Шагнуть за эту границу Иоанну не было дано. Он должен был оставаться предтечей, глашатаем и привратником Царства до самой смерти – и лишь после нее ему давалось право войти и пребывать в нем.
Теперь подумаем о его судьбе: он лежит в темнице, во власти презренного ничтожества; знает, что на него надвигается смерть, смерть от Иродиады. Разве, сознавая все свое величие, он не должен был возмутиться всей этой кажущейся бессмыслицей? Не пришел ли тогда его самый темный час, вместе с опасностью восстать и вопросить: может ли действительно быть Мессией Тот, при служении Которому от меня требуют подобного? Если это было действительно, если Иоанн в смущении задал себе этот вопрос, сердце умиляется, открывая здесь тайну любви. Слова Иисуса «Блажен, кто не соблазняется о Мне» переданные из далека через уста учеников, непонимавших их, во мрак темницы тем, кто знал что происходит в душе Иоанна, но мог так кротко, с таким спокойным доверием предложить нам высшую жертву, свидетельствуют об этой тайне любви Иисус знает своего Посланника, знает как тяжело его испытание. Божественно велики слова, переданные им Иоанну; но сам Иоанн их понял.
5. Крещение и искушение
Нам не поведано, как окончилось время сокровенной жизни Господа. Художники пытались изобразить прощание Иисуса с Его близкими, но это – плоды благочестивых домыслов. Евангелия повествуют только о том, как к Иоанну, призывающему к покаянию и крестящему в Иордане, внезапно приходит Иисус, желая креститься. Иоанн отказывается: «Мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?» Но Иисус говорит ему в ответ: «Оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду». Тогда Иоанн уступает. Когда же Иисус крестился и вышел из воды, «се, отверзлись Ему небеса и увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него. И се, глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф 3.13-17).
Когда Иисус приходит к Иордану, Он имеет за Собой глубокий опыт детства и долгих лет «преуспевания в премудрости и возрасте и любви» (Лк 2.52). В Нем живет сознание неслыханного назначения Его жизни и ощущение сил, подымающихся из неисследимых глубин, – но первое действие, которое Он совершает, и первые слова. Им произносимые, дышат смирением. Ни малейшей претензии на необычайность, утверждающую: «Это годится для других, но не для меня!» Он приходит к Иоанну и просит Его крестить. А просить крещения – значит принять слово Крестителя и признать себя грешником, покаяться и отдаться тому, что придет от Бога. Теперь мы понимаем, почему Иоанн в испуге отказывается. Иисус же входит в ряд желающих креститься. Он не ищет для Себя никакого исключения, но подчиняет Себя «правде», обязательной для всех.
На это нисхождение в человеческую глубину приходит ответ с высоты. Небеса разверзаются. Преграда, отделяющая от нас вездесущего Бога на небе, в Его блаженном Бытии-у-Себя, – т.е. сам человек в его падшей тварности и то, что он за собой увлек мир и «покорил его суете» (Рим 8.20), – эта преграда уничтожается. Происходит бесконечная встреча. Навстречу человеческому сердцу Иисуса течет открытая полнота Отца. Это происходит, когда Иисус молится, говорит Лука, указывая, по-видимому, на то, что это -внутренний процесс (Лк 3.21), реальный, более реальный, чем все окружающие ощутимые вещи, но внутренний, «в Духе».
Святой Дух подымает человека выше его самого, чтобы он познал Бога Святого и проникся Его любовью. Полнота этого Духа нисходит на Иисуса. Мы уже говорили о тайне, из которой вырастает существование Иисуса: Он – единосущный Сын Божий; Он несет в Себе бытие живого Божества, которое насквозь пронизывает Его и просвещает, а вместе с тем Он -подлинный человек, ставший подобным нам во всем, кроме греха, поэтому Он растет, «преуспевает в премудрости и возрасте и любви», и не только «у людей», но и «у Бога»... Здесь тайна сгущается: Он – Сын Отца. Отец всегда с Ним, и даже «в Нем», и Он «в Отце» (Ин 14.10-12). То, что Он делает, представляет собой деятельность по предрешению Отца; это предрешение лежит открытым перед Ним, Он «видит» его. Вместе с тем говорится, что Он «приходит» во времени от Отца и к Нему «возвращается» – вплоть до непостижимых слов на кресте об оставленности Богом (Мф 27.46). Поэтому и Дух всегда в Нем, ибо Дух – это ведь любовь, в силу которой происходит проникновение Сына в Отца, и Отца в Сына, и сила, посредством которой Он стал человеком. Тем не менее, здесь Дух «нисходит», подобно тому, как впоследствии Он «пошлет» Его «Своим» от Отца. Здесь наше мышление уже бессильно, хотя оно и угадывает реальность, стоящую выше всякой реальности, и истину, стоящую выше всякой истины. Но этим оно не должно вовлекаться в кажущееся понимание, в такие чувства и слова, за которыми нет никакой основы. Все это – тайна триединого Бога в Его отношении к Сыну Божию, ставшему человеком. Мы не можем вникнуть в нее, и признание этого бессилия должно стоять надо всем, что может быть сказано о существовании Иисуса.
Сила Духа находит на Иисуса, и при несказанной встрече в Божией полноте этого мгновения раздаются слова Отчей любви, которые у Луки принимают форму прямого обращения: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Тебе Мое благоволение!» (Лк 3.22). Так, «исполненный Духа Святого, Иисус возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню» (Лк 4.1).
Полнота Духа влечет Его. Марк подчеркивает это, используя слово из языка пророков, выражающее насильственное действие: Дух «кидает» Его в одиночество, далеко от родных, далеко от всего народа, собравшегося при Иордане,туда, где нет никого, кроме Отца и Его. Марк дает нам почувствовать степень этого одиночества, говоря: Он «был со зверями» (Мк 1.12-13). Там живет Он сорок дней и сорок ночей. Сорок – это условное число: оно выражает продолжительное время, основанное на ритме жизни.
Иисус постится, Его внутреннее существо стоит перед Богом. Как сказать нам о том, что тут происходит? Один раз, в Гефсимании, нам дозволяется постичь смысл молитвы Христа. Мы видим тогда, что она заключается в полной отдаче собственной воли воле Отца. Может быть, молитва в пустыне имела то же содержание, но только на радостном фоне начала.
За этим следует история искушения: «И, постившись сорок дней и сорок ночей, (Он) напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: „не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих“. Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: „Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею“. Иисус сказал ему: написано также: „не искушай Господа Бога Твоего“. Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их и говорит Ему: все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня сатана, ибо написано: „Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи“. Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Мф 4.2-11).
Иисус ушел в пустыню, преисполненный Духом, ведомый небывалым сознанием посланничества и силы. Он постится. Что означает не вынужденное лишение, а принятый с внутренней готовностью пост, пусть нам скажут учителя духовной жизни. Теперь и врачи и воспитатели стали более осведомленными в этой области. Сначала ощущается только недостаток в пище; потом желание пищи исчезает и больше не появляется в течение многих дней, в зависимости от силы и чистоты натуры постящегося. Когда тело не получает никакой пищи, оно живет за счет себя самого, но когда это самосожжение затрагивает уже важнейшие органы, пробуждается дикий, стихийный голод, и тогда уже жизнь находится в опасности: это и есть то «алка-ние», о котором говорится по поводу Иисуса.
Вместе с тем во время поста происходят какие-то внутренние процессы. «Тело как бы взрыхляется». Дух становится более свободным. Все высвобождается, становится легче. Тяжесть и неудобность, вызываемое весом, ощущаются меньше. Границы реальности приходят в движение, пространство возможного расширяется... Дух становится более восприимчивым, совесть более зрячей, более тонкой и мощной. Усиливается чувство, располагающее к духовным решениям...
Предохранительные устройства, защищающие человека от тайных и опасных сторон природного бытия, от угрожающей близости того, что находится под, над или рядом с человеческим существованием, разлаживаются. Внутреннее предстает как бы без оболочки, открытым воздействию других сил... Сознание духовной мощи растет, и резко возрастает опасность лишиться способности ясно видеть меру отведенного нам, границы собственного конечного бытия, его ценности и возможностей, – опасность самопревознесения, магии, кружения в воздухе... В особенности, если все это переживает религиозно очень одаренный человек; тогда возможны кризисы, при которых дух ставится перед крайними решениями и подвергается великим опасностям.
В это мгновение и происходит искушение со стороны того, кто в Иисусе узнал своего великого противника.
Как выражено это искушение! Сколько неясного, возбуждающего содержится уже в словах «Если Ты Сын Божий»! Это напоминает нам то искушение, которому подвергся первый человек: «Подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?» (Быт 3.1). «Подлинно ли... ни от какого дерева» – ведь отсюда и произошла адская неясность, отравляющая всякую простоту доверия и послушания. Полусвет, искажающий все, – он хуже откровенной лжи. Здесь происходит то же самое, нечто гораздо более опасное для духа, стоящего на границе человеческих возможностей, чем прямое нападение... «Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами». Голод призывается в союзники; ощущение силы, способной творить чудеса, и сознание Божиего сыновства ставятся под сомнение и именно этим растравляются. Алчность должна вырваться наружу и захватить в свои руки чудотворную силу, обязанную служить только Божией задаче. Все должно быть увлечено от чистого служения воле Отца в дебри заблуждения.
Но алчность не проявляется – даже в своей противоположности, в насильственном подавлении желания. Ответ Иисуса дышит спокойствием и свободой:
«Не хлебом одним жив человек»! Человек действительно жив хлебом – так должно быть. Но не только им. Еще нужнее для жизни хлеб «слова, исходящего из уст Божиих». Его он должен желать прежде всего. Искушение отскакивает от этой совершенной внутренней свободы. Позже Иисус стоит на крыле храма, видит разверзающуюся бездну, кишащую внизу толпу – и опять: «Если Ты Сын Божий...» Будоражащее, головокружительное искушение: «Бросься вниз!» Но эта убийственная опасность прикрывается благочестивыми словами: Ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе и на руках понесут Тебя». Удар рассчитан с предельной точностью; он приходится как раз туда, где для человека, ставшего неуверенным из-за греха, соблазн должен стать смертельным: внутренний мир плывет, он освобожден от весомости после долгого поста, возможное и невозможное теряют четкость очертаний; воображение требует необычайного, поражающего. К этому прибавляется притяжение бездны. Да и кто не ощущал нечто подобное, стоя на высоте и видя перед собой разверзающуюся пропасть? Не попробовать ли? Не соскользнет ли нога? О, это искушение самим падением, завуалированное упоминанием обещанной охраны! Оно помутило бы-сознание всякого, кто лишен предельно чуткой бдительности. Но здесь сохраняется эта бдительность, и – искушение опять отскакивает. «Написано также» – и какая высокая свобода выражается в том, что это не просто отпор, который означал бы еще некую связанность, но ответ, порожденный чистотой самого сердца и утверждающий общий для всех долг. «Не искушай Господа Бога Твоего».
Противник еще раз собирается с силами: вот вершина горы и расстилающаяся слава мира. И она будет принадлежать тому, кто воистину способен господствовать! Как должны взыграть сила духа, достоинство возвышенной личности и воля к власти! Нежнейшая и мощнейшая восприимчивость самого живого из когда-либо бившихся сердец, – как должна была она почувствовать драгоценность мира, сладко и мощно вливающуюся в кровь и взывающую ко всем силам, способным охватывать и обладать, образовывать и творить: то величие, которое Ты есть, которое Ты в себе чувствуешь – куда хочешь Ты его направить? В несостоятельность мелких людей? В тупость благочестивых? В миссию странствующего проповедника? Разве не видишь Ты славу вокруг мирового престола? Ты же Владыка! Величие и задачи Владыки ожидают Тебя! Небывалая приманка! Но только ценой ее было бы отпадение от Бога. «Все это дам Тебе, если, падщи, поклонишься мне». Речь идет теперь о последнем «или – или». И раздается последний окончательный ответ: «Отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Тогда диавол отходит от Него. Лука говорит: «до времени» (Лк 4.13).
Иисус же возвращается к людям; следуют тихие дни, предвестники будущего великолепия. Но вскоре люди начинают приходить к Нему.
Как прекрасны мирные эпизоды, о которых рассказано в начале четвертого Евангелия. Например, Иоанн стоит, а Иисус проходит мимо, и Креститель указывает на Него: «Вот, Агнец Божий». Два ученика слышат это и идут за Иисусом. Он же оборачивается, видит, что они идут за Ним, и спрашивает: «Что вам надобно?» Они не знают, что сказать, и отвечают:
«Учитель, где живешь? Он говорит: „Пойдите и увидите“. Они идут с Ним, видят, где Он живет, и остаются на весь вечер. И это были Андрей и Иоанн.
С какой мощью жизнь Иисуса проявляется в этих событиях! Из полноты и величия многолетнего молчания выступает смирение и включается в определенный порядок. Небо над Ним разверзается, Дух нисходит и голос Отца говорит о Его вечном благоволении. От Иордана Иисус уходит в одиночество пустыни. Перед ним встает искушение, и, собственно, нельзя даже сказать, что оно преодолевается: выясняется просто, что никакое искушение не может устоять перед этой божественной свободой. Затем следует возвращение в установленный круг посланничества и спокойное ожидание, пока не придет час начала.
6. Промежуточное время
От возвращения Иисуса из одиночества пустыни до начала Его проподведничества, т.е. между искушением и первым благовествованием, пролегает период, краткий, как одно мгновенье. Все заключено в настоящем. Его детские и юношеские годы не простирают больше над ним своего покрова, а деятельность и борьба на поле исторической действительности еще не началась. Создается впечатление, что на короткое время Иисусу предоставлена полная свобода. Как только Он начнет благовествовать, каждое слово будет вызывать ответ, каждый поступок повлечет за собой поступок; действие будет переплетаться с противодействием, и станет образовываться тот переплет исторических событий, который охватит Его и уже не выпустит до свершения Его судьбы... Пока Он движется на свободе.
На Нем – сошедшая при крещении полнота Духа. Она течет на Него, цветет в Нем. Дух желает действовать и творить, стремится выявиться в словах и делах, ищет водительства и борьбы, но теперь, в этот краткий час, у Него еще нет направленности. Он изливается, цветет, Он просто дан, преисполненный Самим Собой и бесконечными возможностями.
Здесь мы можем, пожалуй, задержаться на мгновение и освоиться с одним обстоятельством, которое чаще всего забывается. По привычке считают само собой разумеющимся, что Иисус прожил лишь немногим больше тридцати лет. Мы знаем Его, как Распятого, умершего после краткого периода деятельности. Но то, что это так случилось, вовсе не разумеется само собой. Правда, Он сказал, что «так надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою» (Лк 24.26), но это «надлежало» в силу любви, и любви божественной. В остальном же это совсем не должно было быть в обязательном порядке; напротив, чудовищным, ужасным, непостижимым было то, что этот образ, неисполненный всех божественных возможностей, был сокрушен по истечении такого короткого времени! Разве не должны были и дальше оставаться в силе слова: Он «преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков»? Не будем слишком отважно говорить о «неизбежном». Кто имеет право утверждать, что человек настолько недоступен всему идущему от Бога, что его встреча с Богочеловеком неизбежно обрекала Богочеловека на смерть? А если бы народ принял Его... Если бы Он мог и дальше «преуспевать в премудрости и возрасте и в любви», до сорока, до шестидесяти, до восьмидесяти лет, до самой глубокой старости, – какая только человеческая и божественная слава не была бы явлена?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12