой что угодно, безвольно отдавшись в чужие руки. Окружающие улыбались, и она тоже, ей кивали, и она кивала в ответ. Ни воли. Ни чувств. Только возбуждение по всему телу, как от наркотиков, да восприятие обострилось до предела. Каждую мелочь Бабетта видела как будто несколько увеличенной, но все вместе – связь вещей, общий фон от нее ускользали.
Время остановилось, о нем забыли. Потом она уже не могла сказать, сколько часов или дней прошло между смертью мужа и его кремацией. Тела Фрица она больше не видела и не хотела видеть. Он стоял перед ней живой. Да и потом, год за годом, она ощущала его подле себя везде и всегда. А разве теперь что-то изменилось?
Бабетта снова сидела на пляже, как будто отпуск ее продолжался по-прежнему. Только у Фрица, видимо, были другие планы. В смутной надежде она ждала, что Майуни принесет ей, как иногда другим гостям отеля, телефон. Должен же Фриц позвонить, не может же он вот так просто исчезнуть!
Фриц, где ты, старина? Куда же ты запропастился? Почему не звонишь? Я сижу на пляже одна и жду тебя! Почему ты заставляешь меня сидеть тут одну? Что на тебя нашло? Что ты задумал?
Мысли ее ходили по кругу, как цирковая лошадка, которая привыкла день за днем давать одно и то же представление, и теперь не может взять в толк, почему сегодня его отменили. Неужели его и завтра тоже не будет, и послезавтра? Не может быть!
Весь день лежала Бабетта на пляже и провожала глазами толпы людей, циркулировавших туда-сюда по песку. Балийские дети с тяжелыми ящиками, в ящиках вода, сигареты, жвачки, ящики балансировали на детских головках, прикрытых бейсболками. Мусорщик в желтом саронге и желтой майке, полицейский с цветком жасмина за ухом, толстые туристки в крошечных бикини, японские влюбленные парочками, женщины в сандалиях на высоких платформах и легких платьицах, мужчины в разноцветных пестрых пляжных шлепанцах…
Когда-нибудь должен появиться и Фриц, наконец! Ее мозг то и дело подсовывал ей эту картинку. Вдруг она и вправду увидела его и вскочила.
Перед ней вплотную стояла Флауэр – в темном саронге и черной майке, как и сама вдова, и в неизменной розовой шляпе на голове. В руке она держала фотографию Фрица в резной рамке.
Его фото с паспорта. Бабетта недоверчиво поглядела на снимок. Что с этим делать, когда все будет кончено? Кто это спросил? Кажется, он сам? Громко и четко. Неодобрительно качая головой.
Флауэр энергично взяла вдову за руку и потянула за собой.
– Церемония, – объявила она, – теперь церемония.
– Не хочу! – уперлась Бабетта. – Ни за что не пойду туда!
Как упрямый ребенок, она плюхнулась на лежак. Но Цветок снова дернула ее за руку и мелкими шажками, как буксир, потащила за собой по пляжу. Массажистка засмеялась, Бабетта ответила тем же. Чему она смеется? Она не знала. Просто так. Тело ее жило собственной жизнью. Какой-то юноша стал предлагать ей сначала сделать татуировку, потом совершить экскурсию по достопримечательностям острова, потом купить пару самодельных, вырезанных из дерева ложек. Наконец, Флауэр сказала ему пару слов по-балийски, и он, с извинениями сложив руки, слегка поклонился вдове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15