Инспектор, затаив дыхание, пристально всматривался в обезображенный труп.
– Лицо уже разлагается, трудно опознать. Но голову даю на отсечение, что это доктор Куно. – С этими словами Коскэ Киндаити повернулся к инспектору и протянул ему серебряный портсигар. – На груди лежал. Раскройте, загляните внутрь. Интересно.
Инспектор раскрыл портсигар. Сигарет в нем не было, лежал лишь листочек бумаги, на котором было написано: «Врачи Куно Цунэми и Сюхэй Араи». Имя Куно Цунэми было подчеркнуто красными чернилами. И – поразительное дело! – в написанном угадывался почерк самого дяди Куно. Неужто он сам лишил себя жизни?
Коскэ Киндаити наверняка давно догадался, что дяди Куно уже нет в живых.
Все-таки этот патлатый заикающийся человечек гениальный сыщик!
Каменный дождь
Обнаружение трупа дяди Куно потрясло деревню, ведь именно он подозревался в последних убийствах. А тут еще имена, написанные его рукой. И неожиданное исчезновение… Одна загадка за другой!
Глядя на разлагающийся труп, даже я, профан, сообразил, что смерть наступила не менее трех дней назад, Позже судебно-медицинская экспертиза показала, что со дня смерти прошло две недели. Выходит, что дядя Куно умер вскоре после своего исчезновения, за десять дней до убийства бабушки Коумэ. Можно полагать, что он не преступник, а, наоборот, тоже жертва и убил его убийца Коумэ. А причиной смерти, как выяснилось, был опять же яд, тот самый яд, который погубил деда Усимацу и многих других. Интересно, каким образом преступнику на этот раз удалось подсунуть своей жертве яд? Около трупа был обнаружен лист бамбука, видимо, в нем и находился рисовый колобок с кусочком рыбы, а в колобок был подсыпан яд. Кто же угостил дядю Куно отравленной едой? Тетя Куно показала по этому поводу следующее: «Об его уходе из дома в то время никто не знал и не мог дать ему с собой еды. Не думаю, что он сам приготовил рис с рыбой, он был человек неумелый; если бы собирался уходить и сам стал готовить рис с рыбой, кто-нибудь из домашних обязательно обратил бы на это внимание». Еще она добавила, что, как и у других местных жителей, с продуктами у них плохо, она уж и не помнит, когда варили белый рис. У кого же он взял завернутые в листья бамбука рисовые колобоки с рыбой?
Какая страшная картина! Дядя Куно, съежившийся, дрожащий, прячется в глубине сталактитовой пещеры. (Не знаю почему, но он попал в тяжелое положение и, вероятно, трясся от страха.) К нему тайно приходит какой-то человек. Ласково угощает завернутыми в листья бамбука рисовыми колобками с рыбой. Ничего не подозревающий дядя Куно съедает один, второй, третий, четвертый, пятый…
А далее – как всегда: мучения, стоны, рвота, кровохарканье, смертельные конвульсии, сотрясающие все тело, холодные змеиные глаза преступника, наблюдающие за всем этим.
До каких же пор это будет продолжаться? Когда наконец прекратятся эти страшные кровавые злодеяния? Хоть бы вернулась моя прежняя серая жизнь. Нет больше сил выносить все это.
Будущее, однако, сулило мне еще более тяжелые испытания.
Во-первых, после смерти дяди Куно всеобщие подозрения против меня усилились. Его жизнь служила, как это ни странно, гарантией моей безопасности, ведь при его жизни подозрения падали именно на него. Теперь ему будут сочувствовать, меня же еще сильнее возненавидят.
– Будь осторожнее, Тацуя-сан, – в один прекрасный момент предостерегла меня Харуё. – Осима говорила, что кто-то написал о тебе письмо или воззвание, повесил его на всеобщее обозрение.
– Обо мне?..
– Да. В нем говорится, что все последние убийства – твоих рук дело, его вывесили перед зданием администрации деревни.
В душе у меня боролись отчаяние и ярость.
– Чего же добивается автор, сестра?
– А он утверждает только, что, без всяких сомнений, преступник – ты. Доказательством, по его мнению, является то, что все происшествия случились после твоего приезда в деревню. И, пока ты находишься в деревне, эти кровавые дела не прекратятся. Вот и все, что там написано.
Говорить ей было трудно, она задыхалась. Мало ей больного сердца, так еще и эти волнения из-за меня!
– Харуё, а кто повесил этот листок на всеобщее обозрение? Вернее, так: кому я до такой степени ненавистен? Инспектор полиции говорил, что аналогичное письмо пришло в полицию. Кто-то в деревне смертельно ненавидит меня и делает все, чтобы изгнать меня отсюда. Как ты думаешь, кто бы это мог быть?
– Этого я не знаю. Но будь осторожнее, Тацуя-сан. Народ у нас такой, мало ли что надумают…
Сестра знала, что в деревне неспокойно. И тон у нее был встревоженный.
– Конечно, я буду осторожнее. Но неизвестность того, кто и почему так упорно ненавидит меня, совершенно меня истерзала!
И я, мужчина, заплакал. Сестра ласково положила мне на плечо руку:
– Не стоит так изводить себя, Тацуя-сан! Это же все домыслы, истина обязательно восторжествует. Потерпи! Надо терпеть и не поступать безрассудно.
Больше всего сестра боялась, что я уеду из деревни. Но я никуда уехать не мог: Котакэ впала в какую-то прострацию и поведение ее мало отличалось от поведения младенца. Харуё чувствовала себя совсем плохо, от малейшего усилия начинала задыхаться. Но ее страх перед разлукой со мной показал мне, как сильно она любила меня. Она почти не отпускала меня от себя.
Я, как мне казалось, хорошо понимал ее душу и только гораздо позже пришел к убеждению, что в действительности знал всего лишь десятую часть ее души…
Несмотря на отчаянные усилия моего неизвестного врага, полиция совсем не торопилась арестовывать меня. После того, как обнаружили труп дяди Куно, в деятельности полиции наступило затишье, ни инспектор Исокава, ни Коскэ Киндаити не показывались в деревне. Крестьяне пока тоже ничего не предпринимали, и не знаю, как это объяснить, но даже Мияко перестала заглядывать к нам.
Немного позднее мне стало ясно, что этот период затишья был сродни медленному течению бурного потока перед тем, как он низвергнется в водопаде. Я опрометчиво наслаждался покоем, не предполагая, какие страсти ожидают меня впереди. Заниматься поисками сокровища было не время, и я решил использовать паузу для того, чтобы разобрать мамину любовную переписку.
Получив согласие сестры, я вызвал из города N. мастера, и мы приступили к ремонту ширмы. Я, в частности, сам извлек из ширмы письма матери и Ёити Камэи, не желая, чтобы переписка попалась на глаза посторонним.
Разбор писем доставлял мне огромное удовольствие. Со времени приезда в Деревню восьми могил особых поводов радоваться у меня не было. Потому обнаружение любовной переписки стало для меня величайшим утешением. Подобно большинству людей, потерявших в детстве мать, я продолжал любить ее и тосковать по ней, даже будучи взрослым.
Пока Харуё более или менее прилично себя чувствовала, она часто приходила ко мне и наблюдала за нашей работой. Но вероятно, чтение писем плохо сказывалось на ее состоянии; она стала появляться все реже и в конце концов вообще перестала приходить. Я же, читая их, испытывал удовольствие, смешанное с печалью. Каждое письмо говорило о том, как несчастна была мама в тот период своей жизни.
«Он никогда не выслушивает меня, каждый день таскает за волосы».
«Как противны мне его ласки!.. Раздевает догола, облизывает всю… Тошно, стыдно…» – жалуется мать, рассказывая об извращенных ласках отца.
«Из дома он почти не уходит. А я, только когда его нет рядом, могу отдохнуть душой, полежать с книжкой, письмо написать. Но вот он возвращается, и начинаются пытки: „Что делала? Что читала? Кому писала? О чем?“ Сначала жду, когда он уйдет, даст вздохнуть спокойно. А когда его нет, со страхом жду возвращения этого дьявола в человеческом обличье».
Я понял, почему даже в свое отсутствие отец знал, чем занималась мать. На самом деле никуда он не уходил, а из кладовой через отверстие в стене, замаскированное маской театра Но, подглядывал за матерью. Всласть поиздеваться над слабой женщиной – не было для отца большей радости, это, видимо, приносило ему сексуальное удовлетворение… Бедная матушка… В течение скольких лет ты не знала ни минуты душевного покоя!.. Но какая ты молодец, что находила возможность хотя бы в письмах выговориться, отвести душу. И как правильно ты сделала, что спрятала их в ширме! И как удачно, что они попались мне на глаза!
Но в ширме таилась еще одна тайна – огромная, перевернувшая всю мою жизнь.
Однажды мастер сказал мне:
– Тут в левом углу пластырем прикреплено кое-что.
– Что именно?
– Что-то плотное в конверте.
Я подошел к ширме, мастер показал пальцем на конверт.
– Вытащить? – спросил он.
– Да, пожалуйста, – попросил я.
Он передал мне конверт. Я посмотрел на свет. Внутри находилось что-то, напоминающее открытку.
Дождавшись ухода мастера, я вечером вскрыл конверт и дрожащей рукой извлек содержимое. И ахнул: это оказалась моя собственная фотография. Но когда и при каких обстоятельствах она была сделана, вспомнить я не мог. Фотография была не такой уж давней, мне на ней лет двадцать шесть–двадцать семь, снят до пояса, улыбаюсь как-то снисходительно. Снимок сделан, по всей вероятности, в фотостудии. Нет, никак не припомню точно, где и когда?
Я растерянно глядел на фотографию. И вдруг страшная догадка пронзила меня, в голове все поплыло. Я понял, что передо мной не мой снимок, а фотография человека, на меня очень похожего. Глаза, рот, пухлые щеки – похожи на мои, как два арбуза. Но теперь я отметил и кое-какие различия, сообразил, что снимок долго пролежал в ширме. Конечно, он не двух-трехлетней давности. Дрожащими руками я перевернул фотографию. «Ёити Ка-мэи (27 лет). Снято осенью 10 года эпохи Тайсё», – было написано на обороте.
Ну и дела! Я и мамин возлюбленный похожи друг на друга как две капли воды. Я, стало быть, живое свидетельство ее греховной связи с Ёити Камэи. И значит, не имею никакого отношения к семье Тадзими.
Мне показалось, что я схожу с ума. С одной стороны, это открытие меня и успокоило, и обрадовало. С другой же стороны, стало горькой чашей, которую мне предстояло испить. То, что я не являюсь законным наследником семьи Тадзими, означало, что во мне не течет кровь безумного Ёдзо, и осознавать это было радостно. Вместе с тем от меня ускользало огромное наследство дома Тадзими, и это повергало меня в отчаяние.
К стыду своему, я должен признаться, что наследство очень привлекало меня. Я даже втайне от всех старался как можно больше разузнать о нем. Один из пастухов говорил мне, что семейство выгоняет на пастбище сто двадцать голов крупного рогатого скота. А рыночная цена одной коровы в то время равнялась ста тысячам иен. От таких сумм у меня кружилась голова. А коровы не составляли и десятой части всего наследия.
«Богатство семьи Тадзими не поддается исчислению», – говорили мне слуги. Так что мое желание вступить во владение им вполне объяснимо. Однако теперь оказывается, что наследство для меня более интереса не представляет. Я не имею на него абсолютно никаких прав. Ох, какая жалость!.. Интересно, известны ли были бабушкам и сестре детали моего появления на свет? Увязывают ли они это с правом наследования? В тяжелые времена моего детства Харуё была еще крошкой, вряд ли она знала тогда о существовании Камэи, а вот встречались ли с ним бабушки? Если они хотя бы раз видели учителя Камэи, то, познакомившись со мной, не могли не обратить внимания на наше сходство. Одно тяжелое воспоминание заставило меня вздрогнуть. Я имею в виду сейчас первую и единственную встречу со старшим братом Куя, его внезапную страшную смерть. Я упоминал уже о том, что во время этой встречи Куя смотрел на меня, загадочно ухмыляясь. И, обращаясь ко мне, заявил:
– И взаправду хороший парень! Странно даже, что в роду Тадзими родился такой молодец, – и громко захохотал.
Эта загадочная ухмылка и ехидный смех долго преследовали меня, и вот теперь наконец я понял, что за ними скрывалось. Старшему брату все было известно. В том числе и то, что я не сын Ёдзо Тадзими, что я рожден от Ёити Камэи. В таком случае почему он принял меня как наследника рода Тадзими? Скорее всего, потому, что очень не хотел, чтобы право наследования перешло к Синтаро.
До сих пор позиция покойного Куя вызывает у меня дрожь. Ему настолько ненавистен был Синтаро, что Куя предпочел передать право наследования кому угодно, лишь бы не Синтаро. Меня он принял как наследника отнюдь не потому, что я ему нравился. Кто я, в сущности, такой? Не более чем кукла, противопоставляемая Синтаро. Эти размышления вызвали у меня глубокое отчаяние и одновременно гнев. Я злился на мать, злился на брата Куя, злился на рок, по воле которого я оказался в этой деревне. Как бы исхитриться поскорее вернуться в Кобэ? Рано я обрадовался, поспешили мои коллеги проводить меня восторженными возгласами…
Вот в таких мучительных раздумьях тянулась первая половина ночи. С надеждами на счастливое будущее пришлось расстаться. В конце концов сон все-таки сморил меня.
В полночь с улицы послышались крики, настолько громкие, что от них, казалось, сотрясаются стены. Я испуганно сел на постели. В чем дело? Я не успел еще найти ответ на этот вопрос, как вместе с криками послышался град ударов камней о кровлю, ставни. Настоящий каменный дождь. Я вскочил и поспешно оделся. Крики не прекращались.
Плохо дело! Я, дрожа, тихо приблизился к окну. Посмотрев в щель между ставнями, я заметил, что глинобитная ограда была багровой от всполохов огня; в руках людей и слева, и справа были факелы. Толпа зверела от собственного ора, камни со стуком ударялись о крышу и ставни. Я не понимал еще, что происходит, но не сомневался в том, что негодование многолюдной толпы обращено на дом Тадзими.
Желая узнать, в чем дело, я кинулся в коридор и столкнулся там со спешившей ко мне Харуё. Видно, шум поднял ее с постели, она была в пижаме.
– Сестра, что происходит? – спросил я.
– Тацуя-сан! Беги! Беги скорее! – Харуё протянула мне мои ботинки. – Эти люди пришли, чтобы схватить тебя.
– Что?! Меня? Схватить? – Я совершенно растерялся.
– Они хотят схватить тебя и утопить в реке. Беги скорей! – Харуё схватила меня за руку и потянула куда-то. Я перепугался и одновременно разозлился.
– Но, сестра, за что? Нет! Не стану убегать! Выясню у них, какие ко мне претензии.
– Ни в коем случае! Это не те люди, с которыми можно выяснять отношения. Ни в коем случае не выходи к ним!
– Но, Харуё, обидно ведь! Обвиняют меня невесть в чем… Кроме того, убежать – значит признать свою вину.
– Не до того сейчас! Толпа разъярена. Бывают случаи, когда поражение оборачивается победой. Нельзя медлить, ты сию секунду должен бежать.
С улицы доносились крики, ругательства. Харуё побледнела, начала тормошить меня:
– Я заперла двери на замок, но они легко могут сломать их. Давай, быстрее, быстрее беги!
– Но, сестричка…
– Тацуя-сан, что ты стоишь столбом и болтаешь ерунду? – Голос Харуё теперь звучал жестко. – Ты понимаешь, что я говорю? Ты что, не видишь, как я беспокоюсь? Ну давай, беги! Беги, говорю тебе! Послушайся меня!
Больше возражать я не мог. Град камней, ударявшихся о крышу и ставни, убедил меня, что опасность более чем реальна.
– Бежать… А куда?
– Спрячься в сталактитовой пещере. Лучше всего перейти «Бездну блуждающих огоньков», на противоположный берег никто не сунется. Через какое-то время народ успокоится, и ты сможешь вернуться. А.если дело затянется, я буду приносить тебе туда еду. Но эту ночь, пожалуйста, проведи там!
Харуё еще сильнее побледнела и осунулась, говорила прерывисто, тяжело дыша. Я должен беречь ее…
– Я все понял. Поступлю так, как ты велишь.
Я нацепил на запястье часы и бросился в кладовую. Было половина первого. К счастью, жестяной фонарь и карманный фонарик, которыми я пользовался недавно, были на месте. Прихватив их, я открыл дно сундука. В этот момент показалась Харуё, она принесла мне пальто.
– Чтобы не простыл. В пещере холодно…
– Спасибо, сестричка. Ну что, я пошел…
– Береги себя…
Харуё с трудом сдерживала слезы, я тоже чуть не разревелся и, чтобы не показать своей слабости, поторопился исчезнуть в подземелье.
Впоследствии возвращаясь памятью к этим дням, я утверждался в мысли, что ситуация в самом деле была очень опасной.
В то время когда я, закрывшись в сундуке, медлил в сомнениях, стоит ли спускаться в пещеру, послышались шаги и брань. Они, значит, уже в моей комнате. Судя по голосам, пришельцев было не менее пяти. Я покрылся холодным потом. «А ведь права была Харуё, – мелькнула мысль. – Хорошо, что я послушался ее».
Спустившись в пещеру, я погасил фонарь и на ощупь двинулся вперед. Поскольку я изучил этот путь вдоль и поперек, пробираться в полной темноте было нетрудно.
Вскоре я добрался до второго подъема. Кажется, я забыл сказать, что, если немного подняться вверх, а потом опуститься на дно пещеры, можно быстрее выйти к молельне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Лицо уже разлагается, трудно опознать. Но голову даю на отсечение, что это доктор Куно. – С этими словами Коскэ Киндаити повернулся к инспектору и протянул ему серебряный портсигар. – На груди лежал. Раскройте, загляните внутрь. Интересно.
Инспектор раскрыл портсигар. Сигарет в нем не было, лежал лишь листочек бумаги, на котором было написано: «Врачи Куно Цунэми и Сюхэй Араи». Имя Куно Цунэми было подчеркнуто красными чернилами. И – поразительное дело! – в написанном угадывался почерк самого дяди Куно. Неужто он сам лишил себя жизни?
Коскэ Киндаити наверняка давно догадался, что дяди Куно уже нет в живых.
Все-таки этот патлатый заикающийся человечек гениальный сыщик!
Каменный дождь
Обнаружение трупа дяди Куно потрясло деревню, ведь именно он подозревался в последних убийствах. А тут еще имена, написанные его рукой. И неожиданное исчезновение… Одна загадка за другой!
Глядя на разлагающийся труп, даже я, профан, сообразил, что смерть наступила не менее трех дней назад, Позже судебно-медицинская экспертиза показала, что со дня смерти прошло две недели. Выходит, что дядя Куно умер вскоре после своего исчезновения, за десять дней до убийства бабушки Коумэ. Можно полагать, что он не преступник, а, наоборот, тоже жертва и убил его убийца Коумэ. А причиной смерти, как выяснилось, был опять же яд, тот самый яд, который погубил деда Усимацу и многих других. Интересно, каким образом преступнику на этот раз удалось подсунуть своей жертве яд? Около трупа был обнаружен лист бамбука, видимо, в нем и находился рисовый колобок с кусочком рыбы, а в колобок был подсыпан яд. Кто же угостил дядю Куно отравленной едой? Тетя Куно показала по этому поводу следующее: «Об его уходе из дома в то время никто не знал и не мог дать ему с собой еды. Не думаю, что он сам приготовил рис с рыбой, он был человек неумелый; если бы собирался уходить и сам стал готовить рис с рыбой, кто-нибудь из домашних обязательно обратил бы на это внимание». Еще она добавила, что, как и у других местных жителей, с продуктами у них плохо, она уж и не помнит, когда варили белый рис. У кого же он взял завернутые в листья бамбука рисовые колобоки с рыбой?
Какая страшная картина! Дядя Куно, съежившийся, дрожащий, прячется в глубине сталактитовой пещеры. (Не знаю почему, но он попал в тяжелое положение и, вероятно, трясся от страха.) К нему тайно приходит какой-то человек. Ласково угощает завернутыми в листья бамбука рисовыми колобками с рыбой. Ничего не подозревающий дядя Куно съедает один, второй, третий, четвертый, пятый…
А далее – как всегда: мучения, стоны, рвота, кровохарканье, смертельные конвульсии, сотрясающие все тело, холодные змеиные глаза преступника, наблюдающие за всем этим.
До каких же пор это будет продолжаться? Когда наконец прекратятся эти страшные кровавые злодеяния? Хоть бы вернулась моя прежняя серая жизнь. Нет больше сил выносить все это.
Будущее, однако, сулило мне еще более тяжелые испытания.
Во-первых, после смерти дяди Куно всеобщие подозрения против меня усилились. Его жизнь служила, как это ни странно, гарантией моей безопасности, ведь при его жизни подозрения падали именно на него. Теперь ему будут сочувствовать, меня же еще сильнее возненавидят.
– Будь осторожнее, Тацуя-сан, – в один прекрасный момент предостерегла меня Харуё. – Осима говорила, что кто-то написал о тебе письмо или воззвание, повесил его на всеобщее обозрение.
– Обо мне?..
– Да. В нем говорится, что все последние убийства – твоих рук дело, его вывесили перед зданием администрации деревни.
В душе у меня боролись отчаяние и ярость.
– Чего же добивается автор, сестра?
– А он утверждает только, что, без всяких сомнений, преступник – ты. Доказательством, по его мнению, является то, что все происшествия случились после твоего приезда в деревню. И, пока ты находишься в деревне, эти кровавые дела не прекратятся. Вот и все, что там написано.
Говорить ей было трудно, она задыхалась. Мало ей больного сердца, так еще и эти волнения из-за меня!
