Мне было семнадцать лет. Не получив в университете даже степени бакалавра, поселился я дома в жалком положении тунеядца и запятнавшего свою честь человека, от которого все отступились. Отец пытался приискать мне какое-либо дело и заставлял помогать ему в составлении лекарств, но я с упрямством уклонялся от нелюбезной мне профессии, предпочитая терпеть упрёки в дармоедстве. Однако в уединённом нашем Лозгейме нашёл я верного друга, полюбившего меня кротко и выведшего меня на новую дорогу. То был сын нашего аптекаря, Фридрих, юноша, немного меня старше, болезненный и странный. Отец его любил собирать и переплетать книги, особенно новые, печатные, и тратил на них весь излишек своих доходов, хотя сам читал редко. Фридрих же с самых ранних лет предавался чтению, как упоительной страсти, и не знал высшей радости, как повторять вслух любимые страницы. За это почитали Фридриха в нашем городе не то юношей полоумным, не то человеком опасным, и был он столь же одинок, как я, так что нисколько не удивительно, что мы с ним сдружились, словно две птицы в одной клетке. Когда я не бродил с самострелом по кручам и склонам окрестных гор, шёл я в маленькую каморку своего друга, на самом верху дома, под черепицами, и мы часы за часами проводили среди толстых томов древности и тоненьких книжек современных писателей.
Так, помогая друг другу, то вместе восхищаясь, то упорно споря, читали мы, и в зимние прохладные дни, и в летние звёздные ночи, всё, что могли достать в нашем захолустье, обращая чердак аптеки в Академию. Несмотря на то, что оба мы не очень-то были сильны в грамматике Цинтена [x] x
“Грамматика Цинтена” – сочинение Иоанна Цинтена, учёного схоластика, под заглавием “Composita verbum”.
, прочли мы немало латинских авторов, причём и таких, о которых не было речи в Университете ни на ординариях, ни на диспутах. У Катулла, Марциала, Кальпурния нашли мы, навсегда непревосходимые, образцы красоты и вкуса, до сих пор ярко живущие в моей памяти, а в творениях богоподобного Платона заглянули в самые глухие глубины человеческой мудрости, не всё понимая, но всем потрясённые. В сочинениях нашего века, менее совершенных, но более нам близких, научились мы сознавать то, что уже раньше, не имея слов, жило и роилось в нашей душе. Мы увидели свои собственные, до тех пор ещё туманные, взгляды, – в неистощимо-забавной “Похвале Глупости”, в остроумных и благородных, чтобы там ни говорили, “Разговорах”, в мощном и неумолимом “Торжестве Венеры” и в тех “Письмах тёмных людей”, которые мы не раз перечли от начала до конца и которым сама древность может противопоставить разве одного Лукиана [xi] xi
Сочинения, перечисляемые автором, были новинками только для того захолустья, где он жил. Первое издание “Похвалы глупости” Эразма появилось в 1509 г.; затем в 30 лет вышло около 40 её изданий. Первое издание “Разговоров” (Colloquia) Эразма вышло в 1519 г. Автор “Торжества Венеры” Генрих Бебель умер в 1581 г. Первая часть “Писем тёмных людей” появилась впервые в 1515 г., вторая – в 1517 г.
.
Между тем то были те самые времена, о которых теперь говорят: кто в 23 году не умер, в 24 не утонул, а в 25 не был убит, – должен благодарить Бога за чудо. Но нас, занятых беседами с благороднейшими умами, почти не увлекали чёрные бури современности. Мы нисколько не сочувствовали нападению на Трир рыцаря Франца фон Зикингена [xii] xii
Нападение на Трир Закингена относится к сентябрю 1522 года.
, которого некоторые прославляли как друга лучших людей, но который на деле был человек старого закала, из числа разбойников, ставящих дешёвой ставкой свою голову, чтобы ограбить проезжего. Наш архиепископ дал отпор насильнику, показав, что времена Флоризеля Никейского [xiii] xiii
Флоризель Никейский, сын Амадиса Галльского, – герой одного из “рыцарских” романов.
стали дедовскими преданиями. Точно так же, когда два следующих года по всем немецким землям, словно в сатанинской пляске, проносились народные мятежи и буйства и в нашем городе только и разговоров было, что об исходе восстаний, мы наших занятий не нарушали. Мечтателю Фридриху сначала казалось, что эта огненная и кровавая буря поможет установить в нашей стране больше порядка и справедливости, но скоро и он уверился, что ждать нечего от немецких крестьян, слишком ещё диких и невежественных. Всё свершившееся оправдало горькие слова одного из писателей: rustica gens optima flens pessima gaudens [xiv] xiv
“Rustica gens optima flens pessima gaudens”, т. е. крестьяне лучше всего, когда плачут, хуже всего, когда радуются, – выражение в книге Феликса Геммерлина “De nobilitate” (1457 г.). Крестьянин был постоянным предметом насмешек для немецких писателей XV – XVI вв. Говорили: “Крестьянин отличается от быка только тем, что рогов у него нет”.
.
Некоторые раздоры вызывали между нами первые слухи о Мартине Лютере, этом “непобедимом еретике” [xv] xv
“Непобедимым еретиком” называл Лютера Агриппа Неттесгеймский (Epistolae, VII, 13).
, имевшем уже тогда немало сторонников среди владетельных князей. Уверяли, будто девять десятых Германии восклицало в те дни “Да здравствует Лютер”, а позднее, в Испании, говорили, что у нас религия меняется, как погода, и майский жук летает между тремя церквами. Меня лично нисколько не занимал спор о благодати и пресуществлении, и я никогда не понимал, как Дезидерий Эразм, этот единственный гений, мог интересоваться монашескими проповедями. Сознавая вместе с лучшими людьми современности, что вера заключается в глубине сердца, а не во внешних проявлениях, я по тому самому, ни в юности, ни в возрасте зрелом, никогда не чувствовал затруднения ни в обществе добрых католиков, ни среди исступленных лютеранцев. Напротив, Фридрих, которого в религии на каждом шагу пугали мрачные пропасти, находил какое-то непонятное мне откровение в книжках Лютера, правда, цветистых и не лишённых силы слога, – и наши споры переходили порой в обидные ссоры.
В начале 26 года, тотчас после Святой Пасхи, приехали к нам в дом сестра Луиза с мужем. Жизнь при них стала для меня совсем нестерпима, так как они без устали осыпали меня упрёками за то, что в двадцать лет остаюсь я ярмом на плечах отца и жерновом на очах матери. Около того же времени рыцарь Георг фон Фрундсберг, славный победитель французов [xvi] xvi
Автор называет Георга фон Фрундсберга (1473 – 1528) “победителем французов”, вероятно, как участника битвы при Павии.
, по поручению Императора вербовал в наших краях рекрутов. Тогда пришло мне на ум стать вольным ландскнехтом, так как не видел я другого способа изменить свою жизнь, которая готова была застояться, как воды пруда. Фридрих, мечтавший было, что я сделаюсь видным писателем, – ибо оба мы с ним делали опыты подражать нашим любимым авторам, – очень опечалился, но не нашёл доводов разубедить меня. Я объявил отцу, решительно и настойчиво, что выбираю военное ремесло, ибо мне более пристал меч, чем ланцет. Отец, как я и ожидал, пришёл в гнев и запретил мне и думать о военном деле, сказав: “Всю жизнь я поправлял человеческие тела и не хочу, чтобы мой сын уродовал их”. Своих денег, чтобы купить вооружение и одежду, не было ни у меня, ни у моего друга, и потому я решил покинуть родной кров тайно. Ночью, помнится, на 5 июня, незаметно вышел я из дому, взяв с собой 25 рейнских гульденов. Мне очень запомнилось, как Фридрих, проводив меня до выхода в поле, обнял меня, – увы, последний раз в жизни! – плача, у серой ветлы, бледный, в лунном озарении, как мертвец.
Я в тот день не чувствовал на сердце тяготы разлуки, так как сияла передо мной, как глубь майского утра, новая жизнь. Был я молод и силён, вербовщики приняли меня без спора, и я вступил в итальянское войско Фрундсберга. Все легко поймут, что потянувшиеся затем дни были не легки для меня, если только вспомнят, что такое наши ландскнехты: люди – буйные, грубые, неучёные, щеголяющие пестротой одежды да затейливостью речи, ищущие только, как бы напиться пьянее да поживиться получше добычей. Почти страшно было после утончённых, как игла, шуток Марциала или возвышенных, как полёт коршуна, соображений Марсилио Фичино [xvii] xvii
Марсилио Фичино – итальянский гуманист (1433 – 1499).
