Они посыпались вниз по лестнице, бросив его, пунцового и более возбужденного тем, что осталось за его спиной, нежели тем, что было перед глазами. Он посмотрел вслед мальчишкам в колодец лестницы. Сказал в комнату, придерживая дверь:
— Ну хорошо, мой милый. Беги за ними.
Из комнаты вышел мальчик и, хитро улыбнувшись мистеру Педигри, стал спускаться по лестнице с сознанием собственной значимости.
Когда он ушел, мистер Педигри раздраженно посмотрел на мальчишку, неуклюже слезавшего с дерева. У мистера Педигри не было желания вмешиваться. Ни малейшего желания.
Директор узнал о случившемся от матери-настоятельницы. На его вызов явился мальчик — хромой, прыщавый и взбудораженный. Директору стало жалко его, и он решил замять дело. Выражения, в которых мать-настоятельница описывала происшествие, как бы набрасывали вуаль на это дело, и директору вроде как надлежало ее приподнять. Однако он почему-то этого опасался. Он знал, что за поднятой вуалью нередко открывается больше, чем рассчитывает найти исследователь.
— Так, садись. Ты знаешь, нам на тебя пожаловались. На то, что ты делал на дереве. Молодые люди — мальчики — всегда лазают по деревьям, и я не об этом говорю… Но видишь ли, твой поступок может иметь серьезные последствия. Так что же ты там делал?
Неповрежденная сторона лица мальчика густо, глубоко покраснела. Он уставился между колен в пол.
— Понимаешь ли, мой дорогой, тут нечего… пугаться. Бывает, что люди не могут с собой совладать. Если они нездоровы, мы помогаем им сами или находим тех, кто поможет. Но для этого мы должны все знать!
Мальчик молчал и не шевелился.
— Тогда покажи, если так тебе проще.
Мэтти взглянул исподлобья и снова опустил глаза. Он тяжело дышал, как после бега. Потом правой рукой взялся за длинную прядь, свисавшую у левого уха, и жестом полного самоотречения откинул волосы, обнажая мерзостно белый череп.
Вероятно, Мэтти повезло, что он не видел, как директор непроизвольно зажмурился и почти сразу же с усилием раскрыл глаза, не изменив выражения лица. Они оба помолчали, затем директор понимающе кивнул, и Мэтти, успокоившись, откинул волосы на прежнее место.
— Да, — кивнул директор. — Да. Понимаю.
Некоторое время он молчал, обдумывая формулировки, которые употребит в письме к матери-настоятельнице.
— Ну что ж, — сказал он наконец, — никогда так больше не делай. А теперь иди. И пожалуйста, запомни, что тебе можно залезать только на большой бук, и то не выше второй ветки. Хорошо?
— Да, сэр.
После этой истории директор расспросил о Мэтти нескольких учителей, и выяснилось, что мальчика слишком пожалели — или, напротив, не пожалели — и он оказался в чересчур сильной группе. Он не мог сдать экзамены, и требовать от него этого было просто глупо.
Именно по этой причине однажды утром, когда мистер Педигри дремал, пока дети рисовали карту, в класс, неуклюже топоча, вошел Мэтти с учебниками под мышкой и остановился перед столом учителя.
— Боже милосердный! Откуда ты взялся?
Вероятно, для Мэтти вопрос был слишком неожиданным или слишком сложным, и он ничего не ответил.
— Чего тебе нужно, мальчик? Ну, быстро!
— Сэр, мне сказали — в комнату С-3, в конце коридора.
Мистер Педигри деланно улыбнулся и с трудом отвел взгляд от уха мальчика.
— А, вот ты кто — наш обезьяноподобный друг, скачущий по веткам. Эй, парни, не смеяться! Ладно. Ты как, обезьяна-то ручная? Не сбежишь? Ума палата?
Содрогаясь от отвращения, мистер Педигри обежал взглядом класс. В его обычае было рассаживать мальчиков по эстетическому принципу, чтобы самые красивые занимали первый ряд. Он ни мгновения не колебался, куда отправить новичка. С правой стороны у задней стены класса стоял высокий шкаф, за которым как раз оставалось место для парты. Шкаф не придвигали вплотную к стене, чтобы он не заслонял окна.
— Браун, сокровище, вылезай оттуда. Садись на место Барлоу. Ну да, конечно, он вернется — но тогда мы еще кого-нибудь пересадим. Браун, чертенок, я знаю, чем ты там сзади занимался, когда думал, что я тебя не вижу. Парни, утихомирьтесь! Не сметь смеяться. А ты, как там тебя… Вандгрэйв! Будешь следить за порядком, понял? Сиди тихо в том углу и говори мне, если кто будет шалить. Иди!
Натянуто улыбаясь, мистер Педигри ждал, когда новичок сядет и скроется за шкафом. Потом удостоверился, что часть лица мальчика отрезана шкафом и ему видна только более-менее неповрежденная сторона. Он вздохнул с облегчением. Такие вещи были для него немаловажны.
— Тихо. Работаем дальше. Джонс, объясни ему, чем мы занимаемся.
Он успокоился и снова предался своей невинной игре — появление Мэтти дало ему повод для ее продолжения:
— Паско!
— Да, сэр?
Несомненно, Паско уже терял и без того невеликую привлекательность, какая была отпущена ему природой. Мистер Педигри мимоходом задумался — что он раньше находил в этом мальчишке? К счастью, их отношения не успели зайти далеко.
— Паско, дружочек, не согласишься ли ты поменяться местами с Джеймсоном, чтобы к возвращению Барлоу… Ты же не против того, чтобы сидеть чуть-чуть подальше от очей правосудия? А как нам поступить с тобой, Хендерсон, а?
Хендерсон сидел в центре переднего ряда. Он отличался безмятежной, поэтической красотой.
— Хендерсон, ты не будешь возражать, если мы пересадим тебя поближе к очам правосудия?
Хендерсон поднял глаза, улыбаясь горделиво и с обожанием. Его звезда восходила. Невыразимо растроганный, мистер Педигри встал из-за стола и, подойдя к Хендерсону, взъерошил ему волосы.
— Ишь какой чумазый! Когда ты в последний раз мыл свою желтую солому?
Хендерсон смотрел на него, продолжая уверенно улыбаться. Он понимал, что этот вопрос — вовсе не вопрос, а общение, знак особого отличия. Мистер Педигри опустил руку, стиснул плечо мальчика, потом вернулся за свой стол. К его удивлению, новичок за шкафом поднял руку.
— Что такое? Что тебе?
— Сэр, вон тот мальчик передал вот этому записку. Это же не позволено, верно, сэр?
От удивления мистер Педигри ненадолго потерял дар речи. Весь класс притих, осознавая чудовищность того, что они только что услышали. Затем по рядам пролетел, нарастая, гул неодобрения.
— Тихо, парни! Я сказал, тихо! Эй, как там тебя. Из какой глухомани ты явился? Ого, у нас теперь есть свой блюститель порядка!
— Сэр, вы же сказали…
— Мало ли что я сказал, ты, педант ! Боже мой, ну и сокровище нам подбросили!
Рот Мэтти открылся и больше не закрывался.
Самое странное, что после этого Мэтти привязался к мистеру Педигри. Только недостатком общения можно объяснить то, что он повсюду таскался за учителем, раздражая его, — внимание Мэтти меньше всего требовалось мистеру Педигри. Как раз сейчас кривая его жизни шла вверх; в церковной школе, оставшейся в далеком прошлом, он еще не умел распознавать фазы своего ритма, но сейчас безошибочно чувствовал приближение критических точек. Пока он на весь класс восхищался красотой своего избранника — как бы откровенно ни выражались его симпатии, — все было в порядке. Но наступал день, когда он начинал с ним — не мог не начать — дополнительные занятия в своей комнате: это запрещалось, но опасность опьяняла; и там его жесты сперва тоже были невинными…
А именно сейчас, в последнем месяце семестра, природная красота Хендерсона достигла наивысшего расцвета. Мистер Педигри даже поражался, что источник этой красоты не иссякает, но продолжает бить год за годом. Этот месяц был странным и для мистера Педигри, и для Мэтти, который таскался за учителем с абсолютной непосредственностью. Его мир был так мал, а этот человек — так велик. Мэтти не догадывался, что в основе их отношений лежала шутка. Он был сокровищем мистера Педигри. Мистер Педигри сам так сказал. Одним детям приходится проводить годы в больнице, другим — нет, и точно так же, по наблюдениям Мэтти, одни дети выполняли навязанные им обязанности и стучали на товарищей, хотя в результате их все избегали, а другие — нет.
Соученики Мэтти могли простить ему уродливую внешность или забыть о ней. Но его педантизм, высокомерие и пренебрежение школьным кодексом чести делали его изгоем. Однако плешивый Виндап жаждал дружбы и таскался не только за мистером Педигри, но и за юным Хендерсоном. Хендерсон высмеивал его, а мистер Педигри…
— Не сейчас, Вилрайт, только не сейчас!
Неожиданно визиты Хендерсона в комнату мистера Педигри заметно участились и перестали держаться в секрете, а стиль обращений мистера Педигри к классу стал еще более вычурным. Это был пик кривой. На очередном уроке он отступил от темы и прочел целую лекцию о вредных привычках. Их очень, очень много, и от всех очень трудно избавиться. В сущности — «и вы поймете это, когда подрастете», — избавиться от некоторых вовсе невозможно. Тем не менее важно отличать те привычки, которые считаются вредными, от тех, что действительно вредны. Например, в Древней Греции женщины считались низшими существами — не смейтесь, парни, я знаю, о чем вы думаете, гадкие мальчишки, — и подлинная любовь была возможна только между двумя мужчинами или между мужчиной и мальчиком. Бывало, мужчина ловил себя на том, что все больше и больше думает о каком-нибудь юном красавчике. Представьте себе, допустим, великого атлета — ну, вроде игрока в крикет в наши дни…
Юные красавчики ожидали, какая же мораль будет извлечена из этого отступления и как оно связано с вредными привычками, но так и не дождались. Голос мистера Педигри постепенно затих, рассказ не закончился, а скорее оборвался и мистер Педигри остался стоять с видом озадаченным и потерянным.
Люди удивляются, когда осознают, как мало им известно друг о друге. Точно так же они изумляются и досадуют, когда понимают, что те их помыслы и поступки, которые казались им скрытыми в непроглядной тьме, творились при ярком свете дня на глазах у всех. Такое открытие может ослепить и раздавить человека. А может и пройти без последствий.
Директор попросил мистера Педигри показать личные дела нескольких учеников из его класса. Они сидели за столом в директорском кабинете, спиной к зеленым шкафам; мистер Педигри многословно расписывал Блейка и Барлоу, Кросби, Грина и Халлидея… Директор кивал и листал личные дела.
— Я вижу, дело Хендерсона вы не принесли.
Мистер Педигри лишился дара речи.
— Знаете, Педигри, это крайне неосторожно.
— Что? Что неосторожно?
— Если человек испытывает специфические проблемы…
— Какие проблемы?
— Не стоит заниматься с мальчиками в своей комнате. Если вы хотите, чтобы они к вам приходили…
— О! Но это для его же блага!
— Вы знаете, что это запрещено. Уже ходят… слухи.
— Но другие дети…
— Не знаю, как, по-вашему, я должен это толковать. Все же постарайтесь не заводить… любимчиков.
Педигри выскочил из кабинета с горящими ушами. Он не сомневался, что стал жертвой изощренного заговора; когда цикл его ритмичной жизни приближался к пику, он начинал подозревать всех и вся. Директор, — думал Педигри, смутно осознавая собственную неосторожность, — сам положил глаз на Хендерсона! И он стал обдумывать план, как пресечь любые попытки директора перебежать ему дорогу. Он отчетливо понимал, что самый лучший выход — пустить врагов по ложному следу, отвести им глаза. Размышляя, как поступить, он сперва отверг свой план как невозможный, потом как невероятный, наконец, как чудовищный, — и в конце концов понял, что этот шаг необходимо сделать, хотя критическая точка цикла еще не пройдена.
Он решился. Когда класс рассаживался, он обычно подходил к каждому ученику по очереди, но на этот раз, содрогаясь от отвращения, направился прямо в тот угол, где полускрытый шкафом сидел Мэтти. Мальчик улыбнулся ему половиной рта; Педигри передернуло, но он все же осклабился в пространство над головой Мэтти.
— Бог ты мой! Мой юный друг, разве это карта Римской империи? Это черная кошка в темном погребе! Джеймсон, подай-ка мне свою карту. Теперь видишь, Мэтти Виндрап? О боже! Послушай, я не могу сейчас тратить на тебя время. Сегодня у меня нет вечерних уроков, так что вечером приходи ко мне в комнату с учебником, атласом и всем остальным. Ты знаешь, где моя комната, да? Перестаньте ржать парни! А если будешь умницей, получишь сладкую булочку или кусок пирога… О Господи!
Неповрежденная сторона лица Мэтти словно осветилась солнцем. Педигри взглянул на него снова. Потом сжал кулак, легонько стукнул мальчика по плечу и тут же поспешил к своему столу, словно ему не хватало воздуха.
— Хендерсон, мой милый, я не смогу дать тебе урок сегодня вечером. Но ты ведь обойдешься, верно?
— Что, сэр?
— Подойди сюда и дай свою тетрадь.
— Да, сэр.
— Сделаешь вот это. Понял?
— Сэр… Сэр, а занятий наверху больше не будет?
Мистер Педигри встревоженно глянул в лицо мальчику, оттопырившему нижнюю губу.
— О Господи! Слушай, Чумазик. Видишь ли…
Он запустил пальцы в волосы мальчика и притянул к себе его голову.
— Чумазик, дружок, даже лучшим друзьям приходится расставаться.
— Но вы же говорили…
— Не сейчас!
— Вы говорили!
— Послушай, Чумазик. В четверг я буду вести занятия в зале. Придешь ко мне со своей тетрадкой.
— Только потому, что я нарисовал красивую карту… Это нечестно!
— Чумазик!
Мальчик опустил глаза, медленно повернулся и сел за парту, уткнув лицо в книгу. Его красные уши могли соперничать с багровой кожей Мэтти. Мистер Педигри сидел за столом, и руки у него дрожали. Хендерсон метнул в него взгляд из-под насупленных бровей, и мистер Педигри отвел глаза.
Пытаясь унять дрожь в руках, мистер Педигри пробормотал:
— Я его еще утешу!
Из них троих только Мэтти был способен смотреть прямо, не отводя глаз. Свет заливал неизувеченную половину его лица. Когда настало время подниматься в комнату мистера Педигри, он даже позаботился тщательно уложить свои черные волосы, чтобы они скрыли белесый скальп и багровое ухо. Мистер Педигри отворил ему дверь с каким-то лихорадочным содроганием. Он усадил Мэтти на стул, но сам вышагивал от стены к стене, как будто ходьба могла уменьшить его мучения. Он заговорил, обращаясь не то к Мэтти, не то к какому-то невидимому взрослому, который был способен его понять; но едва он произнес первые слова, как дверь отворилась. На пороге стоял Хендерсон.
Мистер Педигри завопил:
— Уходи, Чумазик! Прочь! Я не могу тебя видеть! О Боже, Боже…
Из глаз Хендерсона полились слезы, и он с грохотом помчался вниз по лестнице. Мистер Педигри стоял у двери, глядя ему вслед, пока рыдания мальчика и топот его ног не затихли вдали. Но и тогда он продолжал стоять, опустив глаза. Порывшись в кармане, он достал большой белый платок и провел им по лбу и по губам, а Мэтти глядел ему в спину и ничего не понимал.
Наконец мистер Педигри закрыл дверь и, не взглянув на Мэтти, начал ходить кругами по комнате, что-то бормоча то ли самому себе, то ли мальчику. Он говорил, что самая ужасная вещь в мире — это жажда, и людям знакомы все виды жажды и все виды пустынь. Все люди страдают от жажды. Сам Христос взывал с креста: ???? Человек не властен над своей жаждой, а потому и не повинен в ней. Упрекать людей за жажду несправедливо, вот в чем не прав Чумазик — это глупое и прекрасное юное создание, — но, впрочем, он слишком молод, чтобы понимать.
После этих слов мистер Педигри упал на стул возле стола и спрятал лицо в ладонях.
— ?????.
— Сэр?
Мистер Педигри не отвечал. Наконец он взял тетрадь Мэтти и, стараясь тратить поменьше слов, указал на все ошибки в его карте. Мэтти начал исправлять карту. Мистер Педигри отошел к окну и застыл, глядя поверх свинцовой крыши, над которой торчал край пожарной лестницы, на горизонт, где с недавних пор виднелись разрастающиеся пригороды Лондона.
Хендерсон не пошел ни на занятия в зале, с которых отпросился в уборную, ни в саму уборную. Он подошел к фасаду здания и несколько минут стоял у двери директорского кабинета — ясный знак всей степени его унижения, ибо в мире Хендерсона пренебрежение субординацией считалось серьезным грехом. Наконец он постучал в дверь — сперва нерешительно, затем погромче.
— Что тебе нужно, мальчик?
— Поговорить с вами, сэр.
— Кто тебя послал?
— Никто, сэр.
Эта реплика заставила директора поднять глаза, и он увидел, что мальчик недавно плакал.
— Из какого ты класса?
— Мистера Педигри, сэр.
— Твое имя?
— Хендерсон, сэр.
Директор открыл было рот, чтобы вымолвить «А-а!», но ничего не произнес и только прикусил губу. В его подсознании начала разрастаться тревога.
— Я слушаю тебя.
— Я… я насчет мистера Педигри, сэр.
Тревога вспыхнула буйным пламенем. Допросы, признания, вся эта тягомотина, доклады властям и, как итог, — суд. Этого человека наверняка признают виновным; но, может быть, дело еще не зашло так далеко?..
Директор посмотрел на мальчика долгим, очень пристальным взглядом.
— Ну?
— Сэр, мистер Педигри… Сэр, он занимается со мной у себя в комнате…
— Знаю.
1 2 3 4 5
— Ну хорошо, мой милый. Беги за ними.
Из комнаты вышел мальчик и, хитро улыбнувшись мистеру Педигри, стал спускаться по лестнице с сознанием собственной значимости.
Когда он ушел, мистер Педигри раздраженно посмотрел на мальчишку, неуклюже слезавшего с дерева. У мистера Педигри не было желания вмешиваться. Ни малейшего желания.
Директор узнал о случившемся от матери-настоятельницы. На его вызов явился мальчик — хромой, прыщавый и взбудораженный. Директору стало жалко его, и он решил замять дело. Выражения, в которых мать-настоятельница описывала происшествие, как бы набрасывали вуаль на это дело, и директору вроде как надлежало ее приподнять. Однако он почему-то этого опасался. Он знал, что за поднятой вуалью нередко открывается больше, чем рассчитывает найти исследователь.
— Так, садись. Ты знаешь, нам на тебя пожаловались. На то, что ты делал на дереве. Молодые люди — мальчики — всегда лазают по деревьям, и я не об этом говорю… Но видишь ли, твой поступок может иметь серьезные последствия. Так что же ты там делал?
Неповрежденная сторона лица мальчика густо, глубоко покраснела. Он уставился между колен в пол.
— Понимаешь ли, мой дорогой, тут нечего… пугаться. Бывает, что люди не могут с собой совладать. Если они нездоровы, мы помогаем им сами или находим тех, кто поможет. Но для этого мы должны все знать!
Мальчик молчал и не шевелился.
— Тогда покажи, если так тебе проще.
Мэтти взглянул исподлобья и снова опустил глаза. Он тяжело дышал, как после бега. Потом правой рукой взялся за длинную прядь, свисавшую у левого уха, и жестом полного самоотречения откинул волосы, обнажая мерзостно белый череп.
Вероятно, Мэтти повезло, что он не видел, как директор непроизвольно зажмурился и почти сразу же с усилием раскрыл глаза, не изменив выражения лица. Они оба помолчали, затем директор понимающе кивнул, и Мэтти, успокоившись, откинул волосы на прежнее место.
— Да, — кивнул директор. — Да. Понимаю.
Некоторое время он молчал, обдумывая формулировки, которые употребит в письме к матери-настоятельнице.
— Ну что ж, — сказал он наконец, — никогда так больше не делай. А теперь иди. И пожалуйста, запомни, что тебе можно залезать только на большой бук, и то не выше второй ветки. Хорошо?
— Да, сэр.
После этой истории директор расспросил о Мэтти нескольких учителей, и выяснилось, что мальчика слишком пожалели — или, напротив, не пожалели — и он оказался в чересчур сильной группе. Он не мог сдать экзамены, и требовать от него этого было просто глупо.
Именно по этой причине однажды утром, когда мистер Педигри дремал, пока дети рисовали карту, в класс, неуклюже топоча, вошел Мэтти с учебниками под мышкой и остановился перед столом учителя.
— Боже милосердный! Откуда ты взялся?
Вероятно, для Мэтти вопрос был слишком неожиданным или слишком сложным, и он ничего не ответил.
— Чего тебе нужно, мальчик? Ну, быстро!
— Сэр, мне сказали — в комнату С-3, в конце коридора.
Мистер Педигри деланно улыбнулся и с трудом отвел взгляд от уха мальчика.
— А, вот ты кто — наш обезьяноподобный друг, скачущий по веткам. Эй, парни, не смеяться! Ладно. Ты как, обезьяна-то ручная? Не сбежишь? Ума палата?
Содрогаясь от отвращения, мистер Педигри обежал взглядом класс. В его обычае было рассаживать мальчиков по эстетическому принципу, чтобы самые красивые занимали первый ряд. Он ни мгновения не колебался, куда отправить новичка. С правой стороны у задней стены класса стоял высокий шкаф, за которым как раз оставалось место для парты. Шкаф не придвигали вплотную к стене, чтобы он не заслонял окна.
— Браун, сокровище, вылезай оттуда. Садись на место Барлоу. Ну да, конечно, он вернется — но тогда мы еще кого-нибудь пересадим. Браун, чертенок, я знаю, чем ты там сзади занимался, когда думал, что я тебя не вижу. Парни, утихомирьтесь! Не сметь смеяться. А ты, как там тебя… Вандгрэйв! Будешь следить за порядком, понял? Сиди тихо в том углу и говори мне, если кто будет шалить. Иди!
Натянуто улыбаясь, мистер Педигри ждал, когда новичок сядет и скроется за шкафом. Потом удостоверился, что часть лица мальчика отрезана шкафом и ему видна только более-менее неповрежденная сторона. Он вздохнул с облегчением. Такие вещи были для него немаловажны.
— Тихо. Работаем дальше. Джонс, объясни ему, чем мы занимаемся.
Он успокоился и снова предался своей невинной игре — появление Мэтти дало ему повод для ее продолжения:
— Паско!
— Да, сэр?
Несомненно, Паско уже терял и без того невеликую привлекательность, какая была отпущена ему природой. Мистер Педигри мимоходом задумался — что он раньше находил в этом мальчишке? К счастью, их отношения не успели зайти далеко.
— Паско, дружочек, не согласишься ли ты поменяться местами с Джеймсоном, чтобы к возвращению Барлоу… Ты же не против того, чтобы сидеть чуть-чуть подальше от очей правосудия? А как нам поступить с тобой, Хендерсон, а?
Хендерсон сидел в центре переднего ряда. Он отличался безмятежной, поэтической красотой.
— Хендерсон, ты не будешь возражать, если мы пересадим тебя поближе к очам правосудия?
Хендерсон поднял глаза, улыбаясь горделиво и с обожанием. Его звезда восходила. Невыразимо растроганный, мистер Педигри встал из-за стола и, подойдя к Хендерсону, взъерошил ему волосы.
— Ишь какой чумазый! Когда ты в последний раз мыл свою желтую солому?
Хендерсон смотрел на него, продолжая уверенно улыбаться. Он понимал, что этот вопрос — вовсе не вопрос, а общение, знак особого отличия. Мистер Педигри опустил руку, стиснул плечо мальчика, потом вернулся за свой стол. К его удивлению, новичок за шкафом поднял руку.
— Что такое? Что тебе?
— Сэр, вон тот мальчик передал вот этому записку. Это же не позволено, верно, сэр?
От удивления мистер Педигри ненадолго потерял дар речи. Весь класс притих, осознавая чудовищность того, что они только что услышали. Затем по рядам пролетел, нарастая, гул неодобрения.
— Тихо, парни! Я сказал, тихо! Эй, как там тебя. Из какой глухомани ты явился? Ого, у нас теперь есть свой блюститель порядка!
— Сэр, вы же сказали…
— Мало ли что я сказал, ты, педант ! Боже мой, ну и сокровище нам подбросили!
Рот Мэтти открылся и больше не закрывался.
Самое странное, что после этого Мэтти привязался к мистеру Педигри. Только недостатком общения можно объяснить то, что он повсюду таскался за учителем, раздражая его, — внимание Мэтти меньше всего требовалось мистеру Педигри. Как раз сейчас кривая его жизни шла вверх; в церковной школе, оставшейся в далеком прошлом, он еще не умел распознавать фазы своего ритма, но сейчас безошибочно чувствовал приближение критических точек. Пока он на весь класс восхищался красотой своего избранника — как бы откровенно ни выражались его симпатии, — все было в порядке. Но наступал день, когда он начинал с ним — не мог не начать — дополнительные занятия в своей комнате: это запрещалось, но опасность опьяняла; и там его жесты сперва тоже были невинными…
А именно сейчас, в последнем месяце семестра, природная красота Хендерсона достигла наивысшего расцвета. Мистер Педигри даже поражался, что источник этой красоты не иссякает, но продолжает бить год за годом. Этот месяц был странным и для мистера Педигри, и для Мэтти, который таскался за учителем с абсолютной непосредственностью. Его мир был так мал, а этот человек — так велик. Мэтти не догадывался, что в основе их отношений лежала шутка. Он был сокровищем мистера Педигри. Мистер Педигри сам так сказал. Одним детям приходится проводить годы в больнице, другим — нет, и точно так же, по наблюдениям Мэтти, одни дети выполняли навязанные им обязанности и стучали на товарищей, хотя в результате их все избегали, а другие — нет.
Соученики Мэтти могли простить ему уродливую внешность или забыть о ней. Но его педантизм, высокомерие и пренебрежение школьным кодексом чести делали его изгоем. Однако плешивый Виндап жаждал дружбы и таскался не только за мистером Педигри, но и за юным Хендерсоном. Хендерсон высмеивал его, а мистер Педигри…
— Не сейчас, Вилрайт, только не сейчас!
Неожиданно визиты Хендерсона в комнату мистера Педигри заметно участились и перестали держаться в секрете, а стиль обращений мистера Педигри к классу стал еще более вычурным. Это был пик кривой. На очередном уроке он отступил от темы и прочел целую лекцию о вредных привычках. Их очень, очень много, и от всех очень трудно избавиться. В сущности — «и вы поймете это, когда подрастете», — избавиться от некоторых вовсе невозможно. Тем не менее важно отличать те привычки, которые считаются вредными, от тех, что действительно вредны. Например, в Древней Греции женщины считались низшими существами — не смейтесь, парни, я знаю, о чем вы думаете, гадкие мальчишки, — и подлинная любовь была возможна только между двумя мужчинами или между мужчиной и мальчиком. Бывало, мужчина ловил себя на том, что все больше и больше думает о каком-нибудь юном красавчике. Представьте себе, допустим, великого атлета — ну, вроде игрока в крикет в наши дни…
Юные красавчики ожидали, какая же мораль будет извлечена из этого отступления и как оно связано с вредными привычками, но так и не дождались. Голос мистера Педигри постепенно затих, рассказ не закончился, а скорее оборвался и мистер Педигри остался стоять с видом озадаченным и потерянным.
Люди удивляются, когда осознают, как мало им известно друг о друге. Точно так же они изумляются и досадуют, когда понимают, что те их помыслы и поступки, которые казались им скрытыми в непроглядной тьме, творились при ярком свете дня на глазах у всех. Такое открытие может ослепить и раздавить человека. А может и пройти без последствий.
Директор попросил мистера Педигри показать личные дела нескольких учеников из его класса. Они сидели за столом в директорском кабинете, спиной к зеленым шкафам; мистер Педигри многословно расписывал Блейка и Барлоу, Кросби, Грина и Халлидея… Директор кивал и листал личные дела.
— Я вижу, дело Хендерсона вы не принесли.
Мистер Педигри лишился дара речи.
— Знаете, Педигри, это крайне неосторожно.
— Что? Что неосторожно?
— Если человек испытывает специфические проблемы…
— Какие проблемы?
— Не стоит заниматься с мальчиками в своей комнате. Если вы хотите, чтобы они к вам приходили…
— О! Но это для его же блага!
— Вы знаете, что это запрещено. Уже ходят… слухи.
— Но другие дети…
— Не знаю, как, по-вашему, я должен это толковать. Все же постарайтесь не заводить… любимчиков.
Педигри выскочил из кабинета с горящими ушами. Он не сомневался, что стал жертвой изощренного заговора; когда цикл его ритмичной жизни приближался к пику, он начинал подозревать всех и вся. Директор, — думал Педигри, смутно осознавая собственную неосторожность, — сам положил глаз на Хендерсона! И он стал обдумывать план, как пресечь любые попытки директора перебежать ему дорогу. Он отчетливо понимал, что самый лучший выход — пустить врагов по ложному следу, отвести им глаза. Размышляя, как поступить, он сперва отверг свой план как невозможный, потом как невероятный, наконец, как чудовищный, — и в конце концов понял, что этот шаг необходимо сделать, хотя критическая точка цикла еще не пройдена.
Он решился. Когда класс рассаживался, он обычно подходил к каждому ученику по очереди, но на этот раз, содрогаясь от отвращения, направился прямо в тот угол, где полускрытый шкафом сидел Мэтти. Мальчик улыбнулся ему половиной рта; Педигри передернуло, но он все же осклабился в пространство над головой Мэтти.
— Бог ты мой! Мой юный друг, разве это карта Римской империи? Это черная кошка в темном погребе! Джеймсон, подай-ка мне свою карту. Теперь видишь, Мэтти Виндрап? О боже! Послушай, я не могу сейчас тратить на тебя время. Сегодня у меня нет вечерних уроков, так что вечером приходи ко мне в комнату с учебником, атласом и всем остальным. Ты знаешь, где моя комната, да? Перестаньте ржать парни! А если будешь умницей, получишь сладкую булочку или кусок пирога… О Господи!
Неповрежденная сторона лица Мэтти словно осветилась солнцем. Педигри взглянул на него снова. Потом сжал кулак, легонько стукнул мальчика по плечу и тут же поспешил к своему столу, словно ему не хватало воздуха.
— Хендерсон, мой милый, я не смогу дать тебе урок сегодня вечером. Но ты ведь обойдешься, верно?
— Что, сэр?
— Подойди сюда и дай свою тетрадь.
— Да, сэр.
— Сделаешь вот это. Понял?
— Сэр… Сэр, а занятий наверху больше не будет?
Мистер Педигри встревоженно глянул в лицо мальчику, оттопырившему нижнюю губу.
— О Господи! Слушай, Чумазик. Видишь ли…
Он запустил пальцы в волосы мальчика и притянул к себе его голову.
— Чумазик, дружок, даже лучшим друзьям приходится расставаться.
— Но вы же говорили…
— Не сейчас!
— Вы говорили!
— Послушай, Чумазик. В четверг я буду вести занятия в зале. Придешь ко мне со своей тетрадкой.
— Только потому, что я нарисовал красивую карту… Это нечестно!
— Чумазик!
Мальчик опустил глаза, медленно повернулся и сел за парту, уткнув лицо в книгу. Его красные уши могли соперничать с багровой кожей Мэтти. Мистер Педигри сидел за столом, и руки у него дрожали. Хендерсон метнул в него взгляд из-под насупленных бровей, и мистер Педигри отвел глаза.
Пытаясь унять дрожь в руках, мистер Педигри пробормотал:
— Я его еще утешу!
Из них троих только Мэтти был способен смотреть прямо, не отводя глаз. Свет заливал неизувеченную половину его лица. Когда настало время подниматься в комнату мистера Педигри, он даже позаботился тщательно уложить свои черные волосы, чтобы они скрыли белесый скальп и багровое ухо. Мистер Педигри отворил ему дверь с каким-то лихорадочным содроганием. Он усадил Мэтти на стул, но сам вышагивал от стены к стене, как будто ходьба могла уменьшить его мучения. Он заговорил, обращаясь не то к Мэтти, не то к какому-то невидимому взрослому, который был способен его понять; но едва он произнес первые слова, как дверь отворилась. На пороге стоял Хендерсон.
Мистер Педигри завопил:
— Уходи, Чумазик! Прочь! Я не могу тебя видеть! О Боже, Боже…
Из глаз Хендерсона полились слезы, и он с грохотом помчался вниз по лестнице. Мистер Педигри стоял у двери, глядя ему вслед, пока рыдания мальчика и топот его ног не затихли вдали. Но и тогда он продолжал стоять, опустив глаза. Порывшись в кармане, он достал большой белый платок и провел им по лбу и по губам, а Мэтти глядел ему в спину и ничего не понимал.
Наконец мистер Педигри закрыл дверь и, не взглянув на Мэтти, начал ходить кругами по комнате, что-то бормоча то ли самому себе, то ли мальчику. Он говорил, что самая ужасная вещь в мире — это жажда, и людям знакомы все виды жажды и все виды пустынь. Все люди страдают от жажды. Сам Христос взывал с креста: ???? Человек не властен над своей жаждой, а потому и не повинен в ней. Упрекать людей за жажду несправедливо, вот в чем не прав Чумазик — это глупое и прекрасное юное создание, — но, впрочем, он слишком молод, чтобы понимать.
После этих слов мистер Педигри упал на стул возле стола и спрятал лицо в ладонях.
— ?????.
— Сэр?
Мистер Педигри не отвечал. Наконец он взял тетрадь Мэтти и, стараясь тратить поменьше слов, указал на все ошибки в его карте. Мэтти начал исправлять карту. Мистер Педигри отошел к окну и застыл, глядя поверх свинцовой крыши, над которой торчал край пожарной лестницы, на горизонт, где с недавних пор виднелись разрастающиеся пригороды Лондона.
Хендерсон не пошел ни на занятия в зале, с которых отпросился в уборную, ни в саму уборную. Он подошел к фасаду здания и несколько минут стоял у двери директорского кабинета — ясный знак всей степени его унижения, ибо в мире Хендерсона пренебрежение субординацией считалось серьезным грехом. Наконец он постучал в дверь — сперва нерешительно, затем погромче.
— Что тебе нужно, мальчик?
— Поговорить с вами, сэр.
— Кто тебя послал?
— Никто, сэр.
Эта реплика заставила директора поднять глаза, и он увидел, что мальчик недавно плакал.
— Из какого ты класса?
— Мистера Педигри, сэр.
— Твое имя?
— Хендерсон, сэр.
Директор открыл было рот, чтобы вымолвить «А-а!», но ничего не произнес и только прикусил губу. В его подсознании начала разрастаться тревога.
— Я слушаю тебя.
— Я… я насчет мистера Педигри, сэр.
Тревога вспыхнула буйным пламенем. Допросы, признания, вся эта тягомотина, доклады властям и, как итог, — суд. Этого человека наверняка признают виновным; но, может быть, дело еще не зашло так далеко?..
Директор посмотрел на мальчика долгим, очень пристальным взглядом.
— Ну?
— Сэр, мистер Педигри… Сэр, он занимается со мной у себя в комнате…
— Знаю.
1 2 3 4 5