После этого дело пошло. Ангажементы следовали один за другим. Сид заново оделся с головы до ног, а вершиной всего был тот день, когда они устроились в летнее казино на побережье. Сид вовсе не преувеличивал, говоря, что Стелла имеет бешеный успех.
– Теперь наши тяготы позади, старушка, – ласково говорил он. – Мы можем отложить кое-что про черный день, а когда этот номер публике приестся, я возьму и придумаю что-нибудь еще.
И вот теперь, в самый разгар их процветания, Стелла вдруг хочет все бросить. Он не знал, что ей сказать. У него сердце разрывалось, оттого что она так мучается. Он любил ее теперь еще больше, чем тогда, когда они поженились. Он любил ее за все то, что они пережили вместе; ведь как-то они целых пять дней питались ломтем хлеба в день и стаканом молока на двоих, и он любил ее за то, что она вытащила его из этой жизни; у него теперь опять были хорошие вещи и еда три раза в день. Он не мог смотреть на нее, не мог видеть страдальческого выражения ее милых серых глаз. Она робко протянула руку и коснулась его руки. Он глубоко вздохнул.
– Ты ведь знаешь, что это для нас означает. Связи в отелях мы растеряли, да и вообще со старым покончено. Если и есть там еще работа, так она достается тем, кто помоложе нас с тобой. Ты ведь не хуже меня знаешь, чего хотят старые женщины – им подавай мальчиков, – да и потом у меня рост маловат. Одно дело, когда ты юнец, тогда это не так уж важно. Но сейчас нечего говорить, будто я не выгляжу на свои тридцать лет.
– Может, мы могли бы сниматься в кино?
Он пожал плечами. Они уже один раз пытались, когда дела у них были особенно плохи.
– Я бы на любую работу пошла. Хоть продавщицей в магазин.
– Ты думаешь, работа у тебя на дороге валяется?
Она снова заплакала.
– Не надо, дорогая, ты разрываешь мне сердце.
– У нас ведь кое-что отложено.
– Да, верно. Месяцев на шесть хватит. А потом будем голодать. Сначала позакладываем всякую мелочь, а потом пойдет и одежда, как в тот раз. А потом танцы по захудалым пивным за бесплатный ужин и пятьдесят франков в ночь. Целые недели без работы. И марафон – всякий раз, как его объявят. Да и долго ли публика будет интересоваться ими?
– Я знаю, Сид, ты думаешь, что с моей стороны это безрассудство.
Теперь он повернулся, поглядел на нее. У нее в глазах стояли слезы. Он улыбнулся ей своей неотразимой, ласковой улыбкой.
– Нет, детка, не думаю. Я хочу, чтоб тебе было хорошо. Ведь, кроме тебя, у меня никого нет. Я тебя люблю.
Он обнял ее и прижал к себе. Он слышал, как бьется у нее сердце. Раз Стелла так к этому относится, значит ничего не поделаешь. Ведь правда, вдруг она разобьется насмерть? Нет, нет, пусть лучше она все бросит, и к чертям эти деньги.
Она слегка пошевелилась.
– Ты что, девочка?
Она высвободилась и встала. Подошла к туалетному столику.
– Мне пора уже, наверно, готовиться к выходу.
Он вскочил.
– Ты сегодня не будешь прыгать.
– И сегодня и каждый день, покуда не убьюсь. Что же еще остается? Ты прав, Сид, я понимаю. Я не могу вернуться опять в эти вонючие номера в третьеразрядных отелях и чтоб опять нечего было есть. Ох, эти марафоны. И зачем ты только о них вспомнил? Целые дни движешься усталая, грязная, а потом все-таки приходится выйти из игры, потому что сил человеческих нет больше терпеть. Может быть, я и правда продержусь еще месяц, и тогда у нас будет довольно денег, чтобы ты успел подыскать что-нибудь.
– Нет, дорогая. Я так не могу. Бросим это. Как-нибудь устроимся. Мы с тобой и раньше голодали, можем и еще поголодать.
Она скинула с себя всю одежду и мгновение стояла в одних чулках, глядя в зеркало. Она безжалостно улыбнулась своему отражению.
– Нельзя обманывать ожидания публики, – со смешком сказала она.

1 2 3