Возник какой-то человек, короткий разговор, крышка стола, настолько гладкая, что в ней отражались обнажившиеся в улыбке зубы. Еще появилось несколько больших масок, подвешенных для просушки. Улыбающийся рот, отраженный в полированной глади стола, тихо произнес:— Как ты думаешь, какая из них подойдет Кристоферу?Возникла верхушка нактоуза с едва заметной подсветкой компаса, послышались слова команды, повиснув в освещенном пространстве между небом и землей:— Право на борт! Право на борт!Глотка наполнилась водой, и, издав какой-то звук, то ли храп, то ли хрип, он провалился в беспамятство. Занимался рассвет, неумолимо окрашивая все серо-зеленым. Волны стали близкими и огромными. Они дымились. Очутившись на гребне широкой, вздымающейся волны, он мог видеть, как следом накатывают еще две, а за ними только смутные очертания круга — не то туман, не то мелкие брызги дождя. Он вглядывался в этот круг, поворачиваясь в разные стороны, определяя направление по движению воды, пока не обследовал его полностью. Тлеющее в животе пламя, которое он поддерживал, чтобы уцелеть, накрыло потоком. И оно захлебнулось — беззащитное, зажатое между одеждой и мокрым телом.— Я не умру! Нет!Перед глазами висел ровный круг тумана. Видно было лишь, как с одной стороны накатывают волны; они нависали, подхватывали его, на мгновение приподнимали, отпускали и крадучись отползали прочь. А следом уже шел новый вал, принимая его на свой гребень, давая возможность увидеть, как последняя волна темной массой уходит из круга. Затем он снова опускался, а впереди маячил следующий гребень, готовый повторить все сначала.Он стал сыпать проклятиями и колотить по воде белыми ладонями, борясь с набегающими волнами. Но звуки, которые издавали вступившие в схватку тело и рот, полностью поглощались нескончаемым шумом бегущей воды. Он неподвижно завис внутри спасательного пояса, чувствуя, как холод обшаривает живот ледяными пальцами. Голова упала на грудь, слабые струйки непрерывно обдавали лицо. Думай. Это твой последний шанс. Думай, что делать.Корабль затонул в Атлантике. За сотни миль от суши. Других судов поблизости не было. Они получили приказ идти к северо-востоку от конвоя, чтобы наладить радиосвязь. Возможно, неподалеку рыщет немецкая подлодка. Охотится за кем-нибудь из уцелевших — за «языком», или чтобы расстрелять спасатель, который придет на помощь потерпевшим крушение. Может всплыть в любую минуту, рассекая волны своим плотным корпусом, как риф, показавшийся во время отлива. Ее перископ может вспороть воду совсем рядом — глаз земной твари, победившей ритм и неизбывность моря. А может, она сейчас проходит прямо подо мной — темная, похожая на акулу. Или залегла под моими одеревеневшими ногами на ложе из соленой воды, покоится как на подушке, пока отсыпается команда. А те, кто уцелел — на плоту, китобое, шлюпке, обломках, — наверно, где-то тут, бултыхаются, скрытые в тумане за одной-двумя волнами. В ожидании помощи. Уж консервы-то у них найдутся, а может, и глоток-другой чего-нибудь хлебнуть.Он снова стал разворачиваться, вглядываясь в туман слезящимися глазами. Сощурившись, поглядел на низкое — чуть повыше крыши — небо; обследовал круг тумана в поисках обломков или головы. Ничего. Эсминец исчез, словно чья-то рука, взмыв вертикально на целую милю, схватила его и одним махом уволокла вниз. При мысли об этой миле его тело изогнулось, лицо перекосилось. И он завопил:— Помогите, сволочи, ублюдки, козлы, да помогите же!Он плакал и дрожал, а холод стискивал его, как та рука, которая уволокла корабль. Медленно икая в тишине, он опять завращался в дымящейся зеленой пучине.С одной стороны круг был освещен чуть ярче. Волны, толкая друг друга, катились к левой части этого слабого свечения; там, куда добрался свет, туман был даже гуще, чем сзади. Он повернулся лицом к светлой части круга, не потому, что видел в этом какую-то пользу для себя, а потому, что свечение вносило разнообразие, прерывая однородность круга, и еще — казалось, там чуточку теплее. Он снова стал машинально делать плавательные движения, словно ему ничего не оставалось, как следовать в кильватере свечения. В лучах света морская дымка казалась плотной. И когда его окружали пронизанные светом неутомимые бугорки зыби, вода отливала бутылочно-зеленым. На мгновение его взгляд проник прямо в глубь убегающей волны, но она была всего лишь водой — ни водорослей, ни крупицы твердого вещества, ничего плывущего, ничего движущегося, одна лишь зеленая вода, холодная, неизменная, идиотская вода. Что в ней несомненно было, так это две руки, два черных рукава прорезиненного плаща, да еще шум дыхания, судорожные вздохи. А еще шум этой идиотской стихии: догоняя друг друга, волны шептались и, наталкиваясь на препятствие, с журчанием прокатывались возле уха, подобно маленьким бурунам, набегающим на плоский берег; слышалось то внезапное шипение, то всплески, то рычание, какие-то обрывки слогов и мягкий посвист ветра. Оказавшись в яркой части круга, руки приобрели значение, но им не за что было ухватиться. Только бесконечные капли мягкой холодной стихии под ними и под борющимся, умирающим телом.Теперь, ощутив, какая под ним глубина, он подтянул к животу свои безжизненные ноги, словно пытаясь отделить их от всей массы океана. Изогнулся, втянул зевком воздух и поднялся на гребне волны над разверзшейся пучиной. Рот раскрылся, пытаясь что-то прокричать навстречу свечению, но так и остался открытым. Потом, щелкнув зубами, закрылся, а руки принялись разгребать воду. Он с трудом прокладывал себе путь вперед.— Эй, на борту! Ради Бога! Есть кто живой? Кто-нибудь живой! Держи правей!Он молотил руками и ногами, неуклюже пытаясь плыть кролем. Волна накрыла его, и он резким толчком высунулся по грудь из воды.— Помогите! Помогите! Кто-нибудь живой! Ради Бога!Сила обратного движения влекла его вниз, но он, сопротивляясь, устремился наверх, стряхивая с головы волну. Пламя в животе распространилось по телу, а сердце мучительно проталкивало медлительную кровь во все его участки. Корабль! Слева от яркого пятна в тумане виднелся корабль! А он… он находился по носу справа или — и от этой мысли он едва не захлебнулся! — слева за кормой, и корабль уходил прочь. Но даже в этой яростной погоне человек понимал всю ее бессмысленность и невозможность — ведь корабль должен был пройти рядом всего несколько минут назад! Да, он двигался вперед, пересекая линию видимости всего в нескольких ярдах от плывущего.Или стоял.Он тоже перестал плыть и лег на воду. Силуэт судна был настолько неясным, едва вырисовываясь в темноте, что он не мог определить ни размеров, ни расстояния до него. Сейчас оно было повернуто носом, больше, чем когда его впервые отметил глаз. Даже опускаясь во впадину между волнами, он все равно не терял силуэт из виду. Он снова поплыл и всякий раз, поднимаясь на гребне, в отчаянии взывал:— Помогите! Эй, кто-нибудь!Но что же это за судно? Кривобокое, асимметричное. Авианосец? Покинутый авианосец, брошенный, обреченный затонуть? Так его уже давно потопили бы залпом торпед. Может, брошенный лайнер? Громадина. Верно, лайнер, из серии «Куин» — но почему асимметричный? Туман и солнце нейтрализовали друг друга. Лучи солнца могли осветить туман, но не рассеять. И в этой солнечно-туманной дымке неясно вырисовывались темные очертания этого некорабля, там, где ничего, кроме корабля, не могло быть.Он снова поплыл, превозмогая внезапно наступивший страшный упадок сил. Первое острое возбуждение от увиденного сожгло в нем все горючее, и пламя едва тлело. Он упорно продолжал плыть, с усилием загребая воду руками, устремляя взгляд из-под сводов черепа, словно этим приближал себя к спасению. Силуэт двигался. Увеличивался, но четче не становился. То и дело в нижней части форштевня возникало что-то вроде носовой волны. Он уже не смотрел на корабль, но плыл, плыл, время от времени взывая о помощи и теряя остаток сил. Со всех сторон его окружала необоримая зеленая мощь, грозящая отобрать последние силы, над ним стоял туман и блеск; перед глазами пульсировало красное пятно — тело отказало, и он безучастно лежал на волнах. Над ним высился силуэт. Сквозь скрежет и глухие удары разладившихся механизмов до него доносился звук разбивающихся волн. Приподняв голову, он увидел выступающий на фоне неба риф. Рядом парила чайка. Он заставил себя высунуться над водой: волна за волной подымалась и падала, выбрасывая вверх белый столбик пены, и исчезала, словно проглоченная каменной грядой. Он начал мысленно проделывать плавательные движения, сознавая, что тело ему уже не повинуется. Между ним и скалой прошла очередная волна с тупым, странно сглаженным гребнем. Выбросила вверх струйку. Он погрузился в зеленую воду и увидел: там что-то есть, но что — не разобрал. Что-то желтое и коричневое. Услышал не хаотический, бессмысленный говор неуправляемой