Что же это было за высказывание?
Тут думать стало невозможно: динамики разразились таким громогласием, словно сам Господь возглашал наступление Страшного суда.
– Друзья! – ревели динамики. – Люди! Слушайте все. Перед вами Мэггот и «Дэд Мит Лайс»! Последние шесть слов прозвучали таким истошным воплем, что его могли услышать в Латинской Америке.
Держа револьвер у бедра, Гуннар встал на ноги. Сцена была окутана клубами дыма; Гуннару был виден источник – висевшие под сценой дымовые шашки. Дым заволакивал сцену тяжелыми красными, желтыми, зелеными и фиолетовыми облаками, плавно клубящимися в неподвижном летнем воздухе. Гуннар услышал, как заработал мотор. Находившийся под сценой лифт пошел наверх. Нильсон продолжал следить за сценой.
Новый звук. Гигантская вытяжка начала высасывать дым. Сцена очистилась, и там оказались Мэггот и трое «Лайс». Позади них стояла Викки Стоунер. «И все-таки она будет последней», – подумал Гуннар.
Девушка отошла в глубь сцены, а Мэггот и «Дэд Мит Лайс» оглушительными аккордами начали первую композицию. «Мугга, мугга, мугга, мугта!» – взвыли они. Толпа завизжала, заглушай динамики, исключая возможность услышать музыкантов, ради которых четверть миллиона человек преодолели в общей сложности миллионы миль.
У Римо заложило уши. Пройдя под площадкой, он легонько ударил по ступеням находившейся слева лестницы и стал подниматься наверх.
В восьми футах над Римо Гуннар Нильсон ощутил, как задрожали доски. Эта вибрация была вызвана не музыкой; те колебания он уже успел мысленно зафиксировать. Нагнувшись, Гуннар посмотрел вниз. У подножия лестницы стоял американец, тот самый, Римо.
Ну что ж. Значит, первым быть американцу.
Римо сделал шаг по лестнице.
– Ты знаешь о том, что твой брат моргнул? – спросил он.
– Да, но я – не он, – ответил Нильсон.
Он медленно поднял пистолет до уровня груди Римо.
Их никто не видел: все глаза были устремлены на Мэггота и «Лайс».
Римо поднялся еще на одну ступень.
– А еще он откашлялся, прежде чем напасть на меня.
– Это свойственно многим, но не мне, – сказал Нильсон.
– Забавно, – продолжал Римо, делая очередной шаг, – а я-то думал, что это вроде семейной черты. Ты понимаешь, о чем я, есть такие врожденные слабости, которые в конце концов и губят людей.
– От любого врожденного недостатка можно избавиться, – ответил Нильсон. – Я не страдаю дурными привычками своего брата.
С едва заметной улыбкой он смотрел, как Римо поднялся еще на ступеньку. Глупый американец думал, что, медленно приближаясь, он может обмануть Гуннара Нильсона. Неужто он думает, что ему удалось бы подняться на эти несколько ступеней, если бы Гуннар Нильсон ему не позволил?
Нильсону нужно было кое-что узнать. Из-за грохота музыки ему пришлось повысить голос.
– Как ты убил его? – крикнул он. – Из его же оружия?
– Нет, – ответил Римо. – Я вообще не убивал его. Это Чиун.
– Старик-азиат? – Что подтверждало слова черномазого, однако Гуннар никак не мог в это поверить.
– Да, – сказал Римо. – Думаю, что он уложил его ударом ноги в горло, но точно сказать не могу, так как сам при этом не присутствовал.
Еще шаг. Теперь он был слишком близко. Нильсон нажал на курок. Раздался грохот выстрела, но из-за рева музыки его никто не услышал. Белый американец упал. Замертво. Нет, не замертво. Едва коснувшись лестницы, он сделал кувырок вперед и ногами выбил из руки Нильсона пистолет, полетевший через перила вниз.
А американец был на ногах и с улыбкой приближался к Нильсону.
– Прости, – сказал он. – Вот так-то, дорогой.
Нильсон взревел гортанным ревом викингов-берсеркеров.
«Вероятно, – мелькнуло у него в мыслях, – вероятно, на роду Нильсонов лежало проклятие Синанджу». Но он еще мог оправдать гибель Ласы, выполнив семейный контракт. Он повернулся и бросился вверх по лестнице. Девчонка. Он оторвет ей голову.
Он несся, перепрыгивая разом через три ступеньки.
Римо было поспешил за ним, но остановился.
Остановился и Нильсон. На верхней площадке лестницы спокойно и безмятежно стоял древний азиат, в желтом кимоно, с улыбкой на лице.
