Впились в его, Скрипа, глаза и держатся-держатся-держатся за них!..
Король засопел и тихо, с иканием, охнул.
– Щас… в-ввв… все-о-оо…
Он зажмурился и схватился за створку, за внутреннюю схватился створку, чтоб захлопнуть, рубануть по Сашкиным пальцам… Затошнило сильнее, сильнее, и больно-больно закололо сердце. И руки, проклятые руки, выпустили створку, вцепились в Сашкин локоть и потянули. Проклятые-миленькие-хорошие руки изо всех сил потянули короля.
Скрип уперся коленками в стену под подоконником и тянулся всем телом назад, и тянул, тянул за собой Сашку. Сашкина пятерня сжала край подоконника, другая рванула Скрипа за предплечье – ноги отделились от пола. Секунда – и он вылетел бы наружу. Но король уже влез.
Рухнул на койку.
* * *
Сашка судорожно вращается на койке. Громко всхлипывает. Кряхтит. Стал бешено чесаться. Изо рта вырвалось:
– Б-б-ыб-ббб… б-б-ыб-ббб!
Петух потянул носом воздух. Тут же и другие стали принюхиваться.
– Ф-ффу!
Владик принялся размахивать полотенцем.
– Вонища!
Палата захихикала. Поли машут полотенцами.
– Ф-ф-ффу! – кто-то сплюнул.
Сашка встал с койки, одну клюшку сунул под мышку, на другую оперся. Свободной рукой обнял Скрипа.
– В уб-ббб-о-о… – и не мог договорить.
Они заковыляли в обнимку.
40
В уборной король разделся, бросил вонючие штаны, трусы в раковину, открыл кран. Скрип стоял оглушенный: он спас короля? И тот его обнял…
Зашли Петух, Глобус, Владик. С любопытством озирают голого Сашку, обтирающего зад мокрой тряпкой. Петух обвис на костылях, небрежно отставил ногу, загипсованную от пальцев до ягодицы.
– Помыться б, да? А негде…
Король медленно обернулся, не поднимая глаз: словно занятый какой-то важной мыслью. Спокойно-озабоченный. Казалось, он не сознает, что наг, что в раковине – его засранные портки. Нельзя поверить, что пять минут назад он слова не мог выговорить из-за дрожи.
Оттолкнувшись клюшкой, вдруг прыгнул на Петуха – головой треснул в подбородок: аж ляскнули зубы. Петух во весь рост грохнулся навзничь. Гипс глухо стукнул об пол, выложенный плитками. Загремели костыли. Сашка яростно бил упавшего по лицу.
– Ага! Два креста!
Над бровями Петуха лопнула кожа: кровь. Кровь из носу.
– Я тя умою! – король трет его лицо грязной смрадной тряпкой, вкручивает ее в рот.
Избитый слабо шевелится, надрывно стонет носом. Глобус, Владик в ужасе пятятся к двери. Сашка вскочил на клюшки. Приказал лежащему:
– Курить тащи! Быстро!
Тот еле поднялся, окровавленный. Скорей-скорей за бычками, за спичками.
* * *
Он скакнул к Скрипу, тот прижался к стенке. Они одни в уборной.
– Не ссы! – сказал голый. Краску, зубную пасту он смыл с лица. Но складной ножичек, как всегда, блестит в волосах. – Умно подстроили… – выговорил почему-то шепотом. – Ох, и умно-оо! Три удава! Но я… – припоминал слово, – я – благородный! Не веришь, в рот тя е…ть?!
Скрип молчит. Если б король убился, сейчас не было бы ужаса. Но завтра… мучил бы Петух.
– Ты меня… ты ко мне отнесся… – выдохнул Сашка в лицо, – и я тя спасу! Ведь ты сдохнуть должен. Скоро! Это я узнал – я! Мы не только зырили, как Свету е…т, мы слушали. Знаешь, зачем мы военным? – И он объяснил, как смог, то, что можно передать короче, точнее.
Военные вывели вирус «бэшку». Для этого использовали вирус полиомиелита и другие. Начнется война, и страшной болезнью будут заражать американцев, немцев, японцев… «Бэшка» должна быть неизлечимой и быстродействующей. И надо, чтобы она не передавалась от человека к человеку: иначе пострадают и свои. Ее будут распылять в воздухе.
Работа еще не закончена. Военные не совсем довольны «бэшкой». Им нужно исследовать ее действие на тех, кто переболел полиомиелитом, кто болен церебральным параличом. Тех, кого они выбрали, направят в Челябинскую область, на секретный объект…
Все это Сашка втолковывал Скрипу, пересыпая рассказ матом.
– Они почти всю нашу палату выбрали. Тебя. Парашу. Курилку. Петуха, Глобуса… И меня… По домам послали письма: хотите, чтоб вашего ребенка лечили грязью? В новом детском санатории? Леченье очень оздоровляет! – король разразился хохотом. – Жестяной – е…ть его в …й, падлу, – умеет пи…дить. Озд-р-р-овляет, хо-хо-хо!
Скрип узнал: Сашка и Петух написали своим родным, родным других поли, как будут их «лечить». На конверты, на почтовые марки пошли деньги из тех, что были украдены из люстры. Их дали няне Люде. Она отправила письма. Подозревала, что написано в них? Взяла за труды.
– Думаю, а вдруг не отослала, блядская карга? Но не-е. Вчера спросил Роксану: когда, мол, еду в санаторий? А она: твои родители не согласны! – его глаза торжествующе сверкнули. – Ты понял?! Мать меня ценит!
– Я ведь че-о… – король оскалил зубы. – Думаю, а кого-то же нарочно отдадут. Избавиться! – хохотнул. Помолчав, обронил: – Петуха не отдали. Глобуса. Даже Коклету не отдали, – он хмыкнул. – Но на двоих пока никакого ответа нет. А Жестяной говорит: «Молчанье – знак согласия!»
– Твои, – Сашка погладил Скрипа по голове, – согласились! Курилка, Параша – вы едете в санаторий.
– Но ты же… нашим не написал?
– Конечно, нет!
Голый, мускулистый, стоит перед Скрипом, опираясь на клюшки.
Вглядывается.
– Введут тебе «бэшку», будут следить, когда тя скрутит. Какие лекарства как подействуют. Может, сдохнешь скоро. Может, помучаешься… Но если и скоро – все равно с мученьем.
Скрипу жарко. Охватила слабость. Сейчас ноги подкосятся…
– Жить тянет?
Он кивнул. Поспешно кивает.
– Я тя спасу! Напишу твоим. Адрес знаешь?
Мальчик сказал название города.
– Улица Тимирязева, восемь. Квартира семь.
– Сделаю! Но ты больно не радуйся. Я над твоими не король. Может, ты им на хер не нужен?
– Не-е-т!! – вскричал он.
– Орать бесполезно, – отрубил Сашка.
* * *
Дверь открылась. Петух принес бычок, коробок спичек. Король взял. Велел:
– Срой!
Когда тот ушел, Скрип попросил:
– Пожалуйста… и Кире домой напиши, и Проше!
Сашка сжал окурок губами, перебрасывает его во рту. Все мускулы лица в движении. Зажег спичку.
– Им – нет!
У Скрипа – слезы.
– Пожалуйста! Сашенька… ты ведь… хороший.
Он затянулся, как мужик.
– На колени встанешь?
Мальчик, опираясь на клюшку, хотел опуститься мягко. Не вышло. Коленки ударились об пол.
– Поцелуй мой …, – сказал король, дотягивая бычок.
Перед Скрипом покачивается здоровенный член с полуоткрытой головкой. Отпрянул, закрылся руками.
– Не хочешь?
Он мотает головой.
– Чмокни разок! Ведь за друзей.
Скрип отвернулся к стене, не отрывая от лица рук.
– Как хошь, – сказал Сашка. – Если б чмокнул, я б те велел мне жопу полизать. – И вдруг вскричал: – Ваше счастье, что я – благородный!
41
Скрип лежит на кровати. Петлю не отцепили от ее спинки, но и не следят, чтобы она была надета. Скоро он, Киря, Проша и еще двое поедут в детский санаторий. Те двое – и лежачие, и дебильные. Они слышали, что их ждет, но не понимают этого.
А Киря и Проша – не знают.
– Хочешь – скажи! – говорил Сашка (тогда, в уборной). – Но если их отдадут? Так они не будут знать, не будут заране мучиться. Или… – король оскалился, – их – нет, а тя отдадут? Они про это знать будут… Не обидно?
И Скрип не сказал.
Сашка написал письма домой всем троим. Адреса Кири и Проши узнал у Нонки. Истратил на конверты, на марки еще часть тех денег, что стырил из люстры. Не пожалел на авиапочту. Письма унесла няня Люда. Снова взяла за труды. Скрип спрашивал ее: отослала? Божится – да! Но кто знает, что накорябал король?.. Эх, не умеет Скрип писать…
Сашка верховодит в палате, точно ничего не случилось. Сильно побил, помучил Глобуса и Владика. А троих виновников не трогает. Поли уверены: изобретает для них какую-то особенную кару…
Киря и Проша тогда в темноте не разглядели, как Скрип спас короля. Считают – тот сам ухитрился. Они думают, он силой увел Скрипа в уборную и там изощренно над ним издевался. Может, заставил есть кал… И поэтому они не заговаривают с другом, чтобы не расстраивать.
* * *
Он часто топчется в коридоре около ординаторской, где собираются врачи. Караулит, когда выйдет Роксана Владимировна. Спрашивает:
– Когда я поеду в санаторий? Я поеду?..
Она проходит, не ответив. Он дрожит. Если б отец-мать отменили свое согласие, она б ответила: «Не поедешь». Ведь сказала же Сашке! И Петуху. Глобусу. Коклете…
Разбить об стенку башку, чтобы уж больше не трястись.
Разбить – сил не хватит.
А может, письмо пришло? Родители отказались отдавать его в санаторий? Просто ему она не хочет отвечать… Но чуялось: не было письма.
Он запирается в уборной в кабине. И сидит-сидит… Палата опротивела до того, что здесь ему лучше.
Он представляет дом. Комнату, где жил с бабушкой. Если высунуться в окно, слева увидишь большую лужу. В той жизни, жизни дома, – как мечтал дойти до нее! пустить бумажный кораблик…
Не видать ему больше эту лужу…
Когда мать оставила его тут, как он мучился, что придется здесь лежать целый год! А сейчас он рад бы всю жизнь быть в постылой, отвратительной, ужасной палате!.. Только бы над ним не наклонился Жестяной со шприцем, не ввел «бэшку».
* * *
Дверцу кабины сильно дернули.
– Скрипка, вылазь! – голос Сашки-короля.
Он отодвинул щеколду.
– Щас мы были у Нонки в классной комнате. Забегла Света. Отошли с Нонкой от нас, говорят тихо, а я слышу… Пришли письма! Про Курилку и про Парашу!
– А… про меня? – прошептали губы Скрипа. Хотя он уже знал ответ.
– Про тя – не-е. А их – отдали! Ага! Курилкин папаша написал: пусть будет польза обороне СССР! А мать Параши: нету моих сил и возможностей, вы лучше знаете, что с ним делать, на все даю согласие… Я говорил?! Я так и ждал. Это меня мать ценит! Ох, и ценит! А вас… – он на секунду умолк. Погладил Скрипа по голове.
– А врачи обоссались! Им хорошо, что вас отдают, но по письмам видать: все стало известно! «Лечение» – га-га-га! В «санатории» – е…ть их в сраку! Пусть будет польза обороне СССР! И будь доволен. – Сашка потрепал его по щеке. – Света с Нонкой шепчутся, а я слышу… Перессали! Теперь их всех затаскают в КГБ! Ты понял?
Но он понимает одно: его отправят в… «санаторий».
* * *
– А я бы, – король раскурил бычок, – я б никого не отдал. Даже если б вас, например, не стали кормить, я свою жратву с вами б делил. Ты помнишь, я курицу принес? Много я от нее съел?! А деньжата? Я их достал, ты же видел – я! А трачу на всех. Думаешь, они мне самому не нужны?
Он мог бы, объяснял Сашка, попросить няню Люду, и она приносила бы ему с фабрики-кухни жареных морских окуней. Какая у них хрустящая вкуснейшая корочка! А то еще вот: в институте, на первом этаже, – буфет. Там продаются бутерброды с красной икрой. Яблоки. Апельсины. Финики…
– Ты хоть раз пробовал финики?
Скрип не пробовал.
– Я бабки не зажимаю, я еще потрачу, – заявил Сашка. – Чтоб все было путем, будете есть финики! Только вы трое. Напоследок. А после… я б на вашем месте… на подоконник. И все трое – разом!.. Так и так сдыхать. А это будет подвиг.
Скрип заковылял из уборной. Может, и правда так сделать? И правда? Никаких фиников не ждать. Скорей-скорей – раз! – и… лежать в земле. Мертвые всегда лежат в земле. Это лучше?.. Лучше!
– Э-э, – сказал король за спиной, – еще по апельсину вам! Чтоб все было путем!
42
Он опирается на клюшку, переступает по паркету коридора. Клюшка стукает: дук… дук… Ближе, ближе мерзкая палата с рыже-коричневыми исчерканными стенами. В ней – три широких окна. Распахнутых. Под ними далеко – асфальт. До чего далеко…
– Сыночек!
Он не слышит.
Или слышит – но не верит?
– Сыночек! Рыбка моя! Золотой! – к нему по бесконечному коридору бежит мать. Ее заставили накинуть халат, она не всунула руки в рукава, они развеваются. Как громко она зовет его.
Зовет? Мать?..
Застыл на месте. Глядит. Не верит.
– Ты не узнал меня? Я – мама! Что с тобой сделали?! – ее голос разносится по всему институту. Она крепко схватила Скрипа.
– М-ма-аа… ма-ааа!.. – он заревел.
– Я за тобой! Мама за тобой! Они говорят: не положено, оформить справки… Суньте их себе в одно место! Я забираю моего ребенка! Мы как с отцом прочли – он за волосы схватился. Мы думали – тебя тут лечат. Ведь он в Кремль писал, чтобы тебя сюда приняли. Мы два года ждали очередь. Ужас, какой ты худой! Ты не ешь бульон?
– Бульон? – спросил Сашка-король. Он стоит рядом. Мать глянула на него – чуть не ахнула. Но тотчас о нем забыла.
– Мы каждый месяц двести рублей присылали! Няне. Она нам отчеты писала… приносит тебе бульон и куриную ножку. Ежедневно. Из детского кафе. И яблоки, персики, финики…
Король взвизгнул. Впервые – сколько его знает Скрип. Выронив клюшки, забил в ладоши:
– Держи-и-те меня! Хо-хо-хо!
– Вранье? – вскричала мать. Крутит, оглядывает Скрипа. – Ты худее скелета! Тебе не приносили?! А нам писали: все идет успешно. Все отлично! Тебя даже учат английскому языку! Какой-то Сыроед писал…
– Не он, а она – Нонка! – и Сашка заржал вновь.
– Врала? Все-о-о вра-а-ли?! Сволочи! – от скуластого лица матери отлила кровь. – А письмо… Сыночек! Наш адрес: Тимирязева, восемь, квартира семь. А на письме – Тимирязева, семь, квартира восемь. Его отнесли в тот дом, через улицу. Оно десять дней валялось там в подъезде, в углу! Дети подняли. Вскрыли, прочли. Догадались, что это про тебя – они тебя раньше видели… Принесли. Мы читаем – и сразу поверили! Отец говорит: тут и детская рука, и детское сознание, это никак не ложь!.. Ведь он – педагог! А бабушка: это чудо, что оно дошло! Это судьба… если уже не поздно… – Мать захлебнулась слезами.
– Ненаглядный… Ягодка моя! Рыбка! – присела на корточки, тискает его. – Отец провожал – мы бегом неслись, чтоб на скорый успеть! Тут их увидала… их лица… не смотрят на меня! Так и есть! так и есть! Все правда!
Ее горячие губы прижались к уху Скрипа:
– Сыночек, ты не научился писать? Это кто написал?
Он повернул голову к Сашке.
– Только не говори никому…
– Что ты! что ты! – и мать кинулась к королю, обхватила его: – Спасибо, мальчик! Умница! Мое золотко! У тебя доброе сердечко! – целует его измазанные зубной пастой щеки, прижимает к себе. – Я ничего купить не успела, даже шоколадки нет, только сахар… В купе чай приносили, я сахар оставила…
– Денег дашь ему? – прошептал Скрип.
– Конечно! А тебя не обманут? – она гладит Сашкины плечи. – Тебе принесут? Ты уже немаленький. Сумеешь, чтобы не обманули?
Кивнул.
Она полезла в сумочку, сунула ему в карман сто рублей.
* * *
В то время двадцать два рубля стоил килограмм сливочного масла. Килограмм колбасы – от четырнадцати до семнадцати рублей. На сто рублей в Москве можно было купить шесть кило кишмиша. Или пять с половиной кило фиников. Мать Скрипа, бухгалтер, получала четыреста рублей в месяц.
* * *
Приблизился Златоверов, покуривая папиросу в мундштуке.
– Торопимся, мама, торопимся… Как бы потом не пожалеть.
– Что вы сказали?
– Жизнь бежит – груз тяжелеет. Меняется чувство, меняется отношение… – пристально смотрит сквозь круглые очки в стальной оправе; втянутые щеки, срезанный подбородок. – Глядите – груз таким станет… Еще как будете жалеть…
Мать шагнула к нему, дрожащая, яростная – вцепится в лицо ногтями.
– Мерзавец! Да чтоб вы… ослепли!
Он поспешно отступил. Повернулся. Удаляется по коридору, чуть клоня голову вправо.
* * *
Секретный объект в Челябинской области, которым руководил Г.А.Златоверов, обозначался «Новогорный-2». Когда 29 сентября 1957 в Озерске взорвалось хранилище ядерных отходов, «границу» зоны заражения провели в двадцати километрах от объекта. В июле 1963 случилась авария уже на нем самом. Возникшее облако поплыло на села Муслюмово и Кунашак, на поселок Бродокалмак. К многочисленным жертвам радиоактивного заражения добавились новые. Больше ста семидесяти человек погибли от болезни, которая начиналась с высокой температуры и приступов, подобных астматическим.
Златоверов и после аварии руководил «Новогорным-2». На объект продолжали периодически завозить детей, переболевших полиомиелитом, энцефалитом, больных церебральным параличом, прогрессирующей миастенией. Их подвергали опытам. Златоверов дарил обреченным подарки. Показывал диафильмы. Сказку про сестрицу Аленушку и братца Иванушку. Прокуренный голос читал: «Кипят котлы чугунные, звенят ножи булатные… Меня хотят зарезати!»
Один из детей выжил. Автор этих строк находился с ним летом 1964 в санатории «Озеро Горькое», в Курганской области. Он рассказывал автору о своем доме – и снова о доме, и все повторял адрес: Приморский край, город Арсеньев, улица Маяковского, дом 9, Пирожкову Петру Ильичу…
* * *
Мать взяла Скрипа на руки. Его голова – над ее плечом, он смотрит назад. Сашка-король показывает большой палец.
– Она у тя – во-оо! Как моя! Она тя ценит!
Мать уносит его по коридору, король на клюшках скачет следом.
– Ты… не говори… Не говори – понял? Не расстраивай… Ты понял?! Все было путем! Ага?
– Ага! – он помахал рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Король засопел и тихо, с иканием, охнул.
– Щас… в-ввв… все-о-оо…
Он зажмурился и схватился за створку, за внутреннюю схватился створку, чтоб захлопнуть, рубануть по Сашкиным пальцам… Затошнило сильнее, сильнее, и больно-больно закололо сердце. И руки, проклятые руки, выпустили створку, вцепились в Сашкин локоть и потянули. Проклятые-миленькие-хорошие руки изо всех сил потянули короля.
Скрип уперся коленками в стену под подоконником и тянулся всем телом назад, и тянул, тянул за собой Сашку. Сашкина пятерня сжала край подоконника, другая рванула Скрипа за предплечье – ноги отделились от пола. Секунда – и он вылетел бы наружу. Но король уже влез.
Рухнул на койку.
* * *
Сашка судорожно вращается на койке. Громко всхлипывает. Кряхтит. Стал бешено чесаться. Изо рта вырвалось:
– Б-б-ыб-ббб… б-б-ыб-ббб!
Петух потянул носом воздух. Тут же и другие стали принюхиваться.
– Ф-ффу!
Владик принялся размахивать полотенцем.
– Вонища!
Палата захихикала. Поли машут полотенцами.
– Ф-ф-ффу! – кто-то сплюнул.
Сашка встал с койки, одну клюшку сунул под мышку, на другую оперся. Свободной рукой обнял Скрипа.
– В уб-ббб-о-о… – и не мог договорить.
Они заковыляли в обнимку.
40
В уборной король разделся, бросил вонючие штаны, трусы в раковину, открыл кран. Скрип стоял оглушенный: он спас короля? И тот его обнял…
Зашли Петух, Глобус, Владик. С любопытством озирают голого Сашку, обтирающего зад мокрой тряпкой. Петух обвис на костылях, небрежно отставил ногу, загипсованную от пальцев до ягодицы.
– Помыться б, да? А негде…
Король медленно обернулся, не поднимая глаз: словно занятый какой-то важной мыслью. Спокойно-озабоченный. Казалось, он не сознает, что наг, что в раковине – его засранные портки. Нельзя поверить, что пять минут назад он слова не мог выговорить из-за дрожи.
Оттолкнувшись клюшкой, вдруг прыгнул на Петуха – головой треснул в подбородок: аж ляскнули зубы. Петух во весь рост грохнулся навзничь. Гипс глухо стукнул об пол, выложенный плитками. Загремели костыли. Сашка яростно бил упавшего по лицу.
– Ага! Два креста!
Над бровями Петуха лопнула кожа: кровь. Кровь из носу.
– Я тя умою! – король трет его лицо грязной смрадной тряпкой, вкручивает ее в рот.
Избитый слабо шевелится, надрывно стонет носом. Глобус, Владик в ужасе пятятся к двери. Сашка вскочил на клюшки. Приказал лежащему:
– Курить тащи! Быстро!
Тот еле поднялся, окровавленный. Скорей-скорей за бычками, за спичками.
* * *
Он скакнул к Скрипу, тот прижался к стенке. Они одни в уборной.
– Не ссы! – сказал голый. Краску, зубную пасту он смыл с лица. Но складной ножичек, как всегда, блестит в волосах. – Умно подстроили… – выговорил почему-то шепотом. – Ох, и умно-оо! Три удава! Но я… – припоминал слово, – я – благородный! Не веришь, в рот тя е…ть?!
Скрип молчит. Если б король убился, сейчас не было бы ужаса. Но завтра… мучил бы Петух.
– Ты меня… ты ко мне отнесся… – выдохнул Сашка в лицо, – и я тя спасу! Ведь ты сдохнуть должен. Скоро! Это я узнал – я! Мы не только зырили, как Свету е…т, мы слушали. Знаешь, зачем мы военным? – И он объяснил, как смог, то, что можно передать короче, точнее.
Военные вывели вирус «бэшку». Для этого использовали вирус полиомиелита и другие. Начнется война, и страшной болезнью будут заражать американцев, немцев, японцев… «Бэшка» должна быть неизлечимой и быстродействующей. И надо, чтобы она не передавалась от человека к человеку: иначе пострадают и свои. Ее будут распылять в воздухе.
Работа еще не закончена. Военные не совсем довольны «бэшкой». Им нужно исследовать ее действие на тех, кто переболел полиомиелитом, кто болен церебральным параличом. Тех, кого они выбрали, направят в Челябинскую область, на секретный объект…
Все это Сашка втолковывал Скрипу, пересыпая рассказ матом.
– Они почти всю нашу палату выбрали. Тебя. Парашу. Курилку. Петуха, Глобуса… И меня… По домам послали письма: хотите, чтоб вашего ребенка лечили грязью? В новом детском санатории? Леченье очень оздоровляет! – король разразился хохотом. – Жестяной – е…ть его в …й, падлу, – умеет пи…дить. Озд-р-р-овляет, хо-хо-хо!
Скрип узнал: Сашка и Петух написали своим родным, родным других поли, как будут их «лечить». На конверты, на почтовые марки пошли деньги из тех, что были украдены из люстры. Их дали няне Люде. Она отправила письма. Подозревала, что написано в них? Взяла за труды.
– Думаю, а вдруг не отослала, блядская карга? Но не-е. Вчера спросил Роксану: когда, мол, еду в санаторий? А она: твои родители не согласны! – его глаза торжествующе сверкнули. – Ты понял?! Мать меня ценит!
– Я ведь че-о… – король оскалил зубы. – Думаю, а кого-то же нарочно отдадут. Избавиться! – хохотнул. Помолчав, обронил: – Петуха не отдали. Глобуса. Даже Коклету не отдали, – он хмыкнул. – Но на двоих пока никакого ответа нет. А Жестяной говорит: «Молчанье – знак согласия!»
– Твои, – Сашка погладил Скрипа по голове, – согласились! Курилка, Параша – вы едете в санаторий.
– Но ты же… нашим не написал?
– Конечно, нет!
Голый, мускулистый, стоит перед Скрипом, опираясь на клюшки.
Вглядывается.
– Введут тебе «бэшку», будут следить, когда тя скрутит. Какие лекарства как подействуют. Может, сдохнешь скоро. Может, помучаешься… Но если и скоро – все равно с мученьем.
Скрипу жарко. Охватила слабость. Сейчас ноги подкосятся…
– Жить тянет?
Он кивнул. Поспешно кивает.
– Я тя спасу! Напишу твоим. Адрес знаешь?
Мальчик сказал название города.
– Улица Тимирязева, восемь. Квартира семь.
– Сделаю! Но ты больно не радуйся. Я над твоими не король. Может, ты им на хер не нужен?
– Не-е-т!! – вскричал он.
– Орать бесполезно, – отрубил Сашка.
* * *
Дверь открылась. Петух принес бычок, коробок спичек. Король взял. Велел:
– Срой!
Когда тот ушел, Скрип попросил:
– Пожалуйста… и Кире домой напиши, и Проше!
Сашка сжал окурок губами, перебрасывает его во рту. Все мускулы лица в движении. Зажег спичку.
– Им – нет!
У Скрипа – слезы.
– Пожалуйста! Сашенька… ты ведь… хороший.
Он затянулся, как мужик.
– На колени встанешь?
Мальчик, опираясь на клюшку, хотел опуститься мягко. Не вышло. Коленки ударились об пол.
– Поцелуй мой …, – сказал король, дотягивая бычок.
Перед Скрипом покачивается здоровенный член с полуоткрытой головкой. Отпрянул, закрылся руками.
– Не хочешь?
Он мотает головой.
– Чмокни разок! Ведь за друзей.
Скрип отвернулся к стене, не отрывая от лица рук.
– Как хошь, – сказал Сашка. – Если б чмокнул, я б те велел мне жопу полизать. – И вдруг вскричал: – Ваше счастье, что я – благородный!
41
Скрип лежит на кровати. Петлю не отцепили от ее спинки, но и не следят, чтобы она была надета. Скоро он, Киря, Проша и еще двое поедут в детский санаторий. Те двое – и лежачие, и дебильные. Они слышали, что их ждет, но не понимают этого.
А Киря и Проша – не знают.
– Хочешь – скажи! – говорил Сашка (тогда, в уборной). – Но если их отдадут? Так они не будут знать, не будут заране мучиться. Или… – король оскалился, – их – нет, а тя отдадут? Они про это знать будут… Не обидно?
И Скрип не сказал.
Сашка написал письма домой всем троим. Адреса Кири и Проши узнал у Нонки. Истратил на конверты, на марки еще часть тех денег, что стырил из люстры. Не пожалел на авиапочту. Письма унесла няня Люда. Снова взяла за труды. Скрип спрашивал ее: отослала? Божится – да! Но кто знает, что накорябал король?.. Эх, не умеет Скрип писать…
Сашка верховодит в палате, точно ничего не случилось. Сильно побил, помучил Глобуса и Владика. А троих виновников не трогает. Поли уверены: изобретает для них какую-то особенную кару…
Киря и Проша тогда в темноте не разглядели, как Скрип спас короля. Считают – тот сам ухитрился. Они думают, он силой увел Скрипа в уборную и там изощренно над ним издевался. Может, заставил есть кал… И поэтому они не заговаривают с другом, чтобы не расстраивать.
* * *
Он часто топчется в коридоре около ординаторской, где собираются врачи. Караулит, когда выйдет Роксана Владимировна. Спрашивает:
– Когда я поеду в санаторий? Я поеду?..
Она проходит, не ответив. Он дрожит. Если б отец-мать отменили свое согласие, она б ответила: «Не поедешь». Ведь сказала же Сашке! И Петуху. Глобусу. Коклете…
Разбить об стенку башку, чтобы уж больше не трястись.
Разбить – сил не хватит.
А может, письмо пришло? Родители отказались отдавать его в санаторий? Просто ему она не хочет отвечать… Но чуялось: не было письма.
Он запирается в уборной в кабине. И сидит-сидит… Палата опротивела до того, что здесь ему лучше.
Он представляет дом. Комнату, где жил с бабушкой. Если высунуться в окно, слева увидишь большую лужу. В той жизни, жизни дома, – как мечтал дойти до нее! пустить бумажный кораблик…
Не видать ему больше эту лужу…
Когда мать оставила его тут, как он мучился, что придется здесь лежать целый год! А сейчас он рад бы всю жизнь быть в постылой, отвратительной, ужасной палате!.. Только бы над ним не наклонился Жестяной со шприцем, не ввел «бэшку».
* * *
Дверцу кабины сильно дернули.
– Скрипка, вылазь! – голос Сашки-короля.
Он отодвинул щеколду.
– Щас мы были у Нонки в классной комнате. Забегла Света. Отошли с Нонкой от нас, говорят тихо, а я слышу… Пришли письма! Про Курилку и про Парашу!
– А… про меня? – прошептали губы Скрипа. Хотя он уже знал ответ.
– Про тя – не-е. А их – отдали! Ага! Курилкин папаша написал: пусть будет польза обороне СССР! А мать Параши: нету моих сил и возможностей, вы лучше знаете, что с ним делать, на все даю согласие… Я говорил?! Я так и ждал. Это меня мать ценит! Ох, и ценит! А вас… – он на секунду умолк. Погладил Скрипа по голове.
– А врачи обоссались! Им хорошо, что вас отдают, но по письмам видать: все стало известно! «Лечение» – га-га-га! В «санатории» – е…ть их в сраку! Пусть будет польза обороне СССР! И будь доволен. – Сашка потрепал его по щеке. – Света с Нонкой шепчутся, а я слышу… Перессали! Теперь их всех затаскают в КГБ! Ты понял?
Но он понимает одно: его отправят в… «санаторий».
* * *
– А я бы, – король раскурил бычок, – я б никого не отдал. Даже если б вас, например, не стали кормить, я свою жратву с вами б делил. Ты помнишь, я курицу принес? Много я от нее съел?! А деньжата? Я их достал, ты же видел – я! А трачу на всех. Думаешь, они мне самому не нужны?
Он мог бы, объяснял Сашка, попросить няню Люду, и она приносила бы ему с фабрики-кухни жареных морских окуней. Какая у них хрустящая вкуснейшая корочка! А то еще вот: в институте, на первом этаже, – буфет. Там продаются бутерброды с красной икрой. Яблоки. Апельсины. Финики…
– Ты хоть раз пробовал финики?
Скрип не пробовал.
– Я бабки не зажимаю, я еще потрачу, – заявил Сашка. – Чтоб все было путем, будете есть финики! Только вы трое. Напоследок. А после… я б на вашем месте… на подоконник. И все трое – разом!.. Так и так сдыхать. А это будет подвиг.
Скрип заковылял из уборной. Может, и правда так сделать? И правда? Никаких фиников не ждать. Скорей-скорей – раз! – и… лежать в земле. Мертвые всегда лежат в земле. Это лучше?.. Лучше!
– Э-э, – сказал король за спиной, – еще по апельсину вам! Чтоб все было путем!
42
Он опирается на клюшку, переступает по паркету коридора. Клюшка стукает: дук… дук… Ближе, ближе мерзкая палата с рыже-коричневыми исчерканными стенами. В ней – три широких окна. Распахнутых. Под ними далеко – асфальт. До чего далеко…
– Сыночек!
Он не слышит.
Или слышит – но не верит?
– Сыночек! Рыбка моя! Золотой! – к нему по бесконечному коридору бежит мать. Ее заставили накинуть халат, она не всунула руки в рукава, они развеваются. Как громко она зовет его.
Зовет? Мать?..
Застыл на месте. Глядит. Не верит.
– Ты не узнал меня? Я – мама! Что с тобой сделали?! – ее голос разносится по всему институту. Она крепко схватила Скрипа.
– М-ма-аа… ма-ааа!.. – он заревел.
– Я за тобой! Мама за тобой! Они говорят: не положено, оформить справки… Суньте их себе в одно место! Я забираю моего ребенка! Мы как с отцом прочли – он за волосы схватился. Мы думали – тебя тут лечат. Ведь он в Кремль писал, чтобы тебя сюда приняли. Мы два года ждали очередь. Ужас, какой ты худой! Ты не ешь бульон?
– Бульон? – спросил Сашка-король. Он стоит рядом. Мать глянула на него – чуть не ахнула. Но тотчас о нем забыла.
– Мы каждый месяц двести рублей присылали! Няне. Она нам отчеты писала… приносит тебе бульон и куриную ножку. Ежедневно. Из детского кафе. И яблоки, персики, финики…
Король взвизгнул. Впервые – сколько его знает Скрип. Выронив клюшки, забил в ладоши:
– Держи-и-те меня! Хо-хо-хо!
