Федор Александрович Абрамов
Жила-была семужка

Федор Александрович Абрамов

Жила-была семужка
Северная сказка

Ее звали Красавкой.
Это была маленькая пестрая рыбка, очень похожая своей золотисто-палевой, в красных пятнышках, расцветкой на гольянов – самую нарядную рыбешку северных рек.
Вот только голова у Красавки была большая, непомерно толстая, и, наверно, поэтому те же самые гольяны – их семейка жила рядом, в тихой заводи у берега, – никогда не заглядывали к ней на быстринку.
Быстринка – маленькая веточка-протока, оторвавшаяся от пенистого порога. От главной речной дороги, по которой гуляют большие рыбы, ее отделяет серый ноздреватый валун. Сверху валун густо забрызган белыми пятнами – на нем постоянно вертятся трясогузки, а под валуном – промоины, спасительные промоины с холодной ключевой водой. Жарко – ныряй в промоины, разразилась буря-непогодь – и опять выручают промоины. А главное – где бы она укрывалась от врагов?
Врагов много. Враги со всех сторон. Зубастые щуки, рыскающие в прибрежной осоке, огнеперые разбойники окуни, налимы-притворщики, наподобие серых палок залегшие у камней, и даже ерши. Ужасные нахалы! Подойдут скопом к быстринке, развернутся, как для нападения, и стоят неприступные, ощетинившиеся, выпучив большие синие глазищи.
Поэтому Красавка – ни на шаг от своей быстринки.
С утра она ловила букашек и пауков, которых приносило течением, а затем, если было солнечно, играла: то подталкивала носиком искрометные камешки на дне, то прыгала за изумрудными стрекозами, снующими над самой водой, а иногда, ради забавы, даже кидалась на какого-нибудь зазевавшегося малька.
Но особенно она любила наблюдать за большими рыбами. Она часами могла смотреть на пляску проворных хариусов в шумном пороге, на стремительный бег красавцев сигов, которые, подобно серебряной молнии, прорезали темные глубины плеса – огромной ямины, начинающейся сразу за валуном.
В общем, ей нравилось житье на веселой быстринке.
Но вот наступили темные, хмурые дни, с дождями, туманами, и Красавка затосковала.
Солнце теперь показывалось редко, сверху все время сыпались листья, лохматые, разбухшие, и на быстринке было неуютно и сиротливо. А по ночам к валуну стал наведываться обжора-налим. Скользкий, безобразно голый, морда с усищами, он подолгу шарил под валуном, принюхивался, тяжело сопел. Красавка еще глубже забивалась в промоины и до самого рассвета дрожала от страха. И так ночь за ночью.
Что делать? Куда податься?
Однажды утром, в который раз размышляя над своей судьбой, она вдруг увидела слева от валуна, на плесе, там, где пролегала главная дорога в реке, огромную, незнакомую ей рыбу. Рыба неторопливо плыла вниз по течению, и, когда она изредка взмахивала хвостом, от нее расходились волны. А как она красива была, эта рыба! Тело длинное, сильное, в розовых и золотистых пятнах, могучие темные плавники с оранжевой каймой…
Едва проплыла эта удивительная рыба, как вслед за нею показалась стайка пестряток – таких же цветастых рыбок, как сама Красавка, но только побольше ростом.
И что поразительно: пестрятки бежали весело и беззаботно, словно по меньшей мере они находились под покровительством этой рыбы.
Недолго раздумывая, Красавка поплыла им наперерез.
– Скажите, пожалуйста, – очень вежливо обратилась она к ним, – что это за рыба прошла мимо?
– Как? – удивились пестрятки. – Ты не знаешь свою родственницу семгу?
– Родственницу? – пролепетала изумленная Красавка. – Значит, и я буду такой же сильной рыбой?
– Ну а как же… Вот еще дуреха! – расхохотались пестрятки. – Да откуда ты взялась?
– Я… я тут, с быстринки…
– Ах, да она сеголеток, – разочарованно сказали пестрятки, – и ни черта еще в жизни не видала. Хочешь с нами на порог?
– А что вы там собираетесь делать?
– Спрашиваешь! Когда семга икру мечет, что делают?
Грубость и высокомерная развязность пестряток покоробили Красавку. Но почему бы ей не присоединиться к ним?
На дресвяном приплаве у грохочущего порога творились странные вещи. Большая семга, работая плавниками, разрывала мелкую цветную гальку, а рядом с ней хлопалась еще одна семга, поменьше, – розоватая, с длинной костлявой головой и уродливым хрящеватым отростком на кончике нижней челюсти. Это, как сказали Красавке, был самец, которого называли Крюком.
