Но наивно было бы думать, что ОВРА не знает об удобствах такого рода «ходких» учреждений и не держит их под пристальным наблюдением. Тем более удачно, что фотоателье «Моменто» находится в руках опытнейших конспираторов, какими являются Сигизмунд Скарбек и не в меньшей степени Анка.
Удачно была снята и квартира, она находилась в таком доме, где швейцар служил в полиции. Он сам доверительно сказал об этом Скарбеку, когда тот пришел снимать квартиру:
– Можете, синьор, быть спокойным. Ни один жулик не посмеет показать носа в наш подъезд.
Ежемесячно Скарбек платил швейцару больше ста лир и мог не сомневаться в том, что справки о нем в полицию тот дает самые хорошие.
Нужно отдать должное Скарбеку, он умел создать себе добрую репутацию. С радостным удивлением и доброй завистью следил Этьен за тем, как быстро Скарбек преуспел в Турине. И все это – без посторонней помощи, без чьей бы то ни было поддержки. Он сам изучил все особенности акклиматизации в Италии иностранных подданных и поселился под надежной «крышей».
Было бы неестественно и даже подозрительно, если бы поляк Скарбек не знался в Турине ни с кем из своих сородичей. Пришлось завести знакомства с тамошними поляками – поиграть вечером в бридж или скат; эту игру любят только в Силезии и Познани. Когда Анка играла удачнее Зигмунда, он вспоминал самые язвительные польские присловья: «Редька сказала: я с медом очень хороша, а мед ответил: я без тебя куда лучше».
Один из польских гостей осмелился заметить, что Скарбек занимается делом ниже своего плеча, он мог бы найти себе дело и прибыльнее. Хозяин ответил ему польской пословицей: «Лучше воробей в кулаке, чем канарейка на крыше», – и напомнил, что многие миллионеры начинали с совсем малого.
Деньги – вокруг них за карточной игрой вертелись все разговоры, все интересы, все планы, надежды и мечты…
Жизнь в Турине была бы еще приятнее и легче, если бы Скарбеков не допекали многочисленные родственники в Германии, Чехословакии и Польше, если бы им так часто не нужно было ездить туда по семейным обстоятельствам.
13
Судя по тому, что в течение восьми месяцев Ингрид четыре раза меняла комнату, она была неуживчивой, капризной квартиранткой. И каждый раз переселялась в совершенно другой район города! Теперь она жила недалеко от ипподрома, в конце длинной виа Новаро.
Ингрид вполне устраивали окраины, было бы удобное трамвайное сообщение с центром города, в частности с консерваторией и с «Ла Скала». Комната в центре Милана в два-три раза дороже, и потому все студенты, как правило, живут на окраинах, даже в пригородах.
Она брала частные уроки и собиралась в следующем году держать экзамен в консерваторию. Там училось немало молодых людей из других стран, всех прельщала итальянская школа пения «бельканто». Удобно и то, что в Италии для поступления в университет или консерваторию требуется минимальное количество всевозможных документов.
Ингрид собрала богатейшую коллекцию граммофонных пластинок – симфоническая музыка, рояль, арии и романсы в исполнении знаменитостей. Больше всего ее интересовали записи арий и романсов для лирико-драматического сопрано. Ей важно было уловить нюансы, особенности исполнения одних и тех же произведений разными певицами. Так, например, ария Чио-Чио-Сан из второго акта у нее была в записи семи певиц.
Потайной радиопередатчик, известный Центру под названием «Травиата», был вмонтирован в патефон устаревшей марки, несколько громоздкий, но весьма добротный, безотказный. Это был патефон известной английской фирмы «Виктор», марка «Голос его хозяина». Фабричная марка изображает пса, сидящего перед рупором граммофона и внимающего своему хозяину. Под аккомпанемент пластинок Ингрид проводит радиосеансы.
Этьена предупредили, что в Германии появились специальные приборы для радиопеленгации, немцы в этой области радиотехники обогнали всех, и русских в том числе. Итальянцы не умели засекать радиопередатчики даже в радиусе трех километров, но где гарантия, что гестапо, при столь нежной дружбе с итальянской контрразведкой, не поделится с ней своими секретными приборами?
Этьен требовал от Ингрид предельной осторожности. Это по его настоянию молодая певица стала такой непоседливой квартиранткой.
