Сам ходил вокруг и косил глазом. А потом собирал всех: «Вот ты, парень, пойдешь в сотню. Будет из тебя добрый командир. А ты, товарищок, погоняй лучше до канцелярии. Подшивать бомажки тоже надо со старанием…»
К командиру полка, который был старше его на полтора десятка лет, наш начальник дивизии, а потом командир корпуса относился, я бы сказал, с домостроевским почтением. Как это воспитывало в нашей молодежи уважение к старшим!
Любил Примаков вспоминать узкоколейку Чернигов – Круты, по которой поезда двигались со скоростью волов. А главное – идиллию на станции Вересочь. Предусмотренная расписанием пятиминутная стоянка порой растягивалась на целый час. Оборотистая начальница станции не позволяла мужу отправить поезд, пока она не распродаст пассажирам свои бисквитные торты…
Виталий не отрицал к домысла. Иначе не сказал бы он: «Славно перо, умеющее отобразить опыт жизни. Вдвойне славно перо, которое способно выдумку поднять до уровня опыта жизни. И трижды славно то, у которого домысел не отличим от жизненной правды». Верно – как из зерна растет корень и колос, так и из зерен правдивой жизни вырастают пышные цветы и сочные плоды домысла… Как это ни странно, при оценке произведения того, кто делает факты, и того, кто для написания книги собирает факты, преимущество всегда на стороне последнего. Так как для первого всегда наготове вопрос: «А не фактография ли это?»
Конечно, тому, кто собирает факты, в произведении того, кто их делает, любой домысел, работа художественной мысли, осмысливание факта будет казаться простым пересказом виденного и услышанного.
Что такое факты и что такое домысел? Факты – это голые берега, а домысел – это мост, сообщающий этим берегам какой-то определенный смысл. Чисто деловой, утилитарный – если это бесхитростная кладка из двух жердочек, переход через трясину и практически-эстетический – если это Бруклинский мост или же мост Патона.
Непревзойденны красоты днепровских берегов с их живописными склонами, особенно золотой осенью. И все же это лишь одна природа. Но вот в природу (факты) вторгается человеческое воображение (домысел), и на тех же, но уже преображенных днепровских берегах появляется сооружение, потрясающее взор своим изумительным практически-эстетическим смыслом. Мост Патона, известное всему миру чудо, очаровывая умы, преобразил и берег, который является его опорой.
Так и в литературе: в настоящем произведении искусства домысел не столько питается фактами, сколько их преображает. И настолько, что несведущим людям они кажутся ординарным фотоснимком. И чем жизненней и правдоподобней домысел, тем хуже его автору…
Да, не только из фактов рождается домысел, а домысел, воображение сами рождают факты, и настолько правдоподобные, что сам автор начинает в них верить. Но для этого надо, чтобы он в тончайших деталях знал и ту жизнь и те события. И подробнейшую структуру берегов (фактов) и запас прочности материалов, из которых будет возведен мост (домысел).
В ту пору Примаков восторгался творчеством Третьякова. Думаю, не без его влияния военный советник Фэн Юй-сяна, командующего войсками Северного Китая, вернувшись на родину, сотворил чудесную книгу «Записки волонтера» (гражданская война в Китае).
Пора была тогда сложная. И хотя весь мир знал, что по приглашению вождя китайской революции Сунь Ят-сена отправилась на Восток большая группа советских товарищей, почему-то об этом не писалось. Больше ничто не принуждало автора выступить под мифическим забралом английского волонтера-революционера. Но все тогда знали: лейтенант Аллен – это и есть вожак украинской конницы Виталий Маркович Примаков.
Книга пользовалась большим успехом. Уже в то время она стала библиографической редкостью. Это была первая работа о Китае, написанная советским человеком, перо которого могло вполне соревноваться и с пером Третьякова и с пером Эгона Эрвина Киша. Ведь писал книгу не сторонний наблюдатель, а активный участник событий, можно сказать, их творец. Как и Блюхер – ведущий консультант генерала Чан Кай-ши на юге Китая, Примаков был главным советником маршала Фэй Юй-сяна на севере.
Попав в необычную обстановку, столкнувшись с чужой средой, с порядками в сеттльментах – этих злокачественных наростах на огромном теле Китая, автор – военный советник – не без тонкой иронии пишет: «Ведь нигде в мире нет таких удобств: не выходя за городскую черту, можно познакомиться с юрисдикцией всех великих держав, кроме одной – самого Китая, спящего четырехсотмиллионного гиганта».
Рикша – человек-конь. Примаков, помня, для какой цели доктор Сунь пригласил в Китай советников, оценивает эту категорию тружеников по-своему, по-военному. Он отмечает изумительную выносливость рикш, способных бежать несколько километров без отдыха… Из таких скороходов, а их миллионы, можно создать отличную пехоту… И это раздумья солдата. Ведь с нашей точки зрения хорош только мыслящий солдат.
Примаков предвидит, что Китаю суждено пережить процесс, аналогичный тому, что пережила Россия. Миновав эпоху проволочной связи, он прямо шагнет в эпоху радио.
Советник Фэн Юй-сяна интенсивно знакомится с китайским искусством, посещает театры, оперу.
Потрясенный высоким искусством древних архитекторов, художник так излагает свои впечатления:
«Дворец состоит из идущих в гору легких одноэтажных зданий, соединенных ажурными переходами из драгоценного дерева и бронзовыми галереями, издающими низкий серебряный гул, когда идешь через них. С этих башен открывается чудесный вид на озеро и видна та гора в Пекине, где последний император из династии Мин убил своих триста жен и покончил самоубийством, когда в город ворвались маньчжуры…»
Примаков хочет учить китайцев всему новому, но это не так легко. В Баодинфусской школе сильно еще влияние японских и немецких инструкторов, не желавших иметь в Китае сильную армию…
И что ж? Выслушав обстоятельный доклад, подкрепленный доводами младших советников, маршал Фэн одобряет инициативу Примакова, решившего написать специально для китайской армии «Полевой устав», который учитывал бы и современное оружие и современный опыт.
Лучшими в примаковских записках являются строки о народе, который представлялся автору отнюдь не как одноликая масса. Мы осязаем живой Китай: «Тихий крестьянский великой равнины, привыкший к упорному труду и плохому вознаграждению… Приморский Китай, буйный, полупиратский. Создавший мировую торговлю перламутром и жемчугом, первый вкусивший от плодов великих цивилизаций Запада – спирта, миссионерских поучений и матросского сифилиса…
Горный, давший энергичных, несколько суровых и полудиких героев военных легенд…
Китай дальнего запада, полукочевой и совсем дикий…
Китай Маньчжурии, богатой и суровой страны, строящей девятиэтажные пагоды и давшей Пекину династию пышных и жестоких богдыханов…
Китай дальнего юга – родины опиума и зеленого чая, где леса перевиты лианами и остатки древних племен мао и лоло охотятся на больших обезьян…»
Если обратить внимание на одно место записок Примакова, то становятся понятными некоторые сумасбродные претензии нынешних вершителей судеб Китая. Вчитаемся в те строки:
«Генерал Тан обратил наше внимание на огромный плакат… Плакат изображал карту Китая в его прежних границах, а косыми штрихами была отмечена территория провинций и сеттльментов, отнятых у Китая. На поверхности штриховки сделана надпись: „Эти земли уже больше не наши“…Называется эта карта „картой национального позора“. К числу провинций, которые обозначены „отнятыми“, относятся область Владивостока, Монголия, ставшая республикой, дальний Туркестан, Индокитай, острова Гонконг и Тайвань и территории сеттльментов и концессий. Размах несколько широкий…»
Приближался час приема.
Чтобы попасть к начальству, надо было только перейти трамвайную линию, по которой с лихим звоном летели вагоны «А», названные москвичами «Аннушка». Нельзя сказать, что в свое время «отцы города» не пеклись о людях. Еще до революции два трамвайных кольца были к услугам москвичей. Одно, Бульварное, замыкавшее центральную часть города, и Садовое, с трамваем «Б», охватывавшее широкий пояс в одном километре от Бульварного кольца.
Мы пересекли трамвайную линию. По тротуару от Арбатской площади к Кропоткинской шли двое – знаменитый скандальными выступлениями поэт и его подружка. Следом за пестро одетым стихотворцем бодро шагал породистый сенбернар в строгом наморднике. Поздоровались. Поэт остановился. Стал звать к себе в гости на чашку крепкого чая. А Виталий ответил: «Благодарю покорно… Боюсь злых поэтов и талантливых собак…»
И после, когда живописная парочка удалилась, Примаков добавил:
– У одного есть имя, нет мужества. У другого есть мужество, нет имени. У этого есть и то и другое. Только растрачивает он их в кавказских духанчиках…
Переступая порог здания бывшего Александровского юнкерского училища, в котором помещался Наркомат обороны, Примаков сказал:
– Этот домина, построенный царем, напоминает мне тот кирпичный бастион царского самодержавия, в котором меня судили двенадцать лет назад. В Киеве как раз против «Богдана» стоят так называемые «присутственные места». «Почему же их так окрестили?» – думал я часто. И пришел к выводу: потому, что в рабочие часы чиновник неотлучно присутствовал на своем месте… Будем надеяться, что там, в высоком кабинете, нас ждут.
Начальник управления говорил с нами весьма мягко, расположительно. Виталий Маркович, нахмурив лоб, попросил его напомнить наркому, что он дал согласие лишь на короткую поездку в Кабул. Самое большее – на год, полтора. Раз надо, то надо! И тут же, к моему величайшему изумлению, добавил, что после его отъезда из Кабула место военного атташе не будет пустовать…
Ввиду каких-то особо важных обстоятельств Примакову предложили выехать не позже 2 ноября, хотя мои документы еще оформлялись в афганском посольстве. Начальник управления обещал Примакову, что я не задержусь и, возможно, даже нагоню его в Ташкенте.
На улице уже Виталий, как я заметил, более задумчивый, чем прежде, сказал, что моей поездкой я его крепко выручу. Когда придет время покидать Кабул, никто не скажет, что некем его заменить. Он большевик и знает, что такое партийная дисциплина. Мог бы он, правда, постучаться к Серго Орджоникидзе или же к Григорию Ивановичу Петровскому. Но не в его обычаях искать покровителей.
Когда-то пришлось сменить перо на клинок, а теперь он сменит клинок на перо. Хотя здесь, дома, дел невпроворот. И мог бы он, наконец, взяться за настоящую работу. Ведь военное дело стало для него родной стихией. И он помнит сказанные ему накануне отправки в Китай слова. Ведь надо учитывать, кто их сказал. Такие люди рано или поздно выполняют обещанное…
Да! То были необычные слова и необычное обещание. Как-то, это было в 1925 году, слушатели Военно-воздушной академии Петровский (бывший комиссар червонного казачества), Марьямов (бывший комиссар полка), Владимир Примаков (бывший командир полка), Кушаков (бывший начальник оперативного отдела штаба) пригласили своих товарищей к себе в общежитие на Фурманный переулок (у Красных ворот). На той встрече Виталий сообщил нам конфиденциально о его беседе в Кремле. Там ему сказали, что советовались с Серго и считают, что очень популярного среди донского и кубанского казачества кавалериста надо перевести поближе к Дону, в Северо-Кавказский военный округ, а Инспектором кавалерии Красной Армии следует назначить Примакова. Вот только надо получить согласие Климента Ефремовича.
И тогда, когда мы собирались в Афганистан, знаменитый рейдист еще не терял надежды. Он верил, что высокое слово рано или поздно будет подкреплено согласием наркома. Наш старший товарищ мечтал, исходя из новейших требований жизни, перестроить советскую конницу, снабдить ее всем тем, что сохранило бы за ней ее первоначальную ударную силу. «Я люблю кавалерийское дело – конница ярче всего отражает живой дух революции, его силу, порыв, энтузиазм», – писал он.
Да, Примакову не довелось возглавить советскую конницу. Хотя он, как никто, был бы там на месте. Как не пришлось царскому политкаторжанину, барвенковскому ковалю Пантелеймону Потапенко получить в командование дивизию, хотя он своими подвигами и боевым опытом, своими революционными делами ее заслужил. Его последняя должность в 1937 году – помощник командира 9-й кавалерийской дивизии в Гайсине.
В Донецком областном военном комиссариате хранится его дело. Жена и сын полуинвалид-каменщик, проживающие в Константиновне, получают за П. Р. Потапенко военную пенсию. В деле бывшего червонного казака и лучшего командира полка примаковского корпуса в годы гражданской войны можно увидеть интересные свидетельства тех давних трений.
Командир корпуса Михаил Демичев в 1931 году так аттестует Потапенко: «Должности помкомдива вполне соответствует. Достоин продвижения на должность комбрига отдельной». Командующий округом Якир пишет: «Согласен с комкором». А кое у кого свое мнение: «Занимаемой должности не соответствует и с бригадой не справится. Подлежит использованию по коневодству».
Спустя год Демичев так оценивает своего боевого командира: «Занимаемой должности вполне соответствует. Зачислить в кандидатские списки на должность командира дивизии».
Прошло еще три года. Ближайший начальник Потапенко командир 9-й дивизии Константин Ушаков, легендарный воин Средней Азии, кавалер трех боевых орденов (их было на всю Красную Армию тридцать два товарища), так аттестует своего помощника: «Подлежит выдвижению на должность командира дивизии вне всякой очереди». А командир корпуса добавляет: «Согласен».
Мы большой компанией провожали Виталия с Казанского вокзала. Спустя неделю с того же перрона меня увозил поезд на Восток. Но не в Кабул. Вернувшись после проводов Примакова домой, в академическое общежитие у Храма Христа, я застал там вызов к начальству. 3 ноября в кабинете Берзина я услышал, что начальство решило – пусть Путна в Токио, а Примаков в Кабуле поработают пока без помощников. Пусть чуточку поостынут… Что Джунаид-хан вновь шалит в Каракумах, и меня посылают туда.
Друзья червонные казаки, провожая меня в далекую Туркмению, пo-хорошему, издевались надо мной, прожужжав мне уши арией Карася: «Теперь я турок, не козак…» Вот тогда-то я впервые и закурил, распечатав пачку китайских сигарет – примаковский подарок.
И вышло так, что мне об афганской экзотике писать не довелось. Ну, а у Виталия слово не разошлось с делом. В Кабуле он не бросался на яркую восточную экзотику, хотя там ее было вдоволь. Взявшись со всей свойственной ему энергией за изучение совершенно незнакомой страны, ее людей, их жизни и борьбы, он написал великолепную книгу «Афганистан в огне». Впрямь там, за Гиндукушем, и разгулялось его талантливое перо…
19. «Слуга аллаха»
Нет у нас антагонизмов, свойственных враждебным классам. Но противоречия… Ведь без противоречий нет и жизни. И бывает иногда так, что иные последствия противоречий но уступают последствиям антагонизмов…
За десять лет, прошедших после тех памятных дней, за те сто двадцать месяцев без ста двадцати дней, отпущенных судьбой «бесстрашному рейдисту», сделано было им немало и пером и штыком. Правильнее, конечно, клинком. Как и рассчитывал Примаков, в Кабуле он находился недолго.
А все же за то короткое время, которое Виталий провел в Кабуле, он полюбился там всем. Ханские советники оценили его куда выше «легендарного героя» Востока, пронырливого и умного англичанина Лоуренса. Выдержка и такт, природное спокойствие и рассудительность, которым он учился, по его же словам, у своего учителя и тестя Михаила Коцюбинского, пошли ему впрок. Безукоризненным тактом и знанием восточных обычаев тридцатилетний советский военный дипломат покорил самого Аманулла-хана.
И вспомнил о нем могущественный повелитель в крутую минуту своей жизни. Обскуранты, умело подстрекаемые интриганом Лоуренсом, восстали против прогрессивных реформ хана. Вот тогда, в 1929 году, по его просьбе Примаков, с согласия Москвы, возглавил военных советников ханского трона. И даже облачился для этого в присланный ему золототканый халат. Вместе с другими правоверными из лояльного войска хан отслужил пышный молебен в главной мечети Мазари-Шерифэ и горячо молил всевышнего о победе. И аллах не остался глух к этим мольбам. Даровал войскам одоление над мятежниками, но не даровал стойкости самому хану. Не имея мужества дождаться результатов решающей битвы, он умчался искать пристанища в соседнем Иране. Прослышав об этом, дрогнуло и ханское войско.
Сняв халат правоверного, Примаков в Средней Азии повоевал еще против Ибрагим-бека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
К командиру полка, который был старше его на полтора десятка лет, наш начальник дивизии, а потом командир корпуса относился, я бы сказал, с домостроевским почтением. Как это воспитывало в нашей молодежи уважение к старшим!
Любил Примаков вспоминать узкоколейку Чернигов – Круты, по которой поезда двигались со скоростью волов. А главное – идиллию на станции Вересочь. Предусмотренная расписанием пятиминутная стоянка порой растягивалась на целый час. Оборотистая начальница станции не позволяла мужу отправить поезд, пока она не распродаст пассажирам свои бисквитные торты…
Виталий не отрицал к домысла. Иначе не сказал бы он: «Славно перо, умеющее отобразить опыт жизни. Вдвойне славно перо, которое способно выдумку поднять до уровня опыта жизни. И трижды славно то, у которого домысел не отличим от жизненной правды». Верно – как из зерна растет корень и колос, так и из зерен правдивой жизни вырастают пышные цветы и сочные плоды домысла… Как это ни странно, при оценке произведения того, кто делает факты, и того, кто для написания книги собирает факты, преимущество всегда на стороне последнего. Так как для первого всегда наготове вопрос: «А не фактография ли это?»
Конечно, тому, кто собирает факты, в произведении того, кто их делает, любой домысел, работа художественной мысли, осмысливание факта будет казаться простым пересказом виденного и услышанного.
Что такое факты и что такое домысел? Факты – это голые берега, а домысел – это мост, сообщающий этим берегам какой-то определенный смысл. Чисто деловой, утилитарный – если это бесхитростная кладка из двух жердочек, переход через трясину и практически-эстетический – если это Бруклинский мост или же мост Патона.
Непревзойденны красоты днепровских берегов с их живописными склонами, особенно золотой осенью. И все же это лишь одна природа. Но вот в природу (факты) вторгается человеческое воображение (домысел), и на тех же, но уже преображенных днепровских берегах появляется сооружение, потрясающее взор своим изумительным практически-эстетическим смыслом. Мост Патона, известное всему миру чудо, очаровывая умы, преобразил и берег, который является его опорой.
Так и в литературе: в настоящем произведении искусства домысел не столько питается фактами, сколько их преображает. И настолько, что несведущим людям они кажутся ординарным фотоснимком. И чем жизненней и правдоподобней домысел, тем хуже его автору…
Да, не только из фактов рождается домысел, а домысел, воображение сами рождают факты, и настолько правдоподобные, что сам автор начинает в них верить. Но для этого надо, чтобы он в тончайших деталях знал и ту жизнь и те события. И подробнейшую структуру берегов (фактов) и запас прочности материалов, из которых будет возведен мост (домысел).
В ту пору Примаков восторгался творчеством Третьякова. Думаю, не без его влияния военный советник Фэн Юй-сяна, командующего войсками Северного Китая, вернувшись на родину, сотворил чудесную книгу «Записки волонтера» (гражданская война в Китае).
Пора была тогда сложная. И хотя весь мир знал, что по приглашению вождя китайской революции Сунь Ят-сена отправилась на Восток большая группа советских товарищей, почему-то об этом не писалось. Больше ничто не принуждало автора выступить под мифическим забралом английского волонтера-революционера. Но все тогда знали: лейтенант Аллен – это и есть вожак украинской конницы Виталий Маркович Примаков.
Книга пользовалась большим успехом. Уже в то время она стала библиографической редкостью. Это была первая работа о Китае, написанная советским человеком, перо которого могло вполне соревноваться и с пером Третьякова и с пером Эгона Эрвина Киша. Ведь писал книгу не сторонний наблюдатель, а активный участник событий, можно сказать, их творец. Как и Блюхер – ведущий консультант генерала Чан Кай-ши на юге Китая, Примаков был главным советником маршала Фэй Юй-сяна на севере.
Попав в необычную обстановку, столкнувшись с чужой средой, с порядками в сеттльментах – этих злокачественных наростах на огромном теле Китая, автор – военный советник – не без тонкой иронии пишет: «Ведь нигде в мире нет таких удобств: не выходя за городскую черту, можно познакомиться с юрисдикцией всех великих держав, кроме одной – самого Китая, спящего четырехсотмиллионного гиганта».
