Более справедливо другое соображение. Если дело обстоит так, то какими же словами должен интересоваться, какие слова будет собирать тот человек или тот коллектив ученых, который занялся бы составлением словаря русского языка?
Оказывается, величайший интерес представляют все слова; только их никак нельзя сваливать в одну кучу. Огромное, бесконечное значение знания и учета слов общерусского литературного языка не нуждается в объяснении. Им, этим языком, пользуются журналисты, писатели, ученые, поэты, философы, законодатели. На нем написаны все наши книги, ему и на нем обучают у нас в школах. Он и есть, так сказать, русский язык по преимуществу . Значит, полный его словарь, толковый словарь, является и большой ценностью и первой необходимостью для народа.
Но ведь «русский язык по преимуществу» родился не на пустом месте и не всегда этим преимуществом обладал: он сложился, он выкристаллизовался из народного языка, соединив в себе лучшее, что нашлось во многих диалектах и говорах великой нации. Бесчисленное множество мастеров и подмастерьев долгие столетия гранило и шлифовало его.
Да и сегодня мастера нашего слова стремятся непрерывно черпать новые и новые богатства все в той же сокровищнице народной речи, как в неистощимом, вечно живом источнике. А ведь эта речь, если с ней поближе познакомиться, является нам прежде всего в виде ряда областных диалектов. Следовательно, их словари столь же важны и существенны, как и сам основной словарь современного нашего языка. Ну, а те слова, которыми пользуются, которые ежедневно создают заново люди труда, науки, различных ремесел, разных отраслей техники, слова профессиональные, разве они – пустяк?
Попробуйте, сопоставляя между собой старинные и более новые лексиконы общерусского языка, выяснить, откуда взялись в нем бесчисленные новые слова и термины, которыми он пополнился за последние сто лет. Вы скоро заметите: громадное большинство их создано не за письменными столами писателей, не вдохновением поэтов или ученых-языковедов. Они родились в напряженной атмосфере изобретательских лабораторий, в шумных заводских мастерских, на полях, где человек работает, создавая разом и новые вещи и новые, нужные для их названия слова .
В XIX веке русский язык не знал ни слова «самолет», ни слов «вертолет», «планер», «рентген», «трактор», «танкист», «линкор», «бункеровка», «полезащитный», ни сотен других. Теперь их знает каждый, а созданы они, поверьте, не специалистами по языку. Они созданы теми людьми, которые построили или ввели в действие всю эту массу новых вещей.
В начале XX века поэт-футурист В. Хлебников, человек, по-своему очень чутко относившийся к слову, попытался составить маленький словарик для нужд нарождавшейся авиации. Он искусственно произвел множество слов от корня «лет», чтобы они называли новые понятия: «летоґба» – вместо иноземного «авиация», «летавиґца» или даже «лтица» – взамен нерусского «авиаторша», и т. д. и т. п. Все эти слова имели очень ученый вид. Но из них изо всех не удержалось в языке ни единого. А в то же время сами «летающие люди», не размышляя много, произвели от того же самого корня «лет» громадное число совсем других слов: «летчик», «летный», «выґлетаться», «подлетнуґть», «подлетка», «облетаґть» (параллельное «обкатать», «объездить») и еще целую кучу. И вот эти-то неученые слова действительно прочно вошли в язык, стали широко известны многим, живут в нем сейчас, множатся, получают нередко переносные значения, то есть стали настоящими живыми словами – живой русской речью. Так можно ли после этого отрицать важность собирания и изучения так называемых профессионализмов, слов, которые, может быть, еще и не все вошли в общерусский литературный язык, но которые уже родились и живут в речи рабочих, инженеров, ученых, военных людей – специалистов разных профессий? Мы убедились, что именно их потоком пополняется общий язык. Кто может сказать заранее, какое из профессиональных слов – слово ли «доґбыча», отличное от литературного «добыґча» местом ударения, или выражение «на-гораґ», употребляемое вместо обычного «наґ гору» или «навеґрх» – прочно войдет в него завтра? Очевидно, нужен нам словарь и профессиональных, производственных, специальных слов и выражений.
Тем более ясна необходимость словаря совсем мало кому известных древнерусских слов. Тут и доказывать нечего.
Во-первых, древнерусский язык слишком резко отличается от нашего современного; каждый, кто пробовал читать «Русскую правду» или «Поучение Владимира Мономаха», на себе испытал это. Во-вторых, наш сегодняшний язык вырос из древнерусского. Он сохранил множество древнейших слов в почти неизменном виде (гора, вода, бор, поле, огонь, бой, Русь и т. п.) и значении; тысячи нынешних слов, понятных каждому, являются лишь незначительными вариантами к их же древнему звучанию или значению ( вълкъ и волк , слънце и солнце , пълкъ и полк ). В-третьих, многие наши сегодняшние слова, которыми мы поминутно пользуемся, утеряли за долгие века свои старые связи. Они могут показаться нам безродными пришельцами, пока мы не найдем их прямых прародителей в языке древних и древнейших эпох жизни нашего народа.
Таким образом, ясно: наряду с толковым словарем литературного русского языка ученым приходится непрерывно работать и над составлением других его словарей – древнерусского, областных, профессиональных. Без них не может обойтись языкознание; необходимы они и просто для культурной жизни всей нашей страны. Так любопытно приглядеться, какова же она, эта работа лексикологов-словарников, подумать, не можем ли и мы с вами хоть чем-нибудь помочь им.

