И лучше всего, если во время мирных переговоров он будет являться гостем его величества короля Карла… Не пленником, а именно гостем, — еще раз многозначительно повторил Мюленфельс.— Разумно, — медленно произнес Пипер. — Но как вы собираетесь осуществить свой план в теперешних условиях?— Царь Петр горяч и своеволен. Он часто совершает поступки, никак не приличествующие особе столь высокого происхождения: лично осматривает местность и выбирает позиции для боя, с малым числом людей ведет разведку, а иногда даже ввязывается в стычки с врагом. Главное — не прозевать подходящий момент и не спутать царя ни с кем другим, поскольку он любит носить одежду простого офицера или солдата. Посему мой план прост. Я уже докладывал вам о двух офицерах, ранее бывших на службе у царя, а сейчас оставивших его и перешедших к королю Карлу. Это капитаны Саксе и Фок, они хорошо знают царя в лицо. С вашего разрешения я сегодня же отправлю их к генералу Левенгаупту, где они отберут сто—сто пятьдесят лучших солдат, переоденут их в русскую форму и постараются быть рядом с отрядом Меншикова, чтобы захватить царя в плен еще на марше. Если это не удастся, они повторят попытку во время сражения русских с Левенгауптом или в момент бегства царя после разгрома его войск. Я уверен, что благоприятный случай обязательно представится и злейший враг Швеции окажется в руках его величества короля Карла.Пипер задумчиво потер переносицу.— Мой друг, но если царь Петр и его сын окажутся оба в нашем плену, почему мирный договор должен будет заключать царевич, а не законный, здравствующий монарх? Ответьте мне…Мюленфельс учащенно задышал, скомкал в руках платок— Ваше сиятельство, я уже говорил, что русский царь храбр и чересчур горяч. Я уверен, что он не пожелает добровольно сдаться в плен и окажет сопротивление. Но ведь и среди шведских солдат имеются горячие и вспыльчивые. А война есть война, на ней случается всякое… Разве может простой солдат понять, как дорога мне и вам жизнь каждого монарха, будь он даже русским царем?Некоторое время Пипер неподвижно смотрел куда-то в угол палатки, затем, вздохнув, скорбно опустил голову.— Да, мой друг, вы правы: лишь один Господь знает, как священна для меня каждая капля крови любой венценосной особы. Но разве наша с вами вина, что русский царь так горяч и необуздан? А потому сейчас же заготовьте от моего имени письмо Левенгаупту, в котором я наделяю капитанов всеми необходимыми полномочиями. И позаботьтесь, чтобы они отправились к генералу как можно скорее.
Под парусиновым верхом телеги у складного алтаря сидел плотный пожилой человек в поповской рясе. В его волосах были заметны нити седины, густая борода опускалась на грудь. Этот человек — священник отряда сердюков, что под командованием полковника Тетери и есаула Ивана Недоли прибыл по тайному приказу Мазепы в распоряжение генерала Левенгаупта.Сейчас батюшка совершал обряд святого таинства — исповедовал паству. Но вовсе не исполнение обязанностей занимало ум священника: уже несколько дней его голова была занята делами куда более важными. А потому он отпускал грехи легко и быстро, даже не дослушивая исповедовавшихся до конца. Лишь один из них, детина саженного роста с побитым оспой лицом и огромными, закрученными чуть ли не до ушей усами, заставил батюшку внимательно вслушаться в его слова.— Так что гнетет душу твою, сын мой? — спросил он, отвлекаясь от своих дум.— Грех несу, отче. С этим и явился к тебе.— Кайся, сын мой, и Господь внемлет твоему раскаянию.Детина, из-за своего роста согнувшийся почти вдвое, просунул голову под навес телеги, приблизил лицо к священнику.— В блуде каюсь, отче. Ибо возжелал жену стародавнего друга своего, от коего не видел ничего, кроме добра и верности нашему товариществу.— Как же случилось сие грехопадение, сын мой? Кто мог совратить такого славного и видного казака, как ты? Неужто какая-то мужичка, ибо иных женщин нет во всей округе?