Рикша – человек-конь. Примаков, помня, для какой цели доктор Сунь пригласил в Китай советников, оценивает эту категорию тружеников по-своему, по-военному. Он отмечает изумительную выносливость рикш, способных бежать несколько километров без отдыха… Из таких скороходов, а их миллионы, можно создать отличную пехоту… И это раздумья солдата. Ведь с нашей точки зрения хорош только мыслящий солдат.
Примаков предвидит, что Китаю суждено пережить процесс, аналогичный тому, что пережила Россия. Миновав эпоху проволочной связи, он прямо шагнет в эпоху радио.
Советник Фэн Юй-сяна интенсивно знакомится с китайским искусством, посещает театры, оперу.
Потрясенный высоким искусством древних архитекторов, художник так излагает свои впечатления:
«Дворец состоит из идущих в гору легких одноэтажных зданий, соединенных ажурными переходами из драгоценного дерева и бронзовыми галереями, издающими низкий серебряный гул, когда идешь через них. С этих башен открывается чудесный вид на озеро и видна та гора в Пекине, где последний император из династии Мин убил своих триста жен и покончил самоубийством, когда в город ворвались маньчжуры…»
Примаков хочет учить китайцев всему новому, но это не так легко. В Баодинфусской школе сильно еще влияние японских и немецких инструкторов, не желавших иметь в Китае сильную армию…
И что ж? Выслушав обстоятельный доклад, подкрепленный доводами младших советников, маршал Фэн одобряет инициативу Примакова, решившего написать специально для китайской армии «Полевой устав», который учитывал бы и современное оружие и современный опыт.
Лучшими в примаковских записках являются строки о народе, который представлялся автору отнюдь не как одноликая масса. Мы осязаем живой Китай: «Тихий крестьянский великой равнины, привыкший к упорному труду и плохому вознаграждению… Приморский Китай, буйный, полупиратский. Создавший мировую торговлю перламутром и жемчугом, первый вкусивший от плодов великих цивилизаций Запада – спирта, миссионерских поучений и матросского сифилиса…
Горный, давший энергичных, несколько суровых и полудиких героев военных легенд…
Китай дальнего запада, полукочевой и совсем дикий…
Китай Маньчжурии, богатой и суровой страны, строящей девятиэтажные пагоды и давшей Пекину династию пышных и жестоких богдыханов…
Китай дальнего юга – родины опиума и зеленого чая, где леса перевиты лианами и остатки древних племен мао и лоло охотятся на больших обезьян…»
Если обратить внимание на одно место записок Примакова, то становятся понятными некоторые сумасбродные претензии нынешних вершителей судеб Китая. Вчитаемся в те строки:
«Генерал Тан обратил наше внимание на огромный плакат… Плакат изображал карту Китая в его прежних границах, а косыми штрихами была отмечена территория провинций и сеттльментов, отнятых у Китая. На поверхности штриховки сделана надпись: „Эти земли уже больше не наши“…Называется эта карта „картой национального позора“. К числу провинций, которые обозначены „отнятыми“, относятся область Владивостока, Монголия, ставшая республикой, дальний Туркестан, Индокитай, острова Гонконг и Тайвань и территории сеттльментов и концессий. Размах несколько широкий…»
Приближался час приема.
Чтобы попасть к начальству, надо было только перейти трамвайную линию, по которой с лихим звоном летели вагоны «А», названные москвичами «Аннушка». Нельзя сказать, что в свое время «отцы города» не пеклись о людях. Еще до революции два трамвайных кольца были к услугам москвичей. Одно, Бульварное, замыкавшее центральную часть города, и Садовое, с трамваем «Б», охватывавшее широкий пояс в одном километре от Бульварного кольца.
Мы пересекли трамвайную линию. По тротуару от Арбатской площади к Кропоткинской шли двое – знаменитый скандальными выступлениями поэт и его подружка. Следом за пестро одетым стихотворцем бодро шагал породистый сенбернар в строгом наморднике. Поздоровались. Поэт остановился. Стал звать к себе в гости на чашку крепкого чая. А Виталий ответил: «Благодарю покорно… Боюсь злых поэтов и талантливых собак…»
И после, когда живописная парочка удалилась, Примаков добавил:
– У одного есть имя, нет мужества. У другого есть мужество, нет имени. У этого есть и то и другое. Только растрачивает он их в кавказских духанчиках…
Переступая порог здания бывшего Александровского юнкерского училища, в котором помещался Наркомат обороны, Примаков сказал:
– Этот домина, построенный царем, напоминает мне тот кирпичный бастион царского самодержавия, в котором меня судили двенадцать лет назад. В Киеве как раз против «Богдана» стоят так называемые «присутственные места». «Почему же их так окрестили?» – думал я часто. И пришел к выводу: потому, что в рабочие часы чиновник неотлучно присутствовал на своем месте… Будем надеяться, что там, в высоком кабинете, нас ждут.
Начальник управления говорил с нами весьма мягко, расположительно. Виталий Маркович, нахмурив лоб, попросил его напомнить наркому, что он дал согласие лишь на короткую поездку в Кабул. Самое большее – на год, полтора. Раз надо, то надо! И тут же, к моему величайшему изумлению, добавил, что после его отъезда из Кабула место военного атташе не будет пустовать…
Ввиду каких-то особо важных обстоятельств Примакову предложили выехать не позже 2 ноября, хотя мои документы еще оформлялись в афганском посольстве. Начальник управления обещал Примакову, что я не задержусь и, возможно, даже нагоню его в Ташкенте.
На улице уже Виталий, как я заметил, более задумчивый, чем прежде, сказал, что моей поездкой я его крепко выручу. Когда придет время покидать Кабул, никто не скажет, что некем его заменить. Он большевик и знает, что такое партийная дисциплина. Мог бы он, правда, постучаться к Серго Орджоникидзе или же к Григорию Ивановичу Петровскому. Но не в его обычаях искать покровителей.
Когда-то пришлось сменить перо на клинок, а теперь он сменит клинок на перо. Хотя здесь, дома, дел невпроворот. И мог бы он, наконец, взяться за настоящую работу. Ведь военное дело стало для него родной стихией. И он помнит сказанные ему накануне отправки в Китай слова. Ведь надо учитывать, кто их сказал. Такие люди рано или поздно выполняют обещанное…
Да! То были необычные слова и необычное обещание. Как-то, это было в 1925 году, слушатели Военно-воздушной академии Петровский (бывший комиссар червонного казачества), Марьямов (бывший комиссар полка), Владимир Примаков (бывший командир полка), Кушаков (бывший начальник оперативного отдела штаба) пригласили своих товарищей к себе в общежитие на Фурманный переулок (у Красных ворот). На той встрече Виталий сообщил нам конфиденциально о его беседе в Кремле. Там ему сказали, что советовались с Серго и считают, что очень популярного среди донского и кубанского казачества кавалериста надо перевести поближе к Дону, в Северо-Кавказский военный округ, а Инспектором кавалерии Красной Армии следует назначить Примакова. Вот только надо получить согласие Климента Ефремовича.
И тогда, когда мы собирались в Афганистан, знаменитый рейдист еще не терял надежды. Он верил, что высокое слово рано или поздно будет подкреплено согласием наркома. Наш старший товарищ мечтал, исходя из новейших требований жизни, перестроить советскую конницу, снабдить ее всем тем, что сохранило бы за ней ее первоначальную ударную силу. «Я люблю кавалерийское дело – конница ярче всего отражает живой дух революции, его силу, порыв, энтузиазм», – писал он.
Да, Примакову не довелось возглавить советскую конницу. Хотя он, как никто, был бы там на месте. Как не пришлось царскому политкаторжанину, барвенковскому ковалю Пантелеймону Потапенко получить в командование дивизию, хотя он своими подвигами и боевым опытом, своими революционными делами ее заслужил. Его последняя должность в 1937 году – помощник командира 9-й кавалерийской дивизии в Гайсине.
В Донецком областном военном комиссариате хранится его дело. Жена и сын полуинвалид-каменщик, проживающие в Константиновне, получают за П. Р. Потапенко военную пенсию. В деле бывшего червонного казака и лучшего командира полка примаковского корпуса в годы гражданской войны можно увидеть интересные свидетельства тех давних трений.
Командир корпуса Михаил Демичев в 1931 году так аттестует Потапенко: «Должности помкомдива вполне соответствует. Достоин продвижения на должность комбрига отдельной». Командующий округом Якир пишет: «Согласен с комкором». А кое у кого свое мнение: «Занимаемой должности не соответствует и с бригадой не справится. Подлежит использованию по коневодству».
Спустя год Демичев так оценивает своего боевого командира: «Занимаемой должности вполне соответствует. Зачислить в кандидатские списки на должность командира дивизии».
Прошло еще три года. Ближайший начальник Потапенко командир 9-й дивизии Константин Ушаков, легендарный воин Средней Азии, кавалер трех боевых орденов (их было на всю Красную Армию тридцать два товарища), так аттестует своего помощника: «Подлежит выдвижению на должность командира дивизии вне всякой очереди». А командир корпуса добавляет: «Согласен».
Мы большой компанией провожали Виталия с Казанского вокзала. Спустя неделю с того же перрона меня увозил поезд на Восток. Но не в Кабул. Вернувшись после проводов Примакова домой, в академическое общежитие у Храма Христа, я застал там вызов к начальству. 3 ноября в кабинете Берзина я услышал, что начальство решило – пусть Путна в Токио, а Примаков в Кабуле поработают пока без помощников. Пусть чуточку поостынут… Что Джунаид-хан вновь шалит в Каракумах, и меня посылают туда.
Друзья червонные казаки, провожая меня в далекую Туркмению, пo-хорошему, издевались надо мной, прожужжав мне уши арией Карася: «Теперь я турок, не козак…» Вот тогда-то я впервые и закурил, распечатав пачку китайских сигарет – примаковский подарок.
И вышло так, что мне об афганской экзотике писать не довелось. Ну, а у Виталия слово не разошлось с делом. В Кабуле он не бросался на яркую восточную экзотику, хотя там ее было вдоволь. Взявшись со всей свойственной ему энергией за изучение совершенно незнакомой страны, ее людей, их жизни и борьбы, он написал великолепную книгу «Афганистан в огне». Впрямь там, за Гиндукушем, и разгулялось его талантливое перо…
19. «Слуга аллаха»
Нет у нас антагонизмов, свойственных враждебным классам. Но противоречия… Ведь без противоречий нет и жизни. И бывает иногда так, что иные последствия противоречий но уступают последствиям антагонизмов…
За десять лет, прошедших после тех памятных дней, за те сто двадцать месяцев без ста двадцати дней, отпущенных судьбой «бесстрашному рейдисту», сделано было им немало и пером и штыком. Правильнее, конечно, клинком. Как и рассчитывал Примаков, в Кабуле он находился недолго.
А все же за то короткое время, которое Виталий провел в Кабуле, он полюбился там всем. Ханские советники оценили его куда выше «легендарного героя» Востока, пронырливого и умного англичанина Лоуренса. Выдержка и такт, природное спокойствие и рассудительность, которым он учился, по его же словам, у своего учителя и тестя Михаила Коцюбинского, пошли ему впрок. Безукоризненным тактом и знанием восточных обычаев тридцатилетний советский военный дипломат покорил самого Аманулла-хана.
И вспомнил о нем могущественный повелитель в крутую минуту своей жизни. Обскуранты, умело подстрекаемые интриганом Лоуренсом, восстали против прогрессивных реформ хана. Вот тогда, в 1929 году, по его просьбе Примаков, с согласия Москвы, возглавил военных советников ханского трона. И даже облачился для этого в присланный ему золототканый халат. Вместе с другими правоверными из лояльного войска хан отслужил пышный молебен в главной мечети Мазари-Шерифэ и горячо молил всевышнего о победе. И аллах не остался глух к этим мольбам. Даровал войскам одоление над мятежниками, но не даровал стойкости самому хану. Не имея мужества дождаться результатов решающей битвы, он умчался искать пристанища в соседнем Иране. Прослышав об этом, дрогнуло и ханское войско.
Сняв халат правоверного, Примаков в Средней Азии повоевал еще против Ибрагим-бека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23