Израиль Моисеевич Меттер
Дамка

Израиль Моисеевич Меттер
Дамка

Никто не знал ее настоящего имени, да и, по правде сказать, вряд ли оно у нее когда-нибудь было.
Женщины, увидев ее впервые, восклицали: – Какая прелестная собачка! Поди сюда, песик. Как тебя зовут?
Мужчины говорили короче:
– Ну и псина!.. С ума сойти…
И собаке тут же давали имя, а через двадцать четыре дня, когда состав отдыхающих сменялся, оно забывалось. Случалось, что в разных корпусах ее называли по-разному. Однако чаще всего ее почему-то крестили Дамкой или Милкой.
Она отзывалась на все клички, ей нравилось, когда к ней обращались, и возможно даже, у нее в ответ тоже возникали какие-то слова, но никто из окружающих, к сожалению, их не понимал.
Трудно описать, какой она была породы. Люди, ничего не смыслящие в собаках, простодушно полагали ее дворнягой. У них недоставало терпения внимательно всмотреться в нее. В том-то и дело, что Дамка вовсе не была беспородной, но только этих пород намешано в ней было множество.
Одно ухо бдительно стояло у нее, как у овчарки, а другое, переломившись, висело, как у гончака. Если же случалась насущная необходимость, то Дамка ставила торчком или укладывала плашмя оба уха – совершенно очевидно, что ее нисколько не беспокоили вопросы фасона или моды.
Что касается хвоста, то она владела им виртуозно: сию минуту вы ясно видели, что хвост этот был завернут бубликом, как у заправской лайки, а через мгновение мимо вас мчалась та же Дамка с хвостом, вытянутым упруго, как у борзой. А ноги у нее, к сожалению, были коротковаты – тут ее родословная, запутавшись, очевидно, в немыслимой помеси, сработала впопыхах, как попало, лишь бы закончить эту невиданную доселе личность.
Работы у Дамки было по горло. Она сама установила для себя круг своих обязанностей по Дому отдыха.
Дважды в месяц она выходила на станцию встречать отдыхающих.
Она садилась метрах в двадцати от железнодорожного полотна и ждала. На станции стояла тележка, в которую был впряжен пожилой сонный мерин. Кладовщик Коротков выезжал к поезду помочь отдыхающим управиться с чемоданами.
Когда тележка оказывалась груженной багажом и мерин, продолжая дремать, разворачивался к дому, Дамка скромно подбегала к приезжим. Она учтиво обнюхивала каждого, принимая его этим самым в свое хозяйство.
– А это наш Кабыздох, – говорил Коротков, указывая прутом на собаку.
Имеется такое научное мнение, что пес портится, если в течение его жизни ему приходится несколько раз переходить из рук в руки, меняя хозяина.
Жизнь Дамки сложилась так причудливо и беспечно, что она не удосужилась завести себе постоянного хозяина, и, может быть, поэтому ее сердце вмещало в себе любовь к людям вообще, а не к кому-нибудь персонально. Она даже терпеливо сносила мелкие несправедливости, выпадающие на ее долю, отлично понимая, что человек может быть чем-то раздражен, озабочен и ему в данный момент не до нее. Надо было только тактично перетерпеть грубость, не навязываться, и люди опоминались. Заметила Дамка, что лучше всего иметь дело с человеком, когда он один, а не когда их много.
Каким путем ей удавалось с ходу распознавать людей, живущих именно в ее Доме отдыха? Возможно, когда-нибудь наука возьмется ответить и на этот вопрос.
Рабочий день Дамки начинался с самого раннего утра. Чуть свет она появлялась неизвестно откуда – никто не знал, где она спит, – и торопливо, озабоченно обегала свою территорию, проверяя, все ли в порядке. Если во время этой контрольной пробежки появлялся на крыльце человек, которому не спалось на новом месте, Дамка деликатно приближалась к нему, гостеприимно помахивая хвостом. Она делала это не для себя, а для него, чтобы показать ему, что он не одинок в этот ранний час.
Человек радовался собаке, присаживался подле нее на корточки и произносил какую-нибудь чепуху, вроде: – Ну, здравствуй. Барбос. Как живешь, миляга? Потом принимался слишком сильно чесать ей бок, чего, в общем, Дамка терпеть не могла – в этом месте у нее уже была натерта мозоль, – но Дамка заметила, что людям нравится делать это, и стойко переносила неприятное ощущение.
Самое хлопотливое, трудное время начиналось для нее после завтрака.
Часть отдыхающих следовало проводить к Щучьему озеру. Здесь кто-нибудь непременно бросал палку далеко в воду и требовал: – Принеси.
Или даже говорил слово, которого она толком не понимала: – Апорт!
Дамка кидалась в озеро, молотила передними лапами по воде и раз двадцать кряду приносила отдыхающим различные предметы, вероятно весьма необходимые им, потому что иначе чего ради они стали бы прибегать к Дамкиной помощи.
Люди укладывались на песок загорать, а ей некогда было разлеживаться, она спешила домой. Здесь ее уже ждали.
Новичок стоял у калитки, а кладовщик Коротков объяснял ему:
– Пойдете прямо, потом у водокачки возьмете правее, обогнете голубую дачу, подымитесь на взгорок, завернете на левую руку… Да нет, заплутаетесь, вам не запомнить. Погодите, вот Кабыздох вас проводит.
– Но откуда же он знает, что мне надо на почту? – спрашивал отдыхающий.
– Он все знает. Такая паршивая собака, от нее ни черта не скроешь. Вы только станьте на ту тропинку и возьмите в руки письмо, она, зараза, сразу поймет, что вам на почту.
История обостренных отношений Короткова с Дамкой была несложной.
Подле кухни стояла ее миска, в которую повар два раза в день выливал остатки еды. Против этого нормированного расхода продуктов Коротков не возражал. Но помимо того всякий отдыхающий считал своим долгом трижды в день, выходя из столовой, прихватить что-нибудь для собаки. Больше всего перепадало ей от худосочных людей. Толстяки съедали свой рацион без остатка, а худощавые тащили все: кашу, яичницу, рыбу, колбасу, масло. Сердце буквально сжималось у Короткова, когда он наблюдал эту картину, – уходили харчи, годные для кормления его поросенка.
Дамка была сыта и без этого добавка, но вежливо ела из рук, не желая обижать гостеприимных хозяев.
По вечерам она приглашала на пир соседских собак со всего поселка, и это окончательно выводило Короткова из себя. Он даже ходил к директору Дома отдыха с предложением купить капканы и расставить их вокруг территории, но директор отказал, ссылаясь на перерасход по безлюдному фонду.
И тогда Коротков решил избавиться от Дамки каким-нибудь вполне человечным способом.
Выбрав ненастный день в конце осени, он взял с собой повара и велел ему прихватить Дамку; все трое поехали на электричке в город за восемьдесят километров.
В городе Дамка чувствовала себя неуютно, она жалась к ногам повара, напоминая ему всячески, что она тут и что им обоим лучше поскорее убираться из этого ада домой.
Коротков не стал делиться своими черными планами с поваром. Выйдя на привокзальную площадь, кладовщик сказал:
– Ты, Алексей Иваныч, иди в курортторг, а мне надо на базу. Я обернусь быстренько и забегу за тобой. Кабыздох пойдет со мной.
Повар ушел, и, чтобы Дамка не побежала за ним, Коротков придержал ее за шею. Дамка дрожала от трамвайных звонков и городского скрежета.
Как только повар окончательно скрылся из вида, Коротков двинулся в противоположную сторону, поманив за собой собаку. Она покорно засеменила рядом с ним.
На шумном перекрестке кладовщик внезапно рванулся в сторону и повис на подножке проходящего трамвая. Дамка на мгновение замерла, увидев Короткова исчезающим в вагоне, затем ринулась за трамваем прямо по мостовой.
В первую секунду она легко догнала вагон, набиравший скорость на повороте, и побежала вровень с площадкой, весело-беспокойно задрав голову и стараясь превратить все это в игру, в шутку.
Короткову даже чуть было не стало жаль собаку, но тут он с яростью вспомнил, какое количество пищи уплывает из-за нее на сторону, и взял себя в руки. Кто-то из пассажиров трамвая громко сказал: – Товарищи, никто из вас не потерял собачки?.. Вон бежит за вагоном…
Школьник, стоявший с краю площадки, указал на Короткова:
– Этого дядьки собака. Избавиться хочет.
Пассажиры неодобрительно взглянули на кладовщика.
Он прикрикнул на школьника:
– Ну-ну, ты не очень! Небось полный ранец двоек везешь?.. Почем знаешь, что моя собака?
В это время трамвай уже обогнул шумный бульвар – здесь мчались сейчас все виды городского транспорта. Дамка оказалась между отчаянно сигналящим грузовиком и мягко подпрыгивающим троллейбусом. Пассажиры даже зажмурились от испуга и жалости. А школьник сказал, глядя на Короткова:
– Хорошо, что вы не хозяин собаки, если не врете. А то бы я вам показал, как мучить животных!..
И соскочил на ходу.
На душе у Короткова было скверно, его как будто даже мутило от того, что он сделал, и, выйдя из вагона, он тотчас выпил две кружки холодного пива. Полегчало.
В курортторге он встретился с поваром. Они быстро закончили дела, и только тогда повар вдруг хватился собаки: – А где же Дамка?
Блудливым голосом кладовщик рассказал, как Дамка будто бы снюхалась с каким-то кобелем на улице и исчезла. Сколько он ее ни звал, она не откликалась.
– А вообще, такого дерьма не жалко. Сука, она и есть сука. Пошли, Алексей Иваныч, до поезда примем грамм по полтораста.
– Я пить с вами не желаю, – сказал повар. – Ты что, очумевши? – спросил кладовщик. – Это почему же, интересно, не желаешь со мной выпить?
– Поскольку вы паразит, – сказал повар. И выпили они в одном буфете, но раздельно. И в поезде не разговаривали, ехали в разных вагонах.
Жизнь в Доме отдыха катилась своим чередом, и только старожилы иногда вспоминали Дамку: вот, дескать, был такой пес, разумный и вежливый, решительно все понимал, оправдывая свое высокое звание – друг человека.
Так прошло с полгода.
И вот однажды, первого числа, часов в десять утра, как раз после завтрака, группа отдыхающих новичков вышла из ворот, направляясь к озеру на лыжах. Никто не знал дороги, спросили у проходящего мимо кладовщика, как ближе всего пройти к Щучьему. Кладовщик начал объяснять:
– Подымитесь на эту горку, обогнете пожарку, свернете на правую руку…
Он вдруг замер, устремив глаза в одну точку.
На ближайшем пригорке стояла Дамка, изготовившись вести людей к озеру.
– Дамка! – сказал кладовщик, забыв на секунду, что ее зовут Кабыздохом.
Собака подбежала к нему, повизгивая от радости, что вот наконец он нашелся – хотя это стоило ей ужасных трудов и мученья, но она отыскала его, и теперь никуда от себя не отпустит.
Потом она обнюхала деловито всех новичков, помотала своим грязным, обтрепанным хвостом и приступила к исполнению служебных обязанностей – повела их к Щучьему озеру.



1