В глазах священника уже не было равнодушия и скуки. Они смотрели на кающегося с живейшим интересом, тем более что поп прекрасно знал его. Это был один из казачьих старшин отряда полковника Тетери — полусотник Цыбуля, заслуживший звание личной отвагой и неустрашимостью в бою, но никак не умом. Среди казаков он был известен также тем, что имел о себе самое высокое мнение и старался во всем подражать нравам и привычкам выше его стоящей старшины.— Она не мужичка, — обидчиво произнес Цыбуля, — а настоящая пани, жена моего побратима сотника Охрима. И живет не в этом убогом местечке, — кивнул он на сиротливо покосившиеся избы единственной улочки маленького белорусского села, посреди которой стояла поповская телега, — а в собственном богатом хуторе на самом берегу Днепра.— Днепра? — удивился священник. — Но кой нечистый занес тебя в такую даль?— Не он занес меня, отче, а войсковые дела. А хутор…— Постой, не спеши, — остановил священник казака. — Лучше скажи, что за дела нашлись у тебя на Днепре?Полусотник нахмурил кустистые брови, кашлянул.— Не велено о том говорить, отче. Не моя это тайна, а пана полкового есаула Недоли, что посылал меня.Не ожидавший подобного ответа священник заерзал на скамейке, постарался придать своему лицу самое строгое выражение, на которое был способен.— Не богохульствуй, раб Божий! Ибо не в шинке стоишь, а в храме Божьем! И не человеку ответствуешь в сию минуту, а пред ликом Всевышнего каешься в грехах своих тяжких и молишь о прощении небесном. Так говори, почему оказался на Днепре и как попал на хутор? Господу знать надобно, привели тебя туда слабость духа, бесовское наваждение или, обуреваемый соблазном и позабыв о святых заповедях, сам стремился к грехопадению?Заметно оробевший полусотник перекрестился на икону Богоматери, смутно угадывающуюся за спиной священника, тяжко вздохнул.— Прости, отче, за речи мои дерзкие и непотребные. Поведаю тебе все без утайки. Посылал меня пан есаул по большаку на Шклов…— Довольно, сын мой, — перебил Цыбулю священник. — Значит, попал ты к Днепру по чужой воле… Теперь поведай Господу, как тебя бес попутал.— Покуда мои казаки со шведами рыскали по берегу, отыскивая броды и подбирая место для переправы, я наведался перекусить на ближайший хутор. Там и повстречал жену своего стародавнего побратима сотника Охрима.— А где же сотник? — полюбопытствовал поп.— А на царевой службе в Лифляндии.— А сотничиха, небось, баба что надо? — спросил священник, стремясь отвлечь внимание Цыбули от только что состоявшегося разговора о Днепре, не имеющего отношения к исповеди.— Еще какая! — сразу оживился полусотник. — Видна и статна, пригожа на обличье и телом гладка. Поначалу я крепился… Даже святую молитву сотворил, страшась соблазна. Но когда сотничиха меня сытно накормила и собственноручно постлала постель, дабы я передохнул после обеда, вот тут я и не устоял.Священник с важным видом перекрестил Цыбулю.— Сын мой, прощаю тебе сей грех невольный. Ибо грешно человека убить, а продолжить род его — святое дело. Совсем в ином грех твой тяжкий! В тот час, как твой побратим сотник Охрим и тысячи других казаков-украинцев сражаются супротив шведов за нашу святую православную веру, ты вкупе с недругами собрался проливать кровь братьев своих, россиян.Цыбуля оторопело уставился на священника.— Да разве я по своей охоте, отче? Будь моя воля, я бы этих птахов залетных… — начал полусотник и тут же осекся.Поп назидательно поднял указательный палец.