Появились косвенные признаки того, что радиосыщики установили круглосуточную слежку на волне, которой пользовалась Ингрид. Тогда «Травиата» применила систему, которой научил ее опытный Макс Клаузен: тот менял длину волны через каждые двести пятьдесят слов передачи. А так как «Травиата» отказалась от волны, на которой работала прежде, контрразведка ее, по-видимому, потеряла.
Второй совет Клаузена также оказался весьма полезным: после каждой радиопередачи, какой бы короткой она ни была, «Травиата» меняла код. При таком условии Этьен мог быть уверен, что итальянские дешифровщики будут сбиты с толку, им никак не найти ключ от шифра, даже если они снова обнаружат «Травиату» в эфире.
Радиокод представляет систему чисел, которые перестраиваются в определенном порядке, в зависимости от дня недели. Шифр, которым пользовалась Ингрид, опирался на слово «Бенито». Каждая из этих шести букв несла свою цифровую нагрузку и своеобразно переводила на язык цифр весь алфавит.
У Ингрид и у Фридриха Великого, работавшего на радиосвязи в Швейцарии, был под рукой один и тот же международный статистический справочник, битком набитый цифирью.
Милан и Лозанна заранее уславливались, с какой страницы, с какой строчки и с какой буквы в слове начнут они свои очередные вычисления. А потом уже следовало помнить, на какой цифре окончится последний разговор и с какого слова начнется новая радиограмма, по новому коду, обусловленному тем или другим днем недели.
Но и это еще не все! Помимо скользящей волны и переменчивого кода, время передач также непостоянное – у Ингрид подвижная шкала.
Ингрид появилась в Милане незадолго до нового, 1936 года. Этьен воспрянул духом – так долго молчала «Травиата». А радист, который работал прежде, мог передавать лишь телеграммы, зашифрованные Этьеном, потому что шифр тому радисту не доверяли. Ингрид же, несмотря на молодость, была опытным работником, ученицей Клаузена – лучшим в Центре радиоспециалистом. Про Клаузена говорили, что он может смонтировать радиопередатчик в чайнике, заварить в нем ароматный чай и напоить им даже самого привередливого англичанина.
У «Травиаты» существенный недостаток – она обеспечивает радиопередачи только на небольшое расстояние, ее радиограммы можно принимать лишь в Швейцарии или в Тироле. Но разве расстояние между «Травиатой» и ее радиособеседниками измеряется только километрами или высотой альпийских гор? Их разделяет граница фашистского государства!
Ингрид первая сообщила Кертнеру о том, что в Испании фашистский мятеж: «Фридрих Великий подслушал 18 июля сигнал «Над всей Испанией безоблачное небо».
– Вот оно, «пронунсиаменто»! – Кертнер даже слегка побледнел.
Вот и вчера Ингрид допоздна сидела за роялем и разучивала трудный пассаж в арии.
Вошла хозяйка и внесла скальдино – жаровню с углями.
– Погрейтесь, синьорина Ингрид. Ветер северный… Про такой ветер у нас в Милане говорят: свечи не задует, а в могилу уложит.
– Вы так любезны, синьора Франческа. Не помешаю, если еще немного помузицирую?
– Сделайте одолжение! Мой Нунцио тугоухий, а мне вязать веселее…
Хозяйка ушла, Ингрид бесшумно заперла за ней дверь на ключ. Она подсела к роялю, несколько раз подряд спела арию. Продолжая напевать, Ингрид подошла к патефону «Голос моего хозяина» и поставила пластинку. Знаменитая певица исполняла ту самую арию, какую только что ученически пела Ингрид. Она открыла заднюю стенку патефона, выдвинула радиопередатчик, быстро настроилась, нашла в эфире своего Фридриха и начала передачу…
14
В вестибюле отеля «Кристина» толпились военные в испанской, итальянской, немецкой форме, преимущественно летчики.
– К сожалению, мы вынуждены отказать вам в гостеприимстве, – развел руками портье. – Как видите… – он показал на военных, – в «Кристине» теперь совсем другие гости.
Кертнер протянул визитную карточку:
– Я от консула Дрегера.
– Вы бы сразу сказали! Тысяча извинений. Вот ключ от вашей комнаты. К сожалению, только третий этаж. Все апартаменты ниже заняты генералом Кейпо де Льяно.
Этьен подошел к лифту. Каковы же были его удивление и радость – из лифта вышел Агирре, элегантный, одетый в военную форму.
– Давно в Севилье? – Агирре искренне обрадовался встрече.
– Только что приехал.
– Как попал сюда, в «Кристину»?