воды, а внезапный рев. И опустился вниз, в поющий мир с какими-то мохнатыми тенями, которые, выгибаясь, проносились возле его лица. Внезапно различимые детали напомнили сложное переплетение скалы и водорослей. Коричневые усики хлестнули по лицу, и тут, ощутив чудовищный толчок, он ударился о твердую поверхность. Контраст был ошеломляющий. Тело, колени, лицо коснулись тверди; он смог сомкнуть на ней пальцы, смог даже подержаться за нее. Рот зачем-то все еще был открыт, глаза тоже, так что в какой-то момент он тесно соприкоснулся с тремя раковинами-блюдечками, сосредоточенно их разглядывая. Они находились на расстоянии одного-двух дюймов от лица: две маленькие и одна большая. И все же переход из мира изменчивой водяной стихии к устойчивости, твердости воспринимался как нечто ужасное, апокалипсическое. Эта устойчивая твердь не вибрировала, как, например, корпус корабля, но была безжалостна, порождая панику. Никто не давал ей права становиться на пути тысяч миль воды, бесцельно катившейся по своим делам, — ее появление здесь ввергало мир в состояние внезапной войны. Он чувствовал, как его приподнимает и относит в сторону от раковин, переворачивает, дергает, бросает в водоросли и темноту. Сплетения водорослей, удерживающие его, соскользнули и отпустили. Он Увидел свет, набрал полный рот воздуха и пены. Перед ним возник лик расколотой скалы, в частоколе деревьев, выросших из фонтанов брызг, и при виде этой дрейфующей посреди Атлантики тверди его охватил ужас и он закричал, тратя на это весь запас воздуха, словно встретился с диким зверем. Его отнесло вниз, в зеленое спокойствие, затем отбросило вверх и в сторону. Море больше не играло с ним. Оно приостановило свой безумный бег и держало его мягко, несло осторожно, как охотничья собака подстреленную птицу. Какие-то острые предметы касались ног и колен. Море нежно опустило его и отступило. Что-то острое царапнуло лицо и грудь, коснулось сбоку лба. Море вернулось; ласкаясь, лизнуло лицо. Он мысленно делал движения, но ничего не происходило. Снова вернулось море, и он снова подумал: двигайся. На этот раз получилось, так как море забрало большую часть его веса. Он продвинулся вперед над острыми предметами. С каждой волной, с каждым движением он перемещался вперед. Он чувствовал, как море откатилось вниз, ощущал его запах у ног, а затем оно вернулось и уютно устроилось у него под рукой. Оно больше не лизало ему лицо. Перед ним возник какой-то образ, занимающий все пространство под сводами черепа, но ничего не прояснявший. Море снова свернулось клубком у него под рукой.Он лежал неподвижно.
2 Узор был черно-белый, но белый цвет преобладал. Он состоял из двух пластов, расположенных один за другим, для каждого глаза свой пласт. Человек ни о чем не думал, ничего не делал, а образ чуть-чуть менялся, издавая слабые звуки. Щека упиралась во что-то твердое, и настойчиво начали заявлять о себе неприятные ощущения. Сначала он чувствовал давление, потом не приносящее тепла жжение, наконец — боль, сконцентрированную в одном месте. Она не отпускала, становясь все ожесточеннее, как бывает, когда ноет больной зуб. Эти ощущения возвращали его к действительности, он снова начал воспринимать себя целиком.Однако не боль, не черно-белые размывы вернули его к жизни, а звуки. Хотя здесь море обращалось с ним очень бережно, в другом месте оно продолжало реветь и биться, обрушивая одну волну за другой. Да и ветер, встречая на своем пути преграду посерьезнее, чем послушная волна, со свистом носился вокруг скалы, резкими порывами задувая в расселины. Все эти звуки слились в единый язык, который ворвался в темную, бесчувственную голову, убеждая, что она где-то, в каком-то месте существует, и наконец, с победным криком чайки, перекрывающим шум ветра и воды, возвестил пробивающемуся сознанию: где бы ты ни был, но ты существуешь!И он действительно ощутил, что существует, терзаемый болью, но в полном единении с твердью, на которой удерживалось его тело. Он вспомнил, как пользоваться глазами, и совместил две линии зрения. Зрительные образы тоже совместились и слегка отодвинулись. Возле самого лица, упираясь в щеку и подбородок, лежала галька. Это были кусочки белого кварца с тупыми, закругленными краями, похожие на картофелины разного размера и формы. Их белизну прорезали желтые пятна и более темные вкрапления. За галькой виднелось нечто белевшее еще сильнее. Он смотрел на это нечто, не испытывая любопытства, лишь отмечая обескровленные складки, посиневшие корни ногтей, вмятинки на кончиках пальцев. Не поворачивая головы, он проследил взглядом за изгибом руки вдоль рукава плаща до того места, где начиналось плечо. Глаза вновь обратились к гальке, равнодушно ее разглядывая, словно ей предстояло совершить какое-то действие, которого он ожидал без всякого интереса. Рука не двигалась.Между камушками плескалась вода. Она слегка шевелила их, пережидала, откатывалась, а они побрякивали и позвякивали. Вода омывала его тело, едва заметно перемещая обутые в гольфы ноги. Когда накатила очередная волна, он глядел на гальку, и на этот раз море вместе с последним прикосновением плеснуло в раскрытый рот. Выражение лица не изменилось, но его начало трясти крупной, пронизывающей с головы до ног дрожью. Белая рука двигалась взад-вперед, совпадая с движениями тела, и ему казалось, что трясется галька. Упираясь в щеку, голыши причиняли ноющую боль.В голове возникали и пропадали картинки, но, маленькие и далекие, они не беспокоили его. Белое женское тело во всех подробностях, тело мальчика; театральная касса, мостик на корабле, горящие неоновым светом слова команды на фоне далекого неба; долговязый тощий человек, смиренно стоящий в темноте наверху у трапа; другой, болтающийся в море, как стеклянный матросик в банке из-под варенья. Выбирать было не из чего: только камушки и картинки. Вперед лезли то одни, то другие. Иногда картинка полностью накрывала собою гальку, как бы становясь окном, глазком в другой мир или другое измерение. Иногда слова и звуки обретали четкие очертания, словно отданная криком команда. Они не вибрировали и не исчезали, а, возникнув, оставались твердыми и прочными, как галька. Некоторые маячили внутри черепа, за надбровной дугой и едва различимым носом, погруженные в непроглядную тьму над обжигающей, давящей болью. Скользя по ним взглядом, можно было что-то за ними разглядеть.Тело ощутило прилив холода. Он сползал по спине между сбившимися слоями одежды. Это был воздух, который обжигал холодом, как медленный огонь. Ощущение прошло почти незаметно, но вернувшаяся волна наполнила рот, и он задохнулся, нарушив ритм сотрясавшей тело дрожи.Он стал экспериментировать. Оказалось, он в силах подтянуть одну ногу, потом другую. Рука медленно поползла над головой. Напряг мозг и пришел к выводу — где-то с другой стороны находится вторая рука, и он послал туда сигнал. Отыскав руку, пошевелил кистью. Пальцы были на месте, в этом он убедился, но не потому, что смог ими подвигать. Просто, надавливая на окоченевшие кончики, он чувствовал, как они перемещают невидимую гальку. Сблизив обе руки и ноги, он стал делать плавательные движения. Приступы дрожи, вызываемые холодом, помогали ему. Теперь дыхание стало неровным и быстрым, а сердце учащенно заколотилось. Бессвязные картинки исчезли. Осталась одна галька, издаваемые ею звуки и удары сердца. Мелькнула какая-то полезная мысль. Она не могла принести непосредственную физическую пользу, но частично вернула ему способность воспринимать себя как личность. Он попытался облечь ее в слова, но тщетно, мешали зубы.— Верно, я столько же весил бы на Юпитере.И тут он сразу понял, в чем дело. Его тело весит не больше, чем всегда, — просто оно обессилело, а сам он пытается вползти на маленький, усыпанный галькой склон. Он приподнял свое изрытое галькой лицо, уперся коленями в твердую поверхность.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Хапуга Мартин'
1 2 3
2 Узор был черно-белый, но белый цвет преобладал. Он состоял из двух пластов, расположенных один за другим, для каждого глаза свой пласт. Человек ни о чем не думал, ничего не делал, а образ чуть-чуть менялся, издавая слабые звуки. Щека упиралась во что-то твердое, и настойчиво начали заявлять о себе неприятные ощущения. Сначала он чувствовал давление, потом не приносящее тепла жжение, наконец — боль, сконцентрированную в одном месте. Она не отпускала, становясь все ожесточеннее, как бывает, когда ноет больной зуб. Эти ощущения возвращали его к действительности, он снова начал воспринимать себя целиком.