- Хочу только рассказать об одном разговоре. Надо рассказать. - Разговор этот происходил в скверике возле Музея изобразительных искусств на Волхонке. - Шли посетители, поднимались по каменным ступеням посмотреть на слепки старых богов, а мы сидели на скамеечке и разговаривали с марсианином. - Нет, не с тем, первым, а с этим, настоящим. Он был как все мы и поэтому незаметен. Но, только разговаривая с ним, понимаешь: нет, все другое. За его лицом, за внешностью угадывался другой мир, другой опыт, нормы других отношений, Другая норма ощущалась в его взгляде - вот в чем дело. - И потом это их мышление по "сути", а не по "словам", и мгновенное понимание. Вдруг благодарит ни за что, вдруг оборачивается вопросительно. Никак сразу не ухватишь, какие куски пропустить в речи, чтобы не топтаться на очевидном. Такое впечатление, что тебя заставляют говорить не прозой, а по логике стиха. - Мы улетаем, - сказал он. - Я понимаю, - сказал я. - Теперь вернемся скоро. - Но на самом деле я многого еще не понимал. И он видел это. - А как же вы все-таки прилетели? - спросил я. - Вы же говорите, что у вас не развита техника. - Вы не поняли: она у нас развита, но развитие ее шло путем, противоположным вашему. Мы уже очень давно умеем путешествовать за пределы планеты, но мы почти не умеем добывать энергию. Она всегда у нас была даровая. Теперь положение изменилось. И давайте взаимно учиться. - Передайте Аносову - он на верном пути. По важна не только энцефалограмма, важен весь спектр биотоков человека. И еще. Вам. Запомните. Внешность выстроена по законам, внешность, не маска, маска - это ложь. Поэтому одним нужно продление внешности внутрь, а другим выведение внутреннего мира наружу. Я еще плохо говорю словами. Понятно? - Понятно, - сказал я. - Но ответьте. Наука стремится перейти дозволенную грань и вступает а противоречие с этикой. Как снять противоречие? Часто между людьми стена из воздуха. - Преодоление отчужденности равно преодолению этического барьера, это не прорыв в психологию, как думал Аносов. Этический барьер - вот чем займется ваша наука теперь. Человек не средство, а цель. Человек - это пункт встречи всей вселенной. Кто думает иначе, тот... - Мещанин, - подсказал я. - Да. Главный ваш враг, - сказал он. - Это есть ваш последний и решительный бой... - А ваш? - И наш, - сказал он. - Но мы прилетели перенять ваш опыт-У нас развитие шло другим путем. - У них развитие пошло не по линии техники, а по линии саморазвития. За технику они только сейчас берутся всерьез, уже готовые к ней нравственно. - Как это получилось? - спросил я. На Земле использование атомного распада есть венец развития материальной культуры, цивилизации, а у них это начало. У них там сложились такие условия, что урановые источники были для них в древности как для наших неандертальцев головни из лесного пожара. У них не было нужды обеспечивать внешнюю жизнь, поэтому их история - это в основном развитие жизни внутренней. Только теперь стали иссякать природные источники энергии, и они нуждаются в нашем внешнем опыте и принесли нам плоды опыта внутреннего. - Вот почему они до сих пор не прилетали. И мы не успели тоже. - Теперь спокойно. Теперь я должен рассказать нечто, что переворачивает все обычные представления и что тогда показалось мне убедительным, как аксиома, а теперь после их отлета похоже на фантастику. - Слушайте. Они уже прилетали один раз. - Они прилетали и застали расу прекрасных людей и поняли, что люди созрели