Адольфо Биой Касарес
Высший дар
Если по прошествии нескольких лет я захочу представить себе Марго, то память, безнадежно избирательная, опустит досадные подробности, чтобы ярче высветить серебряный смех, бело-розовую кожу, таинственно мерцающие глаза, талию, которую без колебания назову обширной, голубиную душу, невянущую прелесть ее наивности, необъятный зад; но прежде чем наконец перейти к связанной с ней любовной истории, позвольте мне высказать несколько кратких моральных соображений. Сначала истина – потом чувства.
По-моему, воображение – это не столько способность, сколько добродетель. Разве первопричина любой жестокости – не в скудости воображения, препятствующей любому проявлению симпатии, мешающей хотя бы на мгновение поставить себя на место ближнего? Источник эгоизма тоже неподалеку. Кто, ясно сознавая свое ничтожество, добивался бы от окружающих угодничества и лести?
Человеческий мозг – сравнительно несложная машина, работающая за счет всего нескольких идей. Предшествующий абзац как раз относится к одной из них, занимающей меня сейчас. Вот другая: путешествия, обогащая нас воспоминаниями, удлиняют жизнь. Закончив с идеями, смею сказать, что я свободен в своем поведении. Те, кто следует букве собственных принципов, – забыл, кому из великих принадлежит эта мысль, – нам представляются чудаками, скажу больше: тронутыми. Относительно воображения и путешествий: первому я даю отдохнуть в часы сиесты, и если случай не дает судьбоносный толчок, однообразная ткань дней не рвется для меня, минута отбытия не настает. К счастью, сегодня случай вмешался, я ощутил толчок и еще до наступления вечера превращусь в путника, что следует по пыльным дорогам из Баия-Бланки. через безлюдную и бескрайнюю Патагонию к снегам, покрывающим южные горы; несомненно, однако, что я миную Трес-Арройос
Но конечно же, я непременно попаду сегодня в клуб «Атлетико». Я вновь начал посещать его после месячного отсутствия, когда приходилось работать в редакции с утра до ночи. Мы переезжали, и, как сказал главный редактор, если бы я не следил за порядком, то Бог знает, что случилось бы. Обычно же немалая часть моей жизни протекает в клубе. К чему скрывать: сам клуб уже не тот, что раньше. Чтобы покрыть головокружительно растущие траты, – всем знакомо, что это такое, – руководство начало прибегать к сомнительным приемам, открыв доступ в клуб новым членам. Эти дамы и господа – о, разумеется, безупречной репутации – неизменно прилагают к заявлению о приеме самые блестящие рекомендации и квитанцию об оплате членских взносов на немыслимую сумму. Все устроено под благовидным предлогом; но горькая истина заключается в том, что сейчас в клубе то и дело натыкаешься на незнакомые лица. Как старый член, я одним из первых поднял голос против этого наплыва и вместе с друзьями выкинул лозунг: «Черный шар – тем, кто не наш». Признаюсь, однако, – на этих страницах нет места умолчанию или полуправде, – что лично меня такое положение дел устраивает. С одной стороны, как говорится, все течет… с другой, я должен согласиться, что женская часть клуба – бедные девочки из старой гвардии – никогда особо не блистала и уже двадцать с чем-то лет прямо-таки требует притока свежей крови.
В пятницу я доигрывал на одной из отдаленных площадок бесконечную партию в пелоту с тем самым Мак-Дугалом, чье лицо будто нарисовано суриком. Проигрывая очередной раунд, мой соперник всякий раз дотрагивался до правого плеча и пускался в сетования.
– Что с вами? – поинтересовался я.
– Сломал ключицу.
– Когда? Как это случилось?
Он предпочел, нисколько не скрывая этого, уклониться от объяснения. Но вопрос привел моего партнера в явное смущение: цвет его лица изменился на глазах. К чему столько таинственности? Я понял, что толстый Мак-Дугал был из числа тех, кому проигрыш причинял не только моральные, но и физические страдания. Вы не замечали, как множатся у человека повреждения, травмы и всяческие недомогания – именно в том случае, когда игра оборачивается не в его пользу? Последняя наша партия завершилась с неясным результатом, и я поспешил истолковать его в пользу соперника. В тот поздний час меня интересовал не столько исход игры, сколько быстрое ее окончание. Оказаться под крышей, между четырех стен, – вот чего я хотел; солнце садилось, уже веяло прохладой, и при глотании я ощущал першение в горле, которое могло – без хорошего душа и чашки горячего чая – закончиться ангиной. Среди наблюдавших за игрой, – новичок, незнакомый с подлинной жизнью клуба, всегда следит с интересом за подобными партиями, – я разглядел Марго, из недавно пополнивших наши ряды: дама необычайно розовая, белокурая и таких преувеличенных размеров, что кажется высокой. Я думал о скором заходе солнца, но должен был отвлечься для ответа на замечание:
– Неудачная партия.
