.. И в этот момент из той же кабины душевой к удивлению
Костюковича вышел Сева Алтунин. Он был в одних плавках. Костюкович
отвернулся и быстро направился к выходу...

- Чего этот ученый опять приходил? - Гущин подсунул здоровенный кулак
под челюсть, уперев локоть в столешницу. - Что они, гении, могут
определить по трупу?
- Если очень захотят, смогут, - Туровский расхаживал по кабинету.
В углу сидел Сева Алтунин.
- Уже вряд ли, - сказал он.
- Ты помолчи, тебя не спрашивают, - грозно сказал Гущин. - Ты уже
наворотил. - И снова Туровскому: "А зачем ему хотеть, этому Костюковичу?
Что ему надо от нас? Чего он нос сует?"
- Занимается своим делом - наукой.
- Копает он, Олег, копает, помяни мое слово, - он зашагал по комнате.
- Лучше бы Юру Зимина спас! Живой он полезный был, чем покойником в
чьей-то диссертации.
- Я тебе объяснял уже, почему он уцепился за случай с Зиминым. И не
шуми. Ты знаешь, с чего пошло. Вон с чего, - кивнул Туровский на Алтунина.
- Ты тоже уши не развешивай. Нам реклама не нужна. Наши заботы - это
наши заботы, а для посторонних - "во дворе злая собака". Понял? Спорт дело
семейное. А мы и есть семья. - Гущин замотал головой и повернулся к
Алтунину. - А все из-за тебя! Съездили мы к матери Зимина, растолковали
ей, что к чему, внушили, подкрепили бабками. Поставили бы Юрке памятник, и
все бы пошло путем. Так нет, тебе надо было высунуться вместе со своей
раздолбайкой!
- Я же говорил вам, что она слышала, - тихо ответил Алтунин. - Хотел,
как лучше.
- Хотел! А чем обернулось твое хотение?! Одно зацепилось за другое -
вот что вышло!
- Зато теперь все в ажуре, - ответил Алтунин.
- Нет, ты видал! - сказал Гущин Туровскому. - Он еще оправдывается!
Инициативный он, видишь ли! Нет чтоб посоветоваться!
- Ладно, - успокаивающе сказал Туровский. - Нечего толочь воду в
ступе.
- Что Погосов? - миролюбивей спросил Гущин.
- Пока ничего, - ответил Туровский.
- Ты звонил клиентам? - обратился Гущин к Алтунину.
- Да. Приедут из Одессы, Москвы, Петербурга, Новосибирска,
Днепропетровска, Киева.
- Себе оставим сколько нужно, остальное реализуем, - сказал Гущин. -
Представляешь, Олег, какие бабки могли сгореть зеленым светом?! - как бы
напомнил он Туровскому. - Мы ведь в это всадили "зелененькие", - хмыкнул
он, довольный своим каламбуром...

Прошло какое-то время с тех пор, как Костюкович был вызван к главному
врачу. Объяснительную записку он написал на следующий же день, отнес в
приемную и отдал секретарше. Жил в ожидании какого-то обвала, ибо знал,
что главный скор на руку. Но минуло полмесяца, а ни главный, ни начмед его
не теребили. Начмед при встречах вела себя так, словно ничего не знала.
Два или три раза Костюкович сталкивался в коридоре и в холле с главным, но
тот кивком головы отвечал на его кивок, не напоминая ни об их разговоре,
ни об объяснительной записке, никакой осведомленности не проявлял и
завотделением. У Костюковича с ним были хорошие отношения, и уж он-то
как-нибудь предостерег бы Костюковича, либо попытался бы затеять разговор
на эту тему просто из любопытства. Сперва эта неопределенность удручала,
нервировала, но постепенно тревога отодвинулась в какую-то дальнюю нишу
души, каждодневные хлопоты как бы замуровали ее там, заглушили. И на
вопрос: в чем дело? Костюкович отвечал себе: либо главный по каким-то
неведомым причинам решил все спустить на тормозах, либо все уже в
облздравотделе, но там не спешат, жалоб полно, и гром оттуда может еще
грянуть. "Ну и черт с ними!" - думал он...
Теперь же, когда в его руках были восстановленные стекла некропсии,
все его тревоги и недоумения улеглись, уступили место веселому ожиданию,
возникло даже нетерпеливое любопытство: что появится в глазах главного,
когда тот увидит восстановленные стекла...