Римо не расслышал слов, но Чиун, похоже, сказал:
– Рад вас видеть, мистер Нильсон. Приветствую ваш знаменитый Дом.
Нильсон решил, что сможет справиться со стариком. Римо с усмешкой заметил, как плечи Нильсона напряглись, он приготовился броситься на Чиуна, что было равнозначно попытке укусить аллигатора за нос. Нильсон взревел и плечом вперед ринулся на Чиуна. Старик легко увернулся, и Нильсон проскочил мимо. Римо устремился наверх.
Викки стояла позади Мэггота и музыкантов и, глядя на них, притоптывала ногой. Повернувшись, она увидела мчащегося на нее Нильсона. Ее глаза округлились от страха, когда она заметила выражение его лица. Она попятилась.
Римо уже добрался до верха лестницы и заметил только молнией промелькнувшее шафрановое кимоно. Нильсон уже вытянул вперед руки, чтобы схватить девушку.
Рев викингов вновь заклокотал у него в горле, но захлебнулся сдавленным писком, когда Гуннара сзади достала стальная рука. Последние мысли Нильсона были мыслями врача, а не убийцы. Знакомый хруст проломленной височной кости, резкая боль от осколков черепа, вонзившихся, подобно ножам, в мозг. И медленно обволакивающее тепло объятий смерти.
Повернувшись к Чиуну, он посмотрел в карие глаза азиата и не увидел там ничего, кроме уважения. Вновь повернувшись, он, шатаясь, шагнул на сцену прямо перед Мэгготом и «Дэд Мит Лайс», продолжавшими играть, несмотря ни на что. В предсмертных судорогах Нильсон оказался на краю площадки, упал, скатился со сцены и, пролетев пятнадцать футов, приземлился на плечи одного из охранников, который с кулаками набросился на бездыханное тело Нильсона, призывая на помощь напарников, дабы вместе проучить смутьяна.
Наверху, на сцене, Мэггот возопил:
– «Дэд Мит Лайс» превыше всех!
Внизу охранники навалились на беспомощный труп Нильсона. Кордон между сценой и зрителями исчез.
Первой вперед бросилась какая-то девчонка. Она быстро пересекла нейтральную полосу. Другие пока наблюдали. Увидев, что ее никто не остановил, за ней последовали другие – за каплями накатила волна, тут же превратившаяся в цунами. Мэггот смолк на полуслове. Он увидел рвущуюся к площадке и к нему толпу. Сотни людей. С немытыми руками. Липкими пальцами. Грязными ногтями. Пожелтевшей от табака кожей. Стремящихся дотронуться до него. Он нажал кнопку, находившуюся у него под ногой, и на сцену вновь повалил дым.
Музыка замедлилась и прекратилась. Внезапно наступившая тишина словно раздразнила толпу. Со звуком, похожим на лай своры собак, народ ринулся к сцене
– Скорее, Викки! – крикнул Мэггот. Он нажал другую кнопку, и под прикрытием дыма лифт в центре сцены начал опускаться.
«Лайс» спрыгнули на площадку вместе с Мэгготом. Подхватив Викки, Римо помог ей очутиться на спускавшейся площадке. Рядышком Римо увидел Чиуна.
Через считанные мгновения они все уже сидели в поднимавшемся вертолете вне досягаемости сотен поклонников, которые окружили вертолет, но были достаточно благоразумны, чтобы держаться подальше от его вращающихся лопастей.
Не успел вертолет подняться в воздух, как тут же, словно по сигналу, пошел дождь – большие тяжелые капли – так обычно начинаются летние ливни в горах.
– Ты в порядке, Викки? – спросил Мэггот.
– Да, Кэлвин, – ответила она.
Римо удивился. Она говорила чистым, сильным, ровным голосом.
– Что с тобой? – поинтересовался Римо. – Таблетки кончились?
– Нет. Я завязала. У меня теперь новый кайф.
– Это какой же?
– Кэлвин, – ответила она, взяв Мэггота за руку. – Мы решили пожениться.
– Поздравляю, – сказал Римо. Назовите первенца в мою честь.
– Ладно, хотя «сраный пижон» несколько необычное имя для малыша.
Римо улыбнулся. Он посмотрел вниз на дарлингтонскую ферму. Дождь шел всего несколько секунд, а поле было уже все в лужах. Народ метался взад-вперед; то и дело в разных местах возникали стычки. Сверху это напоминало картину гарлемских беспорядков. Любой, сталкивавшийся с понятием энтропии – меры высшей неупорядоченности, – узнал бы в картине внизу иллюстрацию из учебника.
Римо заметил, что Чиун тоже приник к окну вертолета.
– Скажи мне, Римо, – спросил Чиун, – это можно назвать событием?
– Чем, чем?
– Событием.
– Думаю… да, – ответил Римо.
– Хорошо, – сказал Чиун. – Мне всегда хотелось поприсутствовать на событии.
Вертолет уже несколько минут кружил над фермой, и один из «Лайс» сказал, обращаясь к пилоту:
– Полетели-ка отсюда, а то у этих умников и оружие может оказаться.
Пилот развернул вертолет, и они понеслись назад к городку и мотелю.
– Жду не дождусь, когда вернусь, – сказала Викки.
– А что? – поинтересовался Римо. – Случилось что-нибудь особенное?
– Нет. Просто хочу позвонить отцу. Сказать ему, что со мной все в порядке.
– Своему отцу? Ты звонишь ему?
– Каждый день. Чтобы он знал, где я и что со мной все в порядке.
– Ты же собираешься давать против него показания.
– Да, но одно – бизнес, а другое – личное, я имею в виду то, что я ему звоню. Я должна. Он так подавлен. Каждый раз, слыша мой голос, он говорит «Ах, это ты!» таким тоном, словно наступил конец света.
– Понимаю, – сказал Римо. Он на самом деле понял, кто был инициатором контракта на ее жизнь, и откуда взялось столько денег, и почему убийцы всегда точно знали, где находилась Викки Стоунер.
Теперь он многое понял.
Он взглянул на сидевшего напротив него в кабине Чиуна, которого, похоже, не укачивало, как это обычно случалось в вертолете.
– Теперь ты понял, да? – спросил Чиун.
– Да.
– Наступает время, когда даже скала поддается воде.
– А ты никогда не слышал, как аплодируют одной рукой? – спросил Римо.
Глава двадцать первая
С Полом Стоунером, отцом Викки, все было просто.
Он жил в особняке стоимостью в четверть миллиона долларов в районе Шестидесятых улиц Нью-Йорка, и его предсмертный крик, прозвучавший в квартале, привыкшем к таким крикам, не привлек внимания.
Однако перед смертью он написал по «просьбе» Римо записку о том, что кончает жизнь самоубийством, и заодно перечислил компании финансистов, замешанных в авантюре с русским зерном, в результате чего цены на хлеб в Америке подскочили на пятьдесят процентов.
Римо сделал так, чтобы самоубийство выглядело как самоубийство, и, взяв предсмертную записку, набрал код 800 и особый бесплатный номер доктора Смита.
– Дело сделано, Смитти, – сказал он.
– Правда?
– Да. Стоунер мертв. В предсмертной записке он во всем признался. Вам нужна эта записка?
– Нет. Оставьте ее на месте. Я позабочусь о том, чтобы агенты ФБР нашли тело. И записка не пропадет.
– Она написана по-японски иероглифами для слепых, – насмешливо сказал Римо.
– Ваше дело – просто оставить записку на месте, – ответил Смит. – Что-нибудь еще?
– Похоже, что Викки теперь не придется давать показания.
– Нет, – сказал Смит. – Этой записки будет вполне достаточно.
Он замолчал, и Римо не прерывал молчания.
– Вам не кажется, что неплохо бы извиниться перед Чиуном? – спросил наконец Римо.
– За что?
– За неверие в его способность справиться с Нильсонами.
– Кому из вас нужно это извинение? – поинтересовался Смит.
– Раз уж вы спросили, скажу, что, на мой взгляд, мы оба его заслужили.
– Если вам вовремя не заплатят, тогда я извинюсь, – ответил Смит.
– Вы, как всегда, крайне любезны. Желаю, чтобы ваш йогурт прокис, – сказал Римо и повесил трубку.
Вернувшись в гостиницу, он спросил у Чиуна.
– Одного не могу понять, папочка. Когда мы встретили этого старикана в фойе театра, как ты узнал в нем Гуннара Нильсона?
– У шведов есть одна любопытная черта, – сказал Чиун.
– Какая? – поинтересовался Римо.
– Они все похожи друг на друга.
Римо лишь кашлянул в ответ.
– А как ему в Дарлингтоне удалось протаранить тебя плечом?
– Я сам позволил ему.
– Но почему? – спросил Римо.
– Потому что я обещал его брату, что обойдусь с ним уважительно.
Римо внимательно посмотрел Чиуну в лицо.
– Браво! – воскликнул он. – Хлоп, хлоп, хлоп!
– Что это за «хлоп, хлоп, хлоп»? – спросил Чиун.
– Аплодисменты одной рукой. Что же еще?

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16