Дени Дидро
Нескромные сокровища



Дени Дидро
НЕСКРОМНЫЕ СОКРОВИЩА

К Зиме

Зима, воспользуйтесь удобной минутой. Ага Наркис беседует с вашей матерью, а ваша гувернантка подстерегает на балконе возвращение вашего отца; берите, читайте, не бойтесь ничего Но если найдут у вас «Нескромные сокровища», спрятанные за туалетным столом, вы думаете, это удивит кого-нибудь? Нет, Зима, нет, – известно, что «Софа», «Танзай» и «Исповедь» «Софа» (1745) и «Танзай и Неадарне» (1732) – романы французского писателя Клода Кребийона-сына (1707-1777); «Исповедь» – «Исповедь графа де ***» (1762) – роман Шарля Дюкло (1704-1772)

были под вашим изголовьем. Вы еще колеблетесь? Узнайте же, что Аглая не побрезговала приложить руку к труду, который вы принимаете, краснея. «Аглая, – говорите вы, – добродетельная Аглая» Она самая. В то время как Зима скучала, а может быть, и впадала в соблазн наедине с молодым бонзой Аллелуйа, Аглая, невинно забавляясь, посвящала меня в приключения Заиды, Альфаны, Фанни и т.д., снабдила кое-какими черточками, которые мне нравятся в «Истории» Мангогула, пересмотрела ее и указала, как ее улучшить. И если Аглая, одна из самых добродетельных и наименее склонных к назиданиям женщин Конго, она также одна из наименее претендующих на остроумие и наиболее остроумных. Неужели Зиме теперь вздумается разыгрывать скромницу? Еще раз, Зима, берите, читайте, читайте все: я не делаю исключения даже для речей странствующего «Сокровища», которые вам истолкуют так, что это не нанесет ущерба вашей добродетели, если только истолкователем его не будет ни ваш духовник, ни ваш любовник.

Глава первая
Рождение Мангогула

Гяуф Зелес Танзай долго царствовал над великой Чечней; и пока этот сластолюбивый государь предавался наслаждениям, Акажу, короля Минутии, постиг жребий, предсказанный ему отцом его. Зульмис отжил свой век. Граф де… еще был жив. Великолепные Ангола, Мизапуф и другие властители Индии и Азии умерли внезапно. Народы, уставшие повиноваться безмозглым государям, сбросили иго их власти, и потомки этих несчастных монархов бродили, никому не ведомые, почти позабытые, по областям своих империй. Только внук знаменитой Шехерезады утвердился на троне. Он правил в Моголе под именем Шахбагама, когда Мангогул родился в Конго. Как мы видим, гибель нескольких государей печально ознаменовала его рождение. Эргебзед, отец его, не созывал фей к колыбели сына, так как заметил, что большинство государей того времени, воспитание которых было поручено этим женским умам, оказались глупцами. Он удовольствовался тем, что заказал гороскоп некоему Кодендо, личности, которую приятнее изображать, чем знать в жизни.
Кодендо, стоял во главе коллегии гаруспиков Гаруспики – жрецы Древнего Рима, предсказывавшие будущее по внутренностям животных.

Банзы, бывшей исстари столицей империи. Эргебзед назначил ему большую пенсию и пожаловал ему и его потомкам за заслуги его двоюродного деда, превосходного повара, великолепный замок на границе Конго. Кодендо был обязан следить за полетом птиц и состоянием неба и сообщать об этом двору, что он исполнял довольно плохо. Если правда, что в театрах Банзы шли самые лучшие пьесы, а театральные залы были самыми скверными во всей Африке, то, наоборот, местная коллегия жрецов была наилучшей в мире, а предсказания ее наихудшими.
Кодендо, узнав о том, чего хотели от него во дворце Эргебзеда, отправился туда, весьма удрученный, так как бедняга умел читать по звездам не лучше, чем мы с вами. Его поджидали с нетерпением. Первые сановники двора собрались в апартаментах великой султанши. Богато наряженные женщины окружали колыбель младенца. Придворные спешили поздравить Эргебзеда с великой судьбой его сына, о которой он, без сомнения, узнает. Эргебзед был отцом и находил естественным, чтобы в неясных чертах ребенка читали то, чем он некогда будет.
Наконец, Кодендо явился.
– Подойдите, – сказал ему Эргебзед. – Как только небо даровало мне принца, которого вы видите, я велел со всей бдительностью отнестись к минуте его рождения, о чем вас должны были уже уведомить. Говорите искренно с вашим повелителем и смело возвестите ему судьбы, уготованные небом его сыну.
– Великодушный султан, – отвечал Кодендо, – принц, рожденный от родителей столь же знаменитых, сколь и счастливых, не может иметь иных судеб, кроме великих и благоприятных. Но я ввел бы в заблуждение ваше величество, если бы украсил себя наукой, которой не владею. Звезды восходят и заходят для меня так же, как и для других людей, и для меня будущее не яснее, чем для самых невежественных из ваших подданных.
– Но, – прервал его султан, – разве вы не астролог?
– Великодушнейший государь, – отвечал Кодендо, – я не имею чести им быть.
– Но кто же вы, черт возьми? – воскликнул старый, но горячий Эргебзед.
– Гаруспик.
– Тьфу, пропасть! Мне и в голову не приходило, что вы этим занимаетесь. Слушайте, господин Кодендо, оставьте вы в покое ваших цыплят и определите судьбу моего сына, как вы определили недавно бронхит у попугая моей жены.
В ту же минуту Кодендо вытащил из кармана лупу, взялся за левое ушко ребенка, протер глаза, повертел в руках очки, стал разглядывать левое ухо, потом правое и произнес:
– Царствование молодого принца будет счастливо, если только оно будет продолжительным.
– Я понимаю вас, – сказал Эргебзед, – мой сын совершит прекраснейшие деяния в мире, если у него будет на это время. Но, черт побери, я именно и хочу, чтобы мне сказали, хватит ли у него на это времени. Но если ему суждено умереть, не все ли мне равно, был ли бы он величайшим государем, останься он в живых… Я вас призвал для того, чтобы получить гороскоп моего сына, а вы читаете над ним надгробную речь.
Кодендо выразил сожаление об ограниченности своих познаний, но умолял его величество принять во внимание, что и этого вполне достаточно, так как он лишь недавно сделался гадателем. И в самом деле, кем был до того времени Кодендо?

Глава вторая
Воспитание Мангогула

Я не буду останавливаться на первых годах жизни Мангогула. Детство у принцев такое же, как и у других людей, вплоть до того, что принцам дано изрекать множество прекрасных вещей, прежде чем они научатся говорить. Так, сын Эргебзеда, когда ему едва исполнилось четыре года, дал уже материал для целой «Мангогулиады». Эргебзед, будучи умным человеком и не желая, чтобы воспитание его сына велось так же небрежно, как его собственное, заранее созвал к своему двору и удержал при нем значительными пенсиями всякого рода выдающихся людей, какие только нашлись в Конго: художников, философов, поэтов, музыкантов, архитекторов, учителей танцев, математиков, историков, преподавателей военных наук и т.д. Благодаря своим счастливым способностям и продолжительным урокам наставников, Мангогул не упустил ничего из тех познаний, какие молодой принц обычно приобретает в первые пятнадцать лет своей жизни, и умел к двадцати годам пить, есть и спать не хуже всякого властелина его возраста.
Эргебзед, обремененный тяжестью лет, начал чувствовать и тяжесть короны: устав держать бразды правления, напуганный народными волнениями, ему угрожавшими, полный доверия к необыкновенным способностям Мангогула и движимый религиозным чувством, этим верным симптомом близкой смерти, или просто бессмысленной прихотью, свойственной великим мира сего, покинул трон, чтобы посадить на него сына. Этот добрый государь считал своим долгом замолить в своем уединении грехи правления самого справедливого из тех, о которых сохранилась память в анналах Конго.
Мангогул начал царствовать в 1500000003200001 году от сотворения мира, в 3900000700003 году от основания государства Конго; он был 1234500-м представителем своего рода по прямой линии.
Частые совещания с министрами, ведение войн, управление делами научили его в очень короткий срок тому, что ему еще оставалось узнать, выйдя из рук педагогов, – а это вещи немаловажные.
Меньше чем в десять лет Мангогул приобрел репутацию великого человека. Он выигрывал сражения, брал города, увеличил свою империю, усмирил провинции, привел в порядок финансы, содействовал расцвету наук и искусств, воздвигал здания, обессмертил себя полезными учреждениями, утвердил и исправил законы, учредил даже академии и, чего никогда не могли понять ученые его университета, осуществил все это, не зная ни слова по-латыни.
Мангогул был так же любезен в своем серале, как велик на троне. Он не руководился в своем поведении смешными обычаями родной страны. Он раскрыл двери дворца, где жили его жены, он выгнал оскорбительных стражей их добродетели, он благоразумно доверил их верность им же самим: в их апартаменты был такой же свободный доступ, как в какой-нибудь монастырь фландрских каноннес, и нравы там были, конечно, такие же строгие. И это было, без сомнения, очень мудро. Что это был за добрый султан! Не было ему подобных, разве только в некоторых французских романах. Он был мягок, приветлив, весел, галантен, красив собой; созданный для удовольствий, он любил их и обладал таким умом, какого не было у всех его предшественников, вместе взятых.
Вполне понятно, что при стольких редких достоинствах многие женщины желали победы над ним; некоторые из них в этом успели. Те, которые упустили его сердце, постарались утешиться с сановниками его двора. Молодая Мирзоза была из числа первых. Я не стану забавляться подробным описанием качеств и прелестей Мирзозы, мой труд оказался бы бесконечным, а я хочу, чтобы он имел конец.

Глава третья,
которую можно рассматривать как первую в этой книге

Мирзоза владела сердцем Мангогула уже несколько лет. Любовники говорили и повторяли друг другу тысячу раз все, что необузданная страсть внушает самым умным людям. Они дошли до полной откровенности и сочли бы преступлением утаить друг от друга самое незначительное событие своей жизни. Не раз они высказывали друг другу странные предположения:
«Если бы небо, возведшее меня на трон, осудило меня родиться в низком положении, снизошли бы вы до меня? Увенчали бы вы меня, Мирзоза?»
«Если бы Мирзоза утратила те незначительные прелести, какие в ней находят, продолжал бы Мангогул любить ее до конца?»
Такие предположения, – говорю я, – которые по вкусу изобретательным любовникам, приводят к ссоре наиболее нежных и часто заставляют лгать наиболее искренних, – были у них в ходу.
Фаворитка, в высокой степени обладавшая редким и ценным талантом хорошо рассказывать, исчерпала всю скандальную хронику Банзы. Так как она не отличалась большим темпераментом, она не всегда была расположена к ласкам султана, да и султан не всегда бывал расположен их оказывать. Бывали дни, когда Мангогул и Мирзоза не знали, о чем говорить, что делать, и, хотя они по-прежнему любили друг друга, ничто их не забавляло. Такие дни выпадали редко. Но все же они бывали. И вот однажды наступил такой день.
Султан лежал, небрежно раскинувшись на кушетке, против фаворитки, которая занималась вязанием, не говоря ни слова. Погода не позволяла гулять. Мангогул не решался предложить партию пикета. Около четверти часа длилось это угрюмое молчание, наконец, султан, зевнув несколько раз, заговорил:
– Надо признать, что Желиот Желиот Пьер (1711-1782) – оперный певец, исполнитель главных партий в операх Жана Филиппа Рамо (1683-1764), Жана Жозефа Кассанеа де Мондонвиля (1711-1772) и др.

пел, как ангел.
– И что ваше высочество умираете от скуки, – прибавила фаворитка.
– Нет, мадам, – возразил Мангогул, полузевая, – минуты, когда видишь вас, не могут быть минутами скуки.
– От вас ничего нельзя ждать, кроме галантности, но вы задумчивы, рассеянны, зеваете. Что с вами, государь?
– Сам не знаю, – сказал султан.
– А я догадываюсь, – продолжала фаворитка. – Мне было восемнадцать лет, когда я имела счастье вам понравиться. Уже четыре года, как вы любите меня. Восемнадцать да четыре – двадцать два. Я уже порядком состарилась.
Это вычисление заставило Мангогула улыбнуться.
– Но если я уже не гожусь для наслаждений, – прибавила Мирзоза, – я хочу вам, по крайней мере, поставить на вид, что я очень хороша как советчица. Разнообразие удовольствий, которыми наполнены ваши дни, не избавило вас от насыщения. Вы пресыщены. Вот ваша болезнь, государь.
– Я не согласен с вашими предположениями, – сказал Мангогул, – но если бы это была правда, знаете ли вы какие-нибудь лекарства от этого?
Подумав с минуту, Мирзоза ответила султану, что его высочеству, как ей показалось, очень пришлись по душе рассказы о галантных похождениях в их городе, а потому она очень жалеет, что у нее нет их больше в запасе, что она недостаточно осведомлена о приключениях при дворе, но что прибегла бы и к этому средству в ожидании чего-нибудь лучшего.
– Я нахожу это средство хорошим, – сказал Мангогул, – но кто знает историю всех этих сумасбродок? И если бы они были известны, кто расскажет мне их так, как вы?
– И все же давайте познакомимся с ними, – сказала Мирзоза. – Кто бы их ни рассказывал, я уверена, что Вы, ваше высочество, выиграете в отношении содержания то, что проиграете в смысле формы.
– Нам с вами, если захотите, нетрудно вообразить, что у моих придворных дам могут быть очень забавные приключения, – сказал Мангогул, – но как бы они ни были забавны, что толку, раз невозможно с ними познакомиться?
– Здесь могут встретиться затруднения, – ответила Мирзоза, – но я думаю, что нет ничего невозможного. Гений Кукуфа, ваш родственник и друг, делал вещи еще более трудные.
– О радость моего сердца, – воскликнул султан, – вы восхитительны! Я не сомневаюсь, что гений обратит все свое могущество мне на пользу. Я сейчас же запрусь в моем кабинете и призову его.
Затем Мангогул встал, поцеловал фаворитку, по обычаям Конго, в левый глаз и удалился.

Глава четвертая
Вызов гения

Гений Кукуфа, старый ипохондрик, опасаясь, как бы светская сутолока и общение с другими гениями не помешали его спасению, укрылся в уединении, чтобы всласть заняться усовершенствованием Великой Пагоды, щипать, царапать себя, выкидывать разные шутки, скучать, беситься и издыхать с голоду. Там он лежит на циновке, зашитый в мешок, бока его стиснуты веревкой, руки скрещены на груди, голова закрыта капюшоном, из-под которого выглядывает только кончик бороды. Он спит, но можно подумать, что он созерцает. У него нет другого общества, кроме совы, дремлющей у его ног, нескольких крыс, грызущих его подстилку, и летучих мышей, кружащихся над его головой; его вызывают, произнося под звуки колокола первый стих ночного богослужения браминов. Тогда он подымает свой капюшон, протирает глаза, надевает сандалии и отправляется в путь.
Представьте себе старого камальдула Камальдул – камальдулы или камальдолиты – члены монашеского ордена со строгим уставом, основанного в начале XI в. бенедиктинским монахом св. Ромуальдом (ум. в 1027) в камальдольской долине близ итальянского города Ареццо.

, который летит по воздуху, держась за ноги двух больших сов. В таком виде Кукуфа появился перед султаном.
– Благословение Брамы да будет с нами, – сказал он, спускаясь на землю.
– Аминь, – отвечал государь.
– Чего вы хотите, мой сын?
– Очень простую вещь, – сказал Мангогул. – Дайте мне возможность потешиться над моими придворными дамами.
– Э, сын мой, – возразил Кукуфа, – у вас одного больше аппетита, чем у целого монастыря браминов. Что вы думаете делать с этим стадом сумасбродок?
– Узнать от них, какие у них теперь похождения и какие были раньше. Это – все.
– Но это невозможно, – сказал гений, – бесполезно желать, чтобы женщины исповедовались в своих приключениях, – этого никогда не было и не будет.
– Нужно, однако, чтобы это было, – добавил султан.
Гений задумался, почесывая за ухом и рассеянно перебирая пальцами длинную бороду. Его размышление было непродолжительным.
– Сын мой, – сказал он Мангогулу, – я люблю вас, вы будете удовлетворены.
Через минуту он опустил правую руку в свой глубокий карман под мышкой, с левой стороны платья, и вытащил оттуда, вместе с иконками, освященными зернами, маленькими свинцовыми пагодами и заплесневелыми конфетами, серебряный перстень, который Мангогул принял сначала за кольцо св. Губерта …кольцо св. Губерта. – Согласно поверью, кольцо и ключ святого Губерта, епископа Льежского (ум. в 727), предохраняли от бешенства.

.
– Видите вы это кольцо? – спросил он султана. – Наденьте его себе на палец, мой сын. Все женщины, перед которыми вы повернете его камень, поведают вам свои похождения громко, ясно и понятно, но не думайте, что они будут говорить с вами ртом.
– Но чем же, черт возьми, будут они говорить?
– Самой откровенной частью, какая у них есть, и наиболее осведомленной о вещах, какие вы желаете знать, – сказал Кукуфа, – своим сокровищем.
1 2 3 4 5