для красоты. Помните, об этом рассказал Гомер первый эксперимент с красотой, похожий на Лешкин эксперимент с техникой? Афина - мудрость, Гера - обыденная жизнь, Афродита - красота. Парис выбрал красоту, и Афродита открыла ему глаза на красоту Елены. Помните, что получилось тогда? Парис присвоил красоту. И началась война между людьми, увидевшими ценность красоты. Видоизменяясь в эпохах, эта война длилась до двадцатого века, пока люди сообразили, что война хуже, чем отказ от красоты, и наступила обыденность. - Парис был первый мещанин, - сказал он. Странно, я не засмеялся и очень удивился этому. Я помню. - Мы тогда исходили из своих представлений,- сказал он. - И потому выбрали Париса, прекрасного молодого человека, норму. Мы тогда еще не знали о вашем пути развития, противоположном нашему, и думали, что вы просто отстаете по фазе. Поэтому мы выбрали норму и проглядели исключение, обещавшее норму более высокую, - Гомера. Они его считали слепцом. Они ошибались. Просто взгляд его стекленел, когда он переводил наш способ понимания в ваши слова... Теперь мы прилетели потому, что нас позвал ваш друг. Мы поняли, что наступает эпоха новой нормы. Вот и все. - Нет... не все... - сказал я. - Меня била дрожь. Мы стояли возле колонны, и я трогал руками холодные каннелюры, и в глазах у меня билась синь Эгейского моря. - Если все так, как вы говорите... если ваш мир такой... то кто же был этот первый, которого вы прислали?.. - Мы не присылали его. Он улетел сам. - Кто же он? Кто эта вонючая помесь электроники и Чингисхана, этот озверелый мещанин? - Он удрал из больницы и чуть все не испортил. Это просто наш сумасшедший, - сказал он. - По-вашему - псих. Я думаю, и у вас мещанство - это безумие.
- ...Утро было розовое, тихое. - Она еще спала, моя Афродита. Елена моя, моя благородная норма, девочка золотого века, и на шее у нее пульсировала голубая жилка. - Я все вспомнил. Всю свою жизнь за последние тысячи лет человечьей истории, и в душе у меня звучала прощальная песня Гошки Панфилова, Памфилия, который не подчинился и угадал, он вымечтал свою любовь, и она претворилась. Это была песня про Аэлиту.
Мужики, ищите Аэлиту! Видишь, парень, кактусы в цвету! Золотую песню расстели ты, Поджидая дома красоту. Семь дорог - и каждая про это, А восьмая - пьяная вода. Прилетит невеста с того света Жениха по песне угадать. Разглядит с ракеты гитариста, Позовет хмельного на века, Засмеется смехом серебристым, И растопит сердце простака. У нее точеные колени И глазок испуганный такой, Ты в печурке шевельни поленья, Аэлиту песней успокой. Все равно ты мальчик не сезонный, Ты поешь, а надо вычислять, У тебя есть важные резоны Марсианок песней усыплять. Вот разлиты кактусной пол-литра, Вот на Марс уносится изба. Мужики, ищите Аэлиту, Аэлита - лучшая из баб. Не беда, что воют электроны, Старых песен на душе поток! Расступитесь, Хаос, Космос, Хронос! Не унять вам сердца шепоток! - Мне всегда хотелось прочесть или написать роман, а может быть, повесть, которая бы кончалась так: - "...Он просидел за столом до утра, заснул, положив голову на руки, потом проснулся и увидел, что наступило утро. Он встал, вытер лицо ладонями. Панорама домов уходила в легкий августовский туман. Стараясь не глядеть на незнакомую комнату, где он прожил много лет, перешагивая через бумажный мусор, посуду и заскорузлые холсты, он вышел из квартиры и запер ее на ключ. Когда он вышел из парадного, в уши ему кинулся негромкий призрачный шум улицы. Панорама домов уходила в легкий августовский туман. Слышался шум работ, звенели трамваи. Он достал из кармана ключ от квартиры и, подойдя к краю тротуара, опустил его в ближайший водосток. Панорама домов уходила в легкий августовский туман. Надо было жить. Звенели трамваи..." - Я проснулся и увидел, что наступило утро. Я отлежал все бока на одеяле, постеленном в углу мастерской. А ведь когда-то я мог, как на перине, спать на каменных плитах, и подушкой мне служил пистолет ТТ, накрытый фуражкой. Стареем, мамочка моя. Да и пистолет ТТ давно снят с вооружения. Это я узнал в незапамятные времена на офицерских послевоенных сборах, где нам бегло показывали всякое новое оружие, и я тогда во все поверил, во все новинки и не удивился новинкам. Я только удивился и не поверил, когда сказали, что ТТ снят с вооружения. Почему-то мне казалось, что личное оружие - это ТТ и что это синонимы. А как можно отменить синонимы? - Нужно было, чтобы прошло много времени, пока я понял, наконец, что у ТТ синоним не только "личное оружие", но и "фронт", и "лицо без морщин", и "незнание жизни", и "торопливые обобщения", и "умение спать на плитах, подложив под голову личное оружие, накрытое фуражкой", и "молодость". - И нужно было, чтобы прошло совсем немного времени, чтобы прошли эти короткие беглые месяцы, чтобы я понял, что молодость духа не отменяется, умение работать круглые сутки не отменяется, нежность к работающим людям и к младенцам, пихающим тротуар ногой и с воплем наезжающим на вас своими самокатами, и к воробьям, и к площадке молодняка в зоопарке не отменяется, ненависть к паразитам со сладкими голосами, и к втирушам, и к выползням, к жирным выползням после очистительного дождя, не отменяется, главное не отменяется: от каждого по способностям не отменяется. Так как для художника всегда была важней всего первая половина формулы: от каждого по способностям. Так как трагедия его начинается тогда, когда от него перестают требовать по способностям, и он не может быть счастлив, даже если ему дают по его труду или даже по его потребностям. Ибо главная его потребность - чтобы ждали, мечтали, надеялись на проявление его способностей, чтобы требовали от него по его способностям. - У него огромные потребности, у художника. Ему нужны бесплатная пища, бесплатный кров, бесплатные переезды во все концы, бесплатные краски, бесплатные стены, бесплатные города, бесплатный мир, который он мог бы бесплатно украшать цветами своей души и который бы ждал проявлений его способностей. Ему нужна самая малость. Ему нужен мир, описанный полтораста лет назад двумя художниками в "Коммунистическом манифесте". - Панорама домов уходила в легкий августовский туман. - Я выпил молока и стал тихонько убирать захламленную мастерскую. В душе у меня звенели трамваи моего детства. - Она все еще спала. - Благородная норма, - сказал когда-то старик. - Она спала. - Я наклонился и стал смотреть на эту вздрагивающую на шее голубую жилку, в которой была заключена светлая и яростная надежда всей мыслимо обозримой вселенной.
1 2 3 4 5 6 7
- ...Утро было розовое, тихое. - Она еще спала, моя Афродита. Елена моя, моя благородная норма, девочка золотого века, и на шее у нее пульсировала голубая жилка. - Я все вспомнил. Всю свою жизнь за последние тысячи лет человечьей истории, и в душе у меня звучала прощальная песня Гошки Панфилова, Памфилия, который не подчинился и угадал, он вымечтал свою любовь, и она претворилась. Это была песня про Аэлиту.
Мужики, ищите Аэлиту! Видишь, парень, кактусы в цвету! Золотую песню расстели ты, Поджидая дома красоту. Семь дорог - и каждая про это, А восьмая - пьяная вода. Прилетит невеста с того света Жениха по песне угадать. Разглядит с ракеты гитариста, Позовет хмельного на века, Засмеется смехом серебристым, И растопит сердце простака. У нее точеные колени И глазок испуганный такой, Ты в печурке шевельни поленья, Аэлиту песней успокой. Все равно ты мальчик не сезонный, Ты поешь, а надо вычислять, У тебя есть важные резоны Марсианок песней усыплять. Вот разлиты кактусной пол-литра, Вот на Марс уносится изба. Мужики, ищите Аэлиту, Аэлита - лучшая из баб. Не беда, что воют электроны, Старых песен на душе поток! Расступитесь, Хаос, Космос, Хронос! Не унять вам сердца шепоток! - Мне всегда хотелось прочесть или написать роман, а может быть, повесть, которая бы кончалась так: - "...Он просидел за столом до утра, заснул, положив голову на руки, потом проснулся и увидел, что наступило утро. Он встал, вытер лицо ладонями. Панорама домов уходила в легкий августовский туман. Стараясь не глядеть на незнакомую комнату, где он прожил много лет, перешагивая через бумажный мусор, посуду и заскорузлые холсты, он вышел из квартиры и запер ее на ключ. Когда он вышел из парадного, в уши ему кинулся негромкий призрачный шум улицы. Панорама домов уходила в легкий августовский туман. Слышался шум работ, звенели трамваи. Он достал из кармана ключ от квартиры и, подойдя к краю тротуара, опустил его в ближайший водосток. Панорама домов уходила в легкий августовский туман. Надо было жить. Звенели трамваи..." - Я проснулся и увидел, что наступило утро. Я отлежал все бока на одеяле, постеленном в углу мастерской. А ведь когда-то я мог, как на перине, спать на каменных плитах, и подушкой мне служил пистолет ТТ, накрытый фуражкой. Стареем, мамочка моя. Да и пистолет ТТ давно снят с вооружения. Это я узнал в незапамятные времена на офицерских послевоенных сборах, где нам бегло показывали всякое новое оружие, и я тогда во все поверил, во все новинки и не удивился новинкам. Я только удивился и не поверил, когда сказали, что ТТ снят с вооружения. Почему-то мне казалось, что личное оружие - это ТТ и что это синонимы. А как можно отменить синонимы? - Нужно было, чтобы прошло много времени, пока я понял, наконец, что у ТТ синоним не только "личное оружие", но и "фронт", и "лицо без морщин", и "незнание жизни", и "торопливые обобщения", и "умение спать на плитах, подложив под голову личное оружие, накрытое фуражкой", и "молодость". - И нужно было, чтобы прошло совсем немного времени, чтобы прошли эти короткие беглые месяцы, чтобы я понял, что молодость духа не отменяется, умение работать круглые сутки не отменяется, нежность к работающим людям и к младенцам, пихающим тротуар ногой и с воплем наезжающим на вас своими самокатами, и к воробьям, и к площадке молодняка в зоопарке не отменяется, ненависть к паразитам со сладкими голосами, и к втирушам, и к выползням, к жирным выползням после очистительного дождя, не отменяется, главное не отменяется: от каждого по способностям не отменяется. Так как для художника всегда была важней всего первая половина формулы: от каждого по способностям. Так как трагедия его начинается тогда, когда от него перестают требовать по способностям, и он не может быть счастлив, даже если ему дают по его труду или даже по его потребностям. Ибо главная его потребность - чтобы ждали, мечтали, надеялись на проявление его способностей, чтобы требовали от него по его способностям. - У него огромные потребности, у художника. Ему нужны бесплатная пища, бесплатный кров, бесплатные переезды во все концы, бесплатные краски, бесплатные стены, бесплатные города, бесплатный мир, который он мог бы бесплатно украшать цветами своей души и который бы ждал проявлений его способностей. Ему нужна самая малость. Ему нужен мир, описанный полтораста лет назад двумя художниками в "Коммунистическом манифесте". - Панорама домов уходила в легкий августовский туман. - Я выпил молока и стал тихонько убирать захламленную мастерскую. В душе у меня звенели трамваи моего детства. - Она все еще спала. - Благородная норма, - сказал когда-то старик. - Она спала. - Я наклонился и стал смотреть на эту вздрагивающую на шее голубую жилку, в которой была заключена светлая и яростная надежда всей мыслимо обозримой вселенной.
1 2 3 4 5 6 7