Стройные галеры нагоняли его, мчась по волнам подобно водяным змеям. Пространство между "Сан-Стефано" и скалами сокращалось, но значительно быстрее сокращалось пространство между ним и преследователями. В воздух начали взмывать стрелы, со стуком падая на палубу. Одна из них вонзилась рядом с сапогом Джайлса Хобсона, и он отдернул ногу, словно от ядовитого паука. Толстый англичанин вытер пот со лба. Во рту у него пересохло, в голове стучало, в животе все переворачивалось. Внезапно он ощутил жестокий приступ морской болезни.
Гребцы изо всех сил навалились на весла, тяжело дыша, казалось, почти выдергивая неуклюжий корабль из воды. Стрелы плотным дождем осыпали палубу. Кто-то взвыл; другой без слов осел рядом. Один из гребцов дернулся, когда в его плечо попала стрела, и выпустил весло. Охваченные паникой гребцы стали сбиваться с ритма. "Сан-Стефано" потерял скорость и начал раскачиваться еще сильнее; послышались крики пассажиров. Со стороны преследователей доносились торжествующие вопли. Они разделились, намереваясь взять в клещи обреченную галеру.
На палубе торговцев священники принялись отпускать грехи.
– Да хранят меня святые угодники... – выдохнул худой пизанец, опускаясь на колени на палубе. Внезапно он вскрикнул, схватился за оперенное древко вонзившейся в его грудь стрелы, опрокинулся набок и замер.
В борт, через который перегибался Джайлс Хобсон, воткнулась стрела, задрожав возле его локтя. Он не обратил на нее никакого внимания. Чья-то рука легла ему на плечо. Задыхаясь, он повернулся и поднял позеленевшее лицо. Прямо в глаза ему обеспокоенно смотрел священник.
– Сын мой, возможно, это наш смертный час; исповедайся в своих грехах, и я отпущу их тебе.
– Я знаю за собой один-единственный грех, – с несчастным видом простонал Джайлс. – Я ударил монаха и похитил его мантию, чтобы бежать в ней из Англии.
– Увы, сын мой... – начал священник, затем с тихим стоном опустился на палубу. Из темного расплывающегося пятна на его боку торчала сарацинская стрела.
Джайлс огляделся по сторонам. Вдоль обоих бортов "Сан-Стефано" скользили длинные стройные галеры. Пока он смотрел на них, третья галера, находившаяся в середине треугольника, с оглушительным треском протаранила торговый корабль. Стальной нос пробил фальшборт, разнеся в щепки кормовую надстройку. Удар сбил людей с ног. Некоторые, раздавленные во время столкновения, с воем умирали страшной смертью.
Стальные носы двух других галер врубились в скамьи, на которых сидели гребцы, выбивая из их рук весла и ломая ребра.
В борта впились абордажные крючья, и на палубу хлынули смуглые обнаженные люди с горящими глазами и с саблями в руках. Их встретили отчаянно отбивавшиеся остатки ошеломленных пассажиров и команды.
Джайлс Хобсон нашарил свой меч и, пошатываясь, шагнул вперед. Перед ним мелькнула темная фигура. Он увидел пылающие глаза противника и услышал свист кривого клинка. Джайлс отразил удар своим мечом, едва при этом не упав. Затем он широко расставил ноги и вогнал меч пирату в брюхо. Кровь и внутренности хлынули на палубу; в агонии умирающий корсар увлек за собой своего убийцу.
Обутые и босые ноги топтали пытавшегося подняться Джайлса Хобсона. Кривой клинок, зацепив кожаную куртку, распорол ее от края до воротника. Наконец он встал, сбросив с себя лохмотья. Смуглая рука вцепилась в его порванную рубашку, над головой взлетела дубинка. Отчаянно рванувшись, Джайлс отскочил назад, оставив обрывки рубашки в руке противника. Дубинка опустилась и стукнулась о палубу; ее обладатель, не удержавшись, рухнул на колени. Джайлс побежал по залитой кровью палубе, приседая и уворачиваясь от клинков и кулаков.
Несколько оборонявшихся толпились в дверях на полубаке. Остальная часть галеры находилась в руках торжествующих сарацин – они толпой рванули на нижние палубы. Послышались жалобные вопли животных, которым перерезали горло, и крики женщин и детей, которых вытаскивали из укрытий среди груза.
В дверях полубака оставшиеся в живых отбивались зазубренными мечами от окруживших их пиратов. Те с издевательскими воплями то отступали, то вновь наседали, выставив вперед пики.
Джайлс бросился к борту – он намеревался прыгнуть в воду и поплыть к острову. В этот момент он услышал за спиной быстрые шаги и резко развернулся, уклоняясь от сабли в руке коренастого человека среднего роста, в сверкающих посеребренных доспехах и украшенном гравировкой шлеме с перьями цапли.
Пот заливал глаза толстого англичанина; ему не хватало дыхания, живот выворачивало наизнанку, ноги дрожали. Мусульманин замахнулся, метя в голову. Джайлс отбил удар. Клинок его с лязгом ударился о кольчугу предводителя разбойников.
Внезапно висок Джайлса обожгло, словно раскаленным железом, и поток крови ослепил его. Выронив меч, он кинулся головой вперед на противника, повалив его на палубу. Мусульманин извивался и ругался, но толстые руки Джайлса изо всех сил сжимали его.
Внезапно раздался дикий крик, послышался топот множества ног по палубе. Сарацины начали прыгать за борт, отцепляя абордажные крючья. Пленник Джайлса что-то хрипло прокричал, и к нему через палубу бросились другие. Джайлс отпустил его, пробежал словно кот вдоль фальшборта и вскарабкался на крышу разбитой кормовой надстройки. Никто не обращал на него внимания. Обнаженные люди в фесках подняли закованного в латы предводителя на ноги и поволокли его через палубу, в то время как тот яростно ругался и брыкался, явно желая продолжить схватку. Сарацины попрыгали в свои галеры и начали грести прочь. Джайлс, присевший на крыше разрушенной надстройки, наконец увидел причину их поспешного бегства.
Из-за западной оконечности острова, до которого они пытались добраться, вышла эскадра больших красных кораблей. На носу и корме их возвышались орудийные башни; на солнце блестели шлемы и наконечники копий; слышался громкий звук труб и грохот барабанов; на верхушке каждой мачты развевался длинный флаг с эмблемой Креста.
Из уст оставшихся в живых пассажиров и матросов "Сан-Стефано" вырвался радостный крик. Галеры быстро уходили на юг. Ближайший корабль-спаситель тяжело подошел к борту; стали видны смуглые лица под стальными шлемами.
– Эй, на судне! – прозвучала суровая команда. – Вы тонете; будьте готовы перейти к нам на борт.
Услышав этот голос, Джайлс Хобсон вздрогнул и уставился на орудийную башню, возвышавшуюся над "Сан-Стефано". Голова в шлеме наклонилась над фальшбортом, взгляд холодных серых глаз встретился с его взглядом. Он увидел большой нос и шрам, пересекавший лицо от уха до края челюсти.
Оба тут же узнали друг друга. Прошедшее время не притупило негодования сэра Жискара де Шатильона.
– Вот как! – достиг ушей Джайлса Хобсона его кровожадный вопль. – Наконец-то я нашел тебя, негодяй...
Джайлс развернулся, сбросил сапоги и подбежал к краю крыши. Сильно оттолкнувшись, он с чудовищным шумом врезался в голубую воду. Голова его вынырнула на поверхность, и он быстрыми взмахами поплыл к далеким скалам.
С корабля послышался удивленный ропот, но сэр Жискар лишь мрачно улыбнулся.
– Подай мне лук, – приказал он оруженосцу.
Он вложил в лук стрелу и подождал, когда голова Джайлса снова появится среди волн. Зазвенела тетива; стрела серебристым лучом сверкнула на солнце. Джайлс Хобсон вскинул руки и исчез. Сэр Жискар больше его не видел, но рыцари некоторое время еще наблюдали за водой.

* * *

К Шавару, визирю Египта, в его дворце в эль-Фустате, пришел евнух в ярких одеждах и униженным тоном – как и подобало обращаться к самому могущественному человеку калифата – объявил:
– Эмир Асад эд-дин Ширкух, повелитель Эмесы и Раббы, генерал армии Нур-эд-дина, султан Дамаска, вернулся с кораблей эль-Гази с назареянским пленником и желает аудиенции.
Визирь молча кивнул в знак согласия, но его тонкие бледные пальцы, лежавшие на украшенном драгоценными камнями белом поясе, судорожно дернулись, что было явным признаком душевного волнения.
Шавар был красивым стройным арабом, с присущими его народу проницательными темными глазами. Шелковые одежды и украшенный жемчугом тюрбан сидели на нем как влитые.
Эмир Ширкух ворвался подобно буре, шумно приветствуя его голосом, более подходящим для военного лагеря, чем для дворцовых палат. Его халат из муарового шелка искусные руки швеи вышили золотой нитью, но коренастой фигуре эмира больше подходили военные доспехи, чем мирные одежды. Это был крепко сложенный человек среднего роста, с лицом смуглым и суровым. Возраст не пригасил беспокойного огня в его темных глазах.
С ним пришел человек – рыжеволосый, краснолицый и толстый. Шавар не смотрел на него, однако успел заметить, что их национальные объемистые шаровары, шелковый халат и туфли с загнутыми носками выглядели на нем весьма нелепо.
– Надеюсь, Аллах даровал тебе в море удачу? – вежливо осведомился визирь.
– В некотором роде, – согласился Ширкух, опускаясь на подушки. – Одному Аллаху известно, сколь долог был наш путь, и сначала мне казалось, что все мои внутренности вывернутся наизнанку – ибо корабль наш раскачивался на волнах, словно хромой верблюд на сухом песке. Но затем Аллаху было угодно, чтобы болезнь миновала.
Мы потопили несколько жалких галер с паломниками, отправив в преисподнюю немало неверных, однако добыча оказалась мизерной. Но, визирь, посмотри – ты когда-нибудь видел кяфира, похожего на этого человека?
Визирь внимательно поглядел на незнакомца; в ответ тот простодушно вылупил на него свои большие голубые глаза.
– Я встречал таких среди франков в Иерусалиме, – решил Шавар.
Ширкух что-то проворчал и начал без особых церемоний жевать виноград, бросив гроздь своему пленнику.
– Возле одного острова мы заметили галеру, – сказал он, продолжая жевать, – напали на нее и вступили в бой с ее командой. Большинство из них оказались плохими воинами, но этому человеку удалось пробиться к борту, и он прыгнул бы в воду, если бы я его не перехватил. Аллах, он оказался силен как бык! У меня до сих пор болят ребра от его объятий.
В самой середине схватки нас окружил отряд кораблей с христианскими воинами. Они направлялись – как мы позднее узнали – в Аскалон. Просто франкские авантюристы, искавшие счастья в Палестине. Мы поспешно отступили на наши галеры. Оглянувшись, я увидел, как мой противник прыгнул за борт и поплыл к скалам. Какой-то рыцарь с назареянского корабля выпустил в него стрелу, и он, как мне показалось, утонул.
Наши бочки с водой были почти пусты. Как только франкские корабли скрылись за горизонтом, мы вернулись к острову за пресной водой. И там мы нашли на берегу лежавшего без сознания толстого рыжеволосого человека, в котором я узнал своего недавнего противника. Стрела не попала в него; он глубоко нырнул и далеко проплыл под водой. Но он потерял много крови из раны на голове – это я задел его своей саблей, – и был близок к смерти.
Поскольку он оказался хорошим бойцом, я отнес его в свою каюту и привел его в чувство, и в последующие дни он научился говорить на языке, на котором мы, последователи ислама, общаемся с проклятыми назареянами. Он рассказал мне, что он внебрачный сын короля Англии и что враги прогнали его со двора отца и теперь преследуют по всему свету. Он поклялся, что король, его отец, готов заплатить за него немалый выкуп, так что дарю его тебе. С меня хватит удовольствия от того плавания. Ты же получишь выкуп, когда малик Англии узнает о своем сыне. Он веселый собеседник, он может рассказать историю, выпить бутылочку и спеть песню не хуже любого из тех, кого я когда-либо знал.
Шавар снова с интересом взглянул на Джайлса Хобсона. В его румяной физиономии он не в силах был обнаружить каких-либо следов королевского происхождения, однако для араба краснолицые, веснушчатые и рыжеволосые люди Запада были все на одно лицо.
Он снова перевел взгляд на Ширкуха. Эмир значил для него куда больше, чем любой бродяга-франк, пусть даже королевского происхождения. Старый вояка, не соблюдая никаких приличий, напевал себе под нос курдскую военную песню, потягивая из бокала ширазское вино – шиитские правители Египта так же не придерживались строгих моральных принципов, как и их последователи-мамелюки.
Внешне казалось, что Ширкуха не интересует ничто в мире, кроме утоления жажды, но Шавар размышлял о том, какая хитрость может таиться под этим обманчивым поведением. Будь это другой человек, Шавар счел бы жизнерадостность эмира признаком низкого интеллекта. Однако курд, правая рука Нур-эд-дина, был далеко не глуп. Не ввязался ли Ширкух в эту сумасбродную гонку с корсарами эль-Гази лишь из-за того, что его неугомонная энергия не давала ему покоя, даже во время визита ко двору калифа? Или же его путешествие имело какой-то более глубокий смысл? Шавар всегда искал скрытые мотивы, даже в самых обыденных вещах. Он добился своего нынешнего положения, исключив даже саму возможность каких-либо интриг. Тем не менее этой ранней весной 1167 года от Рождества Христова суждено было произойти многим событиям.
Шавар подумал о костях Дирхама, гниющих в канаве возле часовни Ситта Нефиса, и, улыбнувшись, сказал:
– Тысяча благодарностей за твою щедрость, друг мой. В ответ на нее в твои палаты доставят яшмовый кубок, полный жемчуга. Пусть этот обмен дарами символизирует нашу вечную дружбу.
– Да наполнит Аллах золотом твои уста, о повелитель, – вставая, произнес Ширкух. – Пойду, выпью вина со своими офицерами и расскажу им сказки о моих путешествиях. Завтра я еду в Дамаск. Да пребудет с тобою Аллах!
– И с тобою, друг мой.
После того как быстрые шаги курда затихли вдали, Шавар жестом предложил Джайлсу сесть рядом с ним на подушки.
– Как насчет твоего выкупа? – спросил он на норманно-французском, который выучил, общаясь с крестоносцами.
– Король, мой отец, заполнит этот зал золотом, – быстро ответил Джайлс. – Враги сообщили ему, что я погиб. Велика будет радость старика, когда он узнает правду.
С этими словами Джайлс взял бокал с вином и начал фантазировать дальше, стараясь создать впечатление достаточно ценного экземпляра, чтобы не быть убитым. Затем... Но Джайлс жил сегодняшним днем, мало думая о том, что будет завтра.
Шавар наблюдал за ним, глядя, как содержимое бокала быстро исчезает в глотке пленника.
– Ты пьешь, словно французский барон, – заметил араб.
– Я принц всех пьяниц, – скромно ответил Джайлс, и в словах его на этот раз было больше правды, чем во всех прежних.
– Ширкух тоже любит выпить, – продолжал визирь. – Ты пил с ним?
– Немного. Он не такой пьяница, как я, но несколько фляг мы вместе с ним осушили. Вино слегка развязывает ему язык.
Шавар резко поднял голову. Это было для него новостью.
– Он говорил? О чем?
– О своих стремлениях.
– И каковы же они? – Шавар затаил дыхание.
– Стать калифом Египта, – ответил Джайлс, по привычке преувеличивая действительные слова курда. Ширкух говорил много, хотя и довольно бессвязно.
– Он что-нибудь говорил про меня? – спросил визирь.
– Он сказал, что ты у него в руках, – ответил Джайлс, и это, как ни удивительно, было правдой.
Шавар замолчал. Где-то во дворце звякнула лютня, и чернокожая девушка затянула странную тоскливую южную песню. Слышался серебристый плеск фонтанов и хлопанье голубиных крыльев.
– Если я пошлю гонцов в Иерусалим, его шпионы расскажут ему об этом, – пробормотал Шавар.
– Если я убью его или посажу за решетку, Нур-эд-дин сочтет это поводом к войне.
Он поднял голову и уставился на Джайлса Хобсона.
– Ты называешь себя королем пьяниц; сможешь превзойти в своем умении эмира Ширкуха?
– Во дворце короля, моего отца, – ответил Джайлс, – за одну ночь я перепил пятьдесят баронов, самый слабый из которых умел выпить в пять раз больше, чем Ширкух, – и все они валялись без чувств под столом.
– Хочешь получить свободу без выкупа?
– Конечно, клянусь святым Витольдом!
– Ты вряд ли хорошо разбираешься в восточной политике, будучи впервые в этих краях. Однако Египет – краеугольный камень империи. Его домогаются Амальрик, король Иерусалима, и Нур-эд-дин, султан Дамаска. Ибн-Руззик, а после него Дирхам, а после него я вели игру друг против друга. С помощью Ширкуха я победил Дирхама; с помощью Амальрика я прогнал Ширкуха. Это рискованная игра, ибо я никому не могу доверять.
Нур-эд-дин осторожен. Ширкух – человек, которого следует опасаться. Думаю, он явился ко мне с предложением дружбы, чтобы усыпить мою бдительность. Возможно, уже сейчас его армия движется на Египет.
Если он похвалялся перед тобой своим могуществом, это верный знак того, что он уверен в успехе своих планов. Мне необходимо сделать его беспомощным на несколько часов, однако я не посмею причинить ему вред, не зная наверняка, движутся ли уже сюда его войска.
1 2 3 4 5