– Харуё, а кто повесил этот листок на всеобщее обозрение? Вернее, так: кому я до такой степени ненавистен? Инспектор полиции говорил, что аналогичное письмо пришло в полицию. Кто-то в деревне смертельно ненавидит меня и делает все, чтобы изгнать меня отсюда. Как ты думаешь, кто бы это мог быть?
– Этого я не знаю. Но будь осторожнее, Тацуя-сан. Народ у нас такой, мало ли что надумают…
Сестра знала, что в деревне неспокойно. И тон у нее был встревоженный.
– Конечно, я буду осторожнее. Но неизвестность того, кто и почему так упорно ненавидит меня, совершенно меня истерзала!
И я, мужчина, заплакал. Сестра ласково положила мне на плечо руку:
– Не стоит так изводить себя, Тацуя-сан! Это же все домыслы, истина обязательно восторжествует. Потерпи! Надо терпеть и не поступать безрассудно.
Больше всего сестра боялась, что я уеду из деревни. Но я никуда уехать не мог: Котакэ впала в какую-то прострацию и поведение ее мало отличалось от поведения младенца. Харуё чувствовала себя совсем плохо, от малейшего усилия начинала задыхаться. Но ее страх перед разлукой со мной показал мне, как сильно она любила меня. Она почти не отпускала меня от себя.
Я, как мне казалось, хорошо понимал ее душу и только гораздо позже пришел к убеждению, что в действительности знал всего лишь десятую часть ее души…
Несмотря на отчаянные усилия моего неизвестного врага, полиция совсем не торопилась арестовывать меня. После того, как обнаружили труп дяди Куно, в деятельности полиции наступило затишье, ни инспектор Исокава, ни Коскэ Киндаити не показывались в деревне. Крестьяне пока тоже ничего не предпринимали, и не знаю, как это объяснить, но даже Мияко перестала заглядывать к нам.
Немного позднее мне стало ясно, что этот период затишья был сродни медленному течению бурного потока перед тем, как он низвергнется в водопаде. Я опрометчиво наслаждался покоем, не предполагая, какие страсти ожидают меня впереди. Заниматься поисками сокровища было не время, и я решил использовать паузу для того, чтобы разобрать мамину любовную переписку.
Получив согласие сестры, я вызвал из города N. мастера, и мы приступили к ремонту ширмы. Я, в частности, сам извлек из ширмы письма матери и Ёити Камэи, не желая, чтобы переписка попалась на глаза посторонним.
Разбор писем доставлял мне огромное удовольствие. Со времени приезда в Деревню восьми могил особых поводов радоваться у меня не было. Потому обнаружение любовной переписки стало для меня величайшим утешением. Подобно большинству людей, потерявших в детстве мать, я продолжал любить ее и тосковать по ней, даже будучи взрослым.
Пока Харуё более или менее прилично себя чувствовала, она часто приходила ко мне и наблюдала за нашей работой. Но вероятно, чтение писем плохо сказывалось на ее состоянии; она стала появляться все реже и в конце концов вообще перестала приходить. Я же, читая их, испытывал удовольствие, смешанное с печалью. Каждое письмо говорило о том, как несчастна была мама в тот период своей жизни.
«Он никогда не выслушивает меня, каждый день таскает за волосы».
«Как противны мне его ласки!.. Раздевает догола, облизывает всю… Тошно, стыдно…» – жалуется мать, рассказывая об извращенных ласках отца.
«Из дома он почти не уходит. А я, только когда его нет рядом, могу отдохнуть душой, полежать с книжкой, письмо написать. Но вот он возвращается, и начинаются пытки: „Что делала? Что читала? Кому писала? О чем?“ Сначала жду, когда он уйдет, даст вздохнуть спокойно. А когда его нет, со страхом жду возвращения этого дьявола в человеческом обличье».
Я понял, почему даже в свое отсутствие отец знал, чем занималась мать. На самом деле никуда он не уходил, а из кладовой через отверстие в стене, замаскированное маской театра Но, подглядывал за матерью. Всласть поиздеваться над слабой женщиной – не было для отца большей радости, это, видимо, приносило ему сексуальное удовлетворение… Бедная матушка… В течение скольких лет ты не знала ни минуты душевного покоя!.. Но какая ты молодец, что находила возможность хотя бы в письмах выговориться, отвести душу. И как правильно ты сделала, что спрятала их в ширме! И как удачно, что они попались мне на глаза!
Но в ширме таилась еще одна тайна – огромная, перевернувшая всю мою жизнь.
Однажды мастер сказал мне:
– Тут в левом углу пластырем прикреплено кое-что.
– Что именно?
– Что-то плотное в конверте.
Я подошел к ширме, мастер показал пальцем на конверт.
– Вытащить? – спросил он.
– Да, пожалуйста, – попросил я.
Он передал мне конверт. Я посмотрел на свет. Внутри находилось что-то, напоминающее открытку.
Дождавшись ухода мастера, я вечером вскрыл конверт и дрожащей рукой извлек содержимое. И ахнул: это оказалась моя собственная фотография. Но когда и при каких обстоятельствах она была сделана, вспомнить я не мог. Фотография была не такой уж давней, мне на ней лет двадцать шесть–двадцать семь, снят до пояса, улыбаюсь как-то снисходительно. Снимок сделан, по всей вероятности, в фотостудии. Нет, никак не припомню точно, где и когда?
Я растерянно глядел на фотографию. И вдруг страшная догадка пронзила меня, в голове все поплыло. Я понял, что передо мной не мой снимок, а фотография человека, на меня очень похожего. Глаза, рот, пухлые щеки – похожи на мои, как два арбуза. Но теперь я отметил и кое-какие различия, сообразил, что снимок долго пролежал в ширме. Конечно, он не двух-трехлетней давности. Дрожащими руками я перевернул фотографию. «Ёити Ка-мэи (27 лет). Снято осенью 10 года эпохи Тайсё», – было написано на обороте.
Ну и дела! Я и мамин возлюбленный похожи друг на друга как две капли воды. Я, стало быть, живое свидетельство ее греховной связи с Ёити Камэи. И значит, не имею никакого отношения к семье Тадзими.
Мне показалось, что я схожу с ума. С одной стороны, это открытие меня и успокоило, и обрадовало. С другой же стороны, стало горькой чашей, которую мне предстояло испить. То, что я не являюсь законным наследником семьи Тадзими, означало, что во мне не течет кровь безумного Ёдзо, и осознавать это было радостно. Вместе с тем от меня ускользало огромное наследство дома Тадзими, и это повергало меня в отчаяние.
К стыду своему, я должен признаться, что наследство очень привлекало меня. Я даже втайне от всех старался как можно больше разузнать о нем. Один из пастухов говорил мне, что семейство выгоняет на пастбище сто двадцать голов крупного рогатого скота. А рыночная цена одной коровы в то время равнялась ста тысячам иен. От таких сумм у меня кружилась голова. А коровы не составляли и десятой части всего наследия.
«Богатство семьи Тадзими не поддается исчислению», – говорили мне слуги. Так что мое желание вступить во владение им вполне объяснимо. Однако теперь оказывается, что наследство для меня более интереса не представляет. Я не имею на него абсолютно никаких прав. Ох, какая жалость!.. Интересно, известны ли были бабушкам и сестре детали моего появления на свет? Увязывают ли они это с правом наследования? В тяжелые времена моего детства Харуё была еще крошкой, вряд ли она знала тогда о существовании Камэи, а вот встречались ли с ним бабушки? Если они хотя бы раз видели учителя Камэи, то, познакомившись со мной, не могли не обратить внимания на наше сходство. Одно тяжелое воспоминание заставило меня вздрогнуть. Я имею в виду сейчас первую и единственную встречу со старшим братом Куя, его внезапную страшную смерть. Я упоминал уже о том, что во время этой встречи Куя смотрел на меня, загадочно ухмыляясь. И, обращаясь ко мне, заявил:
– И взаправду хороший парень! Странно даже, что в роду Тадзими родился такой молодец, – и громко захохотал.
Эта загадочная ухмылка и ехидный смех долго преследовали меня, и вот теперь наконец я понял, что за ними скрывалось. Старшему брату все было известно. В том числе и то, что я не сын Ёдзо Тадзими, что я рожден от Ёити Камэи. В таком случае почему он принял меня как наследника рода Тадзими? Скорее всего, потому, что очень не хотел, чтобы право наследования перешло к Синтаро.
До сих пор позиция покойного Куя вызывает у меня дрожь. Ему настолько ненавистен был Синтаро, что Куя предпочел передать право наследования кому угодно, лишь бы не Синтаро. Меня он принял как наследника отнюдь не потому, что я ему нравился. Кто я, в сущности, такой? Не более чем кукла, противопоставляемая Синтаро. Эти размышления вызвали у меня глубокое отчаяние и одновременно гнев. Я злился на мать, злился на брата Куя, злился на рок, по воле которого я оказался в этой деревне. Как бы исхитриться поскорее вернуться в Кобэ? Рано я обрадовался, поспешили мои коллеги проводить меня восторженными возгласами…
Вот в таких мучительных раздумьях тянулась первая половина ночи. С надеждами на счастливое будущее пришлось расстаться. В конце концов сон все-таки сморил меня.