– А что они делают? – тихо спросила Красавка, с любопытством присматриваясь к семгам.
– Они роют коп – яму, куда откладывается икра.
Пестрятки обошли стороной большую семгу и начали спускаться в шумный, пенистый порог.
– Ой, я боюсь, меня унесет! – закричала Красавка, отчаянно работая хвостиком.
– Да не бойся ты, глупая. Разве такие бывают пороги!
Впрочем, Красавку напугал не столько сам порог, сколько то, что она увидела за горловиной порога. Там, под густыми шапками пены, толпилась крупная рыба: темноспинные хариусы с оранжевыми плавниками, крутолобые, поблескивающие слизью налимы. Зачем же она полезет к ним в пасть?
Красавка прибилась к стайке пестряток, задержавшихся у небольшого валуна, сбоку стремнины, и стала ждать, что будет дальше.
Тускло мерцало оловянное солнце. В горловину порога со стуком скатывались камешки, выворачиваемые плавниками.
Вдруг вода вокруг – семги уже наполовину зарылись в яму – забурлила, закипела ключом. Семги неистово били хвостами, извивались, с яростью терлись брюхом о дресву.
Пестрятки насторожились.
– Что они делают? – шепотом спросила Красавка, кивая на коп.
– Ну и бестолочь! Милуются…
– А зачем?
– Зачем, зачем…
Из-под хвоста большой семги выскользнули веселые оранжевые горошинки и тотчас же от брюха самца отделилось белое мутное облачко…
Пестрятки стремительно бросились на эти горошины.
Красавке тоже удалось схватить несколько штук.
– Ну как, хороша семужья икра? – спросила ее одна из пестряток.
– Вкусна. Очень вкусна. – Красавка от удовольствия даже помахала хвостиком. – Я ничего подобного не ела.
– То-то же!
Меж тем икринки все выкатывались и выкатывались из-под хвоста семги, янтарной цепочкой растекались по течению. Их хватали пестрятки, заглатывали налимы, за ними охотились хариусы. И так продолжалось день и ночь.
Красавка наелась до отвала.
Она была очень благодарна большой семге и решила хоть на словах выразить ей свою признательность.
– У вас очень вкусная икра, – сказала она, осторожно приближаясь к ней сбоку.
– Ты пожирательница своего рода, – прохрипела семга. Глаза у нее были мутные, осовелые, она с трудом ворочала плавниками, и по всему чувствовалось, что страшно устала.
– Что это значит?
– Я мечу икру – и из каждой икринки должна вырасти семужка. А ты пожираешь своих сестер и братьев.
– Боже мой! Неужели? Простите, пожалуйста. Я не знала.
Несколько секунд Красавка растерянно смотрела по сторонам, затем бросилась усовещевать пестряток:
– Стойте! Остановитесь! Знаете ли вы, что делаете? Вы поедаете своих сестер и братьев.
Пестрятки рассмеялись:
– Чистоплюйка! Вздумала мораль читать. Сама налопалась, а другие не моги…
Красавка, опечаленная, вернулась к семге:
– Они меня не послушали.
Семга ничего не ответила. Она выбиралась из копа.
Крюка уже не было.
Красавка, влекомая любопытством, подплыла к кромке копа, заглянула в него. Там, на дресвяном дне, кое-где посеребренном чешуей, лежала горка веселых оранжевых икринок. И, казалось, они улыбались, точно радуясь своему появлению на свет. Неужели это правда, что из этих вот крохотулек вылупятся рыбки?
Вдруг в яму посыпались камешки, песок. Красавка с испугом отпрянула в сторону. Большая семга, работая хвостом и плавниками, засыпала коп.
– Послушайте, – вне себя закричала Красавка, – что вы делаете? Ведь икринки погибнут под дресвой.
– Не погибнут, – ответила семга. – Вот если бы я их не засыпала, тогда бы они погибли. Их пожрали бы рыбы. А так икринки будут лежать до весны. Большой водой размоет коп, и из них к тому времени вылупятся маленькие рыбки. Поняла?
– Но почему, – допытывалась Красавка, – вы позволили рыбам поедать икру? Почему вы не отогнали их? Ведь вы такая большая и сильная.
– Ах, ты еще ребенок и ничего не понимаешь. Вот когда ты станешь матерью, ты узнаешь, каково рожать детей. Я измучена, у меня нет сил. Я с трудом двигаю плавниками. А мне еще надо идти в море.
– В море? А это что такое?
– Море… – У семги на мгновение блеснули глаза. – Море – это далеко, очень далеко. И ты еще узнаешь его в свое время.
Выгибая хвост, семга начала разворачиваться. На нее было больно смотреть. Тело ее похудело, высохло и стало плоским, как доска. На брюхе появились кровоточащие ссадины.
Быстрая стремнина подхватила семгу и понесла в пенистую горловину порога.
– Счастливого пути! – крикнула вдогонку Красавка.
Ей никто не ответил. Ревел порог. На месте недавней ямы-копа, где лежала семга, бугрился маленький холмик, омываемый струйками воды. Пестрятки, отяжелевшие от еды, медленно поднимались вверх по течению.
«Как странно и непонятно устроена жизнь… – думала Красавка. – Зачем пошла семга в море? И что такое море?»
С этим вопросом Красавка обращалась ко многим рыбам. Но никто из них: ни ельцы, ни сиги, ни хариусы, ни тем более такая глупая и нахальная рыбешка, как ерши, – никто из них ничего не слыхал про море. Может быть, о нем знают щуки и окуни? Но как подступиться к этим живоглотам? Ни одна рыба не может без страха пройти мимо их урочищ, а тут добровольно плыть на верную гибель…
Ночи стали еще длиннее и тоскливее. Сверху целыми днями сыпались белые хлопья. На реке выросла мохнатая ледяная шуга. Куда девалось солнце?
Вокруг поговаривали, что так бывает каждый раз, когда от них уходит семга.
Неужели она унесла с собой солнце? О, это было бы жестоко, слишком жестоко!
Рыбы присмирели, притихли, стали вялыми и неподвижными. Многие из них перекочевали к порогу – там еще играла вода и было легче дышать.
Но вот и порог заковало льдом. В реке воцарилась сплошная ночь.
– Что же это такое? – со страхом спрашивала у рыб Красавка.
– Это пришла пора большой духоты – самое тяжелое для нас время.
На яме – зимней стоянке рыб – великая теснота. Сюда перебрались все обитатели реки, большие и малые. Душно. Темно. В нижних этажах ямы день и ночь разбойничает налим, у которого, по разговорам, в это время начинаются свадьбы, и оттуда часто доносятся вскрики очередной жерты.
Красавка, стоявшая у какого-то камня на выходе к порогу, была ни жива ни мертва. Она задыхалась. Ей не хотелось ни есть, ни двигаться. Только бы глоток свежей воды. Один-единственный глоток! А потом ей стало все безразлично. На нее напала спячка, длинная и тягучая…
Избавление, как это ни странно, пришло от щуки, так по крайней мере говорили в реке. Будто разозлилась однажды щука, ударила хвостом по ледяному панцирю, и тот распался.
Ах, какое это счастье – снова вволю дышать, двигаться, ловить личинок, вдоволь есть!
По всему плесу, празднуя свое освобождение, рыбы водили брачные игры. Целыми днями в берегах клокотали щуки, бесновались в курьях окуни, распуская серую кисею икры, весело рассекали мутную воду косяки хариусов, и даже голубоглазые ерши, воинственно ощетинив перья, без передышки пировали в тихих заводях. Потом заговорили, запенились пороги, зазеленели подводные луга – излюбленные пастбища рыб летом, а потом… потом в реку спустилось солнце и золотыми искрами рассыпалось по каменистому дну.
Ура, к нам идет семга!
Красавка лишилась сна и покоя. Она постоянно прислушивалась ко всем звукам и всплескам, выплывала на плес и часто, хотя и украдкой, смотрелась в блестящие камешки – очень уж ей хотелось быть посолиднее да покрасивее. Что ж, кажется, она подросла немножко, а платье ее стало еще цветастее. Наконец, не выдержав, она перебралась поближе к порогу. Ведь оттуда, из этой кипящей пучины, должна прийти семга. И кто же, как не она, Красавка, должна встретить ее?
Был ранний час. Рыбы еще только-только просыпались.
И вдруг по всему плесу прокатился невероятной силы грохот. Пошли волны. Это царь-рыба извещала плес о своем возвращении.
…Вот она, вот! Серебряным клином прорезает темную яму. Яростный взмах хвостом – и тело ее в брызгах и пене взлетает над водой…
Тихо и жутко стало в реке, когда она кончила свою пляску. Рыбы, и малые, и большие, затаились в своих тайниках.
Красавка смело поплыла к семге. Чего ей бояться?
Ведь это ее старая знакомая.
– Здравствуйте. Вы узнаете меня?
Семга хмуро посмотрела на пеструю пигалицу.
– Ну как же? – с живостью подсказала Красавка. – Прошлой осенью на копе. Помните, я еще провожала вас в море?
– Ты путаешь, девочка. Я не была в прошлом году здесь.
– Вот удивительно! Ну точь-в-точь такая же была семга – только платье на ней было другое. Розоватое, с желтыми блестками. И она еще хотела рассказать мне про море.
– Море? – У семги зажглись глаза. – Море – это хорошо. Там сейчас много солнца. А какие штормы, волны…
– Ах, как бы я хотела в море! – с жаром воскликнула Красавка.
– Тебе еще рано. Но через год, – семга оглянула ее более приветливо, – ты увидишь море. А теперь посторонись. Я хочу пройтись по плесу.
Короткий взмах хвостом – и в темную глубь реки побежала веселая, сверкающая белыми и желтыми камешками дорожка.
Жить стало очень интересно. Щуки теперь не решались высунуть носа из травы, налимы, разморенные жарой, отлеживались под корягами. А как завидовала Красавке всякая мелкота! Еще бы – дружить с самой семгой! Ни одна рыба не смеет гулять по семужьим тропам, а Красавка гуляет каждый день. А кто осмелится запросто подплыть к семге, когда та отдыхает солнечным днем в травнике, и завести с ней разговор о море?
Но больше всего Красавка любила те минуты, когда семга водила свои утренние и вечерние пляски. Бух-бух – гулко разносится по плесу, и где-то в сторонке, у бережка, беззвучно, как от дождинки, расходятся маленькие кружки. Это Красавка учится семужьим пляскам.
Да, – многому научилась она у семги. И все-таки сколько еще было в жизни старой семги такого, что, казалось, совершенно непостижимо для Красавки! Красавка, например, ни разу не видела, чтобы семга ела.
– Мы, семги, – был ответ, – совсем не едим в речной воде. И ты в свое время будешь обходиться без пищи.
Или вот еще диковина. Семужье серебряное платье вдруг ни с того ни с сего потускнело, стало приобретать мутный, розовый отлив.
– А вы здорово загорели, – сказала однажды Красавка, стараясь доставить удовольствие семге.
Та в ответ слабо улыбнулась:
– Нет, это не загар. Это приближается время нереста, время брачных игр, и мы, семги, надеваем новые платья – яркие, радужные…
– Рассказывайте, рассказывайте дальше.
– Ты еще маленькая, и тебе рано об этом знать.
Наконец наступило время, когда семга перестала плясать. Ее теперь все больше тянуло на лежку, бросало в дрему.
– Вам невесело со мной, да? Или я что-нибудь не так сделала? – с горечью допытывалась Красавка.
Старая семга обычно отмалчивалась, но однажды вдруг рассердилась:
– Отстань! Надоела ты мне со своими расспросами.
Как знать, может быть на этом и кончилась бы ее дружба с семгой, насилу мил не будешь, но тут неожиданно свалилась беда, которая круто перевернула всю рыбью жизнь.
На реке появились люди – самке опасные враги, как сказали о них рыбы. Они, эти люди, походили на деревья, что росли возле речки. Но только деревья эти двигались, издавали страшный шум и грохот. Они толкли воду длинными кольями, распускали коварную паутину по реке.
Рыбы как оглашенные носились по взбаламученному плесу.
Вечером, когда все затихло. Красавка отправилась разыскивать свою родственницу. Боже, что творилось на плесе! Не плещутся больше веселые хариусы в порогах за серым валуном, на стоянке у жирных ельцов пусто. Пусто и в доме приветливых сигов.
А семгу, великую семгу. Красавка нашла в невероятном месте – в темной яме у берега под обомшелой корягой!
– Они ушли? – спросила семга.
– Да, их нету.
– Но они придут, придут, – сказала с мрачной убежденностью семга. – Они не оставят меня в покое.
И точно, в последующие дни опять приходили люди и опять гремели кольями, опутывали плес своей паутиной.
Семга теперь по целым дням не выходила из своего укрытия. Ерши злорадствовали при встрече с Красавкой:
– Ну что твоя тетка? Струсила? А нам хоть бы что! Нам сам черт нипочем.
Обнаглели щуки, пользуясь безнаказанностью.
Красавка умоляла семгу:
– Уходите, уходите. Мне очень, очень скучно будет без вас. Но вам нельзя здесь оставаться. Вас могут поймать.
– Нет, мне нельзя уйти отсюда, – отвечала семга. – Ты еще маленькая и ничего не понимаешь.
Дни потекли серые и однообразные. Дожди. Ненастье.
Мутные, затяжные рассветы по утрам. Красавка «сбилась с ног»: ей надо было и добывать для себя еду, и остерегаться речных хищников, и навещать семгу.
1 2 3