А я все ждал. Несколько раз между тремя березками против палатки Танто показывалась Тинглит. Она тоже ждала.
Овасес и Танто вернулись только вечером. Они ненадолго зашли к отцу и шаману, затем разошлись по своим палаткам.
Танто спутал коня, пустил его на лужайку у трех берез и… молча прошел мимо меня в палатку. Видно, ему не хотелось со мной говорить. Я, однако, заупрямился и вошел за ним. Он разжигал огонь и даже не взглянул в мою сторону. Лицо его было очень усталым. Я помог ему раздуть огонь. Мы сели друг против друга. Наконец Танто спросил:
– Чего хочет мой брат?
– Скоро ли вернутся белые?
– Не знаю.
– Вы проводили их до лагеря белых?
– Нет. Вап-нап-ао не хотел, чтобы мы узнали, как далеко его лагерь и сколько в нем людей. Но мы встретили Толстого Торговца. Он сказал, что Вап-нап-ао еще восемь дней пути до его лагеря и нескоро соберет он новых воинов.
Я не мог начать разговор первым: не хватало смелости, да я, собственно, точно и не знал, что сказать. Я только хотел услышать, о чем думает брат.
Один раз я уже почти начал:
– Танто… – Но сказал не то, что думал. – Тинглит целый день выходила к березам.
Брат только посмотрел на меня внимательно и выговорил:
– Пойдем со мной.
Было уже темно. Дул кей-вей-кеен, его дыхание становилось все более холодным. Мы подошли к лужайке между тремя деревьями. Я знал, что через минуту здесь появится Тинглит. Брат, выходя из палатки, оставил шкуру у входа откинутой – знак, что он ждет Тинглит. Начинать разговор не следовало. Но я томился и мучился целый день и не мог больше терпеть. Темнота придала мне смелости. Я начал:
– Танто, в твоих и моих жилах течет кровь белых.
Он, не отвечал.
– Танто, – повторил я, – это правда?
– Молчи!
– Танто, – крикнул я, – мать не сестра Вап-нап-ао?
Он взглянул на меня и заговорил так, будто его била лихорадка.
– Нет, нет, она не его сестра. Но в наших жилах течет злая кровь. Все знают, что наша мать белая, по давно забыли про это. А ты помнишь. И я не могу забыть. Это значит, что у нас отравленная кровь, что мы другие.
– Неправда!
– Правда. Я об этом помню лучше, чем ты, и дольше, чем ты. Вап-нап-ао скоро снова пойдет по нашему следу. Что будем делать мы, дети белой женщины?
Мы не слышали шагов Тинглит. Она внезапно стала между нами, и я увидел вблизи ее большие глаза.
Она сказала:
– Тинглит слышала ваши слова. И ее сердце опечалено, потому что ваши мысли заблудились и голоса ваши гневны. Я, Тинглит, говорю вам то, что говорят все. Мы любим Белую Тучку. Она наша так же, как я, как мой отец, как будет мой сын. Есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло, и хотя цвет кожи у людей не одинаковый, жизнь у всех одинакова. Каждый восходит, как солнце, и заходит в могилу, появляется на земле, как весна, и ложится на покой, как зима.
Она умолкла. Над нами трепетали листья берез. Тинглит – Березовый Листок, заговорила снова, обращаясь уже только к Танто:
– Пойдем завтра, Танто, на отрог Одинокой Сосны. Там твои глаза увидят леса нашей земли. Мысли твои станут ясными и радостными. Я пойду с тобой. Я буду идти с тобой всегда. Ты знаешь высокий лес и умеешь читать его, как Горькая Ягода звезды. Я всегда буду верна тебе, Танто. Один очаг будет согревать нас, и одна шкура укроет нас в холодные ночи, Танто!
Огни в палатках бледнеют и гаснут, зато на небе загораются звезды. Они очень близко. Можно достать рукой. Серп луны тоже совсем рядом – оперся на верхушку горной ели. Снова слышен крик диких гусей. Они тянутся на юг, потому что дыхание кей-вей-кеена становится все холоднее.
Звезды бледнеют. Луна прячется за скалы. Где-то в кустах закричал кролик. Над берегом озера слышатся треск, бормотание, сопение. Это мускусные крысы и бобры копошатся, как муравьи, что-то там надгрызают, скребут. Мы вместе начинаем наш день. Те в лесу, как и мы, спешат как можно скорее заготовить запасы на зиму.
Я вижу, как из своего типи выходит Овасес, смотрит на кровавый восход солнца и озабоченно морщится.