– Консул Дрегер позаботился обо мне. Ну, а ты как живешь? Давно в капитанах?
– Живу как на вокзале, – Агирре отмахнулся от вопроса. – А тебя что привело в Севилью?
– Коммерция не должна отставать от авиации.
– Мы еще увидимся, надеюсь? А то сейчас я тороплюсь. Вызывает майор Физелер. Но завтра вечером ты найдешь меня в казино.
– Вот и отлично! Выпьем за твою военную карьеру.
Еще со времени последних воздушных гонок в Англии Этьен был высокого мнения о летном искусстве своего приятеля. Сейчас испанские газеты называли Аугусто Агирре одним из лучших пилотов авиации Франко, а какой-то журналист утверждал, что в искусстве пилотирования, в отваге и опыте Аугусто Агирре вряд ли уступит таким асам, как Гарсиа Морато, капитан Карлос Айе или майор Хосе Перес Пардо…
Этьен постоял со скучающим видом у карточного стола. Шла крупная игра, и вокруг толпилось много любопытных. Напротив него за зеленым сукном сидела старуха с дряблыми, оголенными до плеч руками, в соломенной шляпе с золотой лентой. По форме шляпа напоминает стальной шлем немецкого солдата, надвинута на самые глаза. Этьен с той стороны стола не видел ничего, кроме увядшего подбородка и крашеного рта, – старуха не хотела, чтобы видели ее лицо, когда она делает ставки в игре.
За спиной ее стоял шустрый молодой блондин; он почтительным шепотом давал советы, ему доверено было залезать к старухе в сумочку и доставать оттуда деньги, он делал это уже несколько раз: старуха горячилась и проигрывала.
Кертнер позволил себе поиграть в рулетку – не азартничая и не мельча, как полагалось вести себя солидному коммерсанту, забредшему в казино. Он ставил крупные суммы, но играл только в чет-нечет или ставил на «красное-черное», и довольно удачно, редко оступаясь, переходил с четных цифр на нечетные, менял цвет.
Позже он в одиночестве поскучал у буфетной стойки. Агирре все не появлялся, хотя было уже поздно.
Этьен прошелся по залам. Говорят, даже мадридское казино «Гран пенья» уступает севильскому в аристократическом клубе «Касинилья де ла Кампана». Ну а если не быть завзятым и неизлечимо азартным картежником, более всего в этом" клубе привлекал нарядный закругленный салон на первом этаже. Большие зеркальные витрины заливали его светом, и при этом в салоне не было душно. Двери клуба открывались только перед избранными. Здесь собирались местные гранды, знатные эмигранты, сбежавшие из Мадрида, Валенсии, Сарагоссы, из других городов и провинций, занятых республиканцами, дипломаты, военные чины, журналисты, тореадоры, сановники, коммерсанты.
Севилья походила в те дни на огромный перевалочный пункт, на необъятный зал ожидания на вокзале – зал ожидания первого класса! Иные беженцы задерживались здесь всего на несколько дней и в своих экипажах, в своих автомобилях спешили вдогонку за наступающей армией. Въехать в свой особняк, в свое поместье, войти в свой магазин сразу же, как только выгонят «красных»! Все ночлежные дома, гостиницы, монастырские подворья, таверны при дорогах, ведущих к Мадриду, битком набиты беженцами.
Этьен уже собрался в «Кристину», но, перед тем как уйти, подошел к игорному столу, где рулетка была сегодня к нему так благосклонна. И тут он увидел за спинами любопытных Агирре, сидящего понуро за столом. Как же Этьен не заметил его раньше? Или Агирре только что пришел?
Крупье с профессиональной сноровкой отгреб лопаточкой деньги с проигравших квадратов стола. Печальным взглядом проводил Агирре эту кучу денег.
Низкий абажур повис в табачном дыму над зеленым сукном, освещая стол, расчерченный на квадраты.
Напротив Агирре сидела все та же старуха в соломенной шляпе. Крупье рассчитался с играющими. Делали новые ставки. Агирре неуверенно положил деньги на «11», но в самый последний момент нервно передвинул их на соседний квадрат.
– Игра сделана, ставок больше нет, – объявил крупье, и рулетка с легким жужжанием завертелась…
Агирре неотрывно следил за ней – вот-вот остановится… И вновь неудача. А старуха опять выиграла. Шустрый молодой блондин достал ее сумочку и сунул в нее выигрыш. Старуха игриво похлопала его по щеке рукой в перстнях и показала, на какие квадраты снова ставить.
Агирре, подавленный проигрышем, порылся в карманах пиджака, ничего не нашел, встал, но подошедший Кертнер мягко усадил его обратно и незаметно передал деньги:
– Держи.
Докрутилась рулетка, и крупье пододвинул к Агирре кучу ассигнаций. Тот вскочил в веселом азарте.
– Не будем больше испытывать судьбу. – Он взял деньги со стола и хотел отдать долг Кертнеру.
– Успеешь.
– Нет, нет, карточный долг – долг чести!
– Я подожду.
– Тогда играю на все!
И снова крупье придвинул лопаточкой деньги к счастливому Агирре. Тот иронически улыбнулся шустрому блондину, отдал долг Кертнеру, рассовал остальные по карманам и отошел от стола.
Агирре был радостно возбужден и все чаще поглядывал в другой конец зала – оттуда ему улыбалась очаровательная молодая сеньора. Она стояла об руку с пожилым мужчиной, но не сводила сияющих глаз с Агирре.
15
Джаннина укладывала вещи в чемодан, собирала Паскуале в дорогу, напевая «Прощание с Неаполем». Мать хлопотала на кухне.
– Мама, где шерстяные носки? На палубе бывает ночью очень прохладно.
– Посмотри в комоде, в нижнем ящике, – донеслось из кухни.
Джаннина пела и не услышала, как за ее спиной тихо отворилась дверь и вошел Паскуале. Он осторожно положил покупки и стал подпевать Джаннине. Она бросилась отчиму на шею.
– Я счастлив, что ты приехала меня проводить, – сказал Паскуале с нежностью.
– Я была бы счастлива проводить тебя в последний рейс на «Патрии». Мне совсем не по душе твои поездки в Испанию.
– Еще два-три рейса – и синьор Капрони-младший назначит мне пенсию. Ну, а кроме того, ты же знаешь… – Паскуале порылся в бумажнике и достал вырезанное из газеты объявление. – Вот… «Все для приданого… Столовое и постельное белье… Улица Буэнос-Айрес, 41…» Я и опоздал потому, что купил кое-что для своей девочки…
Он открыл коробку, в ней полдюжины батистовых рубашек, развернул пакет и достал платье – голубое в белую полоску. Джаннина наспех чмокнула Паскуале и, схватив платье, скрылась за шкафом.
– Святые угодники! Паскуале расщедрился! – Мать стояла в дверях с кастрюлей. – Он такой скупой, что из экономии один хотел ехать в свадебное путешествие.
– Но все-таки вы ездили вдвоем! – засмеялась Джаннина, голос ее донесся из-за шкафа.
– Да, третьим классом! – вздохнула мать и ушла на кухню.
Раздался стук в дверь, вошел человек в форме трамвайщика, вертлявый, с бегающим взглядом.
– Прошу о снисхождении… Дайте в долг бутылочку масла.
Паскуале удивленно посмотрел на вошедшего, а Джаннина сухо пояснила:
– Наш новый сосед.
– Я поселился в этом доме, когда вы были в Испании, – сказал Вертлявый.
Паскуале коротко кивнул.
Джаннина успела переодеться и прошлась в новом платье мимо отчима и Вертлявого походкой манекенщицы, покачивая бедрами.
– Вам нравится? – Паскуале повернулся к Вертлявому. – А жена недовольна. Называет меня скупым.
В дверях появилась мать и нелюбезно оглядела Вертлявого.
– Сосед просит бутылочку масла, – объяснил Паскуале.
– Вы забыли вернуть бутылочку кьянти, – напомнила мать, но все-таки вынесла масло.
Уже в дверях сосед сказал:
– Я служу контролером в трамвайном парке. Ваша семья может смело ездить без билетов.
– Благодарим, – сказала мать. – Но как раз на трамвай Паскуале не скупится.
Едва закрылась дверь за назойливым соседом, Джаннина закружилась перед зеркалом, бросилась на шею Паскуале, запела.
В мелодию ворвался свист с улицы. Мать перегнулась через подоконник, помахала рукой:
– Паскуале! Джаннина! Скорей посмотрите на этого генерала! Сколько перьев в его шляпе!
Джаннина глянула в окно, усмехнулась, отвернулась.
– Ощипали двух павлинов…
– Пригните голову! – кричала мать в окно. – На лестнице паутина…
– Мне дорого обошлась приставка к титулу Виктора-Эммануила «император Абиссинии», – сказал Паскуале невесело. – Я заплатил за это жизнью моих мальчиков Фабрицио и Бартоломео. Не хватает еще, чтобы за титул Франко «генералиссимус» пострадал жених Джаннины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Удачно была снята и квартира, она находилась в таком доме, где швейцар служил в полиции. Он сам доверительно сказал об этом Скарбеку, когда тот пришел снимать квартиру:
– Можете, синьор, быть спокойным. Ни один жулик не посмеет показать носа в наш подъезд.
Ежемесячно Скарбек платил швейцару больше ста лир и мог не сомневаться в том, что справки о нем в полицию тот дает самые хорошие.
Нужно отдать должное Скарбеку, он умел создать себе добрую репутацию. С радостным удивлением и доброй завистью следил Этьен за тем, как быстро Скарбек преуспел в Турине. И все это – без посторонней помощи, без чьей бы то ни было поддержки. Он сам изучил все особенности акклиматизации в Италии иностранных подданных и поселился под надежной «крышей».
Было бы неестественно и даже подозрительно, если бы поляк Скарбек не знался в Турине ни с кем из своих сородичей. Пришлось завести знакомства с тамошними поляками – поиграть вечером в бридж или скат; эту игру любят только в Силезии и Познани. Когда Анка играла удачнее Зигмунда, он вспоминал самые язвительные польские присловья: «Редька сказала: я с медом очень хороша, а мед ответил: я без тебя куда лучше».
Один из польских гостей осмелился заметить, что Скарбек занимается делом ниже своего плеча, он мог бы найти себе дело и прибыльнее. Хозяин ответил ему польской пословицей: «Лучше воробей в кулаке, чем канарейка на крыше», – и напомнил, что многие миллионеры начинали с совсем малого.
Деньги – вокруг них за карточной игрой вертелись все разговоры, все интересы, все планы, надежды и мечты…
Жизнь в Турине была бы еще приятнее и легче, если бы Скарбеков не допекали многочисленные родственники в Германии, Чехословакии и Польше, если бы им так часто не нужно было ездить туда по семейным обстоятельствам.
13
Судя по тому, что в течение восьми месяцев Ингрид четыре раза меняла комнату, она была неуживчивой, капризной квартиранткой. И каждый раз переселялась в совершенно другой район города! Теперь она жила недалеко от ипподрома, в конце длинной виа Новаро.
Ингрид вполне устраивали окраины, было бы удобное трамвайное сообщение с центром города, в частности с консерваторией и с «Ла Скала». Комната в центре Милана в два-три раза дороже, и потому все студенты, как правило, живут на окраинах, даже в пригородах.
Она брала частные уроки и собиралась в следующем году держать экзамен в консерваторию. Там училось немало молодых людей из других стран, всех прельщала итальянская школа пения «бельканто». Удобно и то, что в Италии для поступления в университет или консерваторию требуется минимальное количество всевозможных документов.
Ингрид собрала богатейшую коллекцию граммофонных пластинок – симфоническая музыка, рояль, арии и романсы в исполнении знаменитостей. Больше всего ее интересовали записи арий и романсов для лирико-драматического сопрано. Ей важно было уловить нюансы, особенности исполнения одних и тех же произведений разными певицами. Так, например, ария Чио-Чио-Сан из второго акта у нее была в записи семи певиц.
Потайной радиопередатчик, известный Центру под названием «Травиата», был вмонтирован в патефон устаревшей марки, несколько громоздкий, но весьма добротный, безотказный. Это был патефон известной английской фирмы «Виктор», марка «Голос его хозяина». Фабричная марка изображает пса, сидящего перед рупором граммофона и внимающего своему хозяину. Под аккомпанемент пластинок Ингрид проводит радиосеансы.
Этьена предупредили, что в Германии появились специальные приборы для радиопеленгации, немцы в этой области радиотехники обогнали всех, и русских в том числе. Итальянцы не умели засекать радиопередатчики даже в радиусе трех километров, но где гарантия, что гестапо, при столь нежной дружбе с итальянской контрразведкой, не поделится с ней своими секретными приборами?
Этьен требовал от Ингрид предельной осторожности. Это по его настоянию молодая певица стала такой непоседливой квартиранткой.
Появились косвенные признаки того, что радиосыщики установили круглосуточную слежку на волне, которой пользовалась Ингрид. Тогда «Травиата» применила систему, которой научил ее опытный Макс Клаузен: тот менял длину волны через каждые двести пятьдесят слов передачи. А так как «Травиата» отказалась от волны, на которой работала прежде, контрразведка ее, по-видимому, потеряла.
Второй совет Клаузена также оказался весьма полезным: после каждой радиопередачи, какой бы короткой она ни была, «Травиата» меняла код. При таком условии Этьен мог быть уверен, что итальянские дешифровщики будут сбиты с толку, им никак не найти ключ от шифра, даже если они снова обнаружат «Травиату» в эфире.
Радиокод представляет систему чисел, которые перестраиваются в определенном порядке, в зависимости от дня недели. Шифр, которым пользовалась Ингрид, опирался на слово «Бенито». Каждая из этих шести букв несла свою цифровую нагрузку и своеобразно переводила на язык цифр весь алфавит.
У Ингрид и у Фридриха Великого, работавшего на радиосвязи в Швейцарии, был под рукой один и тот же международный статистический справочник, битком набитый цифирью.
Милан и Лозанна заранее уславливались, с какой страницы, с какой строчки и с какой буквы в слове начнут они свои очередные вычисления. А потом уже следовало помнить, на какой цифре окончится последний разговор и с какого слова начнется новая радиограмма, по новому коду, обусловленному тем или другим днем недели.
Но и это еще не все! Помимо скользящей волны и переменчивого кода, время передач также непостоянное – у Ингрид подвижная шкала.
Ингрид появилась в Милане незадолго до нового, 1936 года. Этьен воспрянул духом – так долго молчала «Травиата». А радист, который работал прежде, мог передавать лишь телеграммы, зашифрованные Этьеном, потому что шифр тому радисту не доверяли. Ингрид же, несмотря на молодость, была опытным работником, ученицей Клаузена – лучшим в Центре радиоспециалистом. Про Клаузена говорили, что он может смонтировать радиопередатчик в чайнике, заварить в нем ароматный чай и напоить им даже самого привередливого англичанина.
У «Травиаты» существенный недостаток – она обеспечивает радиопередачи только на небольшое расстояние, ее радиограммы можно принимать лишь в Швейцарии или в Тироле. Но разве расстояние между «Травиатой» и ее радиособеседниками измеряется только километрами или высотой альпийских гор? Их разделяет граница фашистского государства!
Ингрид первая сообщила Кертнеру о том, что в Испании фашистский мятеж: «Фридрих Великий подслушал 18 июля сигнал «Над всей Испанией безоблачное небо».
– Вот оно, «пронунсиаменто»! – Кертнер даже слегка побледнел.
Вот и вчера Ингрид допоздна сидела за роялем и разучивала трудный пассаж в арии.
Вошла хозяйка и внесла скальдино – жаровню с углями.
– Погрейтесь, синьорина Ингрид. Ветер северный… Про такой ветер у нас в Милане говорят: свечи не задует, а в могилу уложит.
– Вы так любезны, синьора Франческа. Не помешаю, если еще немного помузицирую?
– Сделайте одолжение! Мой Нунцио тугоухий, а мне вязать веселее…
Хозяйка ушла, Ингрид бесшумно заперла за ней дверь на ключ. Она подсела к роялю, несколько раз подряд спела арию. Продолжая напевать, Ингрид подошла к патефону «Голос моего хозяина» и поставила пластинку. Знаменитая певица исполняла ту самую арию, какую только что ученически пела Ингрид. Она открыла заднюю стенку патефона, выдвинула радиопередатчик, быстро настроилась, нашла в эфире своего Фридриха и начала передачу…
14
В вестибюле отеля «Кристина» толпились военные в испанской, итальянской, немецкой форме, преимущественно летчики.
– К сожалению, мы вынуждены отказать вам в гостеприимстве, – развел руками портье. – Как видите… – он показал на военных, – в «Кристине» теперь совсем другие гости.
Кертнер протянул визитную карточку:
– Я от консула Дрегера.
– Вы бы сразу сказали! Тысяча извинений. Вот ключ от вашей комнаты. К сожалению, только третий этаж. Все апартаменты ниже заняты генералом Кейпо де Льяно.
Этьен подошел к лифту. Каковы же были его удивление и радость – из лифта вышел Агирре, элегантный, одетый в военную форму.
– Давно в Севилье? – Агирре искренне обрадовался встрече.
– Только что приехал.
– Как попал сюда, в «Кристину»?
– Консул Дрегер позаботился обо мне. Ну, а ты как живешь? Давно в капитанах?
– Живу как на вокзале, – Агирре отмахнулся от вопроса. – А тебя что привело в Севилью?
– Коммерция не должна отставать от авиации.
– Мы еще увидимся, надеюсь? А то сейчас я тороплюсь. Вызывает майор Физелер. Но завтра вечером ты найдешь меня в казино.
– Вот и отлично! Выпьем за твою военную карьеру.
Еще со времени последних воздушных гонок в Англии Этьен был высокого мнения о летном искусстве своего приятеля. Сейчас испанские газеты называли Аугусто Агирре одним из лучших пилотов авиации Франко, а какой-то журналист утверждал, что в искусстве пилотирования, в отваге и опыте Аугусто Агирре вряд ли уступит таким асам, как Гарсиа Морато, капитан Карлос Айе или майор Хосе Перес Пардо…
Этьен постоял со скучающим видом у карточного стола. Шла крупная игра, и вокруг толпилось много любопытных. Напротив него за зеленым сукном сидела старуха с дряблыми, оголенными до плеч руками, в соломенной шляпе с золотой лентой. По форме шляпа напоминает стальной шлем немецкого солдата, надвинута на самые глаза. Этьен с той стороны стола не видел ничего, кроме увядшего подбородка и крашеного рта, – старуха не хотела, чтобы видели ее лицо, когда она делает ставки в игре.
За спиной ее стоял шустрый молодой блондин; он почтительным шепотом давал советы, ему доверено было залезать к старухе в сумочку и доставать оттуда деньги, он делал это уже несколько раз: старуха горячилась и проигрывала.
Кертнер позволил себе поиграть в рулетку – не азартничая и не мельча, как полагалось вести себя солидному коммерсанту, забредшему в казино. Он ставил крупные суммы, но играл только в чет-нечет или ставил на «красное-черное», и довольно удачно, редко оступаясь, переходил с четных цифр на нечетные, менял цвет.
Позже он в одиночестве поскучал у буфетной стойки. Агирре все не появлялся, хотя было уже поздно.
Этьен прошелся по залам. Говорят, даже мадридское казино «Гран пенья» уступает севильскому в аристократическом клубе «Касинилья де ла Кампана». Ну а если не быть завзятым и неизлечимо азартным картежником, более всего в этом" клубе привлекал нарядный закругленный салон на первом этаже. Большие зеркальные витрины заливали его светом, и при этом в салоне не было душно. Двери клуба открывались только перед избранными. Здесь собирались местные гранды, знатные эмигранты, сбежавшие из Мадрида, Валенсии, Сарагоссы, из других городов и провинций, занятых республиканцами, дипломаты, военные чины, журналисты, тореадоры, сановники, коммерсанты.
Севилья походила в те дни на огромный перевалочный пункт, на необъятный зал ожидания на вокзале – зал ожидания первого класса! Иные беженцы задерживались здесь всего на несколько дней и в своих экипажах, в своих автомобилях спешили вдогонку за наступающей армией. Въехать в свой особняк, в свое поместье, войти в свой магазин сразу же, как только выгонят «красных»! Все ночлежные дома, гостиницы, монастырские подворья, таверны при дорогах, ведущих к Мадриду, битком набиты беженцами.
Этьен уже собрался в «Кристину», но, перед тем как уйти, подошел к игорному столу, где рулетка была сегодня к нему так благосклонна. И тут он увидел за спинами любопытных Агирре, сидящего понуро за столом. Как же Этьен не заметил его раньше? Или Агирре только что пришел?
Крупье с профессиональной сноровкой отгреб лопаточкой деньги с проигравших квадратов стола. Печальным взглядом проводил Агирре эту кучу денег.
Низкий абажур повис в табачном дыму над зеленым сукном, освещая стол, расчерченный на квадраты.
Напротив Агирре сидела все та же старуха в соломенной шляпе. Крупье рассчитался с играющими. Делали новые ставки. Агирре неуверенно положил деньги на «11», но в самый последний момент нервно передвинул их на соседний квадрат.
– Игра сделана, ставок больше нет, – объявил крупье, и рулетка с легким жужжанием завертелась…
Агирре неотрывно следил за ней – вот-вот остановится… И вновь неудача. А старуха опять выиграла. Шустрый молодой блондин достал ее сумочку и сунул в нее выигрыш. Старуха игриво похлопала его по щеке рукой в перстнях и показала, на какие квадраты снова ставить.
Агирре, подавленный проигрышем, порылся в карманах пиджака, ничего не нашел, встал, но подошедший Кертнер мягко усадил его обратно и незаметно передал деньги:
– Держи.
Докрутилась рулетка, и крупье пододвинул к Агирре кучу ассигнаций. Тот вскочил в веселом азарте.
– Не будем больше испытывать судьбу. – Он взял деньги со стола и хотел отдать долг Кертнеру.
– Успеешь.
– Нет, нет, карточный долг – долг чести!
– Я подожду.
– Тогда играю на все!
И снова крупье придвинул лопаточкой деньги к счастливому Агирре. Тот иронически улыбнулся шустрому блондину, отдал долг Кертнеру, рассовал остальные по карманам и отошел от стола.
Агирре был радостно возбужден и все чаще поглядывал в другой конец зала – оттуда ему улыбалась очаровательная молодая сеньора. Она стояла об руку с пожилым мужчиной, но не сводила сияющих глаз с Агирре.
15
Джаннина укладывала вещи в чемодан, собирала Паскуале в дорогу, напевая «Прощание с Неаполем». Мать хлопотала на кухне.
– Мама, где шерстяные носки? На палубе бывает ночью очень прохладно.
– Посмотри в комоде, в нижнем ящике, – донеслось из кухни.
Джаннина пела и не услышала, как за ее спиной тихо отворилась дверь и вошел Паскуале. Он осторожно положил покупки и стал подпевать Джаннине. Она бросилась отчиму на шею.
– Я счастлив, что ты приехала меня проводить, – сказал Паскуале с нежностью.
– Я была бы счастлива проводить тебя в последний рейс на «Патрии». Мне совсем не по душе твои поездки в Испанию.
– Еще два-три рейса – и синьор Капрони-младший назначит мне пенсию. Ну, а кроме того, ты же знаешь… – Паскуале порылся в бумажнике и достал вырезанное из газеты объявление. – Вот… «Все для приданого… Столовое и постельное белье… Улица Буэнос-Айрес, 41…» Я и опоздал потому, что купил кое-что для своей девочки…
Он открыл коробку, в ней полдюжины батистовых рубашек, развернул пакет и достал платье – голубое в белую полоску. Джаннина наспех чмокнула Паскуале и, схватив платье, скрылась за шкафом.
– Святые угодники! Паскуале расщедрился! – Мать стояла в дверях с кастрюлей. – Он такой скупой, что из экономии один хотел ехать в свадебное путешествие.
– Но все-таки вы ездили вдвоем! – засмеялась Джаннина, голос ее донесся из-за шкафа.
– Да, третьим классом! – вздохнула мать и ушла на кухню.
Раздался стук в дверь, вошел человек в форме трамвайщика, вертлявый, с бегающим взглядом.
– Прошу о снисхождении… Дайте в долг бутылочку масла.
Паскуале удивленно посмотрел на вошедшего, а Джаннина сухо пояснила:
– Наш новый сосед.
– Я поселился в этом доме, когда вы были в Испании, – сказал Вертлявый.
Паскуале коротко кивнул.
Джаннина успела переодеться и прошлась в новом платье мимо отчима и Вертлявого походкой манекенщицы, покачивая бедрами.
– Вам нравится? – Паскуале повернулся к Вертлявому. – А жена недовольна. Называет меня скупым.
В дверях появилась мать и нелюбезно оглядела Вертлявого.
– Сосед просит бутылочку масла, – объяснил Паскуале.
– Вы забыли вернуть бутылочку кьянти, – напомнила мать, но все-таки вынесла масло.
Уже в дверях сосед сказал:
– Я служу контролером в трамвайном парке. Ваша семья может смело ездить без билетов.
– Благодарим, – сказала мать. – Но как раз на трамвай Паскуале не скупится.
Едва закрылась дверь за назойливым соседом, Джаннина закружилась перед зеркалом, бросилась на шею Паскуале, запела.
В мелодию ворвался свист с улицы. Мать перегнулась через подоконник, помахала рукой:
– Паскуале! Джаннина! Скорей посмотрите на этого генерала! Сколько перьев в его шляпе!
Джаннина глянула в окно, усмехнулась, отвернулась.
– Ощипали двух павлинов…
– Пригните голову! – кричала мать в окно. – На лестнице паутина…
– Мне дорого обошлась приставка к титулу Виктора-Эммануила «император Абиссинии», – сказал Паскуале невесело. – Я заплатил за это жизнью моих мальчиков Фабрицио и Бартоломео. Не хватает еще, чтобы за титул Франко «генералиссимус» пострадал жених Джаннины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51