Было начало пятого, когда Костюкович возвращался домой. В подъезде он
помог соседке спустить коляску с ребенком, своими ключами отпер дверь, в
прихожей оставил кейс, прошел в комнату, и тут же в нос ему шибанул
какой-то парикмахерский запах - резкий, сильный, но приятный. "Лосьон, как
тогда в больничном тоннеле и в машине!" - вспомнил он. Из ванной доносился
шум воды. Значит, Ирина дома. Он прошел в комнату, где запах ощущался
сильнее. Вскоре сестра показалась из ванной, на голове у нее был тюрбан из
махрового полотенца. Костюкович потянул носом.
- Не принюхивайся, - сказала сестра, сняв тюрбан и вытирая волосы. -
Это от меня, наверное, еще разит. Мыла голову, чтоб избавиться от этого
аромата... Сейчас просушу немножко феном и сядем обедать... Сумасшедший
Погос выплеснул на меня полфлакона лосьона!..
За обедом она рассказала. Пошла к Погосову, отнесла ему проспект
симпозиума. На столе у Погосова стояла недопитая бутылка коньяка и
небольшая, обтянутая целлофаном красивая коробка. Поняла - туалетная вода.
Он поймал взгляд Ирины, задержавшийся на коньячной бутылке, на двух рюмках
и двух маленьких чашечках с кофейной гущей на дне, рассмеялся:
- Гость был... И вот... Красивая? - он вертел в руках коробку с
лосьоном, затем стал читать надпись на фирменной этикетке: "Шанель
"Эгоист". Париж". Вот дизайн, а! Лизнуть хочется, так вкусно сделали.
- Сколько ж ты отвалил? - спросила она.
- Это подарок, Ира. Но зачем он мне? Возьми себе. Я ведь не
пользуюсь.
- Во-первых, подарили тебе. Во-вторых, это мужской, - ответила она.
- Сейчас понюхаем, что это такое, - и стал резко срывать целлофановую
обертку с флакона. Руки у него тряслись, и она поняла, что он пьян. Не
успела ничего сказать, как он нажал на колпачок на горлышке флакона и
окатил ее одежду струей, затем как из огнетушителя стал поливать ей
голову, смеясь: - Ничего дождик!
- Ты с ума сошел, Погос! Что ты делаешь! - увертываясь, чтоб шипящая
струя не попала в глаза. - Я же провоняюсь насквозь! От меня в трамвае
будут шарахаться...
- Поэтому я мыла голову, - закончила сестра. - Иначе тебе пришлось бы
противогаз надеть.
- Выгонят когда-нибудь твоего Погосова из института за пьянство, -
сказал Костюкович.
- Директор без него шагу сделать не может, души в нем не чает. Без
погосовской лаборатории институт можно закрывать. А лаборатория эта и есть
сам Погос. Он тянет наиболее интересные разработки и самые трудные
хоздоговорные темы...

19
В конце рабочего дня, когда Левин уже собирался домой, позвонил
Чекирда:
- Вы просили поставить вас в известность, Ефим Захарович. Так вот:
час назад прибыл наш груз - три полиэтиленовых мешка, в них порошок для
пластмассы. Я сам ездил на склад, груз в сохранности, все проверено в
присутствии таможенника и нового завскладом.
- А старый куда подевался?
- Вроде сняли с работы... Я сообщил этому новенькому, что завтра
утром, часов в десять, вывезем со склада. В общем сделал так, как вы
рекомендовали.
- Хорошо. Но забирать эти мешки завтра не нужно.
- Почему? - удивился Чекирда.
- Подождем сутки-другие. Без нас ничего не предпринимайте, и Боже вас
упаси появиться в эти дни на складе. Вы поняли?
- Не совсем.
- Чего вы не поняли?
- Зачем все это?
- Мои фантазии, Артур Сергеевич. Так что будьте добры потакайте им и
не задавайте мне трудных вопросов... Всего доброго.

Складские модули различных баз и учреждений находились за городом. С
магистрального шоссе был съезд на раздолбанную тысячами автомобильных
колес узкую грунтовую дорогу. Слева вдоль нее шел ров, за которым
расстилалась поросшая бурьяном низина, а справа километра на два тянулось
высокое сплошное ограждение - местами из бетонных плит, местами из толстой
проволочной сетки. В длинной этой стене имелось много широких железных
ворот с будками вахтеров и надписями, какой организации принадлежат данные
склады. В обоих направлениях - от шоссе и к нему - почти впритык шли
тяжелогрузные машины - крытые и открытые, пустые и уже с ящиками,
контейнерами, мешками, тюками, картонными коробками. Пыль стояла, хоть
фары зажигай.