Мы идем с Совой на берег озера. Сегодня мы поплывем в туман в поисках следов зверя. Прежде чем спустить каноэ, пришлось ломать лед. За ночь у берега образовалась кора, покрытая инеем. На ней виден лисий след.
Я знаю, почему Овасес хмурится. Мы будем наказаны за то, что время нашей охоты в этом году было коротким. Вместо того чтобы охотиться, мы вынуждены были бороться с белыми и бежать от них. Затянувшаяся охота и долгая зима – это голод.
Каждую минуту злой Дух Севера может сковать озера тонким льдом. Тогда охотники будут вынуждены ждать до тех пор, пока лед не станет крепким настолько, чтобы по нему можно было ходить. Так Ка-пебоан-ка, повелитель кей-вей-кеена, мстит нерадивым охотникам.
У него еще в запасе метели, глубокие снега и ураганные ветры. Но он не спешит напугать всем сразу. Сначала присыплет склоны гор порошей и подморозит, чтобы человек, идя с грузом на плечах, поскользнулся и упал, сломав руку или ногу. Потом Ка-пебоан-ка покроет озеро тонким слоем льда. Может быть, какой-нибудь неопытный охотник станет на него и утонет? Или закует каноэ льдом посреди озера.
Все короче становится небесная тропинка солнца. Серый медведь ушел спать высоко в горы, по чаще бродят только черные и бурые медведи-одиночки.
С далекого севера прилетают первые снежинки и падают на толстый слой листьев, покрывающих чащу. Повелитель кей-вей-кеена накинул на плечи белый плащ и весело танцует, а чаща наполняется белым снежным вихрем. Утром снова светит солнце, но оно усталое – не греет.
С тех пор как отец Тинглит Легкая Нога принял Танто в своей палатке и обещал отдать свою дочь за четыре медвежьи шкуры, мы каждое утро выходили на охоту. В чаще кое-где лежал снег – следы первых метелей. Но у Танто уже были три черные шкуры.
Отец хотел дать ему четвертую, но Танто решил, что сам должен ее добыть, хоть он, как и Тинглит, мечтал о том времени, когда она будет разжигать огонь в его палатке.
Мы искали следы на севере, на западе, забирались даже к подножию гор, но духи чащи были немилостивы. Дважды нам удалось нападать на след медвежьих лап, но первый след мы потеряли в Скалах Прыгающей Козы, а второй привел нас к месту, где днем раньше медведь был окружен охотниками-сивашами. И мы увидели только лужи крови и повешенный на ветке сосны череп с жертвенной щепоткой табака в глазницах.
Один день мы вообще не выходили из селения, потому что кей-вей-кеен танцевал в чаще с северной метелицей. Когда же на следующий день, едва начало светать, мы снова собрались в дорогу, глубокий снег покрыл все тропинки в чаще.
На этот раз мы пошли на восток, хотя воины утверждали, что в той стороне ничего найти нельзя. Мы легко поднимались на крутые склоны, так как покрыли лыжи снизу оленьей шкурой, как всегда это делали для первого снега.
Чаща молчала, вместе со снегом на нее опускалась тишина сна. Долгие часы мы бежали все на восток. Слева нас толкал кей-вей-кеен и приказывал ускорять бег. Танто мчался, будто хотел удрать от него, однако я бежал с неохотой. Я не верил, что нам удастся добыть черного брата в это время, когда чаща впадает в первый зимний сон. Но Танто устремлялся все вперед и вперед – навстречу восходящему солнцу. За нами гнались наши тени.
Наверное, Тинглит умоляла доброго Духа деревьев помочь нам, потому что, когда солнце поднялось к верхушкам самых высоких сосен, а мы, миновав сугробы – домики бобров, продирались к реке, Танто внезапно остановился.
На берегу речки мы увидели небольшой снежный бугорок. Осторожно подошли близко к нему и увидели, что он тщательно сложен из веток и камней.
Мы отбросили несколько веток сверху – это был медвежий тайник, полный мороженой рыбы.
Снег лежал здесь двумя слоями. Пурга, по-видимому, не доходила до этих мест, так как на старом снегу лежал едва заметный слой свежего пуха. Благодаря этому нетрудно было обнаружить па старом промерзшем снегу следы медвежьих лап, скорее всего, вчерашние.
– Я не оставлю его, – шепнул Танто, – хотя бы нам пришлось поселиться в чаще.
Я кивнул головой в знак согласия. На этот раз мы должны возвратиться с медвежьей шкурой.
Мы пошли по следу вверх по реке широкими полукругами, стараясь держаться подветренной стороны. Тяжелое это было дело, так как в некоторых местах под свежим снегом ничего нельзя было разглядеть. К счастью, в других местах кей-вей-кеен посдувал пух с медвежьих следов.
