Долго ещё стоял Грушин, надеясь подойти к матросам. Потом он понял, что напрасно теряет время. Он решил вернуться в казармы. Нужно было воодушевить солдат и возглавить восстание.
Но Грушин опоздал. Подойти к казарме уже было невозможно. Она была оцеплена английской морской пехотой и белогвардейцами. Тут и там виднелись пулеметы и бомбомёты, направленные на казарму.
Грушин подошёл к одному из расчётов.
- Товарищи, в кого вы хотите стрелять? В своих же солдат! Одумайтесь, солдаты!
Ближний солдат хмуро посмотрел на Грушина и, не ответив, отвернулся. К расчёту приближался офицер.
По Троицкому проспекту к углу Пермской улицы подкатил автомобиль. Дверца открылась, и из машины, осматриваясь по сторонам, вылез генерал Марушевский. Его окружили офицеры. Видя, что никакая опасность ему не угрожает, генерал начал отдавать приказания.
10
Командир полка не был труслив, и когда ему доложили о том, что солдаты волнуются, он сам направился в казармы. Он снял кобуру, но револьвер вытащил и предусмотрительно сунул в карман.
В сопровождении офицеров полковник решительно поднялся по лестнице и вошёл во вторую роту. Он хорошо знал обстановку, настроение солдат и потому понимал, что ни приказания, ни угрозы сейчас не помогут. Он хотел завести с солдатами простецкий разговор, повлиять на них хорошими словами и обещаниями.
Но хитрость в первый же момент не удалась.
- На фронт не поедем! - прямо кричали солдаты.
- Пусть англичане и американцы убираются из Архангельска!
- Хватит, повоевали!
Шевцов зашёл в соседнюю роту, но и там услыхал такие же ответы. Солдаты наотрез отказались возвратить винтовки и требовали отмены приказа об отправке на фронт.
Полковник всё же надеялся уговорить солдат. Но вскоре по ротам разнеслась весть, что казармы окружены англичанами. Шевцов понимал: это подольёт масла в огонь. Его возмущало ещё и то, что ротные и взводные офицеры боялись идти к солдатам и трусливо прятались в отдельных помещениях.
Когда Шевцов вторично зашёл в казармы, солдаты просто не стали с ним разговаривать. Они уже находились у окон, готовые открыть огонь.
В ответ на свои слова он только слышал:
- Уберите англичан! Долой палачей!
Убедившись, что он бессилен изменить положение, полковник ушёл.
Лопатин то сидел на своей койке, то бродил по казарме, перепуганный всем, что происходило вокруг.
- Нужно арестовать офицеров! - предложил Лосев. - Тогда они побоятся стрелять по казарме.
Тут же была собрана команда для ареста офицеров. Но только команда во главе с Лосевым направилась было из помещения, как на улице грянул выстрел бомбомёта. За ним последовал второй. Переливчато, длинными очередями затрещали пулемёты. Из оконных рам со звоном посыпались стёкла.
Лосев подскочил к окну и щёлкнул затвором. Первый ответный выстрел прогремел в каменных стенах казармы оглушительно. Лопатин вскочил с койки и в страхе побежал к двери.
Солдаты заняли все подоконники и открыли частый огонь. Но патронов было мало, и скоро из окон и с чердака казармы стали лишь изредка раздаваться одиночные выстрелы.
Между тем бомбомёты и пулемёты остервенело били по казарме. Пули врезались в штукатурку и осыпали её. Пороховой дым смешивался с известковой пылью и туманил воздух.
Вдруг послышался душераздирающий крик. Никто из солдат не мог понять, что произошло. Они не знали, что прапорщик Лебяжий с несколькими другими офицерами подослали в казарму предателей, чтобы наводить среди восставших панику.
Лосев увидел в окно, как с крыльца казармы сбегают солдаты и накапливаются на плацу. Он осмотрелся: в казарме людей оставалось всё меньше и меньше. Стрелять было нечем - патроны кончились.
Он присел на койку и опустил голову. Его окружили оставшиеся товарищи.
- Нужно выходить, - сказал кто-то глухо. - Один в поле не воин. Хуже, если нас нескольких здесь возьмут. А всех вместе не пересудишь.
- Да, - с горечью согласился Лосев и поднялся. - Придётся выходить.
Они медленно спустились по лестнице, вышли на крыльцо и потом на плац.
11
Лопатин был уже на плацу. Винтовку он оставил где-то на лестнице. Он не помнил, как оказался в строю своего взвода. Только злые глаза прапорщика Лебяжьего, метавшегося с пистолетом перед строем, заставили Лопатина очнуться. Он смотрел на длинное и высокое здание казармы с перебитыми стёклами, и ему казалось, что он в самом деле очнулся после тяжёлого сна.
В морозном воздухе повисли, медленно расползаясь и тая, зловеще-сизые клочья дыма.
Полк вытянулся длинными и неровными шеренгами. На середине плаца толпились офицеры. В углу сверкали штыки англичан. Сюда же были стянуты пулемётные расчёты.
К шеренгам подошёл незнакомый полковник. Последовала, команда "смирно". Её повторили ротные командиры.
- Командующий возмущён беспорядками и требует выдать зачинщиков бунта. Полковник замолчал. Он выжидал. Шеренги стояли в гнетущей тишине.
- Иначе, - полковник резко разделял слова, - каждый... десятый... будет... расстрелян!
Строй по-прежнему хранил молчание. Лопатин видел, как перед шеренгой появился ротный.
- Кто подстрекал, а?! - кричал он, перебегая с одного места на другое и выискивая среди солдат тех, кто назовёт первые фамилии. Но солдаты молчали, потупив взоры.
Полковник повторил своё требование. Солдаты молчали.
Лопатин знал нескольких самых беспокойных солдат из своей роты. "Что с ними сделают? Расстреляют? А чем они виноваты? - мучительно думал он. - Нет, не возьму на себя такой грех. Пусть говорят другие".
В это время полковник отошёл на середину плаца и через несколько минут вернулся. Он подозвал ротных командиров.
По команде первая полурота на правом фланге отделилась от общего строя и направилась на середину плаца.
Снова послышалась команда.
- По порядку номеров... рассчитайсь! Строй пришёл в движение и снова замер. Что они замышляют?
- Р-р-рассчитайсь!
- Первый, - тихо сказал правофланговый, не повернув головы, и по передней шеренге так же тихо пошло: второй... третий... четвёртый...
Счёт приближался к Лопатину. Восемьдесят второй, восемьдесят третий... восемьдесят седьмой...
- Восемьдесят девятый, - почти шёпотом сказал сосед.
- Девяностый, - продолжил Лопатин. И счёт пошёл? дальше - тихий, необычный, не солдатский.
Счёт ещё не дошёл до конца, когда командир полка с середины плаца махнул рукой.
"Скоро ли всё это закончится? - с тоской подумал Лопатин. - Скорей бы в казарму! Нет, не в казарму, а домой, в родную деревню, к отцу, к Аннушке...". Ему опять отчётливо представилась тихая, спокойная жизнь дома. Тёплый летний вечер. Белые облака плывут над деревней. Слышится мычание коров, лениво бредущих с поскотины. Мать выходит встречать свою Пеструху. Аннушка на огороде песню затянула, хочет, чтобы услышал её Ванюшка. Ждёт, когда он подойдёт к изгороди. Солнце остывает, склоняясь к лесной опушке на кладбищенской горе.
Новая команда вывела Лопатина из раздумья.
- Десятый, двадцатый, тридцатый... девяностый, сотый... десять шагов вперёд... марш!
"Он девяностый. Ему выходить. Зачем? Неужели?!"
Он остался стоять на месте, а земля плаца почему-то наклонилась и пошла, пошла куда-то в сторону, вместе с видневшимися вдали постройками, заборами, кустарниками.
- Оглох, скотина? - Лебяжий схватил его за воротник шинели и рванул на себя.
Лопатин не видел и не слышал, как строй заволновался и приглушённый ропот прокатился по шеренге. Но на другой стороне плаца в полной готовности стояли пулемёты.
Спустя несколько минут "десятые" были окружены конвоем. Полковник побежал докладывать командующему: "Зачинщики выданы. Какие будут приказания?".
Марушевский стоял рядом с Айронсайдом. Он чуть повернул голову в сторону полковника и выдавил:
- Рас-стрелять!
Англичанин одобрительно кивнул. Полковник побежал на плац.
Лопатин едва держался на ногах. На какое-то мгновение он потерял сознание. Ноги подкосились, и он упал на колени. Его поддержала чья-то рука. "Держись, братец", - услышал он тихий знакомый голос и увидел рядом лицо Ермолина. Лопатину хотелось броситься вперёд, вырваться из этого страшного круга английских штыков, упасть на землю и со всей силой, крепко вцепиться в неё. Потом он вдруг ощутил в себе свирепую ярость и ненависть к тем, кто хотел лишить его жизни. И он тут же понял, что эта ненависть, которая могла его поднять на борьбу за землю, за счастье, за свободу, пришла к нему слишком поздно.
- Всё кончено, - сказал Ермолин, взяв Лопатина под руку. - Но другие живы, они будут бороться и отомстят за нас!
Их увели за кладбище, на "Мхи1".
12
Всё это произошло на глазах у Андрея Грушина. Он "слышал, как ударил первый бомбомёт, видел, как сопротивлялись восставшие, ведя огонь из окон и с чердака.
Он стоял среди прохожих, укрывшихся во дворе ближнего дома. Если бы он мог хоть чем-нибудь помочь восставшим! Если бы он мог пробраться в казарму и вместе с ними сражаться против озверелых английских и белогвардейских палачей!
Когда всё закончилось и группу солдат повели от казармы к кладбищу, Грушин медленно пошёл в ту же сторону.
Темнело. Плац, где только что свершился дикий суд, плац, утоптанный сотнями солдатских сапог, опустел. С северо-запада пришёл ветер и тоскливо завыл в вершинах оголённых тополей. Огромная белая казарма на фоне сгустившихся туч выглядела одиноко и хмуро. Длинные шеренги чёрных, без единого огонька окон и рваные тёмные раны на белой штукатурке стен придавали казарме вид страдальчески-озлобленный.
За кладбищем хлопнул залп. Потом второй... Последовали одиночные выстрелы.
"Добивают, - подумал Андрей. - Всё кончено". Он опустился на кочку и неожиданно для себя тихо заплакал. Склонив отяжелевшую голову, просидел он так несколько минут. Наконец напряжением воли он заставил себя подняться и вытер глаза.
- Нет, - прошептал он. - Не кончено! Здесь борьба только начинается!
Восстание подавлено. Погибли люди. Но не напрасны жертвы в большой и тяжёлой борьбе. О восстании и о расстреле узнает весь город, узнают на заводах и в белогвардейских частях.
Сегодня будет испробован печатный станок. Завтра к народу пойдут первые листовки с горячим призывом к борьбе.
Андрей подумал, что Сизов, Афонин, Лида и другие товарищи, вероятно, уже давно ждут его.
Полузанесённые снегом кусты под порывом ветра вдруг ожили, заволновались и, казалось, двинулись в далекий поход.
Андрей сделал шаг, второй и почувствовал под ногами сугроб. Тропка, по которой он пришел сюда, скрылась в нахлынувшей темноте. Но он сразу же нашёл узкую, утрамбованную в снегу полоску и пошёл по ней на огоньки, мерцающие на окраине города.
* * *
События в архангелогородских казармах были подобны порыву большого ветра.
Ветер становился всё свежее. Его порывы уже ощущались на фронтовых просторах Пинеги и Северной Двины. Ветер раздувал искры ненависти.
Восстания - одно за другим - вспыхивали в белогвардейских частях: в 8-м Северном полку, в 3-м Северном полку, в дайеровском батальоне, где офицерами были иностранцы. В Архангельске забастовали рабочие, отказавшись грузить снаряды и патроны для белых.
Ветер освежил умы и сердца солдат 5-го Северного полка и дал им мужество. Полк полностью перешёл на сторону Красной Армии.
Закалялась в боях с интервентами, усиливала свои удары по врагу Красная Армия.
Буря была неизбежна.
1 Мудьюг - остро в Двинской губе, на котором в годы гражданской войны интервенты и белогвардейцы устроили концлагерь с изощренными пытками и бесчеловечным содержанием всех заключенных. (ККК)
1 "Мхи" - огромное болото на окраине Архангельска, где во время гражданской войны и интервенции, белые расстреляли тысячи людей. (ККК)



1 2 3