Когда я сказал, что не могу уплатить семьсот за обезьяну, директор предложил мне эту женщину за двести бульгенов.
Эли вздрогнула.
– Улисс, давайте выкупим ее, – сказала она. – Разве можно допустить, чтобы из-за каких-нибудь двухсот шелковых тряпочек человек сидел в клетке?
– Но что мы будем с ней делать? Если ее выпустят, она затеряется и погибнет в этом огромном городе.
– Пусть пока живет у меня или у вас. Вам все равно нужно нанимать служанку. Она будет вам помогать, а потом решит сама, что ей делать.
– Какое у вас благородное сердце! – воскликнул Улисс. Он с восхищением глядел на Эли. – Милая, хорошая. Каким счастливым будет тот, кого вы полюбите!
Эли странно взглянула на Улисса, глаза ее засветились, потом их заволокло слезой.
– Я люблю… вас, – сказала она чуть слышно. – Вас, Улисс…
Она порывисто встала и бросилась к вешалке, чтобы одеться. Улисс подбежал к ней.
– Куда вы, Эли? Не уходите, садитесь.
Она покорно села.
– Вы все еще любите Лайгу? – спросила она.
– Да, люблю… Но с вами мне хорошо, спокойнее…
Он сел рядом и начал гладить рукой ее мягкие искрящиеся на свету волосы.
– И мне хорошо, – прошептала Эли. – Так хорошо, как никогда еще не было…
В доме было совсем тихо. Только тикали часы, напоминая о быстро несущемся, но бесконечном времени.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В начале мая в Бизнесонии состоялся конгресс психологов, психиатров, невропатологов и физиологов. Вряд ли есть надобность прибегать к стенограммам конгресса, изобилующим научными терминами и положениями, которые могут оказаться недоступными для людей, не имеющих специальной подготовки.
Мы решили обратиться к какой-нибудь газете, где научные вопросы, обсуждавшиеся на конгрессе, излагались бы в популярной форме. Нам попалась уже известная читателю газета «Вечерние слухи», но по прочтении ее нас постигло разочарование. О таком важном и интересном событии «Вечерние слухи» информировали своих подписчиков очень скупо. Пытаясь выяснить, откуда у газеты такое пренебрежение к научным проблемам, мы узнали, что редакцию подвел репортер Тау Пратт. Да, да, тот самый, известный уже читателю Тау Пратт. Произошло то, о чем господин Грахбан говорил много раз: этот мальчишка Тау, не разбирающийся ни в политике, ни вообще в жизни, считает, однако, что он вправе оценивать события по своему усмотрению, а не так, как требуют интересы газеты. Отчет о конгрессе он написал столь беспомощно, что господину Грахбану пришлось больше часа потратить на правку и сокращение. Собственно, в отчете было столько несусветной чепухи, что его вообще надо было выбросить. Но, учитывая традицию «Вечерних слухов», поставивших себе за правило объективно информировать читателей о всех происходящих событиях, господин Грахбан, вычеркнув из отчета все несущественное и подправив явные несуразности, дал статью в газету.
Мы же считаем необходимым воспроизвести статью в том виде, в каком ее написал Тау Пратт. Фразы, взятые в квадратные скобки, выброшены господином Грахбаном, слова, набранные курсивом, то есть рукописным шрифтом, принадлежат его (Грахбану) перу, и Тау Пратт за них ответственности не несет. Надеемся, что читатель сам сумеет оценить по достоинству и труд Тау Пратта и меру объективности, которой любит хвастать главный редактор «Вечерних слухов» господин Грахбан.
Итак, вот о чем сообщала газета:
«Минувшая неделя ознаменовалась весьма важным событием в научной жизни: в Дробпуле состоялся конгресс психологов, психиатров, невропатологов и физиологов. В маленький городок на далеком Западе, до того известный только тем, что там минувшей зимой состоялся первый в мире [и нелепый по своему замыслу] бег на четвереньках, съехались величайшие ученые, изучающие [вопросы интеллекта, высшей нервной деятельности] великие извечные тайны человеческой души.
Конгресс заслушал много докладов и сообщений. Здесь же, в специально оборудованных помещениях проводились опыты, которыми ученые подтверждали свои теории.
Устроители конгресса позаботились о том, чтобы участники могли высказать самые разнообразные точки зрения. Это – в духе наших великих бизнесонских демократических порядков! И действительно, сколько было докладов, столько было разных точек зрения. Но не эту разноголосицу следует считать характерной чертой конгресса. Важно, что вновь торжествовала наша великая бизнесонская наука. [Разногласий было много, но, по существу, их можно объединить в две группы. На съезде столкнулись две разные школы. О них-то и следует говорить. Наиболее ярко проявилось различие этих двух школ в вопросе об одаренности, способностях, таланте, гениальности].
Кто из нас не задумывался над вопросом, почему одним людям дается легко то, что с таким трудом, а иногда и вовсе не удается достигнуть другим? Почему великие поэты умеют свободно мыслить образами, а простому человеку это недоступно? Почему Рафаэль создал такие картины, что люди замирают, глядя на них, а иной человек, даже под страхом смертной казни, не нарисует как следует стакана, ведра, кресла? Почему, наконец, трехлетний ребенок Люо
Ричар с мастерством подлинно великого музыканта дирижирует лучшим оркестром страны, а есть люди, не понимающие музыки?
Точку зрения одной части ученых на все эти вопросы наиболее полно выразил профессор Дебс, светило мировой науки, непререкаемый авторитет для ученых всего мира.
– Пытаться проникнуть в мир чувств человека при помощи грубых хирургических инструментов или с помощью стеклянных колбочек, – сказал профессор Дебс, – равносильно попытке объяснить, почему вчера во время автомобильной катастрофы погибла киноактриса Лиси Барви, а не простая уборщица кино. Диалектики любят копаться в причинах, и они стремились бы доказать, что это случайность, но имеющая свои причины. Именно звезда экрана должна была в это время проезжать в машине господина Чёрча по улице и именно шофер господина Нульгенера должен был хватить в этот день лишнее и оказаться на углу шестнадцатой улицы как раз в тот момент, когда там проезжала любимица публики. Как будто логично. А мы говорим: судьба! Явление, независимое от человека, не поддающееся научному анализу и изучению.
Психология творчества – это темная, неизученная и не подлежащая изучению область подсознательного, неуловимых ассоциаций, не поддающихся учету и анализу эмоций и страстей. Царство таинственности, недосягаемое для науки. Орудуй сколько угодно над трупом, но если отлетела душа, это уже ничто – тело без чувств, без страстей.
Одаренность, наитие, экстаз, вдохновение, воображение – все это плоды Высшего интеллекта, недоступного пониманию даже того, кто обладает этими качествами.
Профессор Дебс привел многочисленные примеры, подтверждающие его мысль.
– Почему, – спрашивает он, – Наполеон, обдумывая планы сражений, резал ножом стол или ручки кресла, а Шиллер для вдохновенья держал в своем рабочем столе гнилые яблоки? Почему Руссо размышлял на солнце с открытой головой, а Боссюэ работал в холодной комнате, надев на голову меховую шапку? Почему великие идеи рождались у Мильтона, Декарта, Лейбница, Россини, когда они размышляли лежа, закутавшись с головой под одеяло, в полном покое, а Моцарт подготавливал себя к творческой работе физическими упражнениями? Кто может дать ответ на вопрос, почему Ламенэ творил во мраке, безмолвии, а Гвидо-Рени рисовал, облачившись в великолепные одеяния, в окружении учеников, почтительно, как патрицию, прислуживавших ему?
Я не жду ответа на эти вопросы, ибо уверен, что ответа не получу. Все это относится к категории воображения, которое не поддается контролю и изучению с помощью физиологии.
Это в тех случаях, когда речь идет о выдающихся дарованиях, о гениальности. Но это же применимо и в суждениях о способностях вообще.
– Одаренность, талант – счастье избранных, – сказал в заключение профессор Дебс. – Кому не дано это Высшим, тому следует довольствоваться скупыми дарами природы. Природа не так глупа, как считают некоторые. Раздать всем поровну, значит, свести все к однообразию, серости, посредственности. Природа одаряет одного, чтобы ему старались подражать миллионы.
Доводы профессора Дебса произвели большое впечатление на участников съезда.
[Вместе с тем даже сторонникам Дебса нелегко было удержаться на своих позициях, когда выступил профессор Райс – представитель другой школы, стоящей на противоположных позициях].
Выступление профессора Райса, пытавшегося опровергнуть тезисы великого ученого, прозвучало неубедительно и вызвало только иронические улыбки.
[Речь профессора Райса была на редкость лаконична и, что не часто встретишь на столь почтенных ученых собраниях, проста и доступна].
– Мы исходим из того, что люди различаются не столько по степени своих способностей, сколько по их своеобразию, – сказал профессор Райс. – Мы, разумеется, не отрицаем наличия особенно выдающихся способностей у некоторых людей. Но хотя одаренность у разных людей неодинакова, при нынешних социальных условиях способности основной массы людей используются не в полной мере. Способности человека проявляются в процессе его деятельности и по мере накопления опыта (практики) растут. Ведь нельзя же себе представить даже самого гениального человека, талант которого развернулся бы во всю силу вне условий внешней и социальной среды, без соответствующего опыта и практики. Я слушал концерт вундеркинда Люо Ричара. Это изумительно, это потрясает. Но Люо Ричар при всей своей одаренности, безусловно, не мог бы сыграть симфонию Берлиоза, не услышав ее, не заимствовав по слуху такта, ритма, мотива и всего прочего. Обладая незаурядными способностями, он стал музыкантом благодаря тому, что попал в благоприятные условия. Представьте себе, что Люо родился бы на каком-то отдаленном Великоокеанском острове, население которого в силу существующих социальных условий лишено возможности приобщиться к современной культуре. Это весьма вероятный случай. И там, на этих далеких островах, в глуши, вдали от цивилизации рождаются люди с большими творческими задатками. Но Люо не исполнял бы там «Фантастическую симфонию» Берлиоза, он хорошо пел бы песни своего племени.
Вывод: в ходе развития общества развивается человек, его мозг, органы чувств, органы движения, его способности.
Нельзя рассматривать проблему только с точки зрения теоретических положений психологии и медицины, отбрасывая главное – вопрос о социальных условиях жизни, от которых зависит развитие таланта.
Я не знаю, как сложится судьба Люо Ричара, когда он станет взрослым, и уникальность уступит место обычности. Ему придется выдерживать конкуренцию с сотнями других дирижеров, многие из которых оказались безработными. Но всем известно, что тысячи людей в силу социальных условий не могут проявить себя. Дети бедняков – талантливые, способные, очень и очень часто остаются в безвестности. А бездарные люди, располагающие средствами, нередко заполняют консерватории, университеты, театральные студии.
Таков закон нашего социального строя. При этом строе трудящимся, то есть большинству населения, закрыта дорога к знаниям, науке, искусству. Надо обеспечить каждому человеку, – сказал профессор Райс, – всестороннее и гармоничное развитие его способностей и наиболее полное удовлетворение его духовных запросов.
Перейдя к физиологической стороне вопроса, профессор Райс отверг понятие о «душе», объяснил все проблемы высшей нервной деятельности человека работой мозга, куда сходятся сигналы – раздражители извне – от рук, глаз, органов слуха, кожи и где, будучи подвергнуты анализу, вызывают ответную реакцию – врожденные или выработанные жизнью рефлексы].
Райс подкрепил свое выступление демонстрацией опытов на собаках, обезьянах и других животных, а также гипнотическим сеансом.
Выступление профессора Райса [прозвучало довольно убедительно] никого ни в чем не убедило. Смешно в таких вопросах, где речь идет о чувствах человека, оперировать слюной собаки. Но спор продолжался.
Этот спор, как видно, не решить на конгрессах. Его должна решить жизнь. И она, безусловно, решит его так, как это подсказывают наши великие бизнесонские ученые.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Как видно по скобкам и фразам, набранным курсивом, бизнесонцы вряд ли могли по статье в «Вечерних слухах» объективно судить о споре, разгоревшемся в ученом мире. Но Эли Милоти, прочитав статью, заинтересовалась ею и позвонила Улиссу.
– Я рада, что вы дома, – сказала она, услышав голос Улисса. – Если разрешите, я к вам приеду, у меня очень важное дело.
– Ну, конечно, приезжайте! Я жду все утро и не пойму, почему вы не звоните.
– Я не хотела вам мешать, вы говорили, что будете сегодня работать.
– Вы мне никогда не мешаете, Эли. Приезжайте.
Приехав к Улиссу, Эли показала ему статью о конгрессе.
– Здесь упоминается профессор Райс. Отец часто говорил о нем, как о большом ученом. Я подумала, что его стоит пригласить к Люо.
– Стоит, пожалуй. Я читал его книгу о высшей нервной деятельности. Там много пометок вашего отца. Очень оригинальные теории. Его, конечно, надо бы пригласить, но я не знаю, где его искать.
– Я поеду за ним, – решительно сказала Эли.
Спустя два часа профессор Райс приехал к Люо. В отличие от своих коллег, он держался просто и разговаривал без иронически-покровительственного тона, так раздражавшего Улисса. Осмотрев Люо и ознакомившись с анализами и данными всевозможных исследований, он спросил Хента:
– Вы его постоянный врач?
– Да.
Райс взглянул на Улисса так, как смотрит капитан на нового матроса, с которым предстоит далекое и трудное плавание: сурово, изучающе. Но это продолжалось только миг. Глаза его снова стали приветливыми.
– Вы, конечно, не хуже меня понимаете, что наблюдения врача, постоянно общающегося с больным, важнее любых анализов, – сказал он. – Особенно в таком случае, когда речь идет о заболевании нервной системы.
– Вы считаете, что летаргия вызвана расстройством нервной системы?
– Вероятно. Мальчик часто выступал в концертах, усиленно занимался. Можно предполагать нервное переутомление. На чрезмерное раздражение мозг ответил торможением, чтобы дать нервным центрам отдохнуть. Это своего рода защитный сонный рефлекс.
– Вы и здесь прибегаете к теории рефлексов? – заметил Улисс.
– У вас есть другое объяснение?
– Я предполагал, что мы имеем здесь дело с какой-то инфекцией.
– Но анализы не подтвердили это.
– Может случиться, что это объясняется несовершенством лабораторной аппаратуры и… наших знаний.
– Мне не хотелось бы сейчас вступать в научный спор, – осторожно прервал его Райс. – Если вы можете представить какие-нибудь доказательства, готов их выслушать. Вероятнее всего, сон наступил вследствие непосильной нагрузки, вызвавшей резкое ослабление высших отделов головного мозга. Не замечали ли вы раньше каких-нибудь симптомов нервной перегрузки: нервозности, рассеянности, не жаловался ли ребенок на головные боли?
– Да, замечал, – ответил Улисс. Ему стало стыдно, что он раньше не придавал значения очевидным фактам, которые должны были насторожить врача. – Люо в последнее время стал раздражителен, рассеян. Я относил это за счет его сосредоточенности на музыке. Он был так поглощен музыкой, что делал иногда невероятные вещи. Однажды за обедом, например, он по рассеянности начал вместо пищи жевать салфетку.
– Да, сосредоточенность в музыке отвлекала мальчика от всего остального. Возбуждение одних участков мозга вызвало торможение других.
– У мальчика были звуковые галлюцинации. Ему все время слышались шумы, звук пара, вырывающегося из узкого горлышка, и прочее. У него ведь такой острый слух!
Райс задумался. Он мял в руках уголок скатерти, точно пробуя ее качество.
– Я был на концерте Люо. Вы знаете, о чем я думал? – спросил он.
– О чем?
– Нельзя было разрешать ребенку каждый день выступать.
– Но миллионы людей хотят его слушать. Как можно лишать их этого удовольствия? Со всех концов земного шара идут телеграммы: Люо приглашают на гастроли.
– Вы думаете, дело только в этом?
Взглянув в открытые, доверчивые глаза Райса, Хент сказал:
– Вы правы. Главную роль играли деньги. Хозяева не хотели терять доходов. Я возражал, но… к сожалению, оказался бессильным.
Райс вздохнул.
– Простите, что я заговорил о таких вещах, вы, по-видимому, не этого ждали от моего визита.
– И этого тоже, – решительно сказал Улисс. – Раньше мне казалось важным поразить людей искусством трехлетнего мальчика, делающего то, что по силам не каждому взрослому. Теперь я понимаю, что ошибся. Надо было заботиться о сохранении таланта… о развитии его.
Райс взял со столика фотографию Люо, снятого у дирижерского пульта в день первого концерта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Эли вздрогнула.
– Улисс, давайте выкупим ее, – сказала она. – Разве можно допустить, чтобы из-за каких-нибудь двухсот шелковых тряпочек человек сидел в клетке?
– Но что мы будем с ней делать? Если ее выпустят, она затеряется и погибнет в этом огромном городе.
– Пусть пока живет у меня или у вас. Вам все равно нужно нанимать служанку. Она будет вам помогать, а потом решит сама, что ей делать.
– Какое у вас благородное сердце! – воскликнул Улисс. Он с восхищением глядел на Эли. – Милая, хорошая. Каким счастливым будет тот, кого вы полюбите!
Эли странно взглянула на Улисса, глаза ее засветились, потом их заволокло слезой.
– Я люблю… вас, – сказала она чуть слышно. – Вас, Улисс…
Она порывисто встала и бросилась к вешалке, чтобы одеться. Улисс подбежал к ней.
– Куда вы, Эли? Не уходите, садитесь.
Она покорно села.
– Вы все еще любите Лайгу? – спросила она.
– Да, люблю… Но с вами мне хорошо, спокойнее…
Он сел рядом и начал гладить рукой ее мягкие искрящиеся на свету волосы.
– И мне хорошо, – прошептала Эли. – Так хорошо, как никогда еще не было…
В доме было совсем тихо. Только тикали часы, напоминая о быстро несущемся, но бесконечном времени.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В начале мая в Бизнесонии состоялся конгресс психологов, психиатров, невропатологов и физиологов. Вряд ли есть надобность прибегать к стенограммам конгресса, изобилующим научными терминами и положениями, которые могут оказаться недоступными для людей, не имеющих специальной подготовки.
Мы решили обратиться к какой-нибудь газете, где научные вопросы, обсуждавшиеся на конгрессе, излагались бы в популярной форме. Нам попалась уже известная читателю газета «Вечерние слухи», но по прочтении ее нас постигло разочарование. О таком важном и интересном событии «Вечерние слухи» информировали своих подписчиков очень скупо. Пытаясь выяснить, откуда у газеты такое пренебрежение к научным проблемам, мы узнали, что редакцию подвел репортер Тау Пратт. Да, да, тот самый, известный уже читателю Тау Пратт. Произошло то, о чем господин Грахбан говорил много раз: этот мальчишка Тау, не разбирающийся ни в политике, ни вообще в жизни, считает, однако, что он вправе оценивать события по своему усмотрению, а не так, как требуют интересы газеты. Отчет о конгрессе он написал столь беспомощно, что господину Грахбану пришлось больше часа потратить на правку и сокращение. Собственно, в отчете было столько несусветной чепухи, что его вообще надо было выбросить. Но, учитывая традицию «Вечерних слухов», поставивших себе за правило объективно информировать читателей о всех происходящих событиях, господин Грахбан, вычеркнув из отчета все несущественное и подправив явные несуразности, дал статью в газету.
Мы же считаем необходимым воспроизвести статью в том виде, в каком ее написал Тау Пратт. Фразы, взятые в квадратные скобки, выброшены господином Грахбаном, слова, набранные курсивом, то есть рукописным шрифтом, принадлежат его (Грахбану) перу, и Тау Пратт за них ответственности не несет. Надеемся, что читатель сам сумеет оценить по достоинству и труд Тау Пратта и меру объективности, которой любит хвастать главный редактор «Вечерних слухов» господин Грахбан.
Итак, вот о чем сообщала газета:
«Минувшая неделя ознаменовалась весьма важным событием в научной жизни: в Дробпуле состоялся конгресс психологов, психиатров, невропатологов и физиологов. В маленький городок на далеком Западе, до того известный только тем, что там минувшей зимой состоялся первый в мире [и нелепый по своему замыслу] бег на четвереньках, съехались величайшие ученые, изучающие [вопросы интеллекта, высшей нервной деятельности] великие извечные тайны человеческой души.
Конгресс заслушал много докладов и сообщений. Здесь же, в специально оборудованных помещениях проводились опыты, которыми ученые подтверждали свои теории.
Устроители конгресса позаботились о том, чтобы участники могли высказать самые разнообразные точки зрения. Это – в духе наших великих бизнесонских демократических порядков! И действительно, сколько было докладов, столько было разных точек зрения. Но не эту разноголосицу следует считать характерной чертой конгресса. Важно, что вновь торжествовала наша великая бизнесонская наука. [Разногласий было много, но, по существу, их можно объединить в две группы. На съезде столкнулись две разные школы. О них-то и следует говорить. Наиболее ярко проявилось различие этих двух школ в вопросе об одаренности, способностях, таланте, гениальности].
Кто из нас не задумывался над вопросом, почему одним людям дается легко то, что с таким трудом, а иногда и вовсе не удается достигнуть другим? Почему великие поэты умеют свободно мыслить образами, а простому человеку это недоступно? Почему Рафаэль создал такие картины, что люди замирают, глядя на них, а иной человек, даже под страхом смертной казни, не нарисует как следует стакана, ведра, кресла? Почему, наконец, трехлетний ребенок Люо
Ричар с мастерством подлинно великого музыканта дирижирует лучшим оркестром страны, а есть люди, не понимающие музыки?
Точку зрения одной части ученых на все эти вопросы наиболее полно выразил профессор Дебс, светило мировой науки, непререкаемый авторитет для ученых всего мира.
– Пытаться проникнуть в мир чувств человека при помощи грубых хирургических инструментов или с помощью стеклянных колбочек, – сказал профессор Дебс, – равносильно попытке объяснить, почему вчера во время автомобильной катастрофы погибла киноактриса Лиси Барви, а не простая уборщица кино. Диалектики любят копаться в причинах, и они стремились бы доказать, что это случайность, но имеющая свои причины. Именно звезда экрана должна была в это время проезжать в машине господина Чёрча по улице и именно шофер господина Нульгенера должен был хватить в этот день лишнее и оказаться на углу шестнадцатой улицы как раз в тот момент, когда там проезжала любимица публики. Как будто логично. А мы говорим: судьба! Явление, независимое от человека, не поддающееся научному анализу и изучению.
Психология творчества – это темная, неизученная и не подлежащая изучению область подсознательного, неуловимых ассоциаций, не поддающихся учету и анализу эмоций и страстей. Царство таинственности, недосягаемое для науки. Орудуй сколько угодно над трупом, но если отлетела душа, это уже ничто – тело без чувств, без страстей.
Одаренность, наитие, экстаз, вдохновение, воображение – все это плоды Высшего интеллекта, недоступного пониманию даже того, кто обладает этими качествами.
Профессор Дебс привел многочисленные примеры, подтверждающие его мысль.
– Почему, – спрашивает он, – Наполеон, обдумывая планы сражений, резал ножом стол или ручки кресла, а Шиллер для вдохновенья держал в своем рабочем столе гнилые яблоки? Почему Руссо размышлял на солнце с открытой головой, а Боссюэ работал в холодной комнате, надев на голову меховую шапку? Почему великие идеи рождались у Мильтона, Декарта, Лейбница, Россини, когда они размышляли лежа, закутавшись с головой под одеяло, в полном покое, а Моцарт подготавливал себя к творческой работе физическими упражнениями? Кто может дать ответ на вопрос, почему Ламенэ творил во мраке, безмолвии, а Гвидо-Рени рисовал, облачившись в великолепные одеяния, в окружении учеников, почтительно, как патрицию, прислуживавших ему?
Я не жду ответа на эти вопросы, ибо уверен, что ответа не получу. Все это относится к категории воображения, которое не поддается контролю и изучению с помощью физиологии.
Это в тех случаях, когда речь идет о выдающихся дарованиях, о гениальности. Но это же применимо и в суждениях о способностях вообще.
– Одаренность, талант – счастье избранных, – сказал в заключение профессор Дебс. – Кому не дано это Высшим, тому следует довольствоваться скупыми дарами природы. Природа не так глупа, как считают некоторые. Раздать всем поровну, значит, свести все к однообразию, серости, посредственности. Природа одаряет одного, чтобы ему старались подражать миллионы.
Доводы профессора Дебса произвели большое впечатление на участников съезда.
[Вместе с тем даже сторонникам Дебса нелегко было удержаться на своих позициях, когда выступил профессор Райс – представитель другой школы, стоящей на противоположных позициях].
Выступление профессора Райса, пытавшегося опровергнуть тезисы великого ученого, прозвучало неубедительно и вызвало только иронические улыбки.
[Речь профессора Райса была на редкость лаконична и, что не часто встретишь на столь почтенных ученых собраниях, проста и доступна].
– Мы исходим из того, что люди различаются не столько по степени своих способностей, сколько по их своеобразию, – сказал профессор Райс. – Мы, разумеется, не отрицаем наличия особенно выдающихся способностей у некоторых людей. Но хотя одаренность у разных людей неодинакова, при нынешних социальных условиях способности основной массы людей используются не в полной мере. Способности человека проявляются в процессе его деятельности и по мере накопления опыта (практики) растут. Ведь нельзя же себе представить даже самого гениального человека, талант которого развернулся бы во всю силу вне условий внешней и социальной среды, без соответствующего опыта и практики. Я слушал концерт вундеркинда Люо Ричара. Это изумительно, это потрясает. Но Люо Ричар при всей своей одаренности, безусловно, не мог бы сыграть симфонию Берлиоза, не услышав ее, не заимствовав по слуху такта, ритма, мотива и всего прочего. Обладая незаурядными способностями, он стал музыкантом благодаря тому, что попал в благоприятные условия. Представьте себе, что Люо родился бы на каком-то отдаленном Великоокеанском острове, население которого в силу существующих социальных условий лишено возможности приобщиться к современной культуре. Это весьма вероятный случай. И там, на этих далеких островах, в глуши, вдали от цивилизации рождаются люди с большими творческими задатками. Но Люо не исполнял бы там «Фантастическую симфонию» Берлиоза, он хорошо пел бы песни своего племени.
Вывод: в ходе развития общества развивается человек, его мозг, органы чувств, органы движения, его способности.
Нельзя рассматривать проблему только с точки зрения теоретических положений психологии и медицины, отбрасывая главное – вопрос о социальных условиях жизни, от которых зависит развитие таланта.
Я не знаю, как сложится судьба Люо Ричара, когда он станет взрослым, и уникальность уступит место обычности. Ему придется выдерживать конкуренцию с сотнями других дирижеров, многие из которых оказались безработными. Но всем известно, что тысячи людей в силу социальных условий не могут проявить себя. Дети бедняков – талантливые, способные, очень и очень часто остаются в безвестности. А бездарные люди, располагающие средствами, нередко заполняют консерватории, университеты, театральные студии.
Таков закон нашего социального строя. При этом строе трудящимся, то есть большинству населения, закрыта дорога к знаниям, науке, искусству. Надо обеспечить каждому человеку, – сказал профессор Райс, – всестороннее и гармоничное развитие его способностей и наиболее полное удовлетворение его духовных запросов.
Перейдя к физиологической стороне вопроса, профессор Райс отверг понятие о «душе», объяснил все проблемы высшей нервной деятельности человека работой мозга, куда сходятся сигналы – раздражители извне – от рук, глаз, органов слуха, кожи и где, будучи подвергнуты анализу, вызывают ответную реакцию – врожденные или выработанные жизнью рефлексы].
Райс подкрепил свое выступление демонстрацией опытов на собаках, обезьянах и других животных, а также гипнотическим сеансом.
Выступление профессора Райса [прозвучало довольно убедительно] никого ни в чем не убедило. Смешно в таких вопросах, где речь идет о чувствах человека, оперировать слюной собаки. Но спор продолжался.
Этот спор, как видно, не решить на конгрессах. Его должна решить жизнь. И она, безусловно, решит его так, как это подсказывают наши великие бизнесонские ученые.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Как видно по скобкам и фразам, набранным курсивом, бизнесонцы вряд ли могли по статье в «Вечерних слухах» объективно судить о споре, разгоревшемся в ученом мире. Но Эли Милоти, прочитав статью, заинтересовалась ею и позвонила Улиссу.
– Я рада, что вы дома, – сказала она, услышав голос Улисса. – Если разрешите, я к вам приеду, у меня очень важное дело.
– Ну, конечно, приезжайте! Я жду все утро и не пойму, почему вы не звоните.
– Я не хотела вам мешать, вы говорили, что будете сегодня работать.
– Вы мне никогда не мешаете, Эли. Приезжайте.
Приехав к Улиссу, Эли показала ему статью о конгрессе.
– Здесь упоминается профессор Райс. Отец часто говорил о нем, как о большом ученом. Я подумала, что его стоит пригласить к Люо.
– Стоит, пожалуй. Я читал его книгу о высшей нервной деятельности. Там много пометок вашего отца. Очень оригинальные теории. Его, конечно, надо бы пригласить, но я не знаю, где его искать.
– Я поеду за ним, – решительно сказала Эли.
Спустя два часа профессор Райс приехал к Люо. В отличие от своих коллег, он держался просто и разговаривал без иронически-покровительственного тона, так раздражавшего Улисса. Осмотрев Люо и ознакомившись с анализами и данными всевозможных исследований, он спросил Хента:
– Вы его постоянный врач?
– Да.
Райс взглянул на Улисса так, как смотрит капитан на нового матроса, с которым предстоит далекое и трудное плавание: сурово, изучающе. Но это продолжалось только миг. Глаза его снова стали приветливыми.
– Вы, конечно, не хуже меня понимаете, что наблюдения врача, постоянно общающегося с больным, важнее любых анализов, – сказал он. – Особенно в таком случае, когда речь идет о заболевании нервной системы.
– Вы считаете, что летаргия вызвана расстройством нервной системы?
– Вероятно. Мальчик часто выступал в концертах, усиленно занимался. Можно предполагать нервное переутомление. На чрезмерное раздражение мозг ответил торможением, чтобы дать нервным центрам отдохнуть. Это своего рода защитный сонный рефлекс.
– Вы и здесь прибегаете к теории рефлексов? – заметил Улисс.
– У вас есть другое объяснение?
– Я предполагал, что мы имеем здесь дело с какой-то инфекцией.
– Но анализы не подтвердили это.
– Может случиться, что это объясняется несовершенством лабораторной аппаратуры и… наших знаний.
– Мне не хотелось бы сейчас вступать в научный спор, – осторожно прервал его Райс. – Если вы можете представить какие-нибудь доказательства, готов их выслушать. Вероятнее всего, сон наступил вследствие непосильной нагрузки, вызвавшей резкое ослабление высших отделов головного мозга. Не замечали ли вы раньше каких-нибудь симптомов нервной перегрузки: нервозности, рассеянности, не жаловался ли ребенок на головные боли?
– Да, замечал, – ответил Улисс. Ему стало стыдно, что он раньше не придавал значения очевидным фактам, которые должны были насторожить врача. – Люо в последнее время стал раздражителен, рассеян. Я относил это за счет его сосредоточенности на музыке. Он был так поглощен музыкой, что делал иногда невероятные вещи. Однажды за обедом, например, он по рассеянности начал вместо пищи жевать салфетку.
– Да, сосредоточенность в музыке отвлекала мальчика от всего остального. Возбуждение одних участков мозга вызвало торможение других.
– У мальчика были звуковые галлюцинации. Ему все время слышались шумы, звук пара, вырывающегося из узкого горлышка, и прочее. У него ведь такой острый слух!
Райс задумался. Он мял в руках уголок скатерти, точно пробуя ее качество.
– Я был на концерте Люо. Вы знаете, о чем я думал? – спросил он.
– О чем?
– Нельзя было разрешать ребенку каждый день выступать.
– Но миллионы людей хотят его слушать. Как можно лишать их этого удовольствия? Со всех концов земного шара идут телеграммы: Люо приглашают на гастроли.
– Вы думаете, дело только в этом?
Взглянув в открытые, доверчивые глаза Райса, Хент сказал:
– Вы правы. Главную роль играли деньги. Хозяева не хотели терять доходов. Я возражал, но… к сожалению, оказался бессильным.
Райс вздохнул.
– Простите, что я заговорил о таких вещах, вы, по-видимому, не этого ждали от моего визита.
– И этого тоже, – решительно сказал Улисс. – Раньше мне казалось важным поразить людей искусством трехлетнего мальчика, делающего то, что по силам не каждому взрослому. Теперь я понимаю, что ошибся. Надо было заботиться о сохранении таланта… о развитии его.
Райс взял со столика фотографию Люо, снятого у дирижерского пульта в день первого концерта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11