В полночь с улицы послышались крики, настолько громкие, что от них, казалось, сотрясаются стены. Я испуганно сел на постели. В чем дело? Я не успел еще найти ответ на этот вопрос, как вместе с криками послышался град ударов камней о кровлю, ставни. Настоящий каменный дождь. Я вскочил и поспешно оделся. Крики не прекращались.
Плохо дело! Я, дрожа, тихо приблизился к окну. Посмотрев в щель между ставнями, я заметил, что глинобитная ограда была багровой от всполохов огня; в руках людей и слева, и справа были факелы. Толпа зверела от собственного ора, камни со стуком ударялись о крышу и ставни. Я не понимал еще, что происходит, но не сомневался в том, что негодование многолюдной толпы обращено на дом Тадзими.
Желая узнать, в чем дело, я кинулся в коридор и столкнулся там со спешившей ко мне Харуё. Видно, шум поднял ее с постели, она была в пижаме.
– Сестра, что происходит? – спросил я.
– Тацуя-сан! Беги! Беги скорее! – Харуё протянула мне мои ботинки. – Эти люди пришли, чтобы схватить тебя.
– Что?! Меня? Схватить? – Я совершенно растерялся.
– Они хотят схватить тебя и утопить в реке. Беги скорей! – Харуё схватила меня за руку и потянула куда-то. Я перепугался и одновременно разозлился.
– Но, сестра, за что? Нет! Не стану убегать! Выясню у них, какие ко мне претензии.
– Ни в коем случае! Это не те люди, с которыми можно выяснять отношения. Ни в коем случае не выходи к ним!
– Но, Харуё, обидно ведь! Обвиняют меня невесть в чем… Кроме того, убежать – значит признать свою вину.
– Не до того сейчас! Толпа разъярена. Бывают случаи, когда поражение оборачивается победой. Нельзя медлить, ты сию секунду должен бежать.
С улицы доносились крики, ругательства. Харуё побледнела, начала тормошить меня:
– Я заперла двери на замок, но они легко могут сломать их. Давай, быстрее, быстрее беги!
– Но, сестричка…
– Тацуя-сан, что ты стоишь столбом и болтаешь ерунду? – Голос Харуё теперь звучал жестко. – Ты понимаешь, что я говорю? Ты что, не видишь, как я беспокоюсь? Ну давай, беги! Беги, говорю тебе! Послушайся меня!
Больше возражать я не мог. Град камней, ударявшихся о крышу и ставни, убедил меня, что опасность более чем реальна.
– Бежать… А куда?
– Спрячься в сталактитовой пещере. Лучше всего перейти «Бездну блуждающих огоньков», на противоположный берег никто не сунется. Через какое-то время народ успокоится, и ты сможешь вернуться. А.если дело затянется, я буду приносить тебе туда еду. Но эту ночь, пожалуйста, проведи там!
Харуё еще сильнее побледнела и осунулась, говорила прерывисто, тяжело дыша. Я должен беречь ее…
– Я все понял. Поступлю так, как ты велишь.
Я нацепил на запястье часы и бросился в кладовую. Было половина первого. К счастью, жестяной фонарь и карманный фонарик, которыми я пользовался недавно, были на месте. Прихватив их, я открыл дно сундука. В этот момент показалась Харуё, она принесла мне пальто.
– Чтобы не простыл. В пещере холодно…
– Спасибо, сестричка. Ну что, я пошел…
– Береги себя…
Харуё с трудом сдерживала слезы, я тоже чуть не разревелся и, чтобы не показать своей слабости, поторопился исчезнуть в подземелье.
Впоследствии возвращаясь памятью к этим дням, я утверждался в мысли, что ситуация в самом деле была очень опасной.
В то время когда я, закрывшись в сундуке, медлил в сомнениях, стоит ли спускаться в пещеру, послышались шаги и брань. Они, значит, уже в моей комнате. Судя по голосам, пришельцев было не менее пяти. Я покрылся холодным потом. «А ведь права была Харуё, – мелькнула мысль. – Хорошо, что я послушался ее».
Спустившись в пещеру, я погасил фонарь и на ощупь двинулся вперед. Поскольку я изучил этот путь вдоль и поперек, пробираться в полной темноте было нетрудно.
Вскоре я добрался до второго подъема. Кажется, я забыл сказать, что, если немного подняться вверх, а потом опуститься на дно пещеры, можно быстрее выйти к молельне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29