Около полудня мы нашли второй тайник, несомненно более свежий. Это был очень хороший признак. Значит, мы шли в верном направлении. Это также означало, что медведь бродит около реки и его надо искать там, где водится больше всего рыбы.
Наконец мы обнаружили очень важную вещь, и Танто даже покраснел от радости, как девушка, – мы обнаружили под стволом старой сосны ночное логовище медведя и свежий, уже сегодняшний след, который вел снова вверх по реке.
С этой минуты мы двигались все медленнее. Далеко впереди нас были наши глаза, обоняние и слух. Танто уже приготовился к борьбе. Он снял куртку, повесил через плечо мешочек с солью, взял в руку томагавк. Я шел за ним со стрелой на тетиве лука.
Нас предостерег слух раньше, чем мог что-нибудь сказать взгляд. Мы услышали плеск, громкое сопение, а затем с высокого обрывистого берега реки увидели, как медведь-мокве ловит рыбу.
Большой черный мокве стоял на мелководье, куда он загнал стайку рыб. Каждую минуту раздавался плеск воды под медвежьей лапой, и новая добыча летела на берег, где уже лежала порядочная куча рыбы.
Мокве стоял спиной к нам и тяжело отдувался. Он не слышал нашего приближения. Сердце у меня билось не только от надежды, но и от страха. Я понял, что Танто не хочет продолжать охоту или ждать медведя, потому что день уже угасал. Он решил бороться здесь. А место было не безопасным. Если бы нам пришлось удирать, то для обоих дорога была бы только одна – узкая прибрежная коса, да еще под гору. В таком случае бегство могло закончиться только смертью.
Танто приказал мне отойти как можно дальше назад. Но я не послушался его. Я знал, что моя стрела может ему пригодиться сейчас больше, чем когда-либо.
Медведь все еще не слышал нас.
Наконец Танто, натянув лук, крикнул:
– Мокве, брат мой, оглянись!
Медведь медленно, будто не доверяя своему слуху, повернулся к нам. Тогда свистнула стрела Танто и впилась в глаз большого зверя. По чаще разнесся оглушительный рев. Моя стрела попала в раскрытую пасть. Медведь бежал прямо на нас. Мы отскочили в обе стороны, и он приостановился на мгновение, выбирая противника. Он выбрал большего, Танто, который размахивал курткой. Медведь поднялся на задние лапы, и в этот миг брат бросил ему в глаза пригоршню соли и накинул на голову кожаную куртку.
С этой минуты мокве проиграл бой. Он ничего не видел, и нюх ему тоже не мог помочь, так как на голове у него была куртка Танто, пропитанная острым человеческим запахом, а слух у медведя довольно тугой. Чтобы обмануть его, я крикнул:
– Вот я, мокве!
Зверь повернулся на мой голос, и тогда Танто подбежал с другой стороны и всадил ему копье в бок, в другой бок вонзилась вторая моя стрела. Мокве внезапно заревел жалобно и испуганно, опустился на передние лапы и за качал головой И это был конец боя. Танто в последний раз поднял томагавк и нанес страшный удар по склоненной к земле голове медведя. Медведь попытался подняться на задние лапы и упал на землю.
– Прости, брат мокве, – сказал Танто, – но я должен был добыть твою шкуру, чтобы привести в свою палатку самую прекрасную девушку шеванезов.
Мокве молчал. Кей-вей-кеен нес запах нового снега. Нужно было немедленно возвращаться в селение.
Мясо мы с собой не взяли, потому что, когда мы кончили свежевать медведя, с востока уже надвигались вечерние сумерки. Шкура была большая и тяжелая, но нас несла радость, и мы примчались в селение раньше, чем уснули все палатки, примчались вместе с новым снегом.
Ветер немного стих. Из глубины ночи сыпал вихрь белых звездочек, мягко стлался по земле, приглушал наши шаги. В палатке отца Тинглит еще пылал огонь и слышен был высокий девичий голос. Мы остановились. Это пела Тинглит:
Ты так далеко, мой воин,
Но сердце со мной оставил.
Мне вечерний ветер расскажет,
Как живешь ты средь чащи леса.
Я хотела бы быстрым птицам
Доверить свою любовь,
Чтоб тебе отнесли на крыльях.
Да боюсь я, что злой Ка-пебоан-ка
Заморозит птицу вместе с сердцем,
С моим сердцем, с моей любовью
Возвращайся же скорей, мой воин!
Танто выпрямился и высоко поднял на вытянутых руках четвертую медвежью шкуру.
– Тинглит! – крикнул он. – Тинглит!..
Вчера вечером был пир в палатке моего брата и впервые прислуживала гостям его жена, мать его будущих сыновей, Тинглит – Березовый Листок.
И сегодня утром нам не хотелось идти в лес. Утро было ленивое, так как пир был большим и щедрым.
До самого полудня мы с Совой плели сетки для снеговых лыж. У наших ног лежал Тауга. В своем новом зимнем мехе он был похож на бурого волка. Только по глазам было видно, что это собака-друг.
После полудня мы пошли в лес испытывать новые лыжи. Они удались на славу: даже через самые большие сугробы несли нас быстро и легко. Тауга неохотно тащился следом за нами. Он быстро понял, что мы специально выбираем самые большие сугробы, через которые он едва мог перебраться, и поэтому вскоре нашел какую-то свою тропинку и исчез в чаще.
Мы шли медленно и молча. Говорить не хотелось, думать – тоже. Мы брели без цели и без дороги. Сначала на восток, потом свернули на юг вдоль русла небольшого ручейка. Самые младшие мальчики часто ставили тут свои силки. Где-то в глубине леса закричал кролик, и через минуту собачье рычание пояснило нам, что кролик стал жертвой Тауги. Я окликнул пса, но он прибежал не сразу. Наверное, ему ни с кем не хотелось делиться добычей, так как он появился, глотая последний кусок. Хоть вся морда была у него в кроличьей крови, он смотрел так равнодушно, будто по меньшей мере два дня не держал ничего в зубах и, уж конечно, с год не встречал в чаще ни одного кролика.
Теперь он бежал за нами. Мы повернули к селению, лениво рассуждая о том, что неплохо было бы, если бы каждый день происходил какой-нибудь свадебный пир и каждый день можно было бы лакомиться медвежьим окороком, жареными ребрами оленя, копченым лососем, жареными на стрелах щуками, золотистым медом.
Мы говорили, что когда-нибудь и сами приведем в свои палатки молодых девушек. Я сказал, что у моей скво – жены, будут такие же большие черные глаза с ясными искорками на дне, как у Тинглит. А Сова сказал, что его жена будет такой же веселой, как моя сестра Тинагет. Он даже сказал, что если бы Тинагет была моложе, а он старше, то он уже сейчас пошел бы к моему отцу и принес бы десять медвежьих шкур, лишь бы взять ее в свою палатку. Тогда я ему сказал, что он должен был бы и у меня спросить позволения и просить помощи, чтобы добыть эти шкуры, так как иначе первый же медведь, вместо того чтобы отдать Сове свою шкуру, отнес бы в свое логовище его собственную.
Сова ничего не ответил. Внезапно без слов он втиснул меня головой в снег. Да это ему даром не прошло. Через мгновение мы оба были в снегу. Верх брал то один, то другой, уступить никто не хотел. Дружба дружбой, но я чувствовал, как у меня опухает глаз, а Сова окрашивает снег кровью из носа.
И вдруг мы оба вскочили на ноги. Мы услышали, как Тауга, который только что забежал в чащу, завыл по-волчьи. Что случилось? Обычно так воют собаки над трупом человека. Мы побежали в ту сторону.
На берегу ручья лицом вниз лежал очень худой индеец, с коротко обрезанными волосами, в потрепанной одежде. Мы перевернули его на спину. Окровавленное лицо этого человека показалось нам знакомым.
– Сломанный Нож! – крикнул Сова.
Да, это был Сломанный Нож, воин, которого схватили белые в Каньоне Безмолвных Скал. Это о нем говорил Вап-нап-ао, будто он согласился идти в резервацию.
Его ноги и руки были сплошной раной. Все тело покрыто ссадинами, царапинами и ранами.
Мы наломали веток и уложили на них раненого. Потом Сова побежал в лагерь за помощью, а я остался около воина.
День угасал, с востока снова надвигался мрак.
Но, наверное, гораздо более страшный мрак надвинется с юга – со стороны лагеря белых. Я смотрел на измученное лицо Сломанного Ножа. Какие вести принес он для своего племени?
И тогда я надрезал себе левую руку, чтобы несколько капель крови упало на снег, покрывавший землю свободных шеванезов, – пусть заключу я с ней союз на каждое время года: на время мороза и на время зноя, на время ветра севера и ветра юга – на всю жизнь, до конца.
Мир не так уж велик,
И дорог нет столь тяжких и трудных
Для мести моей,
Чтобы она не настигла
Врага моего Вап-нап-ао!