– Мой противник как раз считает ее удачной.
Я направился к скамейке, чтобы надеть свитер и другую оставленную там одежду. При этом я сумел как-то обойти Марго, преграждавшую мне путь.
– Вам безразлично, проиграете вы или нет?
– Думаю, что ему было небезразлично выиграть.
– И чтобы он выиграл, вы сдали ему партию?
– Ну да.
– Вот это великодушие. Настоящий спортивный характер.
Путаясь в рукавах, я взглянул на нее. Мне показалось сперва, что она говорила в шутку. Но я ошибался. В огромных голубых глазах заблестели слезы, пальцы привычным движением стирали с лица расплывшуюся тушь.
Вместе мы вернулись на площадку. Мак-Дугал – один из тех тупиц, что, заметив вас с женщиной, тут же отходят с подчеркнутой учтивостью, – пробормотал:
– Всего доброго.
И отошел почти бегом. Марго шагала медленно. Должно быть, ей казалось, что ее типу красоты соответствует величественная походка. Я спешил, пот струился у меня по плечам и по груди. То раздражаясь, то раскаиваясь в этом, я сначала обгонял Марго, а затем поджидал ее. Марго, все еще под впечатлением от моего поступка, не обратила внимания на эту странность.
– Нет, что же вы так! – воскликнула она. – На вашем месте мне бы не хватило тихого удовлетворения в глубине души. Я искала бы всеобщего одобрения и обязательно – какой-нибудь награды.
– Не преувеличивайте.
– А я и не преувеличиваю. Вы заслужили это. Какой замечательный проигрыш. Настоящий спортсмен.
Снова мне показалось, что она издевается надо мной, но все исчезло из памяти при одном виде ее бюста. Самое замечательное, что в нем было, – это величина. Когда мы подошли к зданию клуба, Марго принялась уверять меня, что футбольные матчи явно лишены рыцарского духа. Если мое здоровье под угрозой, я могу временами проявлять решительность. Поэтому я пробормотал нечто неразборчивое и побежал вверх по лестнице к мужской раздевалке. Здесь я наконец оказался в безопасности. Я не оглядывался назад: меня веселила одна лишь мысль о том, как должна опешить несчастная сеньора.
Раздевшись, я ни на секунду не задержался в обществе приятелей, жаждущих поговорить со мной, – зачем мне было простужаться, оставшись без одежды? – обменялся не то чтобы деланными, но мимолетными приветствиями и поспешил в душевую, где отдал себя под долгожданную защиту горячей воды. Не обращая внимания на ворчание галисийца: «Больше трех минут – тройной тариф», – я стал переговариваться с Мак-Дугалом через стену кабинки. Окутанные облаками пара, мы обсуждали, посредством крика, наших одноклубников, возможные варианты сыгранной партии. Неожиданно Мак-Дугал сказал:
– Поздравляю, приятель. Подцепил толстушку.
С каким бы презрением я ни относился к вульгарностям подобного рода, сказанное мне польстило. Одевшись, я отыскал Мак-Дугала, надеясь выпить с ним чаю.
– Я еще задержусь, – послышалось в ответ. – Меня не жди.
Он явно хотел сыграть роль учтивца. Я промолчал, не желая лишних объяснений.
Спустившись в столовую, я сел за один из маленьких столиков – по счастью, свободный, – заказал крепкого горячего чаю, тосты и десерт. Первая чашка уже начала оказывать благотворное действие, когда чья-то рука, легшая на мое плечо, заставила меня прервать поглощение тостов.
– Я не помешаю? – Слова Марго звучали до невозможности серьезно.
Простодушие этой девицы побуждало меня попеременно то окружить ее заботой, то задеть побольнее. Маленький психолог-всезнайка – тот, что сидит в каждом из нас, – нашептывал, что здесь не обходится без желания. Я охотно воображал Марго в виде округлого золотистого плода: колоссальной сливы, громадного чувственного персика или абрикоса.
Ее общество не досаждало мне. Находясь в довольно-таки скользком положении, мы нашли общий язык, наперебой требуя добавки десерта, тостов и чая. Мы поглощали все это в дивном согласии: я набивал желудок по причине болезни, она – по ненасытности, изначально свойственной тучным людям.
Развалившись за столиком, мы все еще отдувались, переваривая пищу, когда перед нами возник Модуньо. Благодаря умению напевать, в итальянской манере, сладкие парагвайские и карибские песенки он сделался сказочным Дон Жуаном, настоящим соловьем клуба. В тот день Модуньо облачился в нечто вроде белого скафандра с довольно-таки глубоким вырезом на груди. Не понимаю, как я узнал его в этом шарообразном одеянии. Пикантность ситуации была в том, что он меня не узнал. По крайней мере, он прошел мимо, не поглядев в мою сторону. То, что он не поприветствовал сидевшую рядом женщину, еще можно было простить, но меня? Я едва сдержался, чтобы не запеть партию для тенора из «Все сошли с ума».
– Я ухожу, – заявил я.
– Вы на машине? Не подвезете меня? – спросила Марго.
Если ты ее не проломишь, сказал я про себя. Когда мы вышли вдвоем, весь клуб в молчании смотрел на нас. В приступе мужской гордыни мне подумалось: «Я шествую под руку с королевой».
Пока заводился мотор, шлагбаум переезда опустился перед самым нашим носом. Я выбрал дорогу через парк. Примерно минуту разговор вертелся вокруг достоинств моей машины. «Лучшей нельзя и желать!» – повторяла Марго, упираясь головой в крышу. Как и следовало ожидать, когда мы оказались в довольно глухом и темном уголке парка, девица сообщила, что я заслужил награду. Я обернулся к ней. Гнусная и понимающая ухмылка исчезла с моих губ при виде абсолютной невинности, написанной у нее на лице. Я, не теряя хладнокровия, покрыл ее поцелуями. Она стонала, как будто мы были уже в постели. В подходящий момент такие стоны – награда для мужчины, тогда же они сбили меня с толку слишком ранним и бурным появлением. Окажусь ли я на высоте? Но и на этот раз я не растерялся. Марго была слишком светловолосой, слишком большой и слишком нежной; поэтому я решил отвезти ее в один из отелей за Сельскохозяйственной выставкой.
Не приписывая себе невообразимых подвигов, скажу тем не менее, что внутри отеля все пошло как надо. Больше всего это напоминало многократное погружение в воду с головой и заставило меня совсем позабыть о простуде. Позабыть совершенно; я, должно быть, допустил не одну неосторожность, так что к утру, хотя я пытался глотать без усилия, мой голос из довольно звучного превратился в сдавленный шепот. Неудивительно, что в припадке раздражения я свалил всю вину на Марго: обвинять самого себя – ненормально и не дает удовлетворения. Все же считать Марго демоном, посланным с целью увековечить мою простуду и свести меня в могилу, было с моей стороны несправедливо. Новость, ждавшая меня в гараже, только усилила раздражение. Моя машина стояла, слегка наклонившись вправо. «Парнишка со шляпой набекрень», – весело подумал я, не сообразив сразу, что произошло. В мастерской механик заявил:
– Повреждена рессора. Нужна замена.
В субботу телефон трезвонил так, что я вскакивал поминутно. Марго звонила, не слышала меня, бросала трубку, звонила снова. Я пытался объяснить этой дуре, что потерявший голос человек не очень-то способен к разговору. Бесполезно: Марго обрывала связь, как если бы я не говорил вообще.
В то утро я почувствовал себя лучше и добился того, что Марго меня наконец расслышала. Она немедленно сообщила:
– Хочу сказать, что в тот вечер ты был неподражаем.
– Да и ты не отставала.
– Нет-нет, я о другом. О том вечере, когда ты сдал партию. По-моему, я недостаточно тебя вознаградила.
– Не бери в голову. Ты дала мне больше, чем нужно. (Отмеряла коробами, прибавил я мысленно).
– Когда мы увидимся?
Мои отговорки не умерили ее пыла, и я покорился, устав от разговоров.
– Ну хорошо, можно отправиться в Тигре, – дал я наконец свое согласие.
– Пропустить по рюмочке.
– Где встречаемся?
– Сегодня я без машины, – в моем голосе звучала досада. – Не знаю, как случилось: машина со сломанной рессорой, а я без голоса. Цена славы, – заключил я ободряюще.