— Взгляни на себя и устыдись, сын мой. Неужто ты червь земной или дитя неразумное? Разве не стонет и не вопиет душа твоя, видя пролитие невинной православной крови? Ведай, раб Божий, что суровым будет спрос с тебя за грех сей тягчайший. Внемли и размысли над услышанным, ибо сам господь глаголет сейчас устами моими…Громкий шум заставил священника высунуть голову из-под навеса. Заполнив всю улицу, по селу двигалась конная ватага запорожцев. Впереди на гнедом жеребце восседал сотник Дмитро Недоля. Кунтуш на нем был расстегнут, смушковая шапка с багряным шлыком лихо заломлена на затылок. Забыв о Цыбуле, священник мигом спрыгнул с телеги на землю и, придерживая полы рясы, поспешил наперерез ватаге. Загородив дорогу жеребцу сотника, он широко раскинул руки.— День добрый, братья-запорожцы! Здоров будь, пан сотник! Куда путь держите?— День добрый, святой отец! — весело приветствовал попа Дмитро, соскакивая с жеребца и обнимая священника. — Вижу, что ты никак не расстанешься с братом Иваном. Подскажи, где он сейчас.— Пан есаул дюже занятый человек. С утра до ночи на генеральной службе, так что днем сам леший не сыщет.— А панночка Ганнуся? — спросил Дмитро. — Говорят, что она тоже здесь?— И панночка с нами. Да только в такую рань гарные девчата еще сны досматривают.Дмитро недовольно скривил лицо, вытянул себя по голенищу плетью.— Ну и дела! К брату поздно, к панночке рано.— А ты не журись, — сразу же откликнулся поп. — Поскольку завсегда есть одно место, где казаку рады днем и ночью. Вижу, что твои хлопцы с дороги изрядно притомились, а потому не грешно им выпить и перекусить. А шинок рядом, — указал он на крепкую вместительную избу при въезде в село. Дмитро в раздумье почесал затылок, потрогал усы. Но чем еще можно заняться в этом маленьком убогом местечке? Тем более после длительной утомительной дороги под густым мокрым снегом так рано наступившей в этом году зимы. Он решительно взмахнул плетью.— Веди в шинок, отче.В шинке Дмитро сразу ухватил за бороду подбежавшего к нему хозяина. Заглянул в его маленькие, шныряющие по сторонам глазки.— Запорожцы гуляют! Тащи на стол все, что имеешь! Угощай каждую православную душу, которую ноги занесут! Держи…Выпустив из рук бороду, сотник достал из-за пояса три крупные жемчужины, протянул их шинкарю.— Хватит? И знай, коли не угодишь моим хлопцам — уши обрежу…Гулянье закончилось далеко за полночь. Оглядевшись по сторонам, шинкарь убедился, что гнать из избы некого. Казаки уже спали где придется: кто сидя за столом, кто на лавке, а большинство примостившись прямо на полу. Лишь священник, сидевший рядом с сотником, с усилием поднялся со скамьи, тронул за плечо посапывавшего подле него сердюка.— Сын мой, проводи отсюда. Ибо не пристало особе моего сана проводить ночь в столь непотребном месте.Держась за плечо сердюка, священник вышел из шинка, нетвердым шагом двинулся в направлении своей телеги. Здесь, оглянувшись по сторонам, он наклонился к уху казака.— Сегодня у меня на исповеди был полусотник Цыбуля. Поведал, что есаул посылал его на Шклов. Велел осмотреть броды на Днепре и подыскать место для переправы. С казаками были и шведы. Уж не подле Шклова собирается генерал перемахнуть на ту сторону реки?Речь священника была связной и быстрой, глаза смотрели на казака внимательно и тревожно. С лица сердюка тоже пропало выражение удалого веселья и бесшабашности.— Не ведаю того, отче. Но знаю, что еще полусотня с подобным заданием посылалась на Копысь, а один курень Украинская казачья сотня того периода насчитывала 300— 400 человек и состояла из нескольких куреней во главе с куренными атаманами
до самой Орши. Но не могут шведы переправляться сразу в трех столь далеких одно от другого местах. Значит, хитрят гостюшки наши дорогие.— Хитрят, сын мой. Да только шило завсегда из мешка выглянет. А потому немедля шли гонца к сотнику Злови-Витру. Пускай передаст выведанное нами батьке Голоте. 3 В отличие от веселого и беззаботного брата-запорожца Мазепинский есаул Иван Недоля был постоянно хмур и малоразговорчив. Его губы были все время плотно сжаты и почти незаметны под густыми усами. Тяжелый, неприветливый взгляд гетманца всегда был направлен мимо собеседника, а хрипловатый голос звучал ровно и спокойно, словно во всем мире не существовало вещи или события, которые могли бы хоть чем-то затронуть и взволновать старшего Недолю. Лишь появление единственного брата заставило есаула выдавить на лице слабое подобие улыбки. Они уже второй час сидели в шатре есаула, вспоминая былое и никак не решаясь начать разговор о деле.— Выходит, задумал жениться, братчику? — спросил есаул.— А почему бы и нет? Надо же когда-то? А сейчас время для этого имеется и после набега на турок кое-что осталось.— А что говорит Ганна?Дмитро тяжело вздохнул, опустил глаза.— А чего ей быть против? Лучше скажи, как она здесь при тебе да шведах очутилась?— Сам толком не ведаю. Не стану перед тобой кривить душой: не по своей воле оказался я у генерала. И когда гетман послал ко мне своего кума, полковника Тетерю, тот, старый хряк, прихватил с собой для спокойствия души и подальше от соблазна молодую жинку. А твоя панночка ей какой-то родней приходится, вот и увязалась с ней. Бес, а не дивчина, любому казачине в скачке да стрельбе не уступит.Дмитро насмешливо присвистнул.— Ну и ну! Что ты очутился здесь по указке Мазепы, я и сам догадывался. Но для чего он послал с тобой Тетерю? Для присмотра? Выходит, не совсем доверяет? Так-то он ценит твою службу…Лицо есаула осталось спокойным, лишь в глубине зрачков вспыхнули злые огоньки.— Гетман осторожен, как змея, и хитер, как старый лис. Знает, что не из любви к нему стал я сердюком… Давняя это история, братику. Два друга-побратима было у меня: батько Голота и фастовский полковник Палий, которые немало славных дел свершили во славу Украины. Да не стало однажды моих верных другов: по наветам Мазепы и цареву приказу заковали обоих побратимов в железо и отправили в Сибирь. Хлебнул тогда лиха и я: раненный, едва ушел от царской погони на Сечь, а гетманские сердюки еще долго ходили по моему следу, как за диким зверем. Но вот два года назад доверенный человек Мазепы шепнул мне, что тот желает говорить со мной с глазу на глаз. Мы встретились. Гетман обещал даровать мне прощение, предложил забыть все былое, что стояло промеж нас, и сообща готовить погибель царю Петру, моему и его недругу.— Выходит, что простил все Мазепе? — без тени улыбки спросил Дмитро. — Забыл и свою кровь, и муки побратимов?— Ничего я не забыл и не простил, братчину да только не по силам было мне одному мстить сразу царю и гетману. И я замыслил так: коли один мой недруг задумал схватиться с другим, пускай грызутся до последнего, а я с радостью помогу им в этом. Вначале вкупе с Мазепой поквитаюсь с царем, а затем припомню свои обиды и гетману.— А я слыхивал, будто царь простил полковника Голоту и даже поставил над казаками, что имеются при русской армии, — словно мимоходом заметил Дмитро. — Выходит, по-разному ты и твой побратим решили мстить за свои кривды, братку.Было отчетливо слышно, как скрипнули в наступившей тишине зубы есаула, хотя голос его прозвучал по-прежнему ровно.— Слыхивал про это и я, братчику. Да только не верю той молве. Вернись батько Голота на Украину — обязательно вспомнил бы и прислал весточку. Нуда ладно, хватит об этом. Лучше ответь, чью сторону решили принять запорожцы: царя или короля?— А ничью. Сечь не воюет ни с царем, ни со шведами, а до Мазепиных козней ей тем паче нет дела.— Мыслите отсидеться у себя на порогах? Не выйдет: российские войска уже на Украине, не сегодня-завтра там будут и шведы. Так что не минует и вас военное лихолетье.— Сечь — не Московия и не гетманщина, — ответил Дмитро. — Запорожцы живут и воюют своим умом. Вот когда недруг явится на саму неньку-Украину вот тогда наша громада возьмется за сабли и молвит свое слово. А покуда сего не случилось, мне и надобно успеть с женитьбой. Надеюсь в этом и на твою помощь, братку…