Глава XIII
Семья Сломанного Ножа – мать, жена и два маленьких сына – с тех пор, как он попал в плен, жила в селении рода Танов. Его жена была из этого рода, и ее братья взяли на себя заботу о ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Овасес и Танто вернулись только вечером. Они ненадолго зашли к отцу и шаману, затем разошлись по своим палаткам.
Танто спутал коня, пустил его на лужайку у трех берез и… молча прошел мимо меня в палатку. Видно, ему не хотелось со мной говорить. Я, однако, заупрямился и вошел за ним. Он разжигал огонь и даже не взглянул в мою сторону. Лицо его было очень усталым. Я помог ему раздуть огонь. Мы сели друг против друга. Наконец Танто спросил:
– Чего хочет мой брат?
– Скоро ли вернутся белые?
– Не знаю.
– Вы проводили их до лагеря белых?
– Нет. Вап-нап-ао не хотел, чтобы мы узнали, как далеко его лагерь и сколько в нем людей. Но мы встретили Толстого Торговца. Он сказал, что Вап-нап-ао еще восемь дней пути до его лагеря и нескоро соберет он новых воинов.
Я не мог начать разговор первым: не хватало смелости, да я, собственно, точно и не знал, что сказать. Я только хотел услышать, о чем думает брат.
Один раз я уже почти начал:
– Танто… – Но сказал не то, что думал. – Тинглит целый день выходила к березам.
Брат только посмотрел на меня внимательно и выговорил:
– Пойдем со мной.
Было уже темно. Дул кей-вей-кеен, его дыхание становилось все более холодным. Мы подошли к лужайке между тремя деревьями. Я знал, что через минуту здесь появится Тинглит. Брат, выходя из палатки, оставил шкуру у входа откинутой – знак, что он ждет Тинглит. Начинать разговор не следовало. Но я томился и мучился целый день и не мог больше терпеть. Темнота придала мне смелости. Я начал:
– Танто, в твоих и моих жилах течет кровь белых.
Он, не отвечал.
– Танто, – повторил я, – это правда?
– Молчи!
– Танто, – крикнул я, – мать не сестра Вап-нап-ао?
Он взглянул на меня и заговорил так, будто его била лихорадка.
– Нет, нет, она не его сестра. Но в наших жилах течет злая кровь. Все знают, что наша мать белая, по давно забыли про это. А ты помнишь. И я не могу забыть. Это значит, что у нас отравленная кровь, что мы другие.
– Неправда!
– Правда. Я об этом помню лучше, чем ты, и дольше, чем ты. Вап-нап-ао скоро снова пойдет по нашему следу. Что будем делать мы, дети белой женщины?
Мы не слышали шагов Тинглит. Она внезапно стала между нами, и я увидел вблизи ее большие глаза.
Она сказала:
– Тинглит слышала ваши слова. И ее сердце опечалено, потому что ваши мысли заблудились и голоса ваши гневны. Я, Тинглит, говорю вам то, что говорят все. Мы любим Белую Тучку. Она наша так же, как я, как мой отец, как будет мой сын. Есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло, и хотя цвет кожи у людей не одинаковый, жизнь у всех одинакова. Каждый восходит, как солнце, и заходит в могилу, появляется на земле, как весна, и ложится на покой, как зима.
Она умолкла. Над нами трепетали листья берез. Тинглит – Березовый Листок, заговорила снова, обращаясь уже только к Танто:
– Пойдем завтра, Танто, на отрог Одинокой Сосны. Там твои глаза увидят леса нашей земли. Мысли твои станут ясными и радостными. Я пойду с тобой. Я буду идти с тобой всегда. Ты знаешь высокий лес и умеешь читать его, как Горькая Ягода звезды. Я всегда буду верна тебе, Танто. Один очаг будет согревать нас, и одна шкура укроет нас в холодные ночи, Танто!
Огни в палатках бледнеют и гаснут, зато на небе загораются звезды. Они очень близко. Можно достать рукой. Серп луны тоже совсем рядом – оперся на верхушку горной ели. Снова слышен крик диких гусей. Они тянутся на юг, потому что дыхание кей-вей-кеена становится все холоднее.
Звезды бледнеют. Луна прячется за скалы. Где-то в кустах закричал кролик. Над берегом озера слышатся треск, бормотание, сопение. Это мускусные крысы и бобры копошатся, как муравьи, что-то там надгрызают, скребут. Мы вместе начинаем наш день. Те в лесу, как и мы, спешат как можно скорее заготовить запасы на зиму.
Я вижу, как из своего типи выходит Овасес, смотрит на кровавый восход солнца и озабоченно морщится.
Мы идем с Совой на берег озера. Сегодня мы поплывем в туман в поисках следов зверя. Прежде чем спустить каноэ, пришлось ломать лед. За ночь у берега образовалась кора, покрытая инеем. На ней виден лисий след.