Матерясь и подскакивая на ухабах, Михальченко крепко держался
здоровой рукой за скобу.
- Смотри, не проскочи, - сказал он Стасику.
- Я помню, где это, Иван Иванович, там кто-то на воротах нацарапал
слово из трех букв во множественном числе.
- Народ у нас умеет шутить на эту тему...
Ворота складов универсальной базы "Промимпортторга" были распахнуты.
Из них выезжал "Камаз". За ним в очередь стояло два грузовика с высокими
бортами.
- Я выскочу, а ты развернись и стань поудобней, чтоб тебя не
"заперли". Может, придется сразу садиться на "хвост", - Михальченко почти
на ходу выпрыгнул и, пригнувшись, прикрытий "Камазом" и грузовиками,
проскочил по другую сторону от вахтерской будки на территорию склада.
Дальше пошел медленно, вальяжно, словно томился тут давно, ждал, то ли
пока его машина у терминала загрузится, то ли пока разгрузится. Он
приблизился к нужному ему модулю. Народу и машин было много, по терминалу
туда-сюда разъезжали автопогрузчики и мототележки с бортами. Кто-то
получал товар, кто-то опорожнял контейнеры. Содержимое их вносили в темное
прохладное нутро огромного ангара. Молодой парень с распатланными светлыми
волосами носился по терминалу, заходил внутрь склада, в конторку,
подписывал какие-то бумаги, возвращал часть из них шоферам и экспедиторам.
Это был новый завскладом, по его заполошенному виду, по пачке бумажек,
постоянно появлявшейся в его руках, Михальченко понял, что парень еще не
обвык, нервничал. За ним степенно следовал высокий мордатый блондин в
куртке таможенника. Они то подходили вместе к грузополучателю, ждавшему у
своих контейнеров, вскрывали их, сверяли груз по бумагам, то расходились -
таможенник в сторонку покурить, хотя это запрещалось висевшей надписью,
или поболтать с кем-то из сновавших здесь людей, в то время как завскладом
бежал в свою конторку опять что-то подписывать и шлепать штампики...
Все это Михальченко видел, прохаживаясь вдоль терминала, вдоль
складов, заговаривая, перебрасываясь шутками с каким-нибудь водителем,
ждавшим своей очереди; при этом Михальченко цепко держал в поле зрения
распахнутые вороты ангара, где слева в тени за конторкой стояли нащупанные
его взглядом три полиэтиленовых мешка.
Длилось это бесконечно долго. Никто не обращал внимания на
Михальченко, он был для всех таким же ждущим очереди сдавать или забирать
груз. Ему казалось, что он с Левиным промахнулись, ничего тут не
произойдет. Начался уже перерыв, территория складов опустела. Заперев
ангар, ушел завскладом, куда-то исчез таможенник, шоферы и экспедиторы
сидели, скучая, в кабинах, кто жевал, кто тайно, в кулак, покуривал.
Торчать одному на опустевшем дворе все равно, что голым становиться в
очередь за молоком, - обратят внимание. И он пошел к проходной.
Тетке-вахтерше, уже что-то хлебавшей из алюминиевой миски, сказал:
- Не успел до обеда загрузиться. Что-то сегодня народу много. На
прошлой неделе получал товар, до перерыва успевал управиться. Пойду в вашу
столовую, перекушу, - он знал, что в двухэтажном здании управления базы,
фасадом выходившем в сторону шоссе, а тыльной - сюда, имелась рабочая
столовая.
- Идите, идите, я вас уже знаю, вы приметный, - ответила вахтерша,
откусывая кусок хлеба и поднося ложку ко рту...
Ни в какую столовую Михальченко не собирался: в "бардачке" у Стасика
лежал пакет с бутербродами.
После двух он вернулся на территорию базы, где снова началась суета,
а около трех у склада первым оказался "рафик", за ним другие машины.
Михальченко в это время, прохаживаясь, был в конце терминала. Когда
вернулся, глянул в глубину ангара, обнаружил, что трех мешков уже нет.
Растерянно озираясь, заметил, что "рафик" подъезжает к воротам. Пока его
шофер совал какие-то бумаги вахтерше, пока та отворяла тяжелые ворота,
Михальченко через турникет в ее будке выскочил на дорогу и заспешил к
своей машине.
- Заводи, Стасик, - велел он, усаживаясь и захлопывая дверцу. -
Сейчас выедет "рафик" зеленого цвета, номера 14-72 МНО, пойдешь за ним.
Когда выедем на шоссе, впритык за ним не иди, пропусти кого-нибудь впереди
себя. Но смотри не потеряй его...
Они ждали минут пять, двигатель работал. "Рафик" выехал, они дали ему
уйти почти к самому повороту на шоссе, затем Михальченко весело плюнув на
ладони, потер их, скомандовал Стасику:
- Пошел!..
Выехав на шоссе, "рафик" свернул вправо, в сторону города. Пропустив
приближавшуюся слева белую "семерку", Стасик двинулся следом, низенькая
"семерка" не заслоняла будку "рафика", и Стасик "отпустил" его метров на
двести, однако, когда въехали на городские улицы, приблизился, боясь, что
где-нибудь красный свет светофора может разделить их, и "рафик" исчезнет в
пересечении городских улиц.
"Его, конечно, надо было брать с поличным, когда он только выехал со
склада, но прав у меня таких уже нет, - огорченно подумал Михальченко. - С
другой стороны, полезно посмотреть, куда и к кому он нас приведет..."
Между тем "рафик" пересек город, по окраинным узким улочкам выехал к
пустырю в низине с несколькими, отстоявшими далеко друг от друга
металлическими гаражами, и по грунтовой крутой дороге спустился к ним.
- Остановись, дальше не надо, - велел Михальченко, когда они
проезжали мимо бесхозных запыленных кустов облепихи.
Михальченко достал из "бардачка" сильный армейский бинокль, распахнул
дверцу. Отсюда, с плато, где они стояли, хорошо была видна вся низина и
далекий уже "рафик", петлявший по разъезженной дороге. Михальченко
подогнал окуляры, поймал "рафик", оказавшийся вдруг совсем рядом, -
протяни руку, коснешься его колес с почти лысой резиной. Он хорошо видел
лицо шофера - скуластое, небритое.
"Рафик" подъехал к металлическому гаражу, выкрашенному яркой охрой,
остановился, шофер отпер сперва внутренний замок, затем два навесных,
распахнул ворота, и Михальченко увидел затененное нутро гаража: у стены
мотоцикл, а в глубине какие-то ящики - один на другом. После того, как
водитель занес в гараж привезенные три мешка, Михальченко сказал Стасику:
- Все! Мотаем отсюда, больше тут торчать нечего, он у нас в кармане!
Ну, Стась, молодцы мы! То-то Левин подпрыгнет!
- Он никогда не подпрыгнет, он пессимист, Иван Иванович, - Стасик
включил заднюю, что-то лязгнуло в коробке скоростей, газанув, сдал резко
назад и затем, перегазовав, рванул с первой так, что песок струей ударил
из-под колес...

20
- Стекла принес? - спросил профессор Сивак.
- Да.
- Ну, пойдем.
Они ушли в большую учебную комнату, где на столах, составленных
прямоугольником, стояли микроскопы. В этой комнате раз в месяц
патологоанатомы города собирались на прозекторские конференции.
Проводились консилиумы по биопсиям.
- Расскажи еще раз подробно, кто он, что он, твой больной: возраст,
профессия, с чем поступил к тебе, - попросил Сивак.
Костюкович повторил, историю болезни Зимина он знал уже наизусть.
- У спортивного врача карточка Зимина не сохранилась, но по его
рассказу парень был абсолютно здоров, - сказал Костюкович. - С матерью, к
сожалению, поговорить не удалось, после всего не смог себя заставить пойти
к ней.
- Жаль... Ну что ж, приступим, - Сивак взял коробочку со стеклами.
Одно за другим он просматривал стекла - одни быстро, другие подольше,
к некоторым возвращался еще раз. Закончив и отстранившись от микроскопа,
сказал:
- Ты понимаешь, что у него с сосудами? Разрушительной силы васкулит
[поражение стенок кровеносных сосудов]. Ты почку видел? Это же не сосуды,
а свечки, из которых повытаскивали фитили! И ты удивляешься, откуда у
молодого парня такая гипертония... Не врал ли врач команды, что не замечал
скачков давления?.. Относительно этого твоего случая у меня есть
предположение. В свое время я занимался васкулитами в связи с инфарктами в
ранних возрастных группах, в группах риска, то есть у людей определенных
профессий, связанных с химикатами, гербицидами, пестицидами, тяжелыми
металлами, бензином. Тут попадались мне работники складов и баз, где
хранятся моющие средства, бытовая химия, шоферы, ювелиры. И подтвердилось
вот что... - И Сивак стал излагать Костюковичу то, что могло произойти с
Юрием Зиминым.
Слушая, Костюкович думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16