– Вранье? – вскричала мать. Крутит, оглядывает Скрипа. – Ты худее скелета! Тебе не приносили?! А нам писали: все идет успешно. Все отлично! Тебя даже учат английскому языку! Какой-то Сыроед писал…
– Не он, а она – Нонка! – и Сашка заржал вновь.
– Врала? Все-о-о вра-а-ли?! Сволочи! – от скуластого лица матери отлила кровь. – А письмо… Сыночек! Наш адрес: Тимирязева, восемь, квартира семь. А на письме – Тимирязева, семь, квартира восемь. Его отнесли в тот дом, через улицу. Оно десять дней валялось там в подъезде, в углу! Дети подняли. Вскрыли, прочли. Догадались, что это про тебя – они тебя раньше видели… Принесли. Мы читаем – и сразу поверили! Отец говорит: тут и детская рука, и детское сознание, это никак не ложь!.. Ведь он – педагог! А бабушка: это чудо, что оно дошло! Это судьба… если уже не поздно… – Мать захлебнулась слезами.
– Ненаглядный… Ягодка моя! Рыбка! – присела на корточки, тискает его. – Отец провожал – мы бегом неслись, чтоб на скорый успеть! Тут их увидала… их лица… не смотрят на меня! Так и есть! так и есть! Все правда!
Ее горячие губы прижались к уху Скрипа:
– Сыночек, ты не научился писать? Это кто написал?
Он повернул голову к Сашке.
– Только не говори никому…
– Что ты! что ты! – и мать кинулась к королю, обхватила его: – Спасибо, мальчик! Умница! Мое золотко! У тебя доброе сердечко! – целует его измазанные зубной пастой щеки, прижимает к себе. – Я ничего купить не успела, даже шоколадки нет, только сахар… В купе чай приносили, я сахар оставила…
– Денег дашь ему? – прошептал Скрип.
– Конечно! А тебя не обманут? – она гладит Сашкины плечи. – Тебе принесут? Ты уже немаленький. Сумеешь, чтобы не обманули?
Кивнул.
Она полезла в сумочку, сунула ему в карман сто рублей.
* * *
В то время двадцать два рубля стоил килограмм сливочного масла. Килограмм колбасы – от четырнадцати до семнадцати рублей. На сто рублей в Москве можно было купить шесть кило кишмиша. Или пять с половиной кило фиников. Мать Скрипа, бухгалтер, получала четыреста рублей в месяц.
* * *
Приблизился Златоверов, покуривая папиросу в мундштуке.
– Торопимся, мама, торопимся… Как бы потом не пожалеть.
– Что вы сказали?
– Жизнь бежит – груз тяжелеет. Меняется чувство, меняется отношение… – пристально смотрит сквозь круглые очки в стальной оправе; втянутые щеки, срезанный подбородок. – Глядите – груз таким станет… Еще как будете жалеть…
Мать шагнула к нему, дрожащая, яростная – вцепится в лицо ногтями.
– Мерзавец! Да чтоб вы… ослепли!
Он поспешно отступил. Повернулся. Удаляется по коридору, чуть клоня голову вправо.
* * *
Секретный объект в Челябинской области, которым руководил Г.А.Златоверов, обозначался «Новогорный-2». Когда 29 сентября 1957 в Озерске взорвалось хранилище ядерных отходов, «границу» зоны заражения провели в двадцати километрах от объекта. В июле 1963 случилась авария уже на нем самом. Возникшее облако поплыло на села Муслюмово и Кунашак, на поселок Бродокалмак. К многочисленным жертвам радиоактивного заражения добавились новые. Больше ста семидесяти человек погибли от болезни, которая начиналась с высокой температуры и приступов, подобных астматическим.
Златоверов и после аварии руководил «Новогорным-2». На объект продолжали периодически завозить детей, переболевших полиомиелитом, энцефалитом, больных церебральным параличом, прогрессирующей миастенией. Их подвергали опытам. Златоверов дарил обреченным подарки. Показывал диафильмы. Сказку про сестрицу Аленушку и братца Иванушку. Прокуренный голос читал: «Кипят котлы чугунные, звенят ножи булатные… Меня хотят зарезати!»
Один из детей выжил. Автор этих строк находился с ним летом 1964 в санатории «Озеро Горькое», в Курганской области. Он рассказывал автору о своем доме – и снова о доме, и все повторял адрес: Приморский край, город Арсеньев, улица Маяковского, дом 9, Пирожкову Петру Ильичу…
* * *
Мать взяла Скрипа на руки. Его голова – над ее плечом, он смотрит назад. Сашка-король показывает большой палец.
– Она у тя – во-оо! Как моя! Она тя ценит!
Мать уносит его по коридору, король на клюшках скачет следом.
– Ты… не говори… Не говори – понял? Не расстраивай… Ты понял?! Все было путем! Ага?
– Ага! – он помахал рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10