Я знаю, почему Овасес хмурится. Мы будем наказаны за то, что время нашей охоты в этом году было коротким. Вместо того чтобы охотиться, мы вынуждены были бороться с белыми и бежать от них. Затянувшаяся охота и долгая зима – это голод.
Каждую минуту злой Дух Севера может сковать озера тонким льдом. Тогда охотники будут вынуждены ждать до тех пор, пока лед не станет крепким настолько, чтобы по нему можно было ходить. Так Ка-пебоан-ка, повелитель кей-вей-кеена, мстит нерадивым охотникам.
У него еще в запасе метели, глубокие снега и ураганные ветры. Но он не спешит напугать всем сразу. Сначала присыплет склоны гор порошей и подморозит, чтобы человек, идя с грузом на плечах, поскользнулся и упал, сломав руку или ногу. Потом Ка-пебоан-ка покроет озеро тонким слоем льда. Может быть, какой-нибудь неопытный охотник станет на него и утонет? Или закует каноэ льдом посреди озера.
Все короче становится небесная тропинка солнца. Серый медведь ушел спать высоко в горы, по чаще бродят только черные и бурые медведи-одиночки.
С далекого севера прилетают первые снежинки и падают на толстый слой листьев, покрывающих чащу. Повелитель кей-вей-кеена накинул на плечи белый плащ и весело танцует, а чаща наполняется белым снежным вихрем. Утром снова светит солнце, но оно усталое – не греет.
С тех пор как отец Тинглит Легкая Нога принял Танто в своей палатке и обещал отдать свою дочь за четыре медвежьи шкуры, мы каждое утро выходили на охоту. В чаще кое-где лежал снег – следы первых метелей. Но у Танто уже были три черные шкуры.
Отец хотел дать ему четвертую, но Танто решил, что сам должен ее добыть, хоть он, как и Тинглит, мечтал о том времени, когда она будет разжигать огонь в его палатке.
Мы искали следы на севере, на западе, забирались даже к подножию гор, но духи чащи были немилостивы. Дважды нам удалось нападать на след медвежьих лап, но первый след мы потеряли в Скалах Прыгающей Козы, а второй привел нас к месту, где днем раньше медведь был окружен охотниками-сивашами. И мы увидели только лужи крови и повешенный на ветке сосны череп с жертвенной щепоткой табака в глазницах.
Один день мы вообще не выходили из селения, потому что кей-вей-кеен танцевал в чаще с северной метелицей. Когда же на следующий день, едва начало светать, мы снова собрались в дорогу, глубокий снег покрыл все тропинки в чаще.
На этот раз мы пошли на восток, хотя воины утверждали, что в той стороне ничего найти нельзя. Мы легко поднимались на крутые склоны, так как покрыли лыжи снизу оленьей шкурой, как всегда это делали для первого снега.
Чаща молчала, вместе со снегом на нее опускалась тишина сна. Долгие часы мы бежали все на восток. Слева нас толкал кей-вей-кеен и приказывал ускорять бег. Танто мчался, будто хотел удрать от него, однако я бежал с неохотой. Я не верил, что нам удастся добыть черного брата в это время, когда чаща впадает в первый зимний сон. Но Танто устремлялся все вперед и вперед – навстречу восходящему солнцу. За нами гнались наши тени.
Наверное, Тинглит умоляла доброго Духа деревьев помочь нам, потому что, когда солнце поднялось к верхушкам самых высоких сосен, а мы, миновав сугробы – домики бобров, продирались к реке, Танто внезапно остановился.
На берегу речки мы увидели небольшой снежный бугорок. Осторожно подошли близко к нему и увидели, что он тщательно сложен из веток и камней.
Мы отбросили несколько веток сверху – это был медвежий тайник, полный мороженой рыбы.
Снег лежал здесь двумя слоями. Пурга, по-видимому, не доходила до этих мест, так как на старом снегу лежал едва заметный слой свежего пуха. Благодаря этому нетрудно было обнаружить па старом промерзшем снегу следы медвежьих лап, скорее всего, вчерашние.
– Я не оставлю его, – шепнул Танто, – хотя бы нам пришлось поселиться в чаще.
Я кивнул головой в знак согласия. На этот раз мы должны возвратиться с медвежьей шкурой.
Мы пошли по следу вверх по реке широкими полукругами, стараясь держаться подветренной стороны. Тяжелое это было дело, так как в некоторых местах под свежим снегом ничего нельзя было разглядеть. К счастью, в других местах кей-вей-кеен посдувал пух с медвежьих следов.
