Здесь выложена электронная книга Улица Красных Зорь автора по имени Горенштейн Фридрих Наумович. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Горенштейн Фридрих Наумович - Улица Красных Зорь.
Размер архива с книгой Улица Красных Зорь равняется 31.83 KB
Улица Красных Зорь - Горенштейн Фридрих Наумович => скачать бесплатную электронную книгу
Горенштейн Фридрих
Улица Красных Зорь
Фридрих Наумович Горенштейн
УЛИЦА КРАСНЫХ ЗОРЬ
Повесть
1
Улица Красных Зорь была главная и единственная в поселке. От нее отходили неглубокие тупички в несколько домов каждый. В ширину поселку расти некуда было. С одной стороны железная дорога, узкая колея от мочально-рогожной фабрики, рядом с ней грунтовка, а за дорогами лес, сосняк-брусничник на сухом песке. Другая сторона была речная, и крайние дома тупичков стояли на обрывистом берегу реки Пижмы. За Пижмой, на суглинистой влажной почве, сосняк-черничник. Этот лес был пострашней, и ходить туда за черникой в одиночку, без поселкового народа, было опасно. Чем далее, тем угрюмей становилось, и деревья выше, сильней - сибирская лиственница, кедр, пихта деревья таежные. В самой чаще лес заболочен, почва торфяная, и из мхов, из лесных злаков росли ели, ольхи, березы, осины, хвощи, осоки. Но это совсем уж далеко от улицы Красных Зорь, и Тоня о тех страшных местах только слыхала, однако никогда там не была, хоть в поселке на улице Красных Зорь жила давно, лет шесть, с тех пор, как родилась.
Тоне казалось, что в болотистых местах и прячется самое страшное слово для поселковых - амнистия.
Поселок был последним пунктом, ближе которого ссыльных к Москве не пускали, и когда случалась амнистия, начинались грабежи и убийства. Другое страшное слово - война, было далеко, на краю света, и могилы военные были далеко. Вместо убитого человека присылали бумажку, и взрослые эту бумажку оплакивали. А амнистия жила хоть и далеко от улицы Красных Зорь, однако в этой местности, в болотистой чаще, и жертв ее хоронили в сосновых и еловых гробах на поселковом кладбище у сосняка-брусничника. К тому ж амнистия пришла тогда, когда война кончилась и стала не опасной. Сама Тоня, правда, амнистии не помнила, но слышала, как взрослые, Тонина мама Уля, и тетя Вера, и муж тети Веры, дядя Никита, вспоминали про кассира с мочально-рогожной фабрики, которого нашли в Пижме без головы, и про семью Ануфриевых, которую зарезали и обокрали. Зарезали всех, кроме парализованной бабушки. С бабушки только сняли одеяло, вытащили из-под головы подушку, а из-под бабушкиного тела простыню. Но когда амнистированных переловили, время стало спокойное, хоть и голодное.
С тех пор как Тонин отец уехал от них, мама Тони и трехлетнего Давидки работала на станции, мыла товарные вагоны. Уйдет, оставит на столе миску с пареной свеклой, а рядом чугун с соленой водой. Поедят дети свеклы, попьют соленой воды и лезут на печку. Как и во всех поселковых домах, в Тонином доме была большая русская печь с лежанкой. А меж окон висело зеркало, в которое Тоня любила смотреть, и на зеркале много бус, нанизанных на нитку, красивых, разноцветных, которые Тоня любила перебирать. На подоконнике стоял цветок в горшке, который весной красиво расцветал, а в углу висела балалайка с красным бантом. Балалайка досталась Тониной маме от ее отца, дедушки Григория.