Марго родилась через много лет после премьеры фильма и поэтому пропустила намек мимо ушей.
– Значит, поедем поездом? – спросила она. Посмотрим, насколько ты тверда в своем решении меня вознаградить, подумал я.
– На поезде или как хочешь, но каждый добирается по отдельности, – последние слова я отчеканил с особенной четкостью. – Ты занимаешь свободный столик в каком-нибудь кафе на Луханской набережной и терпеливо, как умная девочка, ждешь меня. Я появлюсь во время вечернего чая.
Итак, место и время были точно определены; никаких неясностей. Бедная Марго, сказал я про себя пророчески.
Вечером состояние моего горла не располагало к тому, чтобы проветриваться на речном берегу. Доставить радость толстушке или принять душ в клубе? Никаких колебаний! Правда, я поглядел на часы, но с единственной целью: убедиться, что времени позвонить ей у меня нет.
В раздевалке нестройная группа одноклубников развлекалась сомнительного вкуса историями о любовных интригах и вообще о женщинах. Рядом, словно шакал, не осмеливающийся принять участие в трапезе хищников, кружил один из новых членов: один из тех бедняг, которым навсегда остается недоступна подлинная жизнь клуба. Рассказчики сменяли друг друга, он же не переставая копался в своей сумке. Я наблюдал за ним не без жалости: по своим габаритам этот шакал напоминал скорее слона или по меньшей мере гориллу. Я присоединился к группе, не из желания обнаружить свое присутствие – в клубе меня знают все, – а скорее повинуясь стадному инстинкту. Из-за больного горла мне приходилось молчать. Тот, кто молчит, присутствуя при товарищеской беседе, начинает смертельно скучать. В конце концов я решил отправиться в душ.
У выхода тот самый новичок окликнул меня:
– Сеньор, вы на машине?
Люди этой породы никогда не забывают вставить слово «сеньор». Я отрицательно покачал головой.
За его спиной гримасничали несколько насмешников, выражая удивление моей наивностью. Одни делали знаки рукой: «Не иди с ним!», другие с помощью мимики изображали тумаки и пощечины. Как будто из-за одной поездки в чужом автомобиле я должен был отречься от своих убеждений.
В машине новичок спросил меня:
– Что вы можете сказать о тех господах из клуба? Я предпочитаю молчать, чтобы не прибегать к слишком резким выражениям. Несчастные женщины, если послушать, как говорят о них мужчины. Нет, разумеется, я не касаюсь настоящих мужчин, вроде вас, сеньор.
Нужно было наконец показать, что я не глухонемой. Скрывая по мере возможности свой недуг, я заметил:
– Чистейшая правда. Но надо еще послушать, как женщины отзываются о нас.
– Утешительная мысль. Однако все же этим пошлостям нет оправдания. Так говорить о женщинах, которых мы должны окружать почтением и защитой! Я вам тоже расскажу о женщине. Только искренне, без дешевых сарказмов. Там, в клубе, вы были так исполнены достоинства, что я подумал: «Я едва знаю его, – тем лучше. Вот беспристрастный судья. Посоветуюсь с ним».
Шлагбаум оказался закрытым; мы поехали через парк. В том месте, где я поцеловал Марго, новичок остановил машину. Мы прошли вдоль длинного ряда освещенных автомобилей. В машинах находились пары.
– Жалкие сопляки.
Я предположил:
– Может быть, остановимся там, где больше света? Он не слушал.
Знаете, это ведь в духе таких вот сопляков, – скверно рассуждать о женщинах. Впрочем, хватит. – И тут внезапно полилось признание: – Вот что меня очень и очень беспокоит: моя жена. Мы обожаем друг друга. Близкие знакомые называют нас ласково «два великана» – конечно же, ласково, по-дружески. С намеком на наши габариты. Моя жена – это само великодушие, сама строгость, сама чистота. Выше любви для нее нет ничего! Говорить с ней о супружеской жизни, основанной на общих интересах или привычке, бесполезно, – она не слушает. Попросту не слушает, как если бы при ней издевались над святыней. К женщинам она питает неподдельное уважение, и ничто не сможет его уменьшить. А теперь перейдем к самому деликатному. Обещайте только, что не поймете меня превратно. Когда я – в воспитательных целях – рассказываю жене истории о знаменитых куртизанках, купавшихся в роскоши, глаза ее блестят.
1 2