Николай Николаевич Шпанов: «Человек в очках»

Николай Николаевич Шпанов
Человек в очках



Максим Безгодов
«Ник. Шпанов. Горячее сердце»: Советский писатель; Москва; 1942
Николай Николаевич ШпановЧеловек в очках Вы поймёте, почему мы с таким нетерпением и беспокойством ждали его возвращения, когда я расскажу вам суть его задания. Прохор должен был совершить посадку в тылу противника, взять там руководителя партизанской группы и доставить его к нам с важнейшими сведениями, собранными для нас партизанами.Время возвращения Прохора давно прошло. Мы напрасно следили за небом: никаких признаков его самолёта. Ну что же, бывают и неудачи. А жаль. Прохор был замечательный лётчик. Горяч немного, но на то в нём и билось русское сердце…Едва брезжил рассвет следующего дня, когда мы совершенно неожиданно увидели самолёт Прохора уже над самым аэродромом. Он подошёл на бреющем, выскочил из-за леса и сел едва не в самые огороды. Я сразу увидел, что он не в своей тарелке. Он сухо доложил полковнику о выполнении задания и, не отвечая на расспросы товарищей, пошёл к себе. Я молча следовал за ним. Но он не заговаривал даже со мною. Так мы пришли в свою землянку. Он сбросил кожанку. Все так же молча лёг на койку. Доски заскрипели под его тяжёлым телом. Я думал, что он чрезмерно утомлён полётом, и решил было оставить его в покое. Но, когда луч света из распахнутой мною двери упал на его лицо, я увидел, что Прохор не спит. Глаза его были устремлены в одну точку. В их выражении мне почудилось нечто, чего я не замечал раньше. Это было недоумение, какой-то тяжёлый вопрос, которого не может решить человек.Я вернулся и присел к нему на койку…Вот как было дело:Сел Прохор, как было условлено, на рассвете и стал ждать появления своего пассажира. Но то ли Прохор ошибся местом, то ли партизану что-то помешало притти — его не было. Прошёл час, другой. Стало совсем светло. Нечего было и думать взлететь в таких условиях, даже если бы пассажир теперь и пришёл. Прохор, как мог, замаскировал машину и снова лёг на свой наблюдательный пункт в кустах. Наконец партизан пришёл. Это был небольшой сухой человек лет сорока, заросший неопрятной круглой бородкой, какие бывают у людей, отпускающих бороду поневоле. Одет он был в старую, вытертую добела кожаную куртку, какие когда-то называли шведскими. На носу у него были старые перевязанные ниткой очки.Вид у него был совсем не воинственный, мало вязавшийся с рассказами об его партизанской работе.Причиной его опоздания была неожиданно подвернувшаяся возможность ликвидировать группу штабных офицеров, остановившихся на ночлег в деревне. Операция прошла удачно. В руках партизанского командира очутились важнейшие материалы — целый портфель.Человек в очках приоткрыл свой портфель — обыкновенный потёртый портфель маленького советского работника, и Прохор увидел пачку немецких карт.— А они не могут по твоему следу… сюда? — спросил Прохор.— Нет.— Как бы не помешали улететь.— Нет, — так же твёрдо повторил партизан. После некоторого раздумья он сказал: — Кроме жены и сынишки, никто не знает, где я.Прохор удивлённо поглядел на него:— Они, что же, с тобой были?Тот молча кивнул, ласково улыбнувшись:— Она мой первый помощник… Золотой помощник.— Так, так, — нашёлся только сказать Прохор. — Теперь до вечера пролежим… Ты кто же по специальности?— Агроном, — коротко ответил партизан. — Взлетим на закате?— Лишь бы света хватило для взлёта, — сказал Прохор. — А там дорога знакомая. И в темноте доберёмся.— Так, так, — ответил теперь агроном и надолго умолк. Потом с прежней ласковой усмешкой сказал: — Они выйдут вон на ту дорогу посмотреть, как мы улетим. — Его светло-голубые близорукие глаза ласково прищурились при взгляде на дорогу, ведущую к деревне…Так они лежали до вечера. Когда солнце было уже близко к горизонту, Прохор сказал:— Пора.Но агроном ничего не ответил. Он знаком приказал: «ложись». Его взгляд был устремлён на дорогу. Прохор увидел на фоне заката две фигуры: женщины и ребёнка. Они медленно шли по дороге к леску. Он понял, что это жена и сын агронома.— Ладно, друг, — сказал Прохор, — пора. Но тот сердито прошептал:— Ложись, говорят.Прохор нехотя опустился в росистую траву, но, поглядев в ту сторону, куда смотрел агроном, замер: со стороны деревни, наперерез чётко вырисовывающимся на алом закате фигурам, катилось несколько мотоциклеток: немцы. Нечего было и думать взлетать у них на глазах. Прохор с досадой стукнул кулаком по земле.Немцы настигли пешеходов, когда те были уже далеко от кустов, скрывавших Прохора и агронома. В кустах было слышно каждое слово с дороги, видна каждая мелочь. Прохор отчётливо видел женщину. Она была так же невелика ростом, как агроном, и казалась совсем слабенькой. На её угловатые плечи был накинут рваный платок. Голова была простоволоса. Мальчик стоял около матери и потупясь глядел в землю. Он был бледен и худ.— Учительница? — спросил немец женщину.— Да, — спокойно ответила она.— В твоей школе напали на немецкий штаб.— Я не живу в школе. — В её голосе продолжало звучать необыкновенное спокойствие.— Отвечать на вопрос! — крикнул немец. — В твоей школе убили офицеров?— …да.— Ты должна знать, кто убил.Женщина ничего не ответила. Она молча глядела куда-то в сторону, словно ждала увидеть нечто, что помогло бы ей найти ответ.— Отвечать! — крикнул немец и шагнул к ней. Женщина вздрогнула, как будто успела забыть об его присутствии, и тихо ответила:— Не могу.— Можешь. Мы знаем, мы все знаем.Она недоуменно посмотрела на говорившего.— Вы ничего не знаете. — И покачала головой: — Ничего.Порывшись в сумке, немец поднёс что-то к её глазам:— Твой муж.Женщина ничего не ответила и отвернулась. Лежавшие в кустах поняли, что ей показали фотографию агронома.Мальчик быстрым движением хотел вырвать карточку у немца, но тот ударил его по руке. Ребёнок вскрикнул от боли.— Он-то скажет, — уверенно произнёс немец и толкнул перед собою ребёнка: — Иди вперёд.— Нет, нет, — быстро проговорила женщина, и в голосе её в первый раз прозвучал испуг: — Не надо… Я скажу…Прохор всем телом двинулся было к дороге, но на его рукав легла твёрдая рука агронома.— Тогда говори. Ты останешься жива и этот твой… — немец кивнул на мальчикам— Но… я не могу.— Не надо оперы, — насмешливо произнёс немец. — Нам некогда.— Я не могу при нем, — тихо, так что слова едва донеслись до кустов, произнесла женщина. Она кивнула на ребёнка: — Он скажет отцу.— Он ничего никому не скажет, — уверенна произнёс немец, и рука его привычным быстрым движением откинула клапан кобуры и вынула пистолет. При этом движении мальчик бросился к матери с отчаянным криком:— Мама!Больше он ничего не успел сказать. Два выстрела, один за другим, свалили его. Третий уже был послан неподвижному телу ребёнка.Прохор чувствовал, как дрожит лежащая на его запястье рука агронома.Женщина стояла как изваяние. Её голова была откинута, неподвижный взгляд — устремлён в небо, залитое алым заревом заката.— Теперь говори! — крикнул немец. Раскинув руки, словно для распятия, женщина судорожно выдавила:— Вы зверьё… вы стали бы его мучить, чтобы заставить говорить… он умер легко, мой мальчик.Её голова бессильно поникла, руки упали, как крылья подстреленной птицы.Немцы поволокли её к деревне.Когда вдали затих стук мотоциклеток, Прохор почувствовал, что у него совершенно затекла рука, сдавленная агрономом. Светло-голубые глаза партизана были устремлены туда, где на фоне алого горизонта темнели крутые крыши избушек…На рассвете они улетели…— Как ты мог это выдержать? — удивлённо спросил я Прохора.— Если бы рядом со мною не было этого маленького человека в очках, я… сорвал бы задание, — сказал Прохор и закрыл глаза. — Иди-ка, дай мне поспать.Я вышел из землянки, хотя и видел, что глаза его по-прежнему открыты и едва ли он собирается спать.

1