, участвовать мне в безудержных забавах новых сотоварищей, и иногда казалась мне тогда моя жизнь сплошным удушливым сном. Но начальники мои не могли не заметить, что я отличаюсь от товарищей и знаниями и обхождением, а так как я притом хорошо владел аркебузой и не гнушался никаким делом, – то меня всегда отличали и поручали мне должности, более мне подходящие.
Ландскнехтом совершил я весь трудный поход в Италию когда приходилось в зимнюю стужу переходить через снежные горы, идти вброд через реки по горло в воде и по целым неделям стоять лагерем в топкой грязи. Тогда же я участвовал во взятии приступом, соединёнными испанскими и немецкими войсками, вечного города, 6 мая 27 года. Мне довелось своими глазами видеть, как озверевшие солдаты грабили церкви Рима, совершали насилия в женских монастырях, ездили по улицам, надев митры, на папских мулах, бросали в Тибр Святые Дары и мощи святых, устроили конклав и провозгласили папой Мартина Лютера. После того я около года провёл в разных городах Италии, ближе узнав жизнь страны, истинно просвещённой, остающейся блистающим образцом для других. Это дало мне возможность ознакомиться с пленительными созданиями современных итальянских художников, столь опередивших наших, кроме разве единственного Альбрехта Дюрера, – в том числе и с произведениями вечно оплакиваемого Рафаэля д’Урбино, достойного его соперника Себастиано дель Пиомбо, молодого, но всеобъемлющего гения Бенвенуто Челлини, с которым нам пришлось столкнуться и как с врагом, и несколько пренебрегающего красотою форм, но всё же сильного и своебытного, Микель-Анджело Буонаротти [xviii] xviii
Дюрер в это время уже заканчивал свою жизнь (1471 – 1528), Рафаэль умер несколько лет назад (1483 – 1520), С. дель Пиомбо (1485 – 1547) и Микель-Анджело (1476 – 1564) были в расцвете своей славы, Б. Челлини (1500 – 1571) пользовался уже большой известностью.
.
Весною следующего года лейтенант испанского отряда, дон Мигуэль де Гамес, приблизил меня к себе как медика, ибо я уже несколько освоился с испанским языком. Вместе с доном Мигуэлем пришлось мне отправиться в Испанию, куда он был послан с тайными письмами к нашему императору, и эта поездка определила всю мою судьбу. Найдя двор в городе Толедо, мы повстречали там и величайшего из наших современников, героя, равного Аннибалам, Сципионам и другим мужам древности, – Фердинанда Кортеца, маркиза дель Валье-Оахаки [xix] xix
Кортец (1485 – 1547), после своих завоеваний в Мексике, приезжал в Европу весной 1528 г., был принят королём (т. е. Карлом V, который был одновременно и императором германским) в Толедо и получил титул маркиза Долины Оахаки.
. Приём, устроенный гордому завоевателю царств, а также рассказы людей, прибывших из страны, увлекательно описанной Америго Веспуччи, убедили меня искать счастия в этой обетованной для всех неудачников земле. Я присоединился к одной дружеской экспедиции, которую затеяли немцы, поселившиеся в Севилье, и поплыл с лёгким сердцем через Океан.
В Вест-Индии [xx] xx
Название Америки было предложено (в космографии Мартина Вальтцемюллера) ещё в 1507 г., но утвердилось за “Новой Испанией”, “Новым Светом” или “Западной Индией” лишь значительно позднее.
[ В Авторском экземпляре далее вычеркнуто : Автор “Повести”, употребляя иногда слово Америка, предпочитает выражение “Новая Испания”, которое означало собственно только Мексику.]
первоначально поступил я на службу к Королевской Аудиенсии [xxi] xxi
Королевской Аудиенсией называлось высшее правительственное учреждение Мексики.
, но вскоре, убедившись, сколь недобросовестно и неискусно ведёт она дела и как несправедливо относится к дарованиям и заслугам, предпочёл исполнять поручения тех немецких торговых домов, которые имеют свои отделения в Новом Свете, преимущественно Вельзеров, владеющих на Сан-Доминго медными рудниками, но также и Фуггеров, Эллингеров, Кромбергеров, Тецелей [xxii] xxii
Крупные верхненемецкие купцы, уже с самого начала XVI в., стали основывать колонии в Америке. Вельзеры, как и Эллингеры, держали, в начале XVI в., в аренде медные рудники на Сан-Доминго; у Фуггеров были фактории на Юкатане; Кромбергеры владели серебряными рудниками в Сультепеке; Тецели – медными рудниками на Кубе (К. Лампрехт. История немецкого народа. М., 1896).
. Я совершил четыре похода на запад, на юг и на север в поисках за новыми жилами руды, за россыпями драгоценных камней, – аметистов и изумрудов, – и за месторождением дорогих деревьев: дважды под начальством других лиц, а дважды лично руководя отрядом. Таким образом исходил я все страны от Чикоры до гавани Тумбес [xxiii] xxiii
Чикора (Chicora) – прежнее название Каролины. Тумбес (Tumbes) – город в Перу (J. Egli. Nomina geographica. Leipz., 1893).
, проведя долгие месяцы среди темнокожих язычников, видев в туземных бревенчатых столицах такие богатства, пред которыми все сокровища нашей Европы ничто, и несколько раз избежав нависавшей гибели почти что чудом. Пришлось мне изведать и жестокие душевные потрясения в любви к одной индейской женщине, под тёмной кожей скрывавшей сердце привязчивое и страстное, но было бы здесь неуместно рассказывать о том подробнее. Скажу кратко: как тихие дни, проведённые за книгами с милым Фридрихом, воспитали мою мысль, так тревожные годы странствий закалили на огне испытаний мою волю и дали мне самое драгоценное качество мужчины: веру в себя.
Конечно, ошибочно воображают у нас, что за Океаном золото надо просто, нагибаясь, подбирать на земле, но всё же, проведя пять лет в Америке и Западной Индии, я, благодаря неуклонному труду, и не без поддержки счастия, собрал достаточные сбережения. Тогда-то овладела мною мысль поехать вновь в немецкие земли, не с тем, чтобы мирно поселиться в нашем, словно дремотном, городке, но не без суетного намерения похвалиться своими успехами перед отцом, который не мог не считать меня бездельником, его обокравшим. Не скрою, впрочем, что я испытывал и язвительную тоску, которой никогда не ожидал, по родным горам, где я, бывало, озлобленный, бродил с самострелом, и что страстно желал я увидеть как свою добрую мать, так и своего покинутого друга, ибо ещё надеялся застать его живым. Однако у меня уже тогда было твёрдое решение, посетив родное селение и восстановив связи с семьёй, вернуться в Новую Испанию, которую почитаю своим вторым отечеством.
Ранней весной 34 года отплыл я на корабле Вельзеров из гавани Вилла Рика де ла Вера-Крус и после бурного и трудного плавания прибыл в богатый Антверпен. Несколько недель ушло у меня на выполнение разных принятых на себя поручений, и только в августе месяце мог я наконец пуститься в путь в Прирейнскую область. С этого времени, собственно, и начинается мой рассказ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Как я в первый раз встретился с Ренатой и как она рассказала мне всю свою жизнь
Из Нидерланд решил я отправиться сухим путём и выбрал дорогу через Кёльн, так как мне хотелось увидеть ещё раз этот город, где я знавал немало привлекательных часов. За тридцать испанских эскудо купил я себе добрую лошадь, которая без труда могла везти меня и мои вещи, но, опасаясь разбойников, постарался принять облик небогатого моряка. Пёстрое и сравнительно роскошное платье, которым щеголял в пышном Брабанте, я сменил на простую матросскую одежду тёмно-коричневого цвета и перевязал шаровары у колен. Не расстался я только со своей надёжной длинной шпагой, потому что полагался на неё не менее, чем на святую Гертруду, покровительницу всех путешественников по суше. На дорожные издержки я оставил себе малую сумму денег в серебряных иоахимсталерах, а сбережения зашил внутри широкого пояса, в золотых пистолях [xxiv] xxiv
Эскудо – экю, испанская монета; здесь, конечно, имеются в виду серебряные эскудо. Иоахимсталеры – серебряные двойные гульдены, которые с 1517 г. стали чеканить графы Шлик в Иоахимстале. Пистоли – испанские золотые монеты, содержавшие 2 золотых эскудо. Монетная система в Германии XVI в. была крайне сложной и неопределённой.
.
Через пять дней приятного пути, со случайными попутчиками, ибо ехал я без лишней торопливости, переправился я через Маас в Венло. Не скрою, что овладело мною несколько недостойное мужчины волнение, когда достиг я местностей, где замелькали передо мною немецкие одежды и слуха моего, так привычно, коснулась бойкая, родная речь! Выехав из Венло рано, рассчитывал я к вечеру добраться до Нейсса, почему попрощался в Фирзене со своими спутниками, желавшими заехать в Гладбах, и свернул, уже один, на Дюссельдорфскую дорогу.
1 2 3 4 5 6 7
Так, помогая друг другу, то вместе восхищаясь, то упорно споря, читали мы, и в зимние прохладные дни, и в летние звёздные ночи, всё, что могли достать в нашем захолустье, обращая чердак аптеки в Академию. Несмотря на то, что оба мы не очень-то были сильны в грамматике Цинтена [x] x
“Грамматика Цинтена” – сочинение Иоанна Цинтена, учёного схоластика, под заглавием “Composita verbum”.
, прочли мы немало латинских авторов, причём и таких, о которых не было речи в Университете ни на ординариях, ни на диспутах. У Катулла, Марциала, Кальпурния нашли мы, навсегда непревосходимые, образцы красоты и вкуса, до сих пор ярко живущие в моей памяти, а в творениях богоподобного Платона заглянули в самые глухие глубины человеческой мудрости, не всё понимая, но всем потрясённые. В сочинениях нашего века, менее совершенных, но более нам близких, научились мы сознавать то, что уже раньше, не имея слов, жило и роилось в нашей душе. Мы увидели свои собственные, до тех пор ещё туманные, взгляды, – в неистощимо-забавной “Похвале Глупости”, в остроумных и благородных, чтобы там ни говорили, “Разговорах”, в мощном и неумолимом “Торжестве Венеры” и в тех “Письмах тёмных людей”, которые мы не раз перечли от начала до конца и которым сама древность может противопоставить разве одного Лукиана [xi] xi
Сочинения, перечисляемые автором, были новинками только для того захолустья, где он жил. Первое издание “Похвалы глупости” Эразма появилось в 1509 г.; затем в 30 лет вышло около 40 её изданий. Первое издание “Разговоров” (Colloquia) Эразма вышло в 1519 г. Автор “Торжества Венеры” Генрих Бебель умер в 1581 г. Первая часть “Писем тёмных людей” появилась впервые в 1515 г., вторая – в 1517 г.
.
Между тем то были те самые времена, о которых теперь говорят: кто в 23 году не умер, в 24 не утонул, а в 25 не был убит, – должен благодарить Бога за чудо. Но нас, занятых беседами с благороднейшими умами, почти не увлекали чёрные бури современности. Мы нисколько не сочувствовали нападению на Трир рыцаря Франца фон Зикингена [xii] xii
Нападение на Трир Закингена относится к сентябрю 1522 года.
, которого некоторые прославляли как друга лучших людей, но который на деле был человек старого закала, из числа разбойников, ставящих дешёвой ставкой свою голову, чтобы ограбить проезжего. Наш архиепископ дал отпор насильнику, показав, что времена Флоризеля Никейского [xiii] xiii
Флоризель Никейский, сын Амадиса Галльского, – герой одного из “рыцарских” романов.
стали дедовскими преданиями. Точно так же, когда два следующих года по всем немецким землям, словно в сатанинской пляске, проносились народные мятежи и буйства и в нашем городе только и разговоров было, что об исходе восстаний, мы наших занятий не нарушали. Мечтателю Фридриху сначала казалось, что эта огненная и кровавая буря поможет установить в нашей стране больше порядка и справедливости, но скоро и он уверился, что ждать нечего от немецких крестьян, слишком ещё диких и невежественных. Всё свершившееся оправдало горькие слова одного из писателей: rustica gens optima flens pessima gaudens [xiv] xiv
“Rustica gens optima flens pessima gaudens”, т. е. крестьяне лучше всего, когда плачут, хуже всего, когда радуются, – выражение в книге Феликса Геммерлина “De nobilitate” (1457 г.). Крестьянин был постоянным предметом насмешек для немецких писателей XV – XVI вв. Говорили: “Крестьянин отличается от быка только тем, что рогов у него нет”.
.
Некоторые раздоры вызывали между нами первые слухи о Мартине Лютере, этом “непобедимом еретике” [xv] xv
“Непобедимым еретиком” называл Лютера Агриппа Неттесгеймский (Epistolae, VII, 13).
, имевшем уже тогда немало сторонников среди владетельных князей. Уверяли, будто девять десятых Германии восклицало в те дни “Да здравствует Лютер”, а позднее, в Испании, говорили, что у нас религия меняется, как погода, и майский жук летает между тремя церквами. Меня лично нисколько не занимал спор о благодати и пресуществлении, и я никогда не понимал, как Дезидерий Эразм, этот единственный гений, мог интересоваться монашескими проповедями. Сознавая вместе с лучшими людьми современности, что вера заключается в глубине сердца, а не во внешних проявлениях, я по тому самому, ни в юности, ни в возрасте зрелом, никогда не чувствовал затруднения ни в обществе добрых католиков, ни среди исступленных лютеранцев. Напротив, Фридрих, которого в религии на каждом шагу пугали мрачные пропасти, находил какое-то непонятное мне откровение в книжках Лютера, правда, цветистых и не лишённых силы слога, – и наши споры переходили порой в обидные ссоры.
В начале 26 года, тотчас после Святой Пасхи, приехали к нам в дом сестра Луиза с мужем. Жизнь при них стала для меня совсем нестерпима, так как они без устали осыпали меня упрёками за то, что в двадцать лет остаюсь я ярмом на плечах отца и жерновом на очах матери. Около того же времени рыцарь Георг фон Фрундсберг, славный победитель французов [xvi] xvi
Автор называет Георга фон Фрундсберга (1473 – 1528) “победителем французов”, вероятно, как участника битвы при Павии.
, по поручению Императора вербовал в наших краях рекрутов. Тогда пришло мне на ум стать вольным ландскнехтом, так как не видел я другого способа изменить свою жизнь, которая готова была застояться, как воды пруда. Фридрих, мечтавший было, что я сделаюсь видным писателем, – ибо оба мы с ним делали опыты подражать нашим любимым авторам, – очень опечалился, но не нашёл доводов разубедить меня. Я объявил отцу, решительно и настойчиво, что выбираю военное ремесло, ибо мне более пристал меч, чем ланцет. Отец, как я и ожидал, пришёл в гнев и запретил мне и думать о военном деле, сказав: “Всю жизнь я поправлял человеческие тела и не хочу, чтобы мой сын уродовал их”. Своих денег, чтобы купить вооружение и одежду, не было ни у меня, ни у моего друга, и потому я решил покинуть родной кров тайно. Ночью, помнится, на 5 июня, незаметно вышел я из дому, взяв с собой 25 рейнских гульденов. Мне очень запомнилось, как Фридрих, проводив меня до выхода в поле, обнял меня, – увы, последний раз в жизни! – плача, у серой ветлы, бледный, в лунном озарении, как мертвец.
Я в тот день не чувствовал на сердце тяготы разлуки, так как сияла передо мной, как глубь майского утра, новая жизнь. Был я молод и силён, вербовщики приняли меня без спора, и я вступил в итальянское войско Фрундсберга. Все легко поймут, что потянувшиеся затем дни были не легки для меня, если только вспомнят, что такое наши ландскнехты: люди – буйные, грубые, неучёные, щеголяющие пестротой одежды да затейливостью речи, ищущие только, как бы напиться пьянее да поживиться получше добычей. Почти страшно было после утончённых, как игла, шуток Марциала или возвышенных, как полёт коршуна, соображений Марсилио Фичино [xvii] xvii
Марсилио Фичино – итальянский гуманист (1433 – 1499).
, участвовать мне в безудержных забавах новых сотоварищей, и иногда казалась мне тогда моя жизнь сплошным удушливым сном. Но начальники мои не могли не заметить, что я отличаюсь от товарищей и знаниями и обхождением, а так как я притом хорошо владел аркебузой и не гнушался никаким делом, – то меня всегда отличали и поручали мне должности, более мне подходящие.
Ландскнехтом совершил я весь трудный поход в Италию когда приходилось в зимнюю стужу переходить через снежные горы, идти вброд через реки по горло в воде и по целым неделям стоять лагерем в топкой грязи. Тогда же я участвовал во взятии приступом, соединёнными испанскими и немецкими войсками, вечного города, 6 мая 27 года. Мне довелось своими глазами видеть, как озверевшие солдаты грабили церкви Рима, совершали насилия в женских монастырях, ездили по улицам, надев митры, на папских мулах, бросали в Тибр Святые Дары и мощи святых, устроили конклав и провозгласили папой Мартина Лютера. После того я около года провёл в разных городах Италии, ближе узнав жизнь страны, истинно просвещённой, остающейся блистающим образцом для других. Это дало мне возможность ознакомиться с пленительными созданиями современных итальянских художников, столь опередивших наших, кроме разве единственного Альбрехта Дюрера, – в том числе и с произведениями вечно оплакиваемого Рафаэля д’Урбино, достойного его соперника Себастиано дель Пиомбо, молодого, но всеобъемлющего гения Бенвенуто Челлини, с которым нам пришлось столкнуться и как с врагом, и несколько пренебрегающего красотою форм, но всё же сильного и своебытного, Микель-Анджело Буонаротти [xviii] xviii
Дюрер в это время уже заканчивал свою жизнь (1471 – 1528), Рафаэль умер несколько лет назад (1483 – 1520), С. дель Пиомбо (1485 – 1547) и Микель-Анджело (1476 – 1564) были в расцвете своей славы, Б. Челлини (1500 – 1571) пользовался уже большой известностью.
.
Весною следующего года лейтенант испанского отряда, дон Мигуэль де Гамес, приблизил меня к себе как медика, ибо я уже несколько освоился с испанским языком. Вместе с доном Мигуэлем пришлось мне отправиться в Испанию, куда он был послан с тайными письмами к нашему императору, и эта поездка определила всю мою судьбу. Найдя двор в городе Толедо, мы повстречали там и величайшего из наших современников, героя, равного Аннибалам, Сципионам и другим мужам древности, – Фердинанда Кортеца, маркиза дель Валье-Оахаки [xix] xix
Кортец (1485 – 1547), после своих завоеваний в Мексике, приезжал в Европу весной 1528 г., был принят королём (т. е. Карлом V, который был одновременно и императором германским) в Толедо и получил титул маркиза Долины Оахаки.
. Приём, устроенный гордому завоевателю царств, а также рассказы людей, прибывших из страны, увлекательно описанной Америго Веспуччи, убедили меня искать счастия в этой обетованной для всех неудачников земле. Я присоединился к одной дружеской экспедиции, которую затеяли немцы, поселившиеся в Севилье, и поплыл с лёгким сердцем через Океан.
В Вест-Индии [xx] xx
Название Америки было предложено (в космографии Мартина Вальтцемюллера) ещё в 1507 г., но утвердилось за “Новой Испанией”, “Новым Светом” или “Западной Индией” лишь значительно позднее.
[ В Авторском экземпляре далее вычеркнуто : Автор “Повести”, употребляя иногда слово Америка, предпочитает выражение “Новая Испания”, которое означало собственно только Мексику.]
первоначально поступил я на службу к Королевской Аудиенсии [xxi] xxi
Королевской Аудиенсией называлось высшее правительственное учреждение Мексики.
, но вскоре, убедившись, сколь недобросовестно и неискусно ведёт она дела и как несправедливо относится к дарованиям и заслугам, предпочёл исполнять поручения тех немецких торговых домов, которые имеют свои отделения в Новом Свете, преимущественно Вельзеров, владеющих на Сан-Доминго медными рудниками, но также и Фуггеров, Эллингеров, Кромбергеров, Тецелей [xxii] xxii
Крупные верхненемецкие купцы, уже с самого начала XVI в., стали основывать колонии в Америке. Вельзеры, как и Эллингеры, держали, в начале XVI в., в аренде медные рудники на Сан-Доминго; у Фуггеров были фактории на Юкатане; Кромбергеры владели серебряными рудниками в Сультепеке; Тецели – медными рудниками на Кубе (К. Лампрехт. История немецкого народа. М., 1896).
. Я совершил четыре похода на запад, на юг и на север в поисках за новыми жилами руды, за россыпями драгоценных камней, – аметистов и изумрудов, – и за месторождением дорогих деревьев: дважды под начальством других лиц, а дважды лично руководя отрядом. Таким образом исходил я все страны от Чикоры до гавани Тумбес [xxiii] xxiii
Чикора (Chicora) – прежнее название Каролины. Тумбес (Tumbes) – город в Перу (J. Egli. Nomina geographica. Leipz., 1893).
, проведя долгие месяцы среди темнокожих язычников, видев в туземных бревенчатых столицах такие богатства, пред которыми все сокровища нашей Европы ничто, и несколько раз избежав нависавшей гибели почти что чудом. Пришлось мне изведать и жестокие душевные потрясения в любви к одной индейской женщине, под тёмной кожей скрывавшей сердце привязчивое и страстное, но было бы здесь неуместно рассказывать о том подробнее. Скажу кратко: как тихие дни, проведённые за книгами с милым Фридрихом, воспитали мою мысль, так тревожные годы странствий закалили на огне испытаний мою волю и дали мне самое драгоценное качество мужчины: веру в себя.
Конечно, ошибочно воображают у нас, что за Океаном золото надо просто, нагибаясь, подбирать на земле, но всё же, проведя пять лет в Америке и Западной Индии, я, благодаря неуклонному труду, и не без поддержки счастия, собрал достаточные сбережения. Тогда-то овладела мною мысль поехать вновь в немецкие земли, не с тем, чтобы мирно поселиться в нашем, словно дремотном, городке, но не без суетного намерения похвалиться своими успехами перед отцом, который не мог не считать меня бездельником, его обокравшим. Не скрою, впрочем, что я испытывал и язвительную тоску, которой никогда не ожидал, по родным горам, где я, бывало, озлобленный, бродил с самострелом, и что страстно желал я увидеть как свою добрую мать, так и своего покинутого друга, ибо ещё надеялся застать его живым. Однако у меня уже тогда было твёрдое решение, посетив родное селение и восстановив связи с семьёй, вернуться в Новую Испанию, которую почитаю своим вторым отечеством.
Ранней весной 34 года отплыл я на корабле Вельзеров из гавани Вилла Рика де ла Вера-Крус и после бурного и трудного плавания прибыл в богатый Антверпен. Несколько недель ушло у меня на выполнение разных принятых на себя поручений, и только в августе месяце мог я наконец пуститься в путь в Прирейнскую область. С этого времени, собственно, и начинается мой рассказ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Как я в первый раз встретился с Ренатой и как она рассказала мне всю свою жизнь
Из Нидерланд решил я отправиться сухим путём и выбрал дорогу через Кёльн, так как мне хотелось увидеть ещё раз этот город, где я знавал немало привлекательных часов. За тридцать испанских эскудо купил я себе добрую лошадь, которая без труда могла везти меня и мои вещи, но, опасаясь разбойников, постарался принять облик небогатого моряка. Пёстрое и сравнительно роскошное платье, которым щеголял в пышном Брабанте, я сменил на простую матросскую одежду тёмно-коричневого цвета и перевязал шаровары у колен. Не расстался я только со своей надёжной длинной шпагой, потому что полагался на неё не менее, чем на святую Гертруду, покровительницу всех путешественников по суше. На дорожные издержки я оставил себе малую сумму денег в серебряных иоахимсталерах, а сбережения зашил внутри широкого пояса, в золотых пистолях [xxiv] xxiv
Эскудо – экю, испанская монета; здесь, конечно, имеются в виду серебряные эскудо. Иоахимсталеры – серебряные двойные гульдены, которые с 1517 г. стали чеканить графы Шлик в Иоахимстале. Пистоли – испанские золотые монеты, содержавшие 2 золотых эскудо. Монетная система в Германии XVI в. была крайне сложной и неопределённой.
.
Через пять дней приятного пути, со случайными попутчиками, ибо ехал я без лишней торопливости, переправился я через Маас в Венло. Не скрою, что овладело мною несколько недостойное мужчины волнение, когда достиг я местностей, где замелькали передо мною немецкие одежды и слуха моего, так привычно, коснулась бойкая, родная речь! Выехав из Венло рано, рассчитывал я к вечеру добраться до Нейсса, почему попрощался в Фирзене со своими спутниками, желавшими заехать в Гладбах, и свернул, уже один, на Дюссельдорфскую дорогу.
1 2 3 4 5 6 7