«МУЗЕИ СЛОВ»

Если в мучительские осужден кто руки,
Ждет, бедная голова, печали и муґки,
Не вели томить его делом кузниц трудных,
Ни посылать в тяжкие работы мест рудных.
Пусть лексикон делает. То одно довлеет:
Всех мук роды сей един труд в себе имеет!
Феофан Прокопович


«Делать лексикон» значит «составлять словарь». Занятие, казалось бы, спокойное и мирное, а вот ведь в каких черных красках рисует его современник Петра I. Неужели и верно эта работа хуже каторги? Почему?
Она делится на два важных этапа. Сначала надо собрать все слова, которые интересуют лексикографа, потом их «истолковать», объяснить. Ни в том, ни в другом случае никто не может полагаться на свою память: нет людей, которые держали бы в голове все слова того или иного языка, знали все их значения. Вы не понимаете слова «гном», я забыл глагол «ёрничать», а ваш друг даже представления не имеет о существительном «диоґптр». Мы не включили бы их в словарь, не сумели бы правильно выяснить их смысл. А все они употребляются в русской литературе.
Значит, прежде всего необходимо собрать как можно большую коллекцию слов русского языка, общего современного языка, древнерусского или одного из областных диалектов, в зависимости от того, чем именно мы хотим заняться. Сборы эти всегда и во всех случаях оказываются делом трудоемким и нелегким.
Было время, когда им занимались одиночки-энтузиасты на свой страх и риск. Знаменитый наш лексикограф Владимир Даль посвятил почти всю свою сознательную жизнь составлению большого словаря народной речи. Начал он его юношей, кончил старцем. Вот что рассказывает он:
«С той поры, как составитель этого словаря себя помнит… жадно хватая на лету родные речи, слова и обороты… записывал [он] их без всякой иной цели и намерения, как для памяти, для изучения языка, потому что они ему нравились… Прошло много лет, и записи эти выросли до такого объема, что при бродячей жизни (В. Даль был по профессии военным врачом. – Л. У.) стали угрожать требованием для себя особой подводы… Живо припоминаю пропажу моего вьючного верблюда еще в походе 1829 года, в военной суматохе, перехода за два до Адрианополя. Товарищ мой горевал по любимом кларнете своем, оставшемся, как мы полагали, туркам, а я осиротел с утратою своих записок ; о чемоданах с одеждою мы мало заботились. Беседа с солдатами всех местностей широкой Руси доставила мне обильные запасы для изучения языка, и все это погибло! К счастию, казаки подхватили где-то верблюда с кларнетом и записками и через неделю привели его в Адрианополь. Бывший же при нем денщик мой пропал без вести…»
Это было в 1829 году, а первый том словаря Далю удалось выпустить только в 1861 году. Тридцать лет непрерывного самоотверженного труда позволили ему собрать около 200000 русских слов, создать книгу, которая и сейчас не утратила цены и значения. Но Даль, не будучи языковедом, не имея специальной подготовки, работал один. Поэтому словарь его изобилует ошибками, неверными толкованиями, неосновательными догадками. Теперь в нашей стране дело изучения слов русской речи ведется иначе. Теперь им занимаются не одиночки, а крепкие коллективы ученых, сотрудников языковедческих учреждений. И те коллекции, которые ими скапливаются, не уместились бы ни на каких «подводах» и «верблюдах»: они составляют грандиозные картотеки, целые любопытнейшие «музеи слов».
Возьмите, например, замечательную картотеку словарного отдела Института языкознания в Ленинграде. Она хранит около семи миллионов карточек с записями различных русских слов. Около семи миллионов! Если каждая карточка весит только два грамма, то и то общий вес «музея» равняется четырнадцати тоннам! Какой уж тут верблюд!
Законен вопрос: почему карточек так много? Неужели же русский язык столь необычно богат словами? Неужто их число измеряется миллионами? Естественно спросить и о другом: как составилась такая громадная коллекция? Что она собой представляет? Как работают над ней ученые и для чего именно она нужна?
Разумеется, слов у нас гораздо меньше, чем этих карточек с записями. Сотрудники словарного отдела полагают, что ими зарегистрировано около 400–500 тысяч разных русских слов. Вероятно, в коллекции есть пропуски (она и сейчас непрерывно пополняется), но, в общем, цифра эта близка к исчерпывающей. А для того чтобы понять, для чего необходимо столь чудовищное количество карточек, стоґит мысленно заглянуть в любой такой «музей слов».
Он не похож на другие музеи, – скажем, на зоологический, с его красивыми витринами, где полярная сова сидит на картонном ропаке, прикрытом искусственным снегом из ваты и бертолетовой соли, а семья утконосов весело полощется под сделанной из стекла поверхностью воображаемой австралийской речки. Не похож и похож!
В картотеке тысячи и сотни тысяч карточек установлены в длинных ящиках наподобие библиотечных каталогов. Каждая карточка размером с почтовую открытку стоит на своем точном месте по алфавиту. Что написано на ней?
На карточке написана какая-нибудь фраза, отрывок из текста книги, документа или кусочек подслушанной кем-либо живой речи. Например:

«Пускай же говорят собаки: „Ай, Моська! Знать, она сильна, что лает на Слона!“»

В этой цитате слово «собаки» подчеркнуто или выделено каким-либо способом, а внизу сделано указание: «И. А. Крылов, „Басни“, стр. такая-то». Эта карточка стоит в ящике на букву «С», на слово «собака». И если вы возьмете одну из ее соседок, то и на ней вы встретите выписки, в которых – во второй, в третий, в десятый раз – будет встречаться так же подчеркнутое то же самое слово. Зачем это нужно? Неужели ученые не могут запомнить и объяснить даже такое слово, всем известное, совсем простое?
А что оно, по вашему мнению, означает? Ну конечно: «Прирученное человеком хищное животное, близкое к волку, лисице и другим». Что же еще можно добавить?
Но вот я вытаскиваю еще одну карточку. На ней написано довольно странное: «Оставив тяжело нагруженную деревянную собаку на перекрестке двух штреков, мальчик на четвереньках пополз на стоны…» Неужели и тут речь идет о «прирученном хищном животном»? Конечно, нет: лет пятьдесят – сто назад рудокопы называли «собаками» рудничные тележки, на которых отвозили по штольням породу. Можно встретить и такую запись: «По тем кустам пройдешь, столько собак в портки вопьется, скребницей час не отчистