И за бронированной дверцей сейфа лежала его кобура с рев
ольвером.
Я сидел, прикрыв ладонью глаза, и меня не покидало воспоминание, как носил
ки с уже застывающим Васиным телом вкатили в «Скорую помощь», люк машины,
белый, с толстым красным крестом, захлопнулся с глухим лязгом, будто прог
лотил свою добычу, и «ЗИС», жадно урча, помчался прочь, обдав нас сладким д
ымком непрогоревшего бензина.
Место преступления не фотографировали, не описывали, ничего не измеряли
и протокола не составляли, а в моем представлении это были основные дейс
твия уголовного розыска, и потому, что ими сейчас пренебрегли, в меня снов
а вошло это ощущение войны, где не было места никаким формальностям и про
цедурам.
Я думал о том, что Вася Векшин погиб как на фронте, и то, что не стал Жеглов н
а Цветном бульваре под ночным противным дождиком разворачивать уголов
ное представление с протоколом, осмотрами, фотографированием сбоку, све
рху, крупным планом, в глубине души считал правильным. Обязательно собра
лась бы толпа зевак, и тогда, казалось мне, смерть Васи была бы чем-то униже
на, словно он не разведчик, погибший в бою, а какой-то беззащитный прохожи
й, несчастный потерпевший, а мы сами Ч Жеглов, Пасюк, Тараскин и остальные
, Ч суетясь около Васиного тела на глазах прохожих, казались бы им необыч
айно сильными, смелыми муровцами, которые уж наверняка не попали бы под н
ож бандита, а, наоборот, бесстрашно ловят его, в то время как этот бедолага
не смог защититься.
Я ушел на фронт мальчишкой и весь свой жизненный опыт приобрел на войне. И
, наверное, поэтому смотрел на мир глазами человека, у которого в руках все
гда есть оружие; и от этого безоружные мирные люди невольно казались мне
слабыми и всегда нуждающимися в защите. И Вася Векшин, который сознатель
но хотел сделать беззащитность своим оружием, не должен был, с моей точки
зрения, становиться поводом для сочувственных или испуганных вздохов т
олпы случайных прохожих, а поскольку нельзя было этим людям крикнуть, чт
о он умер, приняв в себя нож, который, в сущности, был направлен в них всех, т
о надлежало, забрав тело товарища, уйти, чтобы без лишних слов, клятв и обе
щаний сцелать все нужное, что на войне полагается, дабы воздать достойно
за все…
В общем, так оно и получилось. Только когда приехала карета «Скорой помощ
и», Жеглов отодвинул на один шаг молодую врачиху в накинутой на плечи шин
ели, бормотнул быстро: «Одну минуточку, доктор», Ч снял с себя шарфик, оче
нь осторожно обернул им ручку ножа и резко выдернул его из раны. Врачиха с
оторопью посмотрела на него, а Жеглов протянул Пасюку завернутый в шарф
нож и сказал:
Ч Держи аккуратно, Иван, на ручке, может быть, «пальцы» остались…
А сейчас Жеглов ходил по начальству докладывать о провале операции. И хо
тя я никого из начальников на Петровке не знал, но легко представлял себе,
каково сейчас достается Жеглову…
Текли минуты, часы. Коля Тараскин задремал на диване. и сны ему снились, на
верное, неприятные, потому что он еле слышно постанывал, тоненько и протя
жно: «ой-ой-ой»… Пасюк расстелил на столе газету и, разобрав свой ТТ, смазы
вал каждую детальку. Гриша невесело насвистывал что-то. Я выпрямился на с
туле, спросил у Пасюка:
Ч А что это за банда такая Ч «Черная кошка» эта самая?
Пасюк поднял на меня прозрачные серые глаза, пошевелил бровями, сказал м
едленно:
Ч Банда. Ч Помолчал, добавил: Ч Банда Ч вона и есть банда. Убийцы та гра
бители.
Сволочье отпетое. Поймаем, Бог дасть, уси под «вышака» пойдуть. Тоби вон Ше
сть-на-девять пусть лучше расскажет, он говорун у нас наиглавный…
Фотограф, видимо, уже привык к своему необычному прозвищу, или мнение Пас
юка его мало волновало, или желание рассказать было в нем сильно, но, во вс
яком случае, Пасюку он ничего не ответил, только рукой махнул на него и про
тянул презрительно:
Ч Ба-анда Ч она и есть ба-анда! Она ни на одну другую банду не похожа, пото
му нам и поручено ее разрабатывать…
Ч Особо тоби, Ч разлепил в усмешке обветренные узкие губы Пасюк. Ч На т
ебя сейчас уся надежда…
А фотограф сказал мне:
Ч Банду эту второй год ищут, а выйти на след не удается. Был бы я Лев Шейнин
Ч обязательно об этом деле книгу бы написал!
Ч А о чем же писать, коли следов никаких нет? Ч поинтересовался я.
Ч Нет, так будут! Ч уверенно сказал Шесть-на-девять. Ч Хотя, конечно, уве
ртливые они, гады. Грабят зажиточные квартиры, продовольственные магази
ны, склады, людей стреляют почем зря. И где побывали Ч или углем кошка нар
исована, или котенка живого подбрасывают.
Ч А зачем? Ч удивился я.
Ч Для бандитского форсу Ч это они вроде бы смеются над нами, почерк свой
показывают…
Распахнулась дверь, вошел Жеглов, мы все повернулись к нему, и он сказал:
Ч Значитца так: ты, Пасюк, завтра с утра поедешь с телом Векшина в Ярослав
ль, от нас всех проводишь его в последний путь, мать его постараешься успо
коить. Хотя какое к чертям собачьим тут придумаешь успокоение!
Лицо у него было черное, подсохшее, будто опаленное, и камнями ходили желв
аки на скулах.
Пасюк вытер жирные от ружейного масла пальцы о кусок газеты, аккуратно с
вернул его и бросил в корзину, встал, коротко сказал:
Ч Есть, будет сделано…
Ч Вы, Тараскин и Шарапов, со мной завтра дежурите в группе по городу.
Ч А я? Ч обиженно спросил Гриша Шесть-на-девять. Ч А я что буду делать?
Ч Ну и ты с нами, конечно, куда ж тебя девать? Всем спать немедленно.

Сон был неплотен и зыбок, как рассветный туман, и лишь на мгновение, кажетс
я, прикрыв глаза, я испуганно вскочил на кровати Ч показалось, что я просп
ал. В комнате было темно и очень холодно, и мне жаль было вылезать из нагре
той за ночь постели. Я вытащил из-под одеяла руку и посмотрел на мерцающий
зеленым светом циферблат: стрелки плотно слиплись на половине седьмого
. Я досадливо крякнул Ч пропало полчаса сна; и я подумал о том, что утрачив
аю фронтовую привычку спать до упора, используя каждую свободную минуту
, возмещая вчерашний недосып и стараясь хоть миг вырвать у завтрашнего.
Со стула рядом с кроватью взял папиросу «Норд», чиркнул зажигалкой и глу
боко затянулся. Ничего нет слаще этой первой утренней затяжки, когда гор
ячий сухой дым ползет в легкие, заливая голову мягкой одурью, и тело напол
няется радостным ощущением бездельного блаженства, когда точно знаешь,
что у тебя есть несколько свободных от беготни, суеты и забот минут, отдан
ных всецело пустому глядению в потолок и удовольствию от горьковато-неж
ного табачного вкуса.
Окно комнаты выходило на перекресток у Сретенских ворот, и когда машины
на улице, сдержанно урча, сворачивали с бульвара на Дзержинку, свет их фар
белыми плотными столбами таранил стекло и, ворвавшись в комнату, упиралс
я в стену, на одно мгновение замирал, словно в раздумье, куда ему дальше де
ваться, и затем стремительно прыгал на потолок яркими сполошными пятнам
и, прочерчивал его наискось и прятался в углу за карнизом, будто там была д
ырка, через которую он навсегда исчезал из комнаты.
Я лежал, глазел на прыгающие со стены на потолок пятна голубоватого свет
а, курил папироску и думал о том, что в МУРе мне, наверное, придется нелегко.
Чуть больше суток минуло с того момента, как я вошел в желтый трехэтажный
особняк Управления милиции, предъявил в подъезде пропуск, поднялся на вт
орой этаж, разыскал комнату номер 64 и постучал в дверь.
Ч Открыто! Ч крикнули тонким голосом из кабинета. Я вошел и представилс
я по-уставному:
Ч Оперуполномоченный старший лейтенант Шарапов для прохождения служ
бы прибыл!
Хозяин кабинета, по-видимому тот самый знаменитый старший оперуполномо
ченный Глеб Жеглов, начальник оперативной бригады отдела по борьбе с бан
дитизмом, к которому меня направили для стажировки, сидел за письменным
столом, заваленным папками и исписанными на машинке листами. Меня удивил
о, что у знаменитого сыщика такой невзрачный вид Ч был он очень тощ, очень
длинен, и очень сильные очки в роговой оправе сидели косо на хрящеватой п
ереносице. И наверное, от сознания физической своей немощности держался
он очень важно. Смотрел поверх меня, откидывая голову и задирая высоко по
дбородок, и, хотя происходило это скорее всего от недостатка зрения, вид у
него при всей его нескладности все равно был крайне высокомерный.
Ч Ну, здравствуй, Шарапов! Ч сказал он наконец. Ч Из кадров о тебе уже зв
онили.
В общем, мы таким тебя и представляли…
Я не понял, кто это «мы», но отчего-то мне стало неловко, и я ответил, пожав п
лечами:
Ч Обыкновенный…
Ч Конечно, обыкновенный, только вот такие обыкновенные фронтовые ребят
а и нужны нам. Чем занимаемся, знаешь?
Я кивнул, но, видимо, не совсем уверенно, потому что оперативник важно сказ
ал, подняв вверх палец:
Ч Бандитизм. Убийства. Разбой. А это тебе не фунт изюма. Ты на фронте разве
дчиком был?
Ч Точно. Командир разведроты.
Ч Приживешься. Весной будет набор в юршколы Ч мы тебя туда быстренько з
атолкаем…
В этот момент с шумом растворилась дверь, и в кабинет влетел парень Ч сму
глый, волосы до синевы черные, глаза веселые и злые, а плечи в пиджаке не по
мещаются.
Мельком взглянул, засмеялся Ч как пригоршню рафинада рассыпал:
Ч Ты Шарапов? Здорово! Жеглов моя фамилия…
Я удивленно посмотрел на человека за столом, а Жеглов крикнул ему:
Ч Ну-ка, отец Григорий, кыш со стула!
Ч Я тут поработал немного, Ч сказал задумчиво, важно Григорий, медленно
разогнул свои бесчисленные суставы и выпрямился, как штатив на пляже.
Ч Вы тут уже, наверное, познакомились? Ч спросил Жеглов.
Ч Ну, более-менее, Ч пробормотал я, а Григорий солидно покачал головой:

Ч Я пока кое-что объяснил товарищу про нашу работу…
Жеглов искоса посмотрел на него, засмеялся и сказал:
Ч Шарапов, ты запомни Ч это великий человек, Гриша Ушивин, непревзойден
ный фотограф, старший сын барона Мюнхгаузена. Мог бы зарабатывать на фот
окарточках бешеные деньги, а он бескорыстно любит уголовный розыск…
Ч Ну знаешь, Жеглов, мне твои оскорбительные выходки надоели! Ч закрича
л Гриша; он покрылся неровными красными пятнами, и стекла очков у него зап
отели. Ч Если ты хочешь со мной поругаться…
Ч Упаси Бег, Гриша! Ч захохотал Жеглов. Ч Шарапов Ч человек военный, он
тебя лучше всех поймет. Не твоя же вина, что медкомиссия тебя до аттестаци
и не допускает. Но разве дело в погонах? А, Гриша? Все дело в бесстрашном сер
дце и быстром уме! Так что ты еще нами всеми здесь покомандуешь!
Гриша хотел было дать достойный ответ Жеглову, но в кабинет вошли двое Ч
квадратный человек с неприметным серым лицом и совсем молоденький парн
ишка, и я узнал, что их фамилии Ч Пасюк и Векшин, а еще через минуту прибежа
л Коля Тараскин и задыхающимся шепотом сообщил, что звонил Сенька Тузик:
бандиты назначили встречу…
Так я вошел в группу Жеглова, и было это двадцать часов назад, и произошло
с нами всеми за этот день такое, что у меня теперь не будет времени на прив
ыкание, учебу и притирку Ч надо с ходу заменять погибшего сотрудника…

На кухне огромной коммунальной квартиры оказался только один человек
Ч Михаил Михайлович Бомзе. Он сидел на колченогом табурете у своего сто
ла Ч а на кухне их было девять Ч и ел вареную картошку с луком. Отправлял
в рот кусок белой рассыпчатой картошки, осторожно макал в солонку четвер
тушку луковицы, внимательно рассматривал ее прищуренными близорукими
глазами, будто хотел убедиться, что ничего с луковицей от соли не произош
ло, и неспешно с хрустом разжевывал ее. Он взглянул на меня также рассеянн
о-задумчиво, как смотрел на лук, и предложил:
Ч Володя, если хотите, я угощу вас луком Ч в нем есть витамины, фитонциды,
острота и общественный вызов, то есть все, чего нет в моей жизни. Ч И, покач
ав лысой острой головой, тихо заперхал, засмеялся.
Ч В нем полно горечи, Михал Михалыч, Ч сказал я, усаживаясь напротив.
Ч Так что давайте я лучше угощу вас омлетом из яичного порошка!
Ч Спасибо, друг мой, вам надо самому много есть Ч вы еще мальчик, у вас все
гда должно быть чувство голода. Ч Он смотрел на меня прищурясь, и все его
лицо было собрано в маленькие квадратные складочки, а кожа коричневая Ч
в темных старческих пятнах. И может быть, потому, что Михал Михалыч вытяги
вал сильно голову из коротенького плотного туловища с толстыми лапками-
руками и маленькими ногами, казался он мне очень похожим на старую добру
ю черепаху. И носил он к тому же коричневый костюм в клетку, цветом и мешко
ватостью напоминавший ячеистый панцирь.
Я бросил на сковороду комок белого свиного лярда, разболтал в чашке яичн
ый порошок Ч желтая жижа с бульканьем и шипением разлилась на черном чу
гуне, Ч потом принес из комнаты буханку черного хлеба и сохранившиеся ш
есть кусков сахару, а у Бомзе был чай на заварку. Так что завтрак у нас полу
чился замечательный.
Старик ел мало и медленно, и я видел, что еда не доставляет ему никакого уд
овольствия Ч ест, потому что если не есть, то, наверное, скоро умрешь. Вот о
н и ел, не ощущая вкуса, равнодушно и неторопливо, будто выполнял скучную,
надоевшую работу. Потом отложил вилку и сказал:
Ч Впрочем, вы уже не мальчик. Вы уже мужчина. Сколько вам минуло?
Ч Двадцать два.
Ч Двадцать два, двадцать два… Ч старик высунул из-под панциря и снова с
прятал острую головку. Ч Как я был счастлив в двадцать два года!
От воспоминаний он прикрыл тонкие синеватые перепоночки век, и со сторон
ы можно было подумать, что старик заснул. Но он не спал, потому что зашевел
ились лапки на столе и он спросил:
Ч Володя, а вы счастливы в свои двадцать два?
Я пожал плечами:
Ч Не знаю, вроде бы все нормально.
Ч А я точно знал, что счастлив. И счастье, когда-то огромное, постепенно ум
еньшалось, пока не стало совсем маленьким Ч как камень в почке…
Я посмотрел на него искоса: в уголке черного мутного глаза застыла печал
ь, едкая, как неупавшая слеза. Жалко было старика Ч уж больно тоскует.
Ч Михал Михалыч, ну что вы здесь один маетесь? У вас же есть какие-то родст
венники или друзья в Киеве Ч вы бы поехали к ним, все-таки веселее…
Бомзе покачал своей маленькой сухой изморщиненной головой, грустно усм
ехнулся широким черепашьим ртом.
Ч Сколько улитка по земле ни ходит, от своего дома все равно не уйдет. Кро
ме того, Ч сказал он, минутку подумав, Ч они все уже старые, а старикам вм
есте жить не надо. Старикам надо стараться притулиться где-нибудь около
молодых Ч это делает прожитую ими жизнь более осмысленной…
Сына Бомзе Ч студента четвертого курса консерватории Ч убили под Моск
вой в октябре сорок первого. Он играл на виолончели, был сильно близорук и
в день стипендии приносил матери цветы. В нашей квартире никто никому ни
когда не дарил цветов, и эти букетики пробуждали к юноше чувство одновре
менно жалостливое и почтительное, ибо при всей очевидной нелепости трат
ы денег на цветы, когда их за городом можно нарвать сколько угодно, соседи
ощущали именно в этих цветочках нечто возвышенное и трогательное.
Цветы приобрели наглядный смысл, когда старики Бомзе получили извещени
е о смерти сына. Мать, никогда не болевшая раньше, прожила после этого три
дня и умерла ночью, во сне, и обряжавшие ее, и хоронившие на Немецком кладб
ище соседи почему-то больше всего вспоминали про эти цветы, словно они бы
ли самым главным, что запомнилось им из короткой жизни мальчика, быстрог
о, близорукого, извлекавшего из своей виолончели трепетно-тягучие, волн
ующие и не очень понятные мелодии…
Ч А вы довольны своей новой работой, Володя? Ч спросил Михал Михалыч.
Ч Как вам сказать… Я еще и сам не разобрался, Ч уклончиво ответил я, вспо
мнил Васю Векшина и подумал, что вряд ли тот был старше сына Михал Михалыч
а. И больше ничего говорить не стал, потому что старику вовсе не следовало
знать, как я провел свой первый день в МУРе. Посмотрел на часы и стал тороп
ливо собираться.
Ч Оставьте, Володя, я сам потом вымою посуду Ч я ведь на свою работу не оп
оздаю, ибо удачно пошутить никогда не поздно… Ч сказал старик.
Работа у Бомзе была необычная. До войны я вообще не мог понять, как такую е
рунду можно считать работой:
Михал Михалыч был профессиональный шутник. Он придумывал для газет и жур
налов шутки, платили ему очень немного и весьма неаккуратно, но он не обиж
ался, снова и снова приносил свои шутки, а если они не нравились Ч забирал
или переделывал.
Он любил повторять, что, к счастью, за самые лучшие шутки и анекдоты ему не
назначали гонорара. Называлась его профессия «юморист-малоформист», и м
еня всегда удивляло, как может придумывать действительно смешные шутки
и истории такой унылый и тихий человек…
1 2 3 4 5 6 7