-- В былые дни мистер Троллоп частенько обедал у нас на Ленстер-сквер, и он, помнится, говорил, что для писателя две самые нужные книги -- Библия и справочник Уитакера.
-- Оказывается, в этой гостинице когда-то останавливался Теккерей, --сказал я, опасаясь, как бы разговор не иссяк.
-- Мистера Теккерея я всегда недолюбливал, хотя он не раз обедал у моего тестя, покойного мистера Сарджента Сондерса. На мой вкус, он был чересчур циничен. Моя племянница до сих пор не читала "Ярмарку тщеславия".
Мисс Порчестер слегка покраснела, когда разговор коснулся ее. Подали кофе, и миссис Сент-Клер обратилась к мужу:
-- Может быть, этот джентльмен доставит нам удовольствие, выпьет кофе с нами?
Хотя вопрос был задан не мне, я поспешил ответить: "Большое спасибо" --и сел.
-- Мистер Троллоп всегда был моим любимым писателем,--сказал мистер Сент-Клер. -- Он-то был безупречный джентльмен. Чарльзом Диккенсом я восхищаюсь, но Чарльзу Диккенсу не удалось изобразить джентльмена. Я слышал, нынешняя молодежь находит мистера Троллопа скучноватым. Мисс Порчестер, например, предпочитает романы Уильяма Блека (Уильям Блек (1841--1898)--плодовитый английский писатель ныне, забытый - прим. автора)
-- Его я, к сожалению, не читал.
-- А-а, вы, значит, как и я, несовременны. Моя племянница однажды уговорила меня прочесть роман некоей мисс Роды Броутон (Рода Броутон (1840--1920) -- английская писательница, в молодости славившаяся своим вольномыслием - прим. автора), но больше ста страниц я не осилил.
-- Я не говорила, что он мне нравится, дядя Эдвин,-- попробовала оправдаться мисс Порчестер и опять покраснела. -- Я сказала, что, по-моему, написано слишком смело, но что все о нем говорят.
-- Уверен, тетя Гертруда предпочла бы, чтобы ты не читала книг такого рода.
-- Однажды, -- вмешался я, -- мисс Броутон мне сказала, что, когда она была молода, ее книги находили слишком острыми, а когда состарилась --слишком пресными, и это очень обидно, потому что она сорок лет писала совершенно одинаково.
-- Ах, вы были знакомы с мисс Броутон? -- спросила мисс Порчестер, впервые обращаясь ко мне. -- Как интересно! А Уиду вы тоже знали?
-- Элинор, милая, вот сюрприз! Неужели ты хочешь сказать, что читала Уиду?
-- А вот и читала, дядя Эдвин. Я читала "Под двумя флагам?!" (Уида (псевдоним Марии Луизы де ла Раме, 1839 -- 1908) -- автор 45 романов из великосветской жизни в Англии и в Италии. "Под двумя флагами"--ее первый роман (1882) - прим. автора), и мне очень понравилось.
-- Ты меня шокируешь. На что только не отваживаются современные девушки, просто уму непостижимо.
-- Вы всегда говорили, что, когда мне исполнится тридцать лет, дадите мне полную свободу, разрешите читать все, что я захочу.
-- Но, дорогая моя Элинор, свобода и распущенность не одно и то же, --возразил мистер Сент-Клер вполне серьезно, хоть и с легкой улыбкой, чтобы укор не показался ей обидным.
Не знаю, удалось ли мне, пересказывая этот разговор, передать и впечатление, как от прелестной старинной мелодии, которое он на меня произвел. Я мог бы без конца слушать, как они обсуждают развратный век, чья молодость пришлась на восьмидесятые годы. Я бы много дал, чтобы увидеть их большой, вместительный дом на Ленстер-сквер. Я бы сразу узнал обитый красным плюшем гарнитур гостиной -- каждый предмет на раз навсегда отведенном ему месте; и при виде горок с дрезденским фарфором воскресло бы мое детство. В столовой, где они обычно сидели по вечерам, поскольку гостиная предназначалась только для приема гостей, наверняка был постелен турецкий ковер и стоял огромный буфет красного дерева, битком набитый серебром. А по стенам висели картины, приводившие в восхищение миссис Хэмфри Уорд и ее дядю Мэтью (Мэри Августа Уорд, урожденная Арнольд (более известная как миссис Хэмфри Уорд) -- английская писательница и филантропка (1851-- 1920). Ее дядя Мэтью Арнольд (1822 -- 1888)--известный поэт, критик и эссеист - прим. автора) на академической выставке 88-го года.
На следующее утро в живописном местечке на задах Элсома я встретил мисс Порчестер, возвращавшуюся со своей ежедневной пешеходной прогулки. Я был бы рад составить ей компанию, но меня удержала мысль, что прогулка вдвоем с мужчиной, пусть и моего почтенного возраста, чего доброго, отпугнет сию пятидесятилетнюю девицу. Она ответила на мой поклон и покраснела. Как ни странно, чуть подальше я столкнулся с тем забавным человечком в черных перчатках, с которым недавно перекинулся несколькими словами на набережной. Он притронулся к своему ветхому котелку.
-- Прошу прощенья, сэр, -- сказал он, -- не найдется ли у вас спички?
-- Пожалуйста, -- ответил я, -- но папирос у меня, к сожалению, при себе нет.
-- Закурите мою, -- предложил он, доставая из кармана обертку. Она была пуста. -- Надо же, и у меня, как на грех, ни одной не осталось.
Он пошел дальше, и мне показалось, что он немного ускорил шаг. Он уже вызывал у меня кое-какие сомнения. Не хватало, чтобы он вздумал приставать к мисс Порчестер. Я чуть не повернул за ним следом, но передумал. Человечек он воспитанный и едва ли станет докучать порядочной женщине.
В тот же день я снова его увидел. Я сидел на набережной. Он приближался ко мне мелкими, семенящими шажками. Было ветрено, и ветер словно гнал его по улице, как сухой лист. На этот раз он без всяких колебаний подсел ко мне.
-- Вот и еще раз встретились, сэр. Да, тесен мир. Разрешите мне, если не помешаю, немного отдохнуть. Я что-то устал.
-- Скамейка общественная, у вас на нее столько же прав, как у меня.
Я не стал дожидаться, когда он попросит спичку, и тут же предложил ему папиросу.
-- Вы очень любезны, сэр! Я вынужден ограничивать себя в курении, но те папиросы, которые курю, курю с удовольствием. Житейских радостей с годами остается все меньше, но по опыту скажу -- те, что еще остались, особенно ценишь.
-- Мысль утешительная.
-- Прошу прощенья, сэр, но я не ошибаюсь, вы действительно наш известный писатель?
-- Я писатель. Но как вы это узнали?
-- Видел ваш портрет в иллюстрированных журналах. Вы-то меня, вероятно, не узнаете?
Я посмотрел на него. Неприглядный человечек в поношенной черной одежде, длинноносый, глаза голубые.
-- Простите, не узнаю.
-- Немудрено, что я изменился, -- вздохнул он, -- Одно время мои фотографии печатали во всех газетах Соединенного королевства. Впрочем, все эти газетные фотографии никуда не годятся. Даю слово, есть такие, на которых я бы сам себя не узнал, если б не подпись.
Он помолчал. Было время отлива, и за галькой пляжа протянулась желтая полоса глинистого дна. Волнорезы торчали из нее, как остовы доисторических животных.
-- Писать книги -- это, должно быть, страшно интересно, сэр. Я часто думал, что у меня у самого есть к этому склонность. В разные периоды моей жизни я очень много читал. В последнее время, правда, почти не читаю. И зрение не то, что было, и вообще. А написать книгу я бы, наверно, мог, если б постарался.
-- Говорят, одну книгу может написать каждый, -- отозвался я.
-- Не роман, знаете ли. До романов я не большой охотник. Предпочитаю исторические труды и все в таком роде. Или мемуары. Если б кто согласился издать, я бы не прочь написать мемуары.
-- Это сейчас модно.
-- Таким разносторонним опытом, как я, мало кто располагает. Не так давно я даже написал об этом письмо в одну воскресную газету, но они мне не ответили.
Он устремил на меня долгий, оценивающий взгляд. Неужели сейчас попросит полкроны? С его-то респектабельной внешностью.
-- Вы, конечно, не знаете, кто я такой, сэр?
-- Честно говоря, не знаю.
Он как будто что-то обдумал, потом разгладил на пальцах черные перчатки, задержался взглядом на дырочке и наконец не без самодовольства изрек:
-- Я -- знаменитый Мортимер Эллис.
-- Да?
Никакого более подходящего междометия я не придумал, будучи убежден, что слышу это имя впервые. На лице его изобразилось разочарование, и это меня немного смутило.
-- Мортимер Эллис, -- повторил он.-- Неужели это вам ничего не говорит?
-- Решительно ничего. Я, понимаете, очень мало живу в Англии.
Интересно, думал я, чем он прославился? Я мысленно перебрал несколько вариантов. Спортсменом он, безусловно, никогда не был, а ведь в Англии только на их долю выпадает настоящая слава, но он мог в прошлом проповедовать "Христианскую науку" или ставить рекорды на бильярде. Самая незаметная фигура -- это, конечно, бывший министр, и он вполне мог оказаться министром торговли в каком-нибудь усопшем правительстве. Но и на политического деятеля он не был похож.
-- Вот она, слава,--произнес он с горечью.--Да в Англии я много месяцев был притчей во языцех. Посмотрите на меня хорошенько. Не может быть, чтобы вы не видели моих снимков в газетах. Мортимер Эллис.
Я покачал головой.
Он выдержал паузу для пущего эффекта.
-- Я -- знаменитый многоженец.
Ну что прикажете ответить, когда совершенно незнакомый человек сообщает вам, что он -- знаменитый многоженец? Признаюсь, порой я тешу себя мыслью, что за словом в карман не лезу, но тут я буквально онемел. А он продолжал:
-- У меня было одиннадцать жен, сэр.
-- Многие считают, что и с одной нелегко справиться.
-- А это от отсутствия практики. Кто был женат одиннадцать раз, тот женщин наизусть знает.
-- Но почему вы остановились на одиннадцати?
-- Вот-вот, я так и знал, что вы это спросите. Как увидел вас, сразу подумал, лицо у него умное. Одиннадцать -- нелепое число, верно? Что-то в нем есть незаконченное. Три--это может быть у любого, и семь еще туда-сюда, девять, говорят, приносит счастье, десяток тоже неплохо. Но одиннадцать! Я только об этом и сожалею. Все бы ничего, кабы только довести счет до дюжины.
Он расстегнул пальто и извлек из внутреннего кармана бумажник, толстый и сильно засаленный. Из бумажника же достал целую пачку газетных вырезок, грязных, потертых на сгибах, и штуки три развернул.
-- Вы только взгляните на эти снимки, и сами скажите, похожи они на меня? Поглядеть на них, можно подумать, что это какой-то уголовник.
Вырезки были длинные, можно было не сомневаться, что среди газетных редакторов Мортимер Эллис в свое время котировался высоко. Одна корреспонденция была озаглавлена "Муки многократного мужа", другая --"Бессердечного мерзавца -- к ответу", третья --"Презренный негодяй дождался своего Ватерлоо".
-- Хорошей прессой это не назовешь, -- протянул я.
Он пожал плечами.
-- Вообще-то я на газеты не обращаю внимания. Слишком многих журналистов знал лично. Нет, кого я не могу простить, так это судью. Он обошелся со мной безобразно и себе только навредил -- в том же году умер.
Я пробежал глазами корреспонденции.
-- Он, я вижу, дал вам пять лет.
-- Позор, иначе не назовешь, а вы посмотрите, что тут сказано. -- Он ткнул в нужную строку указательным пальцем. -- "Три из его жертв подали ходатайства о помиловании". Вот они, значит, как ко мне относились. И после этого он дает мне пять лет. Да еще обзывал по-всякому -- бессердечный негодяй -- это я-то, добрейшей души человек, -- язва на теле общества, опасен для окружающих. Сказал, что, будь его воля, приговорил бы меня к наказанию плетьми. Не то самое страшное, что он дал мне пять лет -- хотя я продолжаю считать, что это чересчур, -- но какое он, скажите, имел право так надо мной измываться? Никакого не имел права, и я ему не прощу никогда, проживи я хоть до ста лет.
Щеки многоженца вспыхнули, слезящиеся глаза сверкнули. Для него это была наболевшая тема.
-- Можно прочесть? -- спросил я.
-- Для чего же я вам их и дал. Непременно прочтите, сэр. И если после этого вы не согласитесь, что я -- жертва чудовищной несправедливости, значит, вы не тот человек, за какого я вас принимал.
Просматривая одну вырезку за другой, я понял, почему Мортимер Эллис так подробно осведомлен о приморских курортах Англии. Он ездил туда на охоту. Метод его был прост: когда кончался сезон, он приезжал в один из этих городков и снимал комнату, благо пансионы пустовали. Ему, видимо, не требовалось много времени, чтобы завести знакомство с какой-нибудь девицей или вдовой, в возрасте, как я не мог не заметить, от тридцати пяти до пятидесяти лет. На суде они все показали, как свидетельницы, что познакомились с ним на набережной. Как правило, он уже через две недели предлагал им руку и сердце, а вскоре после этого они сочетались браком. Тем или иным способом он у них выманивал их сбережения, а через несколько месяцев, сославшись на неотложные дела в Лондоне, уезжал и больше не возвращался. Лишь с одной он затем встретился вновь еще до того, как все они, явившись в суд по вызову, увидели его на скамье подсудимых. Это были отнюдь не легкомысленные вертушки. У одной отец был врач, у другой священник; была среди них хозяйка меблированных комнат, вдова коммивояжера и удалившаяся от дел портниха. У каждой был небольшой капитал, от пятисот до тысячи фунтов, но независимо от степени их богатства он обчищал их до последнего пенни. Однако все, как одна, утверждали, что он был им хорошим мужем. Мало того, что три из них действительно ходатайствовали о его помиловании, одна даже заявила, что, если он захочет, она готова принять его обратно. Заметив, что я как раз читаю про это, он сказал:
-- И можно не сомневаться, она стала бы на меня работать. Но я так считаю -- прошлого не воротишь. До сочной отбивной мы все охотники, но остывшая баранина -- это, признаюсь, не по мне.
Только несчастный случай помешал Мортимеру Эллису жениться в двенадцатый раз и таким образом довести счет ровно до дюжины, что, видимо, было его заветной целью. Он уже успел обручиться с некоей мисс Хаббард ("две тысячи фунтов, не меньше, в облигациях военного займа",-- доверительно сообщил он мне), и церковное оглашение уже состоялось, но тут его случайно увидела одна из бывших жен, навела справки и заявила в полицию. Накануне двенадцатой свадьбы его арестовали.
-- Дурная она была женщина,-- сказал он мне,-- обманула меня без всякой жалости.
-- Каким же образом?
-- А вот каким. Встретил я ее в Истборне, как-то в декабре, на молу, и в разговоре она упомянула, что была модисткой, а теперь на покое. Сказала, что кое-что сумела отложить на черный день. Сколько именно -- утаила, но дала понять, что тысячи полторы у нее имеется. А когда я на ней женился, вы не поверите, оказалось, что у нее всего-то триста фунтов. И она же меня потом продала. А она ведь от меня и слова худого не услышала. Другой бы рвал и метал, если б его так одурачили, а я и виду не подал, до чего огорчился. Просто взял и ушел.
-- Однако же триста фунтов с собой прихватили?
-- Странно вы рассуждаете, сэр, -- возразил он обиженно. -- На триста фунтов долго не просуществуешь, а я, как-никак, был женат на ней четыре месяца, прежде чем она созналась.
-- Простите за нескромный вопрос, -- сказал я, -- и ради бога не усмотрите в нем невысокого мнения о ваших внешних данных, но... почему они за вас выходили?
-- Потому что я их об этом просил, -- отвечал он, явно удивленный моей недогадливостью.
-- И вы никогда не получали отказа?
-- Очень редко. Четыре-пять раз за все время. Я, конечно, делал предложение лишь после того, как основательно прощупаю почву, но и то случалось промахнуться. Вы же понимаете, нет такого человека, чтобы стрелял без промаха. Бывало, что я несколько недель обхаживал женщину, а потом все-таки убеждался -- нет, не то.
Я помолчал, занятый своими мыслями. Но вдруг заметил, что подвижная физиономия моего собеседника расплылась в широкой улыбке.
-- Все ясно,-- сказал он.-- Это моя наружность вас ввела в заблуждение. Вам непонятно, что они во мне находили. Вот что значит читать романы и ходить в кино. Вам кажется, что женщин привлекает только тип ковбоя либо уж романтический испанский гидальго -- сверкающие глаза, оливковая кожа, и танцует как бог. Забавно, честное слово.
-- Рад, что позабавил вас.
-- А вы женатый человек, сэр?
-- Да, но у меня всего одна жена.
-- Один пример, понимаете, не поддается обобщению. Я вас лучше так спрошу: много вы знали бы о собаках, если б у вас за всю жизнь был всего один бультерьер?
Вопрос был явно риторический, ответа не требовалось. А он выдержал паузу и продолжал:
-- Ошибаетесь, сэр. Ничего подобного. Каким-нибудь молодым красавчиком они могут увлечься, но замуж за него не пойдут. Красота, если вникнуть, это для них последнее дело.
-- Дуглас Джеррольд, человек столь же безобразный, сколь и остроумный, говаривал, что дай ему десять минут форы, и он отобьет женщину у самого красивого мужчины из всех присутствующих.
-- Нет, остроумие им тоже не нужно. Когда мужчина их смешит, они воображают, что ему недостает серьезности. И то же самое думают, если мужчина очень уж хорош собой. А им подавай человека серьезного. Без затей. И чтобы к тому же был внимательный. Я, может быть, не блещу красотой и не бог знает как интересен, но, поверьте, у меня есть то, что нужно любой женщине. Солидность. И вот вам доказательство: всех моих жен я осчастливил.
-- Это, безусловно, говорит в вашу пользу -- и то, что три из них за вас ходатайствовали, и то, что одна готова была принять вас обратно.
1 2 3 4