Оглушительный стук в дверь поднял шинкаря с лавки.— Кто там? — зябко поеживаясь, сонным голосом спросил он.— Открывай — увидишь. И поспеши, а не то… — громким голосом ответили с улицы и подкрепили свою угрозу столь крепкими выражениями, что шинкарь тотчас сбросил с двери щеколду.В лунном свете стоял высокий казак в запорошенном снегом кунтуше и наброшенном на голову башлыке. Одной рукой он держал под уздцы коня, в другой сжимал мушкет, прикладом которого только что колотил в дверь.— Что пану полковнику надобно? — услужливо спросил шинкарь.Он сразу отметил прекрасную конскую сбрую, богатую одежду незнакомца и потому решил не скупиться на чины.— Прими коня, — вместо ответа бросил приезжий.Протянув хозяину поводья и бесцеремонно оттолкнув его в сторону, казак прошел в избу. Когда, привязав коня и насыпав ему овса, шинкарь вернулся, незнакомец сидел уже на лавке без башлыка и кунтуша. У ног его стоял мушкет, а на столе лежали два пистолета. Проследив за тем, как хозяин запер дверь, казак скользнул взглядом по плотно занавешенному оконцу, спросил:— Ты один?— Нет, пан полковник. Со мной жена и двое сыночков.— Где они?— Спят на печке.Встав, казак заглянул на лежанку, схватил шинкаря за шиворот, грозно посмотрел в лицо.— По ночам к тебе кто-нибудь наведывается?— Зачем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Под парусиновым верхом телеги у складного алтаря сидел плотный пожилой человек в поповской рясе. В его волосах были заметны нити седины, густая борода опускалась на грудь. Этот человек — священник отряда сердюков, что под командованием полковника Тетери и есаула Ивана Недоли прибыл по тайному приказу Мазепы в распоряжение генерала Левенгаупта.Сейчас батюшка совершал обряд святого таинства — исповедовал паству. Но вовсе не исполнение обязанностей занимало ум священника: уже несколько дней его голова была занята делами куда более важными. А потому он отпускал грехи легко и быстро, даже не дослушивая исповедовавшихся до конца. Лишь один из них, детина саженного роста с побитым оспой лицом и огромными, закрученными чуть ли не до ушей усами, заставил батюшку внимательно вслушаться в его слова.— Так что гнетет душу твою, сын мой? — спросил он, отвлекаясь от своих дум.— Грех несу, отче. С этим и явился к тебе.— Кайся, сын мой, и Господь внемлет твоему раскаянию.Детина, из-за своего роста согнувшийся почти вдвое, просунул голову под навес телеги, приблизил лицо к священнику.— В блуде каюсь, отче. Ибо возжелал жену стародавнего друга своего, от коего не видел ничего, кроме добра и верности нашему товариществу.— Как же случилось сие грехопадение, сын мой? Кто мог совратить такого славного и видного казака, как ты? Неужто какая-то мужичка, ибо иных женщин нет во всей округе?В глазах священника уже не было равнодушия и скуки. Они смотрели на кающегося с живейшим интересом, тем более что поп прекрасно знал его. Это был один из казачьих старшин отряда полковника Тетери — полусотник Цыбуля, заслуживший звание личной отвагой и неустрашимостью в бою, но никак не умом. Среди казаков он был известен также тем, что имел о себе самое высокое мнение и старался во всем подражать нравам и привычкам выше его стоящей старшины.— Она не мужичка, — обидчиво произнес Цыбуля, — а настоящая пани, жена моего побратима сотника Охрима. И живет не в этом убогом местечке, — кивнул он на сиротливо покосившиеся избы единственной улочки маленького белорусского села, посреди которой стояла поповская телега, — а в собственном богатом хуторе на самом берегу Днепра.— Днепра? — удивился священник. — Но кой нечистый занес тебя в такую даль?— Не он занес меня, отче, а войсковые дела. А хутор…— Постой, не спеши, — остановил священник казака. — Лучше скажи, что за дела нашлись у тебя на Днепре?Полусотник нахмурил кустистые брови, кашлянул.— Не велено о том говорить, отче. Не моя это тайна, а пана полкового есаула Недоли, что посылал меня.Не ожидавший подобного ответа священник заерзал на скамейке, постарался придать своему лицу самое строгое выражение, на которое был способен.— Не богохульствуй, раб Божий! Ибо не в шинке стоишь, а в храме Божьем! И не человеку ответствуешь в сию минуту, а пред ликом Всевышнего каешься в грехах своих тяжких и молишь о прощении небесном. Так говори, почему оказался на Днепре и как попал на хутор? Господу знать надобно, привели тебя туда слабость духа, бесовское наваждение или, обуреваемый соблазном и позабыв о святых заповедях, сам стремился к грехопадению?Заметно оробевший полусотник перекрестился на икону Богоматери, смутно угадывающуюся за спиной священника, тяжко вздохнул.— Прости, отче, за речи мои дерзкие и непотребные. Поведаю тебе все без утайки. Посылал меня пан есаул по большаку на Шклов…— Довольно, сын мой, — перебил Цыбулю священник. — Значит, попал ты к Днепру по чужой воле… Теперь поведай Господу, как тебя бес попутал.— Покуда мои казаки со шведами рыскали по берегу, отыскивая броды и подбирая место для переправы, я наведался перекусить на ближайший хутор. Там и повстречал жену своего стародавнего побратима сотника Охрима.— А где же сотник? — полюбопытствовал поп.— А на царевой службе в Лифляндии.— А сотничиха, небось, баба что надо? — спросил священник, стремясь отвлечь внимание Цыбули от только что состоявшегося разговора о Днепре, не имеющего отношения к исповеди.— Еще какая! — сразу оживился полусотник. — Видна и статна, пригожа на обличье и телом гладка. Поначалу я крепился… Даже святую молитву сотворил, страшась соблазна. Но когда сотничиха меня сытно накормила и собственноручно постлала постель, дабы я передохнул после обеда, вот тут я и не устоял.Священник с важным видом перекрестил Цыбулю.— Сын мой, прощаю тебе сей грех невольный. Ибо грешно человека убить, а продолжить род его — святое дело. Совсем в ином грех твой тяжкий! В тот час, как твой побратим сотник Охрим и тысячи других казаков-украинцев сражаются супротив шведов за нашу святую православную веру, ты вкупе с недругами собрался проливать кровь братьев своих, россиян.Цыбуля оторопело уставился на священника.— Да разве я по своей охоте, отче? Будь моя воля, я бы этих птахов залетных… — начал полусотник и тут же осекся.Поп назидательно поднял указательный палец.— Взгляни на себя и устыдись, сын мой. Неужто ты червь земной или дитя неразумное? Разве не стонет и не вопиет душа твоя, видя пролитие невинной православной крови? Ведай, раб Божий, что суровым будет спрос с тебя за грех сей тягчайший. Внемли и размысли над услышанным, ибо сам господь глаголет сейчас устами моими…Громкий шум заставил священника высунуть голову из-под навеса. Заполнив всю улицу, по селу двигалась конная ватага запорожцев. Впереди на гнедом жеребце восседал сотник Дмитро Недоля. Кунтуш на нем был расстегнут, смушковая шапка с багряным шлыком лихо заломлена на затылок. Забыв о Цыбуле, священник мигом спрыгнул с телеги на землю и, придерживая полы рясы, поспешил наперерез ватаге. Загородив дорогу жеребцу сотника, он широко раскинул руки.— День добрый, братья-запорожцы! Здоров будь, пан сотник! Куда путь держите?— День добрый, святой отец! — весело приветствовал попа Дмитро, соскакивая с жеребца и обнимая священника. — Вижу, что ты никак не расстанешься с братом Иваном. Подскажи, где он сейчас.— Пан есаул дюже занятый человек. С утра до ночи на генеральной службе, так что днем сам леший не сыщет.— А панночка Ганнуся? — спросил Дмитро. — Говорят, что она тоже здесь?— И панночка с нами. Да только в такую рань гарные девчата еще сны досматривают.Дмитро недовольно скривил лицо, вытянул себя по голенищу плетью.— Ну и дела! К брату поздно, к панночке рано.— А ты не журись, — сразу же откликнулся поп. — Поскольку завсегда есть одно место, где казаку рады днем и ночью. Вижу, что твои хлопцы с дороги изрядно притомились, а потому не грешно им выпить и перекусить. А шинок рядом, — указал он на крепкую вместительную избу при въезде в село. Дмитро в раздумье почесал затылок, потрогал усы. Но чем еще можно заняться в этом маленьком убогом местечке? Тем более после длительной утомительной дороги под густым мокрым снегом так рано наступившей в этом году зимы. Он решительно взмахнул плетью.— Веди в шинок, отче.В шинке Дмитро сразу ухватил за бороду подбежавшего к нему хозяина. Заглянул в его маленькие, шныряющие по сторонам глазки.— Запорожцы гуляют! Тащи на стол все, что имеешь! Угощай каждую православную душу, которую ноги занесут! Держи…Выпустив из рук бороду, сотник достал из-за пояса три крупные жемчужины, протянул их шинкарю.— Хватит? И знай, коли не угодишь моим хлопцам — уши обрежу…Гулянье закончилось далеко за полночь. Оглядевшись по сторонам, шинкарь убедился, что гнать из избы некого. Казаки уже спали где придется: кто сидя за столом, кто на лавке, а большинство примостившись прямо на полу. Лишь священник, сидевший рядом с сотником, с усилием поднялся со скамьи, тронул за плечо посапывавшего подле него сердюка.— Сын мой, проводи отсюда. Ибо не пристало особе моего сана проводить ночь в столь непотребном месте.Держась за плечо сердюка, священник вышел из шинка, нетвердым шагом двинулся в направлении своей телеги. Здесь, оглянувшись по сторонам, он наклонился к уху казака.— Сегодня у меня на исповеди был полусотник Цыбуля. Поведал, что есаул посылал его на Шклов. Велел осмотреть броды на Днепре и подыскать место для переправы. С казаками были и шведы. Уж не подле Шклова собирается генерал перемахнуть на ту сторону реки?Речь священника была связной и быстрой, глаза смотрели на казака внимательно и тревожно. С лица сердюка тоже пропало выражение удалого веселья и бесшабашности.— Не ведаю того, отче. Но знаю, что еще полусотня с подобным заданием посылалась на Копысь, а один курень Украинская казачья сотня того периода насчитывала 300— 400 человек и состояла из нескольких куреней во главе с куренными атаманами
до самой Орши. Но не могут шведы переправляться сразу в трех столь далеких одно от другого местах. Значит, хитрят гостюшки наши дорогие.— Хитрят, сын мой. Да только шило завсегда из мешка выглянет. А потому немедля шли гонца к сотнику Злови-Витру. Пускай передаст выведанное нами батьке Голоте. 3 В отличие от веселого и беззаботного брата-запорожца Мазепинский есаул Иван Недоля был постоянно хмур и малоразговорчив. Его губы были все время плотно сжаты и почти незаметны под густыми усами. Тяжелый, неприветливый взгляд гетманца всегда был направлен мимо собеседника, а хрипловатый голос звучал ровно и спокойно, словно во всем мире не существовало вещи или события, которые могли бы хоть чем-то затронуть и взволновать старшего Недолю. Лишь появление единственного брата заставило есаула выдавить на лице слабое подобие улыбки. Они уже второй час сидели в шатре есаула, вспоминая былое и никак не решаясь начать разговор о деле.— Выходит, задумал жениться, братчику? — спросил есаул.— А почему бы и нет? Надо же когда-то? А сейчас время для этого имеется и после набега на турок кое-что осталось.— А что говорит Ганна?Дмитро тяжело вздохнул, опустил глаза.— А чего ей быть против? Лучше скажи, как она здесь при тебе да шведах очутилась?— Сам толком не ведаю. Не стану перед тобой кривить душой: не по своей воле оказался я у генерала. И когда гетман послал ко мне своего кума, полковника Тетерю, тот, старый хряк, прихватил с собой для спокойствия души и подальше от соблазна молодую жинку. А твоя панночка ей какой-то родней приходится, вот и увязалась с ней. Бес, а не дивчина, любому казачине в скачке да стрельбе не уступит.Дмитро насмешливо присвистнул.— Ну и ну! Что ты очутился здесь по указке Мазепы, я и сам догадывался. Но для чего он послал с тобой Тетерю? Для присмотра? Выходит, не совсем доверяет? Так-то он ценит твою службу…Лицо есаула осталось спокойным, лишь в глубине зрачков вспыхнули злые огоньки.— Гетман осторожен, как змея, и хитер, как старый лис. Знает, что не из любви к нему стал я сердюком… Давняя это история, братику. Два друга-побратима было у меня: батько Голота и фастовский полковник Палий, которые немало славных дел свершили во славу Украины. Да не стало однажды моих верных другов: по наветам Мазепы и цареву приказу заковали обоих побратимов в железо и отправили в Сибирь. Хлебнул тогда лиха и я: раненный, едва ушел от царской погони на Сечь, а гетманские сердюки еще долго ходили по моему следу, как за диким зверем. Но вот два года назад доверенный человек Мазепы шепнул мне, что тот желает говорить со мной с глазу на глаз. Мы встретились. Гетман обещал даровать мне прощение, предложил забыть все былое, что стояло промеж нас, и сообща готовить погибель царю Петру, моему и его недругу.— Выходит, что простил все Мазепе? — без тени улыбки спросил Дмитро. — Забыл и свою кровь, и муки побратимов?— Ничего я не забыл и не простил, братчину да только не по силам было мне одному мстить сразу царю и гетману. И я замыслил так: коли один мой недруг задумал схватиться с другим, пускай грызутся до последнего, а я с радостью помогу им в этом. Вначале вкупе с Мазепой поквитаюсь с царем, а затем припомню свои обиды и гетману.— А я слыхивал, будто царь простил полковника Голоту и даже поставил над казаками, что имеются при русской армии, — словно мимоходом заметил Дмитро. — Выходит, по-разному ты и твой побратим решили мстить за свои кривды, братку.Было отчетливо слышно, как скрипнули в наступившей тишине зубы есаула, хотя голос его прозвучал по-прежнему ровно.— Слыхивал про это и я, братчику. Да только не верю той молве. Вернись батько Голота на Украину — обязательно вспомнил бы и прислал весточку. Нуда ладно, хватит об этом. Лучше ответь, чью сторону решили принять запорожцы: царя или короля?— А ничью. Сечь не воюет ни с царем, ни со шведами, а до Мазепиных козней ей тем паче нет дела.— Мыслите отсидеться у себя на порогах? Не выйдет: российские войска уже на Украине, не сегодня-завтра там будут и шведы. Так что не минует и вас военное лихолетье.— Сечь — не Московия и не гетманщина, — ответил Дмитро. — Запорожцы живут и воюют своим умом. Вот когда недруг явится на саму неньку-Украину вот тогда наша громада возьмется за сабли и молвит свое слово. А покуда сего не случилось, мне и надобно успеть с женитьбой. Надеюсь в этом и на твою помощь, братку…
Оглушительный стук в дверь поднял шинкаря с лавки.— Кто там? — зябко поеживаясь, сонным голосом спросил он.— Открывай — увидишь. И поспеши, а не то… — громким голосом ответили с улицы и подкрепили свою угрозу столь крепкими выражениями, что шинкарь тотчас сбросил с двери щеколду.В лунном свете стоял высокий казак в запорошенном снегом кунтуше и наброшенном на голову башлыке. Одной рукой он держал под уздцы коня, в другой сжимал мушкет, прикладом которого только что колотил в дверь.— Что пану полковнику надобно? — услужливо спросил шинкарь.Он сразу отметил прекрасную конскую сбрую, богатую одежду незнакомца и потому решил не скупиться на чины.— Прими коня, — вместо ответа бросил приезжий.Протянув хозяину поводья и бесцеремонно оттолкнув его в сторону, казак прошел в избу. Когда, привязав коня и насыпав ему овса, шинкарь вернулся, незнакомец сидел уже на лавке без башлыка и кунтуша. У ног его стоял мушкет, а на столе лежали два пистолета. Проследив за тем, как хозяин запер дверь, казак скользнул взглядом по плотно занавешенному оконцу, спросил:— Ты один?— Нет, пан полковник. Со мной жена и двое сыночков.— Где они?— Спят на печке.Встав, казак заглянул на лежанку, схватил шинкаря за шиворот, грозно посмотрел в лицо.— По ночам к тебе кто-нибудь наведывается?— Зачем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11