Тонина мама, Ульяна Зотова, была поселковая красавица и певунья. Тоня любила, когда мама в сорочке до пола расчесывала перед зеркалом свои светло-русые косы гребнем пепельного цвета с ручкой, а она, Тоня, сидела рядом, прижимаясь к теплому мягкому материнскому телу. К Ульяне Зотовой многие сватались в поселке, но вышла она замуж за Менделя, рыжего еврея из сосланных, и родила от него двоих детей. Мужа она любила и, когда была в хорошем настроении, то звала - Мендель. Но когда ссорилась с ним или была в плохом настроении, то звала Миша. Работал Мендель шофером на мочально-рогожной фабрике, начальство его уважало, поскольку был он умеренно пьющий, и после того, как кончился срок его ссылки, предоставило ему оплаченный отпуск. Мендель уехал к себе на родину, на Украину, потом вернулся, увидел здешнюю нищету, от которой он за месяц жизни у своих родственников отвык, увидел двух малых детей, жену, простую таежную бабу, взял расчет и опять уехал. Поступил так, как ему родственники советовали.
- И хорошо,- успокаивала Ульяну ее сестра Вера,- не нужен тебе еврей-жид. Но Ульяна отвечала:
- Я Менделя люблю, все равно он ко мне вернется.
Когда говорила про Менделя, то всегда улыбалась чуть-чуть, уголками губ, таинственно, точно знала про него такое, чего другие не знали.
- Я знаю,- говорит,- что нам с Менделем вместе через реку по жердочке еловой идти. Вместе по досточке сосновой. Мне на станции ссыльная цыганка нагадала. А вместе по жердочке через реку - это любовь до гроба.
Про Менделя говорила только с улыбкой, но когда пела, то плакала. Поэтому петь старалась не при детях, а в одиночестве.
Подросла Тоня, и Ульяна начала пускать ее погулять с меньшим Давидкой, но наказывала далеко от дома не идти. К брусничнику не идти, потому что там поезда проезжают, а по грунтовке телеги и грузовики-полуторки. К черничнику тем более, мост подвесной через Пижму шаткий, малому, некрепкому свалиться можно. А не свалишься, перейдешь, и того хуже. Хоть амнистированных всех давным-давно переловили, но кто знает, может, какой засиделся в чаще, на болоте. Говорят, недели две назад краснопогонники в черничник нагрянули с собаками, кого-то искали. А дедушка Козлов, дом которого самый дальний с речной стороны, слыхал ночью в черничнике выстрелы, да не двуствольные охотничьи - из нарезного оружия. Поселковый народ, особенно старый, в таком деле понимал и умел отличить гулкий охотничий хлопок от короткого, ясного голоса военного карабина. Потому Ульяна, отпуская детей, наказывала гулять только по улице Красных Зорь. Была, правда, и на улице Красных Зорь для детей опасность, о которой шептались поселковые женщины,- дядя Толя.
Дядя Толя жил в поселке давно, с незапамятных времен, но на поселковых похож не был, поселковые его старались избегать и детям своим наказывали с ним не говорить, а если заговорит, то не отвечать и ничего у него не брать. Дядя Толя был высокого роста, худой, в пенсне. Любил он с детьми на улице заговаривать и гостинцы им дарить, а бабушка Козлова и тетя Вера и другие поселковые женщины шептались, будто дядя Толя детей, которых гостинцами подманивал, колол иголочкой и от этого они помирали. Будто шестилетняя дочка Митяевых от иголочки померла. Куда-то писали, жаловались, но жалобу оставили без последствий и разъяснили: дочка Митяевых померла, мол, не от каких-то иголочек, а от скарлатины. Однако женщины продолжали шептаться и хотели писать в Москву Сталину жалобу на местное начальство, при котором дядя Толя работал садовником. Дядя Толя жил в единственном на весь поселок трехэтажном каменном доме у мочально-рогожной фабрики. В доме этом помещался также поселковый Совет и фабричное управление, а вокруг дома был сад, огражденный высоким забором.
Ульяна не верила шепоту поселковых, по своей сестре судила и понимала, что верить поселковым нельзя, однако на всякий случай все ж наказывала детям, если увидят дядю Толю, идти прочь, ничего не брать у него, с ним не говорить и ему не отвечать.
Отправит детей, завесит окна черными шторками, возьмет отцовскую балалаечку и поет в одиночестве, сама себе, чтоб поплакать и облегчить сердце. Песни пела грустные, но сладкие. Начинала с "У муромской дороги".
У муромской дороги стояли три сосны,
Прощался там мой милый до будущей весны.
Недавно мне приснился тяжелый страшный сон,
Мой миленький женился, нарушил клятву он.
И когда пела, так сладко плакалось. Понимает, скоро дети придут с прогулки, пора умыться да утереться, а все не может остановиться, плачется и поется, поется и плачется. Вдоволь наплачется, и веселей становится, вспоминаются песни, которые певал ее покойный отец, Григорий Зотов, под эту балалаечку. "Три ключи" споет.
Три ключи золотые
На адовой на ленточке,
На фарфоровой тарелочке,
На дубовом столике,
На фабричной салфеточке.
И конечно же, любимую, свадебную плясовую: "Жердочка еловая, досточка сосновая". Поет и приплясывает. Уж повеселела, уж улыбается, а из веселых глаз слезы по-прежнему текут. Случилось, в таком виде ее дети застали, дверь забыла запереть. Детям всегда страшно видеть свою мать плачущей, особенно когда плачет она одна, сама по себе, по-детски, не делясь ни с кем своим горем. Испугались дети, заплакали, но мать успокоила.
- Это я лук резала, глупые, сегодня будем похлебку есть с картошкой и пшеном.
- А мне хлеба хочется,- говорит Тоня,- я по хлебу скучаю.
Взяла тогда Ульяна Тоню на руки и поднесла к календарю отрывному за 52-й год. Календарь этот к репродукции с картины был укреплен - Сталин в полный рост в военном мундире и военной фуражке.
- У Сталина хлеба проси,- говорит Ульяна.
Начала Тоня просить хлеба у Сталина, просила, просила, потом говорит:
- Мама, Сталин не отвечает.
- Ну вот видишь,- говорит Ульяна,- даже у Сталина хлеба нет, а ты у меня просишь.
Мытье вагонов - работа тяжелая, а платят мало, как за неквалифицированный труд. Приносила Ульяна домой деньги и говорила Тоне:
- Давай аванс делить.
Садились за стол и начинали делить. Ульяна раскладывала деньги и приговаривала:
- Это на то-сё... А это на еду.
Тоня брала деньги на еду, перебирала рублевки, червонцы и говорила:
- Я буду аванс кушать.
Седьмого апреля, в день рождения Ульяны, заехали тетя Вера и дядя Никита, гостинцев привезли, а встретить гостей нечем. Постелила Ульяна на стол чистую скатерку, поставила миску жареных семечек. Все сидели лузгали семечки, а шелуху с пола Тоня подметала. Тетя Вера и дядя Никита были не поселковые, а совхозные. Не очень далеко, но все ж поездом ехать надо или по грунтовке на полуторке. Можно, конечно, и бесплатно, пешком по шпалам, но в летнюю погоду. Лето здесь теплое, хоть и короткое, а зима суровая и долгая. Только в мае начинает лед на Пижме ломать. Седьмого апреля пурга была, улица Красных Зорь вся в сугробах, а в доме тепло, уютно, взрослые все выпившие, дядя Никита в особенности. Конечно, тетя Вера дяде Никите много пить не позволяла из-за склонности к алкоголизму, но при закуске семечками и полстакана самогона хватало.
Выпил дядя Никита и начал опять про Молотова, как уже бывало.
- Молотов,- говорит,- Молотов... Ненавижу,- говорит.- Я мальцом у купца работал, отца Молотова. Порядочный человек, он сына своего проклял.
А Ульяна, мать Тони, русская добрая женщина, за Молотова заступается:
- Он не виноват. Зачем его ругать? Его назначили. Он же должен где-то работать.
- Ох, беда моя,- говорит тетя Вера,- как увидит Дом культуры имени Молотова или проезжали мы Молотовск, так прямо при людях ругается и проклинает. Как еще цел, не знаю. Семью имеет, пятеро детей.
А Ульяна, мать Тони, чтоб семейный скандал унять, говорит:
- Хватит вам посторонним себя расстраивать. Вот Тоня сейчас вам кабардиночку спляшет, развеселит.
Все в ладоши хлопают: асса! - а Тоня танцует. Ульяна не налюбуется, на дочь глядя, и, тоже подвыпивши, говорит:
- Звездочки мои небесные,- говорит,- детки мои, Тоня и меньшой Давидка. Вот погодите,- говорит,- новые цеха открывают при мочально-рогожной фабрике веревочный да войлочный. Устроится мать ваша на хорошую работу, купит подарков: сарафан праздничный, калоши новые. Тоня у меня девочка умненькая, добренькая, тороватенькая.
Тороватенькая на местном наречье значит - щедрая. Слышит Тоня такие похвалы себе и еще лучше танцует, старается. Кончила танцевать, тут мать ей вопрос задает, чтоб похвалиться гостям, какая у нее дочка уже взрослая и умная.
- Кто ты есть,- спрашивает,- какого возраста и где проживаешь?
- Тоня Пейсехман,- отвечает,- шесть лет. Улица Красных Зорь, дом десять.
Вдруг тетя Вера как разозлится.
- Какая ты Пейсехман! Ты Тоня Зотова.
А дядя Никита, чтоб только с тетей Верой поспорить, говорит:
- Правильно, одобряю. Она фамилию сменила, чтоб товарные вагоны не мыть, как мать ее, и чтоб на тракторе не надрываться, как дядька ее с рассвета допоздна в мазуте и тавоте. Отец ее, Миша, шоферюга, может, самый дурной из них. У него брат родной кто? Доцент всесоюзных знаний - вот кто.
Тут Ульяна как крикнет:
- Ты Менделя моего не тронь! Не позорь отца при ребятах.
- Какой же он отец им,- говорит тетя Вера,- если сбежал. Ты б лучше на алименты подавала, чем грязные вагоны скоблить. Погляди на руки свои. Тебе только двадцать семь, и статная, нашей породы. Тебя и с двумя детьми возьмут. Вот Лука Лукич, главбух наш совхозный, вдовец, герой войны, к тебе интерес имеет.
- Нет,- отвечает Ульяна,- я Менделя люблю. Вернется он ко мне.
- Когда вернется,- спрашивает Вера,- письмо от него, что ли, получила?
- Я и без письма знаю. Будущей весной вернется.
- Это она из песни своей придумала,- засмеялась Вера,- пойдем Никита, пойдем. Пора уж, а то детей на суседку оставили. Пора уж... А ты, Ульяна, сестрица, гляди, как бы при твоем упорстве слезами не облиться.
На такие слова тети Веры Тоня рассердилась, затопала ножками и крикнула:
- Ты Менделя нашего не тронь.
- Вот, значит, чему тебя твоя маманя учит-балует,- говорит покрасневшая тетя Вера,- гляди, глупых детей дядя Толя иголочкой колет.
И ушли не попрощались. Вера даже на пороге плюнула. Однако потом помирились и в гости к себе пригласили, в совхоз. Это уж летом, правда. Но с детьми раньше лета все равно в совхоз не выберешься.
Дни стояли погожие, лето теплое, а у Ульяны как раз двухнедельный отпуск подоспел. Посоветовалась Ульяна с Тоней, и решили - пешком пойдем по шпалам. Пораньше встанем, с передышками пойдем, еду, какая есть, с собой возьмем. По дороге в брусничнике малинки нарвем, как раз подоспела, водицы из ключа попьем.
Утро было чистое, солнечное, облака легкие и высокие, как всегда в погожие дни. А меж облаков такие же легкие и высокие птицы. Лесные или поселковые птицы шумят, а этих не слышно - истинно небесные птицы.
- Это жаворонки,- говорит Ульяна,- вот мы сейчас у них здоровья попросим.
Стала, подняла голову и заговорила:
- Ой вы, жаворонки, жавороночки. Летите в поле, несите здоровье. Первое коровье, второе - овечье, третье - человечье.
- Они ведь высоко,- говорит Тоня.
- Ничего... Они добрые слова сердечком слышат.
Пошли дальше. За переездом началось ржаное поле. Ульяна поцеловала колоски и, взяв детей на руки, велела и им целовать колоски.
- Ржаной колосок - медовый пирог. Приехал на сохе, на броне, на кобыле вороне.
Хорошо, весело, красиво вокруг, и по шпалам легко идти. Поезда редкие, раз только пропустили, и по грунтовке изредка полуторка пыль поднимет или телега прогрохочет. Люди совсем уж редко навстречу попадаются. Шли мимо поля - ни одной живой души. Уж миновали поле, когда из брусничника по тропке бабушка Козлова с полным кузовом лесной малины. "Куды да раскуды?" Сели вместе передохнуть.
- День какой солнечный,- говорит Ульяна,- лето славное. Вот рожь как поднялась. С хлебом будем.
- Верно,- смеется бабушка Козлова костяным белогубым ртом,- был бы хлеб, а мыши будут. И мышь в свою норку тащит корку. Мышей развелось невидимо. Это к голоду, к беде. Я, еще солнца не было, иду, а мыши развозились и пищат, беду закликают. А ты далехонько?
- В совхоз, к сестре.
- К сестре - хорошо. Только в брусничник глубоко не ходи. У моей кумы тесть молодой, а уже в чинах. Кажись, главный лейтенант. Так говорит поберечься надо.
- От чего поберечься, бабушка?
- От чего? - И опять костяным белым ртом щелкнула.
Дети дружно заревели.
- Ты, бабушка, детей мне не пугай,- говорит Ульяна,- иди своей тропкой, а мы своей дальше пойдем.
- Ты не торопись,- говорит бабушка Козлова,- ты молодая, тебе беречься не мне. Хоть и старым беречься не грех. Вон Саввишна Котова, моя одногодка, в черничник ходила. Черницы захотела. И встретили ее у мохового болотца два огольцы. Говорят, подымай, бабуся, сарафан. Зачала она их стыдить да ублажать. "Вы молоды, вам молодка потребна". Так, думаешь, они Саввишну послушали?
- Пойдем, дети,- говорит Ульяна,- пора нам. Тетя Вера да дядя Никита ждут.
- Ребят пуще себя береги,- кричит вслед бабушка Козлова,- дядя Толя иголочкой колет, а сестра его Раиса, волосы длинные, на крови пельмени варит.
"Чтоб ты сдохла, щука старая",- подумала про себя Ульяна и скорее прочь пошла. Тоне велела за юбку держаться, а меньшого Давидку на руки взяла. Но уж день не таким чистым казался и за малинкой в брусничник идти перехотелось, хоть дети клянчили.
- Лучше скорее в совхоз доберемся, там с народом совхозным за малинкой сходим.
Но дорога неблизкая, умаялась Ульяна меньшого Давидку на руках нести, умаялась Тоня ножками топать по шпалам. Было уж за полдень, утренние облачка улетели, и в бесконечном небе осталось только солнце да жаворонки. Начинался зной, солнце пекло, а еще сильней солнца пекло от шпал и гравия, покрытых черными мазутными пятнами. Душный запах мазута глушил лесные и полевые запахи. Хорошо - грунтовка свернула и унесла свою пыль к понтонному мосту через Пижму. Ульяна решила держаться железной дороги, которая выведет прямо к совхозу.
Улица Красных Зорь - Горенштейн Фридрих Наумович => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Улица Красных Зорь автора Горенштейн Фридрих Наумович дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Улица Красных Зорь у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Улица Красных Зорь своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Горенштейн Фридрих Наумович - Улица Красных Зорь.
Если после завершения чтения книги Улица Красных Зорь вы захотите почитать и другие книги Горенштейн Фридрих Наумович, тогда зайдите на страницу писателя Горенштейн Фридрих Наумович - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Улица Красных Зорь, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Горенштейн Фридрих Наумович, написавшего книгу Улица Красных Зорь, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Улица Красных Зорь; Горенштейн Фридрих Наумович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн