Невероятно долгополый сюртук прадедушкиного фасона, длиннющий жилет и при этом широкие и длинные панталоны, башмаки, столь же громко оповещающие о его приближении, как ботфорты курьера; к тому же надо заметить, что он никогда не шел по улице размеренным шагом, а бежал вприпрыжку, подскакивая на ходу, и так быстро, что вышеупомянутые полы его сюртука развевались по ветру, как два крыла. В наружности его было что-то невероятно комическое, но добродушная улыбка, игравшая на устах, располагала к нему, и, хотя над его педантичностью и нелепыми привычками, отдалявшими его от общества, посмеивались, все же он пользовался симпатией окружающих. Его главной страстью было чтение. Из дому он всегда выходил с оттопыренными от книг карманами сюртука. Он читал на ходу, стоя, на прогулке, в церкви, в кофейне, читал без разбору все, что попадало под руку, но только старые книги, потому что все новое было ему ненавистно. Так, сегодня он штудировал в кофейне учебник алгебры, завтра - кавалерийский устав Фридриха-Вильгельма I, а затем любопытное произведение под заглавием: "Десять речей, изобличающих Цицерона как вертопраха и крючкотворца", издания 1720 года. При этом Тусман был одарен поистине чудесной памятью. Он имел обыкновение выписывать то, что при чтении книги его особенно заинтересовало, записанное он перечитывал еще раз и запоминал на всю жизнь. Поэтому-то он и прославился своим всезнанием и уподобился живому энциклопедическому словарю, к которому обращаются за любой исторической или иной научной справкой. Если же случалось ему затрудниться ответом, он уже конечно перероет все библиотеки, а нужную справку отыщет и, сияя от удовольствия, даст разъяснение. Он обладал удивительным даром, углубившись в чтение и как будто забыв обо всем на свете, слышать то, что говорится вокруг. Нередко он вставлял в разговор замечание, и всегда к месту, а на остроумное слово или смешной анекдот, не поднимая головы от книги, реагировал визгливым смехом, выражая тем свое удовольствие.
Коммерции советник Фосвинкель и правитель канцелярии Тусман были товарищами по школе в Сером монастыре, и связывающая их тесная дружба началась еще со школьной скамьи. Альбертина росла на глазах у Тусмана, и, когда ей исполнилось двенадцать лет, он преподнес ей в день рождения благоуханный букет, составленный с большим вкусом самым знаменитым берлинским садовником, и при этом в первый раз поцеловал ей руку с такой учтивостью и галантностью, каких от него трудно было ожидать. С этого дня у коммерции советника зародилась мысль выдать Альбертину за своего школьного товарища. Он полагал, что устроить этот желанный для него брак будет менее всего хлопотно, да, кроме того, нетребовательный Тусман не станет гнаться за приданым. Господин Фосвинкель был чрезвычайно тяжел на подъем, боялся новых знакомств и при этом, будучи коммерции советником, излишне предавался коммерческим расчетам. Когда Альбертине сравнялось восемнадцать лет, он открыл свой план, который до тех пор держал в тайне, Тусману. Тот сперва до смерти перепугался. Дерзкая мысль сочетаться браком, да еще с такой юной девушкой и притом писаной красавицей, никак не укладывалась у него в голове. Но мало-помалу он к ней привык, и, когда Альбертина по настоянию отца подарила ему кошелек собственной работы, связанный из очень красиво подобранного цветного шелка, да к тому же еще назвала его "милый господин правитель канцелярии", он воспылал любовью к очаровательной девушке. Он по секрету сообщил коммерции советнику, что готов жениться на его дочери, и, когда Фосвинкель прижал его к груди как своего зятя, он счел себя женихом Альбертины, хотя, возможно, следовало бы принять во внимание, что Альбертине не было сказано ни словечка об этой сделке, о которой она даже не догадывалась.
На следующее утро после странного ночного приключения у ратуши и в питейном заведении на Александерплац бледный и изменившийся в лице Тусман чуть свет ворвался в спальню коммерции советника. Тот очень испугался, потому что Тусман никогда еще не являлся к нему так рано, да, кроме того, вид у него был такой, словно стряслось большое несчастье.
- Правитель! - (так сокращенно называл коммерции советник правителя канцелярии) - Правитель! Откуда ты? На тебе лица нет! Что случилось?
Но Тусман не отвечал на вопросы, повалился без сил в кресло и лишь несколько минут спустя, отдышавшись, сказал жалобным голосом:
- Коммерции советник, вот как ты меня сейчас видишь, в этой самой одежде и с "Политичным обхождением" в кармане явился я к тебе со Шпандауэрштрассе, по которой всю ночь ровно с двенадцати бегал взад и вперед! Домой к себе я не попал, на постель даже не прилег, глаз так и не сомкнул!
И Тусман рассказал коммерции советнику все, что произошло прошлой ночью, начиная со своей первой встречи с фантастическим золотых дел мастером и кончая той минутой, когда под влиянием жути, которую нагнали на него выходки чернокнижника, он выскочил из питейного заведения.
- Правитель! - воскликнул коммерции советник,- ты выпил на ночь глядя крепкого вина, с непривычки захмелел, и тебя посетили сонные мечтанья.
- Что ты, что ты, коммерции советник,- возразил Тусман.- По-твоему, я спал и видел сны? Ты думаешь, я не знаю, что значит спать и что значит видеть сны? Да я тебе сейчас по нудовской "Теории сна" объясню, что называется сном, и докажу, что можно спать и не видеть снов, ведь именно поэтому принц Гамлет и говорит: "Уснуть и видеть сны, быть может?" А как обстоит дело со снами, ты знал бы не хуже меня, если бы прочитал "Somnium Scipionis" и знаменитое сочинение о снах Артемидора и сонник, изданный во Франкфурте. Но ты ничего не читаешь, вот поэтому самым постыдным образом бьешь мимо цели.
- Ну, ну, правитель, успокойся,- прервал его коммерции советник,- так и быть, поверю, что ты позволил себя уговорить, выпил лишнее и попал в компанию злонамеренных фокусников, которые одурачили тебя своими проделками, видя, что ты захмелел. Но скажи мне, правитель, когда ты наконец благополучно выбрался из трактира, почему не пошел ты сразу домой, чего ради шатался по улице?
- Ох, коммерции советник, дорогой коммерции советник, верный мой школьный товарищ по Серому монастырю! - жалобно причитал Тусман.- Не оскорбляй меня обидными предположениями, лучше спокойно выслушай,- ведь тут-то и началась эта нелепая и злосчастная чертовщина. Не успел я подойти к ратуше, как вдруг все окна загорелись ослепительно ярким светом от множества зажженных свечей и раздались веселые звуки военного оркестра, игравшего бальную музыку. Сам не знаю, как случилось, что я при своем небольшом росте, став на цыпочки, все же дотянулся до окна и заглянул в него. И что же я увидел! Боже праведный! Создатель небесный! Кого я увидел! Твою дочь, да, де-(*237)вицу Альбертину Фосвинкель, в нарядном свадебном уборе, неприлично быстро кружившуюся в вальсе с каким-то незнакомым мне молодым человеком. Я постучал в окно и крикнул: "Сударыня, мадемуазель Альбертина Фосвинкель, что вы тут делаете, как вы сюда попали поздней ночью?" Но тут какой-то негодяй, шедший по Кенигштрассе, поравнявшись со мной, оторвал мне обе ноги, схватил их под мышку и с громким хохотом пустился наутек. Я, бедный правитель канцелярии, шлепнулся на мостовую прямо в грязь и поднял крик: "Караул! Ночной сторож, достохвальная полиция, уважаемый патруль! Караул, караул, помогите, держите вора, держите вора, он украл у меня обе ноги!" Но тут в ратуше вдруг погасли огни, затихла музыка, и мой голос, никем не услышанный, замер в воздухе. Я был в полном отчаяний, и что же,- возвращается тот человек, вихрем проносится мимо меня и швыряет мне обе мои ноги прямо в физиономию. После такого сильного потрясения я кое-как поднялся с земли и поспешил на Шпандауэрштрассе. Добежав до дому, я вынул ключ от парадного и вдруг вижу, что перед дверью стою я, да, я сам, собственной своей персоной, стою и в безумном ужасе смотрю на себя не чужими, а на моей физиономии находящимися, лично моими черными глазами. В ужасе отпрянул я назад и налетел на человека, который крепко обхватил меня обеими руками. По алебарде, которую он держал в руке, я признал в нем будочника. Сразу успокоившись, я попросил его: "Будочник, голубчик, дорогой мой, будьте так любезны, отгоните от дверей этого мошенника правителя канцелярии Тусмана, дабы честный правитель канцелярии Тусман, каковым являюсь я, мог попасть к себе домой".- "Да в своем ли вы уме, Тусман?"- глухим, загробным голосом прохрипел будочник; тут только я увидел, что это вовсе не будочник, а сам грозный золотых дел мастер схватил меня в свои объятия. На меня напал безумный страх, на лбу выступил холодный пот, и я пролепетал: "Уважаемый господин профессор, не посетуйте на меня, что в темноте я принял вас за будочника. О господи! Называйте меня как хотите, называйте меня самым обидным образом, скажем, мосье Тусман или даже "любезнейший", третируйте меня свысока, если угодно, говорите мне "ты" - все, все я стерплю, только избавьте меня от этого ужасного наваждения, ведь это же в вашей власти".- "Тусман,- сказал мерзкий чернокнижник своим глухим, загробным голосом,- вы будете оставлены в покое, если только тут же на месте поклянетесь выбросить из головы мысль о браке с Альбертиной Фосвинкелы". Представляешь себе, коммерции советник, что я почувствовал при этом возмутительном предложении? "Милейший господин профессор,- взмолился я,- вы разбили мое сердце, оно истекает кровью. Вальс безнравственный, непристойный танец, а сейчас я видел, как девица Альбертина Фосвинкель, и притом в подвенечном наряде, вальсировала с молодым человеком, да еще так, что у меня в глазах помутилось. И все же я не могу от нее отказаться, нет, не могу!" Не успел я произнести эти слова, как проклятый золотых дел мастер так меня толкнул, что я волчком завертелся на месте и, словно подхваченный непреодолимой силой, принялся вальсировать взад и вперед по Шпандауэрштрассе, обнимая вместо дамы противную метлу, о которую исцарапал себе все лицо, а тем временем чьи-то невидимые руки насажали мне синяков на спину; вокруг кишмя кишело правителями канцелярии Тусманами, и все они танцевали с метлами. Наконец, обессилев, в полном изнеможении я повалился на мостовую. Когда я пришел в себя, уже рассветало. Я открываю глаза, и что же? Сейчас ты обомлеешь, ты упадешь в обморок, мой верный школьный товарищ! - я сижу верхом на лошади впереди великого курфюрста, прижавшись головой к его медной груди. На мое счастье, часовой, должно быть, заснул, и мне удалось с опасностью для жизни слезть и незаметно улизнуть. Я бросился на Шпандауэрштрассе, но тут на меня снова напал нелепый страх, под влиянием которого я в конце концов и прибежал к тебе.
- Слушай, правитель, неужто ты хочешь, чтоб я поверил той нелепице, той чепухе, что ты городишь? - сказал коммерции советник.- Ну слыханное ли дело, чтобы в нашем просвещенном славном Берлине творилась такая чертовщина?
- Ну, вот, теперь ты сам можешь убедиться, к каким заблуждениям приводит твоя нелюбовь к чтению! - возразил Тусман.- Если бы ты, как я, прочитал "Microchronicon marchicum" Хафтития, ректора обеих школ - Берлинской и Кельнской на Шпрее,- ты бы знал, что случалось и не такое. В конце концов, коммерции советник, я готов поверить, что золотых дел мастер - сам нечестивый сатана и что это он меня дурачит и мучит.
- Не морочь ты меня, пожалуйста, разными суеверными бреднями, правитель,сказал коммерции советник.- Припомни-ка хорошенько, ты, должно быть, напился и с пьяных глаз полез к великому курфюрсту.
Тусмана до слез обидело подозрение, высказанное его школьным товарищем, которого он изо всех сил старался разубедить.