Около полудня мы нашли второй тайник, несомненно более свежий. Это был очень хороший признак. Значит, мы шли в верном направлении. Это также означало, что медведь бродит около реки и его надо искать там, где водится больше всего рыбы.
Наконец мы обнаружили очень важную вещь, и Танто даже покраснел от радости, как девушка, – мы обнаружили под стволом старой сосны ночное логовище медведя и свежий, уже сегодняшний след, который вел снова вверх по реке.
С этой минуты мы двигались все медленнее. Далеко впереди нас были наши глаза, обоняние и слух. Танто уже приготовился к борьбе. Он снял куртку, повесил через плечо мешочек с солью, взял в руку томагавк. Я шел за ним со стрелой на тетиве лука.
Нас предостерег слух раньше, чем мог что-нибудь сказать взгляд. Мы услышали плеск, громкое сопение, а затем с высокого обрывистого берега реки увидели, как медведь-мокве ловит рыбу.
Большой черный мокве стоял на мелководье, куда он загнал стайку рыб. Каждую минуту раздавался плеск воды под медвежьей лапой, и новая добыча летела на берег, где уже лежала порядочная куча рыбы.
Мокве стоял спиной к нам и тяжело отдувался. Он не слышал нашего приближения. Сердце у меня билось не только от надежды, но и от страха. Я понял, что Танто не хочет продолжать охоту или ждать медведя, потому что день уже угасал. Он решил бороться здесь. А место было не безопасным. Если бы нам пришлось удирать, то для обоих дорога была бы только одна – узкая прибрежная коса, да еще под гору. В таком случае бегство могло закончиться только смертью.
Танто приказал мне отойти как можно дальше назад. Но я не послушался его. Я знал, что моя стрела может ему пригодиться сейчас больше, чем когда-либо.
Медведь все еще не слышал нас.
Наконец Танто, натянув лук, крикнул:
– Мокве, брат мой, оглянись!
Медведь медленно, будто не доверяя своему слуху, повернулся к нам. Тогда свистнула стрела Танто и впилась в глаз большого зверя. По чаще разнесся оглушительный рев. Моя стрела попала в раскрытую пасть. Медведь бежал прямо на нас. Мы отскочили в обе стороны, и он приостановился на мгновение, выбирая противника. Он выбрал большего, Танто, который размахивал курткой. Медведь поднялся на задние лапы, и в этот миг брат бросил ему в глаза пригоршню соли и накинул на голову кожаную куртку.
С этой минуты мокве проиграл бой. Он ничего не видел, и нюх ему тоже не мог помочь, так как на голове у него была куртка Танто, пропитанная острым человеческим запахом, а слух у медведя довольно тугой. Чтобы обмануть его, я крикнул:
– Вот я, мокве!
Зверь повернулся на мой голос, и тогда Танто подбежал с другой стороны и всадил ему копье в бок, в другой бок вонзилась вторая моя стрела. Мокве внезапно заревел жалобно и испуганно, опустился на передние лапы и за качал головой И это был конец боя. Танто в последний раз поднял томагавк и нанес страшный удар по склоненной к земле голове медведя. Медведь попытался подняться на задние лапы и упал на землю.
– Прости, брат мокве, – сказал Танто, – но я должен был добыть твою шкуру, чтобы привести в свою палатку самую прекрасную девушку шеванезов.
Мокве молчал. Кей-вей-кеен нес запах нового снега. Нужно было немедленно возвращаться в селение.
Мясо мы с собой не взяли, потому что, когда мы кончили свежевать медведя, с востока уже надвигались вечерние сумерки. Шкура была большая и тяжелая, но нас несла радость, и мы примчались в селение раньше, чем уснули все палатки, примчались вместе с новым снегом.
Ветер немного стих. Из глубины ночи сыпал вихрь белых звездочек, мягко стлался по земле, приглушал наши шаги. В палатке отца Тинглит еще пылал огонь и слышен был высокий девичий голос. Мы остановились. Это пела Тинглит:
Ты так далеко, мой воин,
Но сердце со мной оставил.
Мне вечерний ветер расскажет,
Как живешь ты средь чащи леса.
Я хотела бы быстрым птицам
Доверить свою любовь,
Чтоб тебе отнесли на крыльях.
Да боюсь я, что злой Ка-пебоан-ка
Заморозит птицу вместе с сердцем,
С моим сердцем, с моей любовью
Возвращайся же скорей, мой воин!
Танто выпрямился и высоко поднял на вытянутых руках четвертую медвежью шкуру.
– Тинглит! – крикнул он. – Тинглит!..
Вчера вечером был пир в палатке моего брата и впервые прислуживала гостям его жена, мать его будущих сыновей, Тинглит – Березовый Листок.
И сегодня утром нам не хотелось идти в лес. Утро было ленивое, так как пир был большим и щедрым.
До самого полудня мы с Совой плели сетки для снеговых лыж. У наших ног лежал Тауга. В своем новом зимнем мехе он был похож на бурого волка. Только по глазам было видно, что это собака-друг.
После полудня мы пошли в лес испытывать новые лыжи. Они удались на славу: даже через самые большие сугробы несли нас быстро и легко. Тауга неохотно тащился следом за нами. Он быстро понял, что мы специально выбираем самые большие сугробы, через которые он едва мог перебраться, и поэтому вскоре нашел какую-то свою тропинку и исчез в чаще.
Мы шли медленно и молча. Говорить не хотелось, думать – тоже. Мы брели без цели и без дороги. Сначала на восток, потом свернули на юг вдоль русла небольшого ручейка. Самые младшие мальчики часто ставили тут свои силки. Где-то в глубине леса закричал кролик, и через минуту собачье рычание пояснило нам, что кролик стал жертвой Тауги. Я окликнул пса, но он прибежал не сразу. Наверное, ему ни с кем не хотелось делиться добычей, так как он появился, глотая последний кусок. Хоть вся морда была у него в кроличьей крови, он смотрел так равнодушно, будто по меньшей мере два дня не держал ничего в зубах и, уж конечно, с год не встречал в чаще ни одного кролика.
Теперь он бежал за нами. Мы повернули к селению, лениво рассуждая о том, что неплохо было бы, если бы каждый день происходил какой-нибудь свадебный пир и каждый день можно было бы лакомиться медвежьим окороком, жареными ребрами оленя, копченым лососем, жареными на стрелах щуками, золотистым медом.
Мы говорили, что когда-нибудь и сами приведем в свои палатки молодых девушек. Я сказал, что у моей скво – жены, будут такие же большие черные глаза с ясными искорками на дне, как у Тинглит. А Сова сказал, что его жена будет такой же веселой, как моя сестра Тинагет. Он даже сказал, что если бы Тинагет была моложе, а он старше, то он уже сейчас пошел бы к моему отцу и принес бы десять медвежьих шкур, лишь бы взять ее в свою палатку. Тогда я ему сказал, что он должен был бы и у меня спросить позволения и просить помощи, чтобы добыть эти шкуры, так как иначе первый же медведь, вместо того чтобы отдать Сове свою шкуру, отнес бы в свое логовище его собственную.
Сова ничего не ответил. Внезапно без слов он втиснул меня головой в снег. Да это ему даром не прошло. Через мгновение мы оба были в снегу. Верх брал то один, то другой, уступить никто не хотел. Дружба дружбой, но я чувствовал, как у меня опухает глаз, а Сова окрашивает снег кровью из носа.
И вдруг мы оба вскочили на ноги. Мы услышали, как Тауга, который только что забежал в чащу, завыл по-волчьи. Что случилось? Обычно так воют собаки над трупом человека. Мы побежали в ту сторону.
На берегу ручья лицом вниз лежал очень худой индеец, с коротко обрезанными волосами, в потрепанной одежде. Мы перевернули его на спину. Окровавленное лицо этого человека показалось нам знакомым.
– Сломанный Нож! – крикнул Сова.
Да, это был Сломанный Нож, воин, которого схватили белые в Каньоне Безмолвных Скал. Это о нем говорил Вап-нап-ао, будто он согласился идти в резервацию.
Его ноги и руки были сплошной раной. Все тело покрыто ссадинами, царапинами и ранами.
Мы наломали веток и уложили на них раненого. Потом Сова побежал в лагерь за помощью, а я остался около воина.
День угасал, с востока снова надвигался мрак.
Но, наверное, гораздо более страшный мрак надвинется с юга – со стороны лагеря белых. Я смотрел на измученное лицо Сломанного Ножа. Какие вести принес он для своего племени?
И тогда я надрезал себе левую руку, чтобы несколько капель крови упало на снег, покрывавший землю свободных шеванезов, – пусть заключу я с ней союз на каждое время года: на время мороза и на время зноя, на время ветра севера и ветра юга – на всю жизнь, до конца.
Мир не так уж велик,
И дорог нет столь тяжких и трудных
Для мести моей,
Чтобы она не настигла
Врага моего Вап-нап-ао!
Глава XIII
Семья Сломанного Ножа – мать, жена и два маленьких сына – с тех пор, как он попал в плен, жила в селении рода Танов. Его жена была из этого рода, и ее братья взяли на себя заботу о ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22