Он вскинул копье, но свалился боком в траву. Газель сделала огромный прыжок, перелетела через охотника и помчалась, петляя, прочь, на простор равнины. В полукруге между охотниками и оврагом никого не осталось.
К упавшему подбежал Сутулый Орел. Нагнулся в высокой траве, чтобы понять, кто это, ударил кулаком о кулак:
— Ты, ты… Шимп!
Прекрасная Птица подошел к оврагу:
— Теперь Прекрасная Птица должен лететь вниз за копьем!
— И Яростный Лев тоже!
— И Светляк!
Охотники сгрудились на краю оврага. Они пели и хмурились. Старейший из Старейших показал рукой на полоску сыпучей земли, расстояние до которой сверху было не больше длины копья. Один за другим охотники спрыгивали на осыпь и съезжали вниз, туда, где на дне оврага среди луж застряли в сырой грязи копья. Шимп медленно поднялся, опираясь на копье. От боли он сморщился и прикусил губу. Он не прыгнул вслед за своими. Озабоченный, плелся он, пытаясь отыскать спуск полегче. Грохот копыт бегущих газелей превратился в отдаленный гул и потом затих. Вниз вела только одна тропинка, такая узкая и такая сырая, что Шимп помедлил и принялся разглядывать охотников. Мальчик по имени Стрекоза осторожно пил воду из пригоршни. Прекрасная Птица смывал с себя кровь, а остальные стояли вокруг и восхищались его глубокими ссадинами и царапинами. Шимп поискал глазами, где еще можно спуститься, но овраг был слишком извилист, и Шимп увидел лишь ближний обрывистый склон. Наконец он решился и двинулся по тропинке, опираясь рукой на копье, а другой держась за почти отвесный сухой глинистый скат. Но когда до дна оставалось расстояние в два мужских роста, тропинка исчезла. Зверь, спускавшийся здесь, спрыгнул вниз, разворотив мощным толчком глинистый выступ. Не рассуждая, Шимп тотчас понял, что это был за зверь, и волосы у него встали дыбом. С расширившимися ноздрями смотрел он на дно оврага. Увидел в сырой грязи отметины лап и крошечное пятно крови — где зверь положил добычу, чтобы напиться. Он все понял сразу. Где-то здесь или рядом, в овраге, есть пещера или, быть может, удобное дерево. На ветках висит обглоданная добыча, — быть может, газель. Сытый убийца сейчас лениво греется на солнце, вылизывая лапы. Шимп побледнел, потом налился краской. Дыхание участилось. Он раскрыл было рот, чтобы запеть, но в горле заклокотало, и он не смог произнести ни звука. Шимп вдохнул поглубже и спел:
— Леопард!
Охотники похватали оружие, повернулись и замерли, глядя на Шимпа. Шимп, держась рукой за осыпавшийся склон, ткнул копьем вниз:
— Леопард! Он недавно ел!
Стрекоза хихикнул, Сутулый Орел неуверенно хохотнул. Охотники встали плечом к плечу. Колени подрагивали. Старейший из Старейших подошел поближе к месту, на которое показал Шимп. Присел на корточки, понюхал след, потом кровь. Оперся на руку, пальцем другой тронул кровь и попробовал на вкус. Оглядел склон до поворота, прошел немного вперед и нагнулся, увидев еще один след, такой слабый, что Шимп его не разглядел. Лицо Старейшего было бесстрастно, но и у него перехватило дыхание. Он повернулся и подбежал к своим. Крепко взял за руку одного из Старейших и посмотрел в глаза. Оба встали молча и неподвижно. Потом сошлись грудь в грудь, стиснули друг друга в объятиях и засмеялись. Стрекоза стоял рядом, обеими руками вцепившись в копье. Рот раскрылся, зубы стучали. Он сжал рот покрепче, но только загнал дрожь внутрь.
Старейший из Старейших разжал объятия. Лицо его вновь было бесстрастно. Он оглядел всех по очереди, взглядом призывая собраться. Словно связывал между собой. Он отвернулся и молча пошел вперед — по дну оврага, по грязным лужам, — и охотники двинулись следом. Молодые шли слева и справа, мальчишки и старшие позади. Шли пригнувшись, копья наперевес. И до того они были похожи, что и лицо у них было словно одно на всех — веселое, гордое, грозное.
Шимп запел на своей скале, осознав в несчастье значение слов:
— Подождите меня!
Он измерил взглядом расстояние до дна, сцепил зубы и снял руку с глинистого уступа, собираясь спрыгнуть. Но не успел согнуть колен, как почувствовал, что в воздухе что-то переменилось, послышался легкий гул, новый и непонятный. Топот стада звучит иначе… Звук стал громче, ближе, он шел от верховья оврага, ближе… Шимп замер, глядя на обрыв, заслонявший, что было за поворотом, и охотники остановились — в лицах гордость смешалась со страхом — и тоже взглянули в ту сторону. Они попятились, сгрудились, растеряли гордость и радость — остались страх и смятение. Гул превратился в оглушительный рев. Из-за склона, будто лапа чудовища, вырвался поток, где с грязью и пеной летели огромные камни, ветки, глыбы глины, сорвавшиеся животные. Он ревел и бурлил и глубиной был больше мужского роста. Он подхватил охотников — старших, мальчиков, молодых, — подхватил, закрутил, завертел, отнимая копья и силу. Бил их головами о камни, швырял лицом в грязь, выкручивал руки и ноги, словно соломенные жгуты. Он был слеп, всесилен и всеобъемлющ. Наконец грязевой вал схлынул, и его рев сменился грохочущим гулом воды. Вода сгладила, выровняла обвалившиеся склоны, приняла в себя упавшие глыбы и понесла рекой, черной, словно сырая земля, перечеркнутая полосами желтой пены. Вода сбила с ног Яростного Льва, подхватила задом кверху, и только отчаянные дерганья ляжек говорили о том, что он не утонул и пытается перевернуться. Старейший из Старейших выполз на склон, вжавшись в жидкую грязь, и плевался черной водой. Новый оползень снес его в воду. Теперь вода доходила чуть выше колен. Прекрасная Птица поднялся, но едва не свалился снова, увидев рядом с собою зигзаги зеленой змейки. Стрекоза сидел посредине, выл и икал. Ниже по течению поднялся Старейший из Старейших. Лицо его вновь было бесстрастно, но на этот раз потому, что его сплошь закрыла грязевая маска. Наконец сошла и вода — местами еще бурлили водовороты, но глубина их была едва до лодыжек. В тишине стало слышно, как шлепают по грязи Леопарды и — плюх! плюх! — плюхаются со склонов комья глины.
Успевший спуститься всего на треть склона, Шимп сидел теперь на высоком сухом месте. Он разглядывал лица охотников, рот приоткрылся. Леопарды молча собирались вместе. Шимп засмеялся. Захлопал руками по коленям так, что едва не свалился. Запрокинул голову, по щекам потекли слезы. Он хохотал, а когда не хватило дыхания, заухал, как роженица. Смахнув грязь и прилипшие волосы, Леопарды зло посмотрели вверх. Шимп перевел дыхание и пропел:
— Мы Люди-Рыбы! Ра! Ра! Ра!
Прекрасная Птица выдернул из волос одно ободранное перо и зажал в ладони:
— Как же теперь Прекрасная Птица будет летать?
Он заплакал, и слезы проложили на его лице светло-коричневые дорожки. Сутулый Орел швырнул в Шимпа грязью. И все с громкими воплями принялись бросать в него чем попало. Комок глины с застрявшим камнем угодил Шимпу в плечо. Шимп замолчал и ухватился за склон. Задрожавшим голосом он пропел:
— Могучий Слон, который упал ничком у ног Антилопы, прыгнул бы, как Леопард, но нагнулась ветка, торчал корень…
— Ты!.. Шимп!
Сутулый Орел торопливо нашаривал болу. Отвязал, и закрутилась бола над головой — вжик, вжик! Яростный Лев бросился на уступ, поднялся немного, но съехал вместе со съехавшей глиной. Камни бол замолотили по склону, и Шимп, кожей почувствовав дрогнувший воздух, отшатнулся, как от удара. Негодующий, быстро вскарабкался он наверх, оглянулся, прикрыв козырьком ладони глаза, и увидел погоню. Сердитый, неуклюже заковылял в траву, побежал и бежал, пока не оказался вне досягаемости их копий. Шимп оглянулся — охотники уже выбирались наверх, — снова побежал, потом снова остановился и оглянулся. Они поднялись и стояли вместе на краю оврага. Они пели — обращаясь к нему и друг к другу — и размахивали руками. Шимп видел, как Светляк потряс в воздухе кулаком. Как Прекрасная Птица закрыл лицо руками, а Сутулый Орел обнял его за плечи. Шимп раскинул руки, склонил голову набок, пытаясь издалека объяснить охватившие его чувства, слова для которых были бессильны.
Яростный Лев замахнулся на него копьем:
— Уходи!
Бегущий Носорог спрятал лицо в ладонях и сквозь них пропел:
— Мы тебя больше не любим!
Прекрасная Птица отнял ладони от лица и пропел так, будто сердце его разрывалось:
— Прекрасная Птица хотел летать!
Сутулый Орел поцеловал его. Кто-то — Шимп не рассмотрел кто — закрыл лицо руками:
— Уходи к шимпанзе!
Поднялся хохот. Шутка была злая. Шимп зарычал, замахнулся копьем, швырнул на землю. Они отворачивались, уходили — вдоль кромки оврага, в глубь страны охотников. Он посмотрел им в спины. Двинулся было следом, но, словно угадав это движение, все разом остановились и повернулись — вместо лиц Шимп видел одни только пятна и не понял, кто звонко крикнул:
— Иди победи Главного Шимпа!
Вновь он услышал смех и даже издалека разглядел мальчишку, который, гримасничая, изображал походку Вожака, медленную и неуклюжую. Вскоре Шимп видел уже только темные лохматые головы, потом и они исчезли.
Все это время Шимп стоял неподвижно — рот открылся, глаза то и дело мигали. Охотники уже почти скрылись из виду, когда он наконец шелохнулся. Он поднял копье, вонзил в землю, выдернул. Пробежал, потом проковылял несколько шагов. Медленно опустился на колени, ощупал не глядя лодыжку. Он все смотрел туда, куда ушли охотники. Оперся руками о землю, наклонился. Лбом коснулся земли. Заплакал. Завыл. Выл и раскачивался из стороны в сторону в смятой траве, а когда выплакался, лег, раскинув ноги, уткнувшись лицом в смятые стебли.
Его подняли тени и крики птиц. Птицы возвращались к гнездам, рассказывая друг другу о делах минувшего дня. Зов их был настойчив и ясен. Шимп рывком поднялся на колени, посмотрел на красный разлив заката. Одним движением поднялся на ноги, повернулся так резко, будто за спиной стоял леопард, вновь повернулся и заковылял прочь. Было тепло, но по телу бежали мурашки. Шимп, оскалившись, стиснул зубы, разжал, и зубы выбили дробь. Он побежал вслед охотникам, остановился, побежал, забегал кругами. Снова остановился, обхватил руками плечи. По лицу потекли слезы, но Шимп не издал ни звука. Что-то было не так и с ним, и со всем окружающим миром, все переменилось, но он не знал для этого слов, не умел принимать решения. Он не был стар, не был болен; но он остался один.
С другой стороны неба, над горами против заката, показалось белое плечо. Она поднималась далеко за равниной — как обычно, над Местом Женщин. Шимп знал, что сегодня она ждет ребенка, и не боялся. Она не звала, не грозила, а просто делала свое дело, разрешая мужчинам охотиться. Но Шимп настороженно вглядывался в залитую новым светом траву, где уже раздались голоса проснувшихся при ее появлении животных. Им она тоже разрешала охотиться. Неловко Шимп побежал в высокой траве. Не раздумывая — словно его гнал неведомый прежде инстинкт, — он направлялся туда, откуда лился молочный свет, туда, где земля поднималась вверх, овраг выходил к огромному озеру и где начинались скалы. По ноге постукивали камешки болы, а древко копья Шимп сжимал, словно руку друга. Небесная Женщина поднялась и свободно плыла по небу. Далеко на равнине вскрикнула пойманная зебра, нога подвернулась, Шимп захромал, но шага не сбавил. Небесная Женщина равнодушно лила на него свой свет. Шимп зашатался, остановился, опустился в траве на колени. Он весь взмок от пота, рот широко открылся. Шимп вслушивался в темноту, но услышал лишь стук собственного сердца. Он упал, прижавшись щекой к земле, взметнув дыханием легкое облачко пыли. Глядя прямо перед собой, Шимп увидел, как над горами — там, где только что скрылось солнце, — гасли последние красные пятна. Синева и зелень померкли. Гиены и дикие собаки вышли на охоту. Он слышал их, видел. Эти глаза были всюду — словно искры холодного огня. Он поднялся и вновь двинулся вперед. Не побежал — рванулся что было сил, потом остановился, прислушался и осмотрелся. Земля в этом месте резко спускалась вниз, к озеру, и, подойдя поближе, он услышал вдруг шорох, плеск, фырканье, а потом топот и гул копыт убегавшего стада. Он задрожал и сжал зубы.
Но хотя Шимп этого не понимал, он оказался здесь в безопасности. Он принес с собой то, чем был страшен весь род этих светло-коричневых существ, которые умели убивать издалека; и потому для тех, в чьем сознании никогда или почти никогда не рождалась мысль, одного его появления было достаточно, чтобы кинуться в бегство. Он был здесь в безопасности, но, не зная об этом, крадучись, бесшумно двинулся вперед и вверх, в тень огромных камней и деревьев, и еще дальше — в тень высокой скалы. Скала уходила ввысь — крутая, но все-таки не отвесная, — и Шимп наконец поднялся к расселине, где при виде его птицы с пронзительным криком хлопали крыльями или же, понимая свою беспомощность перед пришельцем, срывались с гнезд и, тяжело поднявшись, исчезали в молочном свете.
III
В поселке, как и на равнине, никто не спал. Не только потому, что выспавшиеся днем дети сейчас шумели, играя в лучах заходящего солнца, — они шумели так каждый вечер. Но потому, что Пальма и все здесь знали, как будет выглядеть Небесная Женщина, когда поднимется над горами. В поселке она появлялась позже, чем у Леопардов, — из-за горы, тень которой накрыла источники. В синем сумеречном свете женщины в ожидании прогуливались по берегу. Ходили, собравшись по нескольку человек, но разговоров было почти не слышно. Только время от времени в сумерках раздавались взрывы смеха. Женщина в шалаше теперь ухала чаще и исступленней.
Пальма опять поднялась к верхнему котлу, где кипела вода и стоял пар. Она смотрела вверх, на гору, край которой четким темным контуром вырисовывался в густой синеве вечернего неба. Снизу, от реки, где по двое, по трое, обняв друг друга за талию или за плечи, или же просто рядом, сбившись тесными группками, стояли женщины, доносились смех и хихиканье, но Пальма не обращала на них внимания. Перед шалашом роженицы ярко горел костер — Пальма не замечала ни криков, ни пламени. Она стояла возле кипящего котла, отступив на расстояние меньше своего роста. Кулаки были сжаты, исполненный ожидания взгляд устремлен к темному контуру.
Дети на берегу подняли крик. Они так устали, что уже не замечали усталости. Они дрались и плакали. Пальма услышала голоса взрослых, которые пытались их утихомирить. Хныкал младенец, рыдал какой-то балбес-мальчишка. Смех оборвался, теперь от реки доносились лишь строгие слова женщин. Пальма слышала, как они успокоили, собрали детей, отвели к скалам. Дети, вконец изнемогшие после нечаянной ссоры, быстро затихли. Вскоре из всех человеческих голосов в ночи продолжал звучать только голос роженицы. В хижинах, в шалашах, под навесами детям настрого запретили выходить до рассвета, потому что, когда наступает ночь ночей, кругом бродят сны. Пальма, сгорая от нетерпения, смотрела на гору; она тяжело дышала, рот раскрылся.
В небе что-то переменилось. Над темной линией, в том самом месте, куда и смотрела Пальма, синева осветилась. Пальма смотрела до тех пор, пока взгляд не затуманился, тогда она качнулась назад и смигнула слезы. Половина равнины и гор были залиты молочным светом, который все ближе и ближе подступал к реке и к поселку. На берегу вновь показались женщины. Пальма смотрела, как пополз по воде свет — быстро; так же шли девушки с сетью, — как проснулась река и зажглись, побежали по ней пятна и кольца. Свет коснулся ближнего берега. Листья деревьев вокруг Места Женщин стали похожи на бледные, в матовых брызгах раковины. Под деревьями молча стояли женщины и ждали, когда побегут от их ног тени. Пальма отвернулась, подняла взгляд. Над кромкой горы появилось крошечное белое пятнышко, белый изгиб плеча. Она высоко подняла руки и крикнула — раз и другой. Белизна пролилась вниз, раковины на смуглой шее засверкали, глаза засияли как лед. Женщины под горой ждали, бледный свет освещал их лица. Небесная Женщина поднялась и поплыла свободно.
Пальма опустила руки. Лунный свет падал в бурливший котел, танцевал, ломался, сливался в пятна, снова ломался, словно вода здесь была не горячей, чем в реке. Женщины засмеялись и заговорили. Пальма услышала пронзительный, почти истерический смех, тихий вскрик, взвизг, смешки. «Они думают, все в порядке, — сказала она себе. — Что ж, пусть облизываются…»
И тотчас же вернулось ощущение неизбежного. Яснее, чем пятна, танцующие на воде, увидела она раковину с темным неотвратимым напитком. Ощутила запах, от которого перехватило дыхание. Он был нигде и везде, он был рядом, и в нем крылась тьма. Пальма закрыла глаза и рот, стиснула кулаки. Ее затрясло. Снова заухала роженица.
Уняв дрожь, Пальма открыла глаза; темная скорлупа исчезла вместе со своим запахом. Пальма подняла глаза вверх, к Небесной Женщине, и вновь ее коснулось мрачное предчувствие, подобное холодному ветру.
1 2 3 4 5 6
К упавшему подбежал Сутулый Орел. Нагнулся в высокой траве, чтобы понять, кто это, ударил кулаком о кулак:
— Ты, ты… Шимп!
Прекрасная Птица подошел к оврагу:
— Теперь Прекрасная Птица должен лететь вниз за копьем!
— И Яростный Лев тоже!
— И Светляк!
Охотники сгрудились на краю оврага. Они пели и хмурились. Старейший из Старейших показал рукой на полоску сыпучей земли, расстояние до которой сверху было не больше длины копья. Один за другим охотники спрыгивали на осыпь и съезжали вниз, туда, где на дне оврага среди луж застряли в сырой грязи копья. Шимп медленно поднялся, опираясь на копье. От боли он сморщился и прикусил губу. Он не прыгнул вслед за своими. Озабоченный, плелся он, пытаясь отыскать спуск полегче. Грохот копыт бегущих газелей превратился в отдаленный гул и потом затих. Вниз вела только одна тропинка, такая узкая и такая сырая, что Шимп помедлил и принялся разглядывать охотников. Мальчик по имени Стрекоза осторожно пил воду из пригоршни. Прекрасная Птица смывал с себя кровь, а остальные стояли вокруг и восхищались его глубокими ссадинами и царапинами. Шимп поискал глазами, где еще можно спуститься, но овраг был слишком извилист, и Шимп увидел лишь ближний обрывистый склон. Наконец он решился и двинулся по тропинке, опираясь рукой на копье, а другой держась за почти отвесный сухой глинистый скат. Но когда до дна оставалось расстояние в два мужских роста, тропинка исчезла. Зверь, спускавшийся здесь, спрыгнул вниз, разворотив мощным толчком глинистый выступ. Не рассуждая, Шимп тотчас понял, что это был за зверь, и волосы у него встали дыбом. С расширившимися ноздрями смотрел он на дно оврага. Увидел в сырой грязи отметины лап и крошечное пятно крови — где зверь положил добычу, чтобы напиться. Он все понял сразу. Где-то здесь или рядом, в овраге, есть пещера или, быть может, удобное дерево. На ветках висит обглоданная добыча, — быть может, газель. Сытый убийца сейчас лениво греется на солнце, вылизывая лапы. Шимп побледнел, потом налился краской. Дыхание участилось. Он раскрыл было рот, чтобы запеть, но в горле заклокотало, и он не смог произнести ни звука. Шимп вдохнул поглубже и спел:
— Леопард!
Охотники похватали оружие, повернулись и замерли, глядя на Шимпа. Шимп, держась рукой за осыпавшийся склон, ткнул копьем вниз:
— Леопард! Он недавно ел!
Стрекоза хихикнул, Сутулый Орел неуверенно хохотнул. Охотники встали плечом к плечу. Колени подрагивали. Старейший из Старейших подошел поближе к месту, на которое показал Шимп. Присел на корточки, понюхал след, потом кровь. Оперся на руку, пальцем другой тронул кровь и попробовал на вкус. Оглядел склон до поворота, прошел немного вперед и нагнулся, увидев еще один след, такой слабый, что Шимп его не разглядел. Лицо Старейшего было бесстрастно, но и у него перехватило дыхание. Он повернулся и подбежал к своим. Крепко взял за руку одного из Старейших и посмотрел в глаза. Оба встали молча и неподвижно. Потом сошлись грудь в грудь, стиснули друг друга в объятиях и засмеялись. Стрекоза стоял рядом, обеими руками вцепившись в копье. Рот раскрылся, зубы стучали. Он сжал рот покрепче, но только загнал дрожь внутрь.
Старейший из Старейших разжал объятия. Лицо его вновь было бесстрастно. Он оглядел всех по очереди, взглядом призывая собраться. Словно связывал между собой. Он отвернулся и молча пошел вперед — по дну оврага, по грязным лужам, — и охотники двинулись следом. Молодые шли слева и справа, мальчишки и старшие позади. Шли пригнувшись, копья наперевес. И до того они были похожи, что и лицо у них было словно одно на всех — веселое, гордое, грозное.
Шимп запел на своей скале, осознав в несчастье значение слов:
— Подождите меня!
Он измерил взглядом расстояние до дна, сцепил зубы и снял руку с глинистого уступа, собираясь спрыгнуть. Но не успел согнуть колен, как почувствовал, что в воздухе что-то переменилось, послышался легкий гул, новый и непонятный. Топот стада звучит иначе… Звук стал громче, ближе, он шел от верховья оврага, ближе… Шимп замер, глядя на обрыв, заслонявший, что было за поворотом, и охотники остановились — в лицах гордость смешалась со страхом — и тоже взглянули в ту сторону. Они попятились, сгрудились, растеряли гордость и радость — остались страх и смятение. Гул превратился в оглушительный рев. Из-за склона, будто лапа чудовища, вырвался поток, где с грязью и пеной летели огромные камни, ветки, глыбы глины, сорвавшиеся животные. Он ревел и бурлил и глубиной был больше мужского роста. Он подхватил охотников — старших, мальчиков, молодых, — подхватил, закрутил, завертел, отнимая копья и силу. Бил их головами о камни, швырял лицом в грязь, выкручивал руки и ноги, словно соломенные жгуты. Он был слеп, всесилен и всеобъемлющ. Наконец грязевой вал схлынул, и его рев сменился грохочущим гулом воды. Вода сгладила, выровняла обвалившиеся склоны, приняла в себя упавшие глыбы и понесла рекой, черной, словно сырая земля, перечеркнутая полосами желтой пены. Вода сбила с ног Яростного Льва, подхватила задом кверху, и только отчаянные дерганья ляжек говорили о том, что он не утонул и пытается перевернуться. Старейший из Старейших выполз на склон, вжавшись в жидкую грязь, и плевался черной водой. Новый оползень снес его в воду. Теперь вода доходила чуть выше колен. Прекрасная Птица поднялся, но едва не свалился снова, увидев рядом с собою зигзаги зеленой змейки. Стрекоза сидел посредине, выл и икал. Ниже по течению поднялся Старейший из Старейших. Лицо его вновь было бесстрастно, но на этот раз потому, что его сплошь закрыла грязевая маска. Наконец сошла и вода — местами еще бурлили водовороты, но глубина их была едва до лодыжек. В тишине стало слышно, как шлепают по грязи Леопарды и — плюх! плюх! — плюхаются со склонов комья глины.
Успевший спуститься всего на треть склона, Шимп сидел теперь на высоком сухом месте. Он разглядывал лица охотников, рот приоткрылся. Леопарды молча собирались вместе. Шимп засмеялся. Захлопал руками по коленям так, что едва не свалился. Запрокинул голову, по щекам потекли слезы. Он хохотал, а когда не хватило дыхания, заухал, как роженица. Смахнув грязь и прилипшие волосы, Леопарды зло посмотрели вверх. Шимп перевел дыхание и пропел:
— Мы Люди-Рыбы! Ра! Ра! Ра!
Прекрасная Птица выдернул из волос одно ободранное перо и зажал в ладони:
— Как же теперь Прекрасная Птица будет летать?
Он заплакал, и слезы проложили на его лице светло-коричневые дорожки. Сутулый Орел швырнул в Шимпа грязью. И все с громкими воплями принялись бросать в него чем попало. Комок глины с застрявшим камнем угодил Шимпу в плечо. Шимп замолчал и ухватился за склон. Задрожавшим голосом он пропел:
— Могучий Слон, который упал ничком у ног Антилопы, прыгнул бы, как Леопард, но нагнулась ветка, торчал корень…
— Ты!.. Шимп!
Сутулый Орел торопливо нашаривал болу. Отвязал, и закрутилась бола над головой — вжик, вжик! Яростный Лев бросился на уступ, поднялся немного, но съехал вместе со съехавшей глиной. Камни бол замолотили по склону, и Шимп, кожей почувствовав дрогнувший воздух, отшатнулся, как от удара. Негодующий, быстро вскарабкался он наверх, оглянулся, прикрыв козырьком ладони глаза, и увидел погоню. Сердитый, неуклюже заковылял в траву, побежал и бежал, пока не оказался вне досягаемости их копий. Шимп оглянулся — охотники уже выбирались наверх, — снова побежал, потом снова остановился и оглянулся. Они поднялись и стояли вместе на краю оврага. Они пели — обращаясь к нему и друг к другу — и размахивали руками. Шимп видел, как Светляк потряс в воздухе кулаком. Как Прекрасная Птица закрыл лицо руками, а Сутулый Орел обнял его за плечи. Шимп раскинул руки, склонил голову набок, пытаясь издалека объяснить охватившие его чувства, слова для которых были бессильны.
Яростный Лев замахнулся на него копьем:
— Уходи!
Бегущий Носорог спрятал лицо в ладонях и сквозь них пропел:
— Мы тебя больше не любим!
Прекрасная Птица отнял ладони от лица и пропел так, будто сердце его разрывалось:
— Прекрасная Птица хотел летать!
Сутулый Орел поцеловал его. Кто-то — Шимп не рассмотрел кто — закрыл лицо руками:
— Уходи к шимпанзе!
Поднялся хохот. Шутка была злая. Шимп зарычал, замахнулся копьем, швырнул на землю. Они отворачивались, уходили — вдоль кромки оврага, в глубь страны охотников. Он посмотрел им в спины. Двинулся было следом, но, словно угадав это движение, все разом остановились и повернулись — вместо лиц Шимп видел одни только пятна и не понял, кто звонко крикнул:
— Иди победи Главного Шимпа!
Вновь он услышал смех и даже издалека разглядел мальчишку, который, гримасничая, изображал походку Вожака, медленную и неуклюжую. Вскоре Шимп видел уже только темные лохматые головы, потом и они исчезли.
Все это время Шимп стоял неподвижно — рот открылся, глаза то и дело мигали. Охотники уже почти скрылись из виду, когда он наконец шелохнулся. Он поднял копье, вонзил в землю, выдернул. Пробежал, потом проковылял несколько шагов. Медленно опустился на колени, ощупал не глядя лодыжку. Он все смотрел туда, куда ушли охотники. Оперся руками о землю, наклонился. Лбом коснулся земли. Заплакал. Завыл. Выл и раскачивался из стороны в сторону в смятой траве, а когда выплакался, лег, раскинув ноги, уткнувшись лицом в смятые стебли.
Его подняли тени и крики птиц. Птицы возвращались к гнездам, рассказывая друг другу о делах минувшего дня. Зов их был настойчив и ясен. Шимп рывком поднялся на колени, посмотрел на красный разлив заката. Одним движением поднялся на ноги, повернулся так резко, будто за спиной стоял леопард, вновь повернулся и заковылял прочь. Было тепло, но по телу бежали мурашки. Шимп, оскалившись, стиснул зубы, разжал, и зубы выбили дробь. Он побежал вслед охотникам, остановился, побежал, забегал кругами. Снова остановился, обхватил руками плечи. По лицу потекли слезы, но Шимп не издал ни звука. Что-то было не так и с ним, и со всем окружающим миром, все переменилось, но он не знал для этого слов, не умел принимать решения. Он не был стар, не был болен; но он остался один.
С другой стороны неба, над горами против заката, показалось белое плечо. Она поднималась далеко за равниной — как обычно, над Местом Женщин. Шимп знал, что сегодня она ждет ребенка, и не боялся. Она не звала, не грозила, а просто делала свое дело, разрешая мужчинам охотиться. Но Шимп настороженно вглядывался в залитую новым светом траву, где уже раздались голоса проснувшихся при ее появлении животных. Им она тоже разрешала охотиться. Неловко Шимп побежал в высокой траве. Не раздумывая — словно его гнал неведомый прежде инстинкт, — он направлялся туда, откуда лился молочный свет, туда, где земля поднималась вверх, овраг выходил к огромному озеру и где начинались скалы. По ноге постукивали камешки болы, а древко копья Шимп сжимал, словно руку друга. Небесная Женщина поднялась и свободно плыла по небу. Далеко на равнине вскрикнула пойманная зебра, нога подвернулась, Шимп захромал, но шага не сбавил. Небесная Женщина равнодушно лила на него свой свет. Шимп зашатался, остановился, опустился в траве на колени. Он весь взмок от пота, рот широко открылся. Шимп вслушивался в темноту, но услышал лишь стук собственного сердца. Он упал, прижавшись щекой к земле, взметнув дыханием легкое облачко пыли. Глядя прямо перед собой, Шимп увидел, как над горами — там, где только что скрылось солнце, — гасли последние красные пятна. Синева и зелень померкли. Гиены и дикие собаки вышли на охоту. Он слышал их, видел. Эти глаза были всюду — словно искры холодного огня. Он поднялся и вновь двинулся вперед. Не побежал — рванулся что было сил, потом остановился, прислушался и осмотрелся. Земля в этом месте резко спускалась вниз, к озеру, и, подойдя поближе, он услышал вдруг шорох, плеск, фырканье, а потом топот и гул копыт убегавшего стада. Он задрожал и сжал зубы.
Но хотя Шимп этого не понимал, он оказался здесь в безопасности. Он принес с собой то, чем был страшен весь род этих светло-коричневых существ, которые умели убивать издалека; и потому для тех, в чьем сознании никогда или почти никогда не рождалась мысль, одного его появления было достаточно, чтобы кинуться в бегство. Он был здесь в безопасности, но, не зная об этом, крадучись, бесшумно двинулся вперед и вверх, в тень огромных камней и деревьев, и еще дальше — в тень высокой скалы. Скала уходила ввысь — крутая, но все-таки не отвесная, — и Шимп наконец поднялся к расселине, где при виде его птицы с пронзительным криком хлопали крыльями или же, понимая свою беспомощность перед пришельцем, срывались с гнезд и, тяжело поднявшись, исчезали в молочном свете.
III
В поселке, как и на равнине, никто не спал. Не только потому, что выспавшиеся днем дети сейчас шумели, играя в лучах заходящего солнца, — они шумели так каждый вечер. Но потому, что Пальма и все здесь знали, как будет выглядеть Небесная Женщина, когда поднимется над горами. В поселке она появлялась позже, чем у Леопардов, — из-за горы, тень которой накрыла источники. В синем сумеречном свете женщины в ожидании прогуливались по берегу. Ходили, собравшись по нескольку человек, но разговоров было почти не слышно. Только время от времени в сумерках раздавались взрывы смеха. Женщина в шалаше теперь ухала чаще и исступленней.
Пальма опять поднялась к верхнему котлу, где кипела вода и стоял пар. Она смотрела вверх, на гору, край которой четким темным контуром вырисовывался в густой синеве вечернего неба. Снизу, от реки, где по двое, по трое, обняв друг друга за талию или за плечи, или же просто рядом, сбившись тесными группками, стояли женщины, доносились смех и хихиканье, но Пальма не обращала на них внимания. Перед шалашом роженицы ярко горел костер — Пальма не замечала ни криков, ни пламени. Она стояла возле кипящего котла, отступив на расстояние меньше своего роста. Кулаки были сжаты, исполненный ожидания взгляд устремлен к темному контуру.
Дети на берегу подняли крик. Они так устали, что уже не замечали усталости. Они дрались и плакали. Пальма услышала голоса взрослых, которые пытались их утихомирить. Хныкал младенец, рыдал какой-то балбес-мальчишка. Смех оборвался, теперь от реки доносились лишь строгие слова женщин. Пальма слышала, как они успокоили, собрали детей, отвели к скалам. Дети, вконец изнемогшие после нечаянной ссоры, быстро затихли. Вскоре из всех человеческих голосов в ночи продолжал звучать только голос роженицы. В хижинах, в шалашах, под навесами детям настрого запретили выходить до рассвета, потому что, когда наступает ночь ночей, кругом бродят сны. Пальма, сгорая от нетерпения, смотрела на гору; она тяжело дышала, рот раскрылся.
В небе что-то переменилось. Над темной линией, в том самом месте, куда и смотрела Пальма, синева осветилась. Пальма смотрела до тех пор, пока взгляд не затуманился, тогда она качнулась назад и смигнула слезы. Половина равнины и гор были залиты молочным светом, который все ближе и ближе подступал к реке и к поселку. На берегу вновь показались женщины. Пальма смотрела, как пополз по воде свет — быстро; так же шли девушки с сетью, — как проснулась река и зажглись, побежали по ней пятна и кольца. Свет коснулся ближнего берега. Листья деревьев вокруг Места Женщин стали похожи на бледные, в матовых брызгах раковины. Под деревьями молча стояли женщины и ждали, когда побегут от их ног тени. Пальма отвернулась, подняла взгляд. Над кромкой горы появилось крошечное белое пятнышко, белый изгиб плеча. Она высоко подняла руки и крикнула — раз и другой. Белизна пролилась вниз, раковины на смуглой шее засверкали, глаза засияли как лед. Женщины под горой ждали, бледный свет освещал их лица. Небесная Женщина поднялась и поплыла свободно.
Пальма опустила руки. Лунный свет падал в бурливший котел, танцевал, ломался, сливался в пятна, снова ломался, словно вода здесь была не горячей, чем в реке. Женщины засмеялись и заговорили. Пальма услышала пронзительный, почти истерический смех, тихий вскрик, взвизг, смешки. «Они думают, все в порядке, — сказала она себе. — Что ж, пусть облизываются…»
И тотчас же вернулось ощущение неизбежного. Яснее, чем пятна, танцующие на воде, увидела она раковину с темным неотвратимым напитком. Ощутила запах, от которого перехватило дыхание. Он был нигде и везде, он был рядом, и в нем крылась тьма. Пальма закрыла глаза и рот, стиснула кулаки. Ее затрясло. Снова заухала роженица.
Уняв дрожь, Пальма открыла глаза; темная скорлупа исчезла вместе со своим запахом. Пальма подняла глаза вверх, к Небесной Женщине, и вновь ее коснулось мрачное предчувствие, подобное холодному ветру.
1 2 3 4 5 6