Выражение лица коммерции советника становилось все строже и строже. Наконец, видя, что Тусман не перестает настаивать и уверять, будто все случившееся с ним сущая правда, коммерции советник не выдержал:
- Послушай, правитель, чем я больше думаю над твоим рассказом о золотых дел мастере и о старом еврее, с которыми ты, вопреки своей приверженности к добродетели и умеренной жизни, пировал поздно ночью, чем больше я над этим думаю, тем больше прихожу к убеждению, что тот еврей - просто-напросто мой старый знакомец Манассия, а чернокнижник и золотых дел мастер не кто иной, как золотых дел мастер Леонгард, который время от времени появляется в Берлине. Я, правитель, правда, не прочел столько книг, как ты, но я и без них знаю, что оба - и Манассия, и Леонгард - самые обыкновенные честные люди и никакие не чернокнижники. Мне просто удивительно, правитель, как это ты, будучи осведомлен по части законов, не знаешь, что суеверие строжайше запрещено и что чернокнижнику ни за что не выправить ремесленного свидетельства, на основании которого он мог бы заниматься черной магией. Слушай, правитель, я не хочу думать, что возникающее сейчас у меня сомнение основательно. Да, я не хочу думать, что ты потерял желание взять в супруги мою дочь! Что ты выдумываешь всякую чертовщину и морочишь меня, а все для того, чтобы сказать: "Коммерции советник, придется нам раззнакомиться, потому что, если я женюсь на твоей дочери, черт украдет у меня обе ноги и насажает на спину синяков!" Ежели это так, правитель, то очень нехорошо с твоей стороны прибегать ко лжи и обману.
Тяжелое обвинение коммерции советника окончательно расстроило Тусмана. Он все снова и снова клялся, что пламенно любит Альбертину и не отречется от своей любви, что он, подобно Леандру и Троилу, ради нее го-(*241)тов на смерть и добровольно примет мученическую кончину, подставив спину проклятому дьяволу, насажавшему на нее синяков.
Тусман не окончил еще своих клятв, как раздался сильный стук в дверь и в комнату вошел старый Манассия, о котором только что упоминал коммерции советник.
При виде старика Тусман громко вскрикнул:
- О господи, да ведь это же тот самый старый еврей, что чеканил вчера из редьки червонцы и бросал золотых дел мастеру прямо в физиономию! Ну, теперь того и гляди появится и проклятый чернокнижник!
И он уже хотел прошмыгнуть в дверь, но Фосвинкель удержал его, сказав:
- Постой, постой, сейчас мы все выясним!
Вслед за тем коммерции советник обратился к старому Манассии и повторил все, что говорил о том Тусман и что, по словам Тусмана, приключилось с ним ночью в питейном заведении на Александерплац.
Манассия язвительно усмехнулся, искоса глянув на правителя канцелярии, и сказал:
- Не знаю, что этому господину от меня надобно, он пришел вчера в питейное заведение вместе с золотых дел мастером Леонгардом, как раз когда я подкреплялся стаканчиком вина после трудных дел, коими занимался чуть не до полуночи. Господин выпил лишнего и, едва держась на ногах, вышел, шатаясь, на улицу.
- Вот видишь, видишь, правитель, я так сразу и подумал!- воскликнул коммерции советник.- Проклятое вино всему причиной. Когда ты женишься на моей дочери, пьянствовать придется бросить!
Правитель канцелярии, сраженный незаслуженным упреком, без сил повалился в кресло, закрыл глаза и что-то невнятно пробормотал.
- Вот к чему это ведет: прошатался всю ночь, а теперь раскис и размяк! изрек коммерции советник.
Тусману пришлось смириться; коммерции советник, несмотря на его протесты, повязал ему голову белым платком, усадил в дрожки и отправил на Шпандауэрштрассе.
- Что у вас новенького, Манассия? - обратился он затем к старику.
Манассия, любезно ухмыляясь, сказал, что коммерции советник, верно, и не подозревает, с какой приятной новостью он пожаловал.
На расспросы сгорающего от любопытства коммерции советника он сообщил, что недавно вернулся из Италии его племянник Беньямин Дюммерль, молодой человек красивой наружности, обладатель чуть ли не миллионного состояния, возведенный в Вене за свои огромные заслуги в баронское достоинство; ну так вот этот самый племянник неожиданно без памяти влюбился в Альбертину и предлагает ей руку и сердце.
Молодого барона Дюммерля часто можно видеть в театре, где он важно восседает в ложе первого яруса, а еще чаще - на всевозможных концертах; поэтому всем известно, что он длинный и сухой как палка, что у него смуглый цвет кожи, черные как смоль курчавые волосы и бакенбарды и что на лице и на всем его облике лежит ярко выраженный отпечаток восточного происхождения; что он придерживается экстравагантной последней моды, введенной английскими дэнди, говорит на нескольких языках, но на всех со свойственным его нации акцентом, пиликает на скрипке, барабанит на фортепьянах, кропает стишки, разыгрывает из себя знатока искусства и литературы, не имея ни знаний, ни вкуса, и охотно играл бы роль мецената; старается быть остроумным, не будучи умным, и казаться глубокомысленным, не умея мыслить, что он глуп, развязен, нагл, назойлив, словом, по суровому отзыву людей почтенных, знакомства с которыми Дюммерль ищет, он несносный шалопай.
1 2 3 4 5
Коммерции советник Фосвинкель и правитель канцелярии Тусман были товарищами по школе в Сером монастыре, и связывающая их тесная дружба началась еще со школьной скамьи. Альбертина росла на глазах у Тусмана, и, когда ей исполнилось двенадцать лет, он преподнес ей в день рождения благоуханный букет, составленный с большим вкусом самым знаменитым берлинским садовником, и при этом в первый раз поцеловал ей руку с такой учтивостью и галантностью, каких от него трудно было ожидать. С этого дня у коммерции советника зародилась мысль выдать Альбертину за своего школьного товарища. Он полагал, что устроить этот желанный для него брак будет менее всего хлопотно, да, кроме того, нетребовательный Тусман не станет гнаться за приданым. Господин Фосвинкель был чрезвычайно тяжел на подъем, боялся новых знакомств и при этом, будучи коммерции советником, излишне предавался коммерческим расчетам. Когда Альбертине сравнялось восемнадцать лет, он открыл свой план, который до тех пор держал в тайне, Тусману. Тот сперва до смерти перепугался. Дерзкая мысль сочетаться браком, да еще с такой юной девушкой и притом писаной красавицей, никак не укладывалась у него в голове. Но мало-помалу он к ней привык, и, когда Альбертина по настоянию отца подарила ему кошелек собственной работы, связанный из очень красиво подобранного цветного шелка, да к тому же еще назвала его "милый господин правитель канцелярии", он воспылал любовью к очаровательной девушке. Он по секрету сообщил коммерции советнику, что готов жениться на его дочери, и, когда Фосвинкель прижал его к груди как своего зятя, он счел себя женихом Альбертины, хотя, возможно, следовало бы принять во внимание, что Альбертине не было сказано ни словечка об этой сделке, о которой она даже не догадывалась.
На следующее утро после странного ночного приключения у ратуши и в питейном заведении на Александерплац бледный и изменившийся в лице Тусман чуть свет ворвался в спальню коммерции советника. Тот очень испугался, потому что Тусман никогда еще не являлся к нему так рано, да, кроме того, вид у него был такой, словно стряслось большое несчастье.
- Правитель! - (так сокращенно называл коммерции советник правителя канцелярии) - Правитель! Откуда ты? На тебе лица нет! Что случилось?
Но Тусман не отвечал на вопросы, повалился без сил в кресло и лишь несколько минут спустя, отдышавшись, сказал жалобным голосом:
- Коммерции советник, вот как ты меня сейчас видишь, в этой самой одежде и с "Политичным обхождением" в кармане явился я к тебе со Шпандауэрштрассе, по которой всю ночь ровно с двенадцати бегал взад и вперед! Домой к себе я не попал, на постель даже не прилег, глаз так и не сомкнул!
И Тусман рассказал коммерции советнику все, что произошло прошлой ночью, начиная со своей первой встречи с фантастическим золотых дел мастером и кончая той минутой, когда под влиянием жути, которую нагнали на него выходки чернокнижника, он выскочил из питейного заведения.
- Правитель! - воскликнул коммерции советник,- ты выпил на ночь глядя крепкого вина, с непривычки захмелел, и тебя посетили сонные мечтанья.
- Что ты, что ты, коммерции советник,- возразил Тусман.- По-твоему, я спал и видел сны? Ты думаешь, я не знаю, что значит спать и что значит видеть сны? Да я тебе сейчас по нудовской "Теории сна" объясню, что называется сном, и докажу, что можно спать и не видеть снов, ведь именно поэтому принц Гамлет и говорит: "Уснуть и видеть сны, быть может?" А как обстоит дело со снами, ты знал бы не хуже меня, если бы прочитал "Somnium Scipionis" и знаменитое сочинение о снах Артемидора и сонник, изданный во Франкфурте. Но ты ничего не читаешь, вот поэтому самым постыдным образом бьешь мимо цели.
- Ну, ну, правитель, успокойся,- прервал его коммерции советник,- так и быть, поверю, что ты позволил себя уговорить, выпил лишнее и попал в компанию злонамеренных фокусников, которые одурачили тебя своими проделками, видя, что ты захмелел. Но скажи мне, правитель, когда ты наконец благополучно выбрался из трактира, почему не пошел ты сразу домой, чего ради шатался по улице?
- Ох, коммерции советник, дорогой коммерции советник, верный мой школьный товарищ по Серому монастырю! - жалобно причитал Тусман.- Не оскорбляй меня обидными предположениями, лучше спокойно выслушай,- ведь тут-то и началась эта нелепая и злосчастная чертовщина. Не успел я подойти к ратуше, как вдруг все окна загорелись ослепительно ярким светом от множества зажженных свечей и раздались веселые звуки военного оркестра, игравшего бальную музыку. Сам не знаю, как случилось, что я при своем небольшом росте, став на цыпочки, все же дотянулся до окна и заглянул в него. И что же я увидел! Боже праведный! Создатель небесный! Кого я увидел! Твою дочь, да, де-(*237)вицу Альбертину Фосвинкель, в нарядном свадебном уборе, неприлично быстро кружившуюся в вальсе с каким-то незнакомым мне молодым человеком. Я постучал в окно и крикнул: "Сударыня, мадемуазель Альбертина Фосвинкель, что вы тут делаете, как вы сюда попали поздней ночью?" Но тут какой-то негодяй, шедший по Кенигштрассе, поравнявшись со мной, оторвал мне обе ноги, схватил их под мышку и с громким хохотом пустился наутек. Я, бедный правитель канцелярии, шлепнулся на мостовую прямо в грязь и поднял крик: "Караул! Ночной сторож, достохвальная полиция, уважаемый патруль! Караул, караул, помогите, держите вора, держите вора, он украл у меня обе ноги!" Но тут в ратуше вдруг погасли огни, затихла музыка, и мой голос, никем не услышанный, замер в воздухе. Я был в полном отчаяний, и что же,- возвращается тот человек, вихрем проносится мимо меня и швыряет мне обе мои ноги прямо в физиономию. После такого сильного потрясения я кое-как поднялся с земли и поспешил на Шпандауэрштрассе. Добежав до дому, я вынул ключ от парадного и вдруг вижу, что перед дверью стою я, да, я сам, собственной своей персоной, стою и в безумном ужасе смотрю на себя не чужими, а на моей физиономии находящимися, лично моими черными глазами. В ужасе отпрянул я назад и налетел на человека, который крепко обхватил меня обеими руками. По алебарде, которую он держал в руке, я признал в нем будочника. Сразу успокоившись, я попросил его: "Будочник, голубчик, дорогой мой, будьте так любезны, отгоните от дверей этого мошенника правителя канцелярии Тусмана, дабы честный правитель канцелярии Тусман, каковым являюсь я, мог попасть к себе домой".- "Да в своем ли вы уме, Тусман?"- глухим, загробным голосом прохрипел будочник; тут только я увидел, что это вовсе не будочник, а сам грозный золотых дел мастер схватил меня в свои объятия. На меня напал безумный страх, на лбу выступил холодный пот, и я пролепетал: "Уважаемый господин профессор, не посетуйте на меня, что в темноте я принял вас за будочника. О господи! Называйте меня как хотите, называйте меня самым обидным образом, скажем, мосье Тусман или даже "любезнейший", третируйте меня свысока, если угодно, говорите мне "ты" - все, все я стерплю, только избавьте меня от этого ужасного наваждения, ведь это же в вашей власти".- "Тусман,- сказал мерзкий чернокнижник своим глухим, загробным голосом,- вы будете оставлены в покое, если только тут же на месте поклянетесь выбросить из головы мысль о браке с Альбертиной Фосвинкелы". Представляешь себе, коммерции советник, что я почувствовал при этом возмутительном предложении? "Милейший господин профессор,- взмолился я,- вы разбили мое сердце, оно истекает кровью. Вальс безнравственный, непристойный танец, а сейчас я видел, как девица Альбертина Фосвинкель, и притом в подвенечном наряде, вальсировала с молодым человеком, да еще так, что у меня в глазах помутилось. И все же я не могу от нее отказаться, нет, не могу!" Не успел я произнести эти слова, как проклятый золотых дел мастер так меня толкнул, что я волчком завертелся на месте и, словно подхваченный непреодолимой силой, принялся вальсировать взад и вперед по Шпандауэрштрассе, обнимая вместо дамы противную метлу, о которую исцарапал себе все лицо, а тем временем чьи-то невидимые руки насажали мне синяков на спину; вокруг кишмя кишело правителями канцелярии Тусманами, и все они танцевали с метлами. Наконец, обессилев, в полном изнеможении я повалился на мостовую. Когда я пришел в себя, уже рассветало. Я открываю глаза, и что же? Сейчас ты обомлеешь, ты упадешь в обморок, мой верный школьный товарищ! - я сижу верхом на лошади впереди великого курфюрста, прижавшись головой к его медной груди. На мое счастье, часовой, должно быть, заснул, и мне удалось с опасностью для жизни слезть и незаметно улизнуть. Я бросился на Шпандауэрштрассе, но тут на меня снова напал нелепый страх, под влиянием которого я в конце концов и прибежал к тебе.
- Слушай, правитель, неужто ты хочешь, чтоб я поверил той нелепице, той чепухе, что ты городишь? - сказал коммерции советник.- Ну слыханное ли дело, чтобы в нашем просвещенном славном Берлине творилась такая чертовщина?
- Ну, вот, теперь ты сам можешь убедиться, к каким заблуждениям приводит твоя нелюбовь к чтению! - возразил Тусман.- Если бы ты, как я, прочитал "Microchronicon marchicum" Хафтития, ректора обеих школ - Берлинской и Кельнской на Шпрее,- ты бы знал, что случалось и не такое. В конце концов, коммерции советник, я готов поверить, что золотых дел мастер - сам нечестивый сатана и что это он меня дурачит и мучит.
- Не морочь ты меня, пожалуйста, разными суеверными бреднями, правитель,сказал коммерции советник.- Припомни-ка хорошенько, ты, должно быть, напился и с пьяных глаз полез к великому курфюрсту.
Тусмана до слез обидело подозрение, высказанное его школьным товарищем, которого он изо всех сил старался разубедить.
Выражение лица коммерции советника становилось все строже и строже. Наконец, видя, что Тусман не перестает настаивать и уверять, будто все случившееся с ним сущая правда, коммерции советник не выдержал:
- Послушай, правитель, чем я больше думаю над твоим рассказом о золотых дел мастере и о старом еврее, с которыми ты, вопреки своей приверженности к добродетели и умеренной жизни, пировал поздно ночью, чем больше я над этим думаю, тем больше прихожу к убеждению, что тот еврей - просто-напросто мой старый знакомец Манассия, а чернокнижник и золотых дел мастер не кто иной, как золотых дел мастер Леонгард, который время от времени появляется в Берлине. Я, правитель, правда, не прочел столько книг, как ты, но я и без них знаю, что оба - и Манассия, и Леонгард - самые обыкновенные честные люди и никакие не чернокнижники. Мне просто удивительно, правитель, как это ты, будучи осведомлен по части законов, не знаешь, что суеверие строжайше запрещено и что чернокнижнику ни за что не выправить ремесленного свидетельства, на основании которого он мог бы заниматься черной магией. Слушай, правитель, я не хочу думать, что возникающее сейчас у меня сомнение основательно. Да, я не хочу думать, что ты потерял желание взять в супруги мою дочь! Что ты выдумываешь всякую чертовщину и морочишь меня, а все для того, чтобы сказать: "Коммерции советник, придется нам раззнакомиться, потому что, если я женюсь на твоей дочери, черт украдет у меня обе ноги и насажает на спину синяков!" Ежели это так, правитель, то очень нехорошо с твоей стороны прибегать ко лжи и обману.
Тяжелое обвинение коммерции советника окончательно расстроило Тусмана. Он все снова и снова клялся, что пламенно любит Альбертину и не отречется от своей любви, что он, подобно Леандру и Троилу, ради нее го-(*241)тов на смерть и добровольно примет мученическую кончину, подставив спину проклятому дьяволу, насажавшему на нее синяков.
Тусман не окончил еще своих клятв, как раздался сильный стук в дверь и в комнату вошел старый Манассия, о котором только что упоминал коммерции советник.
При виде старика Тусман громко вскрикнул:
- О господи, да ведь это же тот самый старый еврей, что чеканил вчера из редьки червонцы и бросал золотых дел мастеру прямо в физиономию! Ну, теперь того и гляди появится и проклятый чернокнижник!
И он уже хотел прошмыгнуть в дверь, но Фосвинкель удержал его, сказав:
- Постой, постой, сейчас мы все выясним!
Вслед за тем коммерции советник обратился к старому Манассии и повторил все, что говорил о том Тусман и что, по словам Тусмана, приключилось с ним ночью в питейном заведении на Александерплац.
Манассия язвительно усмехнулся, искоса глянув на правителя канцелярии, и сказал:
- Не знаю, что этому господину от меня надобно, он пришел вчера в питейное заведение вместе с золотых дел мастером Леонгардом, как раз когда я подкреплялся стаканчиком вина после трудных дел, коими занимался чуть не до полуночи. Господин выпил лишнего и, едва держась на ногах, вышел, шатаясь, на улицу.
- Вот видишь, видишь, правитель, я так сразу и подумал!- воскликнул коммерции советник.- Проклятое вино всему причиной. Когда ты женишься на моей дочери, пьянствовать придется бросить!
Правитель канцелярии, сраженный незаслуженным упреком, без сил повалился в кресло, закрыл глаза и что-то невнятно пробормотал.
- Вот к чему это ведет: прошатался всю ночь, а теперь раскис и размяк! изрек коммерции советник.
Тусману пришлось смириться; коммерции советник, несмотря на его протесты, повязал ему голову белым платком, усадил в дрожки и отправил на Шпандауэрштрассе.
- Что у вас новенького, Манассия? - обратился он затем к старику.
Манассия, любезно ухмыляясь, сказал, что коммерции советник, верно, и не подозревает, с какой приятной новостью он пожаловал.
На расспросы сгорающего от любопытства коммерции советника он сообщил, что недавно вернулся из Италии его племянник Беньямин Дюммерль, молодой человек красивой наружности, обладатель чуть ли не миллионного состояния, возведенный в Вене за свои огромные заслуги в баронское достоинство; ну так вот этот самый племянник неожиданно без памяти влюбился в Альбертину и предлагает ей руку и сердце.
Молодого барона Дюммерля часто можно видеть в театре, где он важно восседает в ложе первого яруса, а еще чаще - на всевозможных концертах; поэтому всем известно, что он длинный и сухой как палка, что у него смуглый цвет кожи, черные как смоль курчавые волосы и бакенбарды и что на лице и на всем его облике лежит ярко выраженный отпечаток восточного происхождения; что он придерживается экстравагантной последней моды, введенной английскими дэнди, говорит на нескольких языках, но на всех со свойственным его нации акцентом, пиликает на скрипке, барабанит на фортепьянах, кропает стишки, разыгрывает из себя знатока искусства и литературы, не имея ни знаний, ни вкуса, и охотно играл бы роль мецената; старается быть остроумным, не будучи умным, и казаться глубокомысленным, не умея мыслить, что он глуп, развязен, нагл, назойлив, словом, по суровому отзыву людей почтенных, знакомства с которыми Дюммерль ищет, он несносный шалопай.
1 2 3 4 5