Однако не боль, не черно-белые размывы вернули его к жизни, а звуки. Хотя здесь море обращалось с ним очень бережно, в другом месте оно продолжало реветь и биться, обрушивая одну волну за другой. Да и ветер, встречая на своем пути преграду посерьезнее, чем послушная волна, со свистом носился вокруг скалы, резкими порывами задувая в расселины. Все эти звуки слились в единый язык, который ворвался в темную, бесчувственную голову, убеждая, что она где-то, в каком-то месте существует, и наконец, с победным криком чайки, перекрывающим шум ветра и воды, возвестил пробивающемуся сознанию: где бы ты ни был, но ты существуешь!И он действительно ощутил, что существует, терзаемый болью, но в полном единении с твердью, на которой удерживалось его тело. Он вспомнил, как пользоваться глазами, и совместил две линии зрения. Зрительные образы тоже совместились и слегка отодвинулись. Возле самого лица, упираясь в щеку и подбородок, лежала галька. Это были кусочки белого кварца с тупыми, закругленными краями, похожие на картофелины разного размера и формы. Их белизну прорезали желтые пятна и более темные вкрапления. За галькой виднелось нечто белевшее еще сильнее. Он смотрел на это нечто, не испытывая любопытства, лишь отмечая обескровленные складки, посиневшие корни ногтей, вмятинки на кончиках пальцев. Не поворачивая головы, он проследил взглядом за изгибом руки вдоль рукава плаща до того места, где начиналось плечо. Глаза вновь обратились к гальке, равнодушно ее разглядывая, словно ей предстояло совершить какое-то действие, которого он ожидал без всякого интереса. Рука не двигалась.Между камушками плескалась вода. Она слегка шевелила их, пережидала, откатывалась, а они побрякивали и позвякивали. Вода омывала его тело, едва заметно перемещая обутые в гольфы ноги. Когда накатила очередная волна, он глядел на гальку, и на этот раз море вместе с последним прикосновением плеснуло в раскрытый рот. Выражение лица не изменилось, но его начало трясти крупной, пронизывающей с головы до ног дрожью. Белая рука двигалась взад-вперед, совпадая с движениями тела, и ему казалось, что трясется галька. Упираясь в щеку, голыши причиняли ноющую боль.В голове возникали и пропадали картинки, но, маленькие и далекие, они не беспокоили его. Белое женское тело во всех подробностях, тело мальчика; театральная касса, мостик на корабле, горящие неоновым светом слова команды на фоне далекого неба; долговязый тощий человек, смиренно стоящий в темноте наверху у трапа; другой, болтающийся в море, как стеклянный матросик в банке из-под варенья. Выбирать было не из чего: только камушки и картинки. Вперед лезли то одни, то другие. Иногда картинка полностью накрывала собою гальку, как бы становясь окном, глазком в другой мир или другое измерение. Иногда слова и звуки обретали четкие очертания, словно отданная криком команда. Они не вибрировали и не исчезали, а, возникнув, оставались твердыми и прочными, как галька. Некоторые маячили внутри черепа, за надбровной дугой и едва различимым носом, погруженные в непроглядную тьму над обжигающей, давящей болью. Скользя по ним взглядом, можно было что-то за ними разглядеть.Тело ощутило прилив холода. Он сползал по спине между сбившимися слоями одежды. Это был воздух, который обжигал холодом, как медленный огонь. Ощущение прошло почти незаметно, но вернувшаяся волна наполнила рот, и он задохнулся, нарушив ритм сотрясавшей тело дрожи.Он стал экспериментировать. Оказалось, он в силах подтянуть одну ногу, потом другую. Рука медленно поползла над головой. Напряг мозг и пришел к выводу — где-то с другой стороны находится вторая рука, и он послал туда сигнал. Отыскав руку, пошевелил кистью. Пальцы были на месте, в этом он убедился, но не потому, что смог ими подвигать. Просто, надавливая на окоченевшие кончики, он чувствовал, как они перемещают невидимую гальку. Сблизив обе руки и ноги, он стал делать плавательные движения. Приступы дрожи, вызываемые холодом, помогали ему. Теперь дыхание стало неровным и быстрым, а сердце учащенно заколотилось. Бессвязные картинки исчезли. Осталась одна галька, издаваемые ею звуки и удары сердца. Мелькнула какая-то полезная мысль. Она не могла принести непосредственную физическую пользу, но частично вернула ему способность воспринимать себя как личность. Он попытался облечь ее в слова, но тщетно, мешали зубы.— Верно, я столько же весил бы на Юпитере.И тут он сразу понял, в чем дело. Его тело весит не больше, чем всегда, — просто оно обессилело, а сам он пытается вползти на маленький, усыпанный галькой склон. Он приподнял свое изрытое галькой лицо, уперся коленями в твердую поверхность.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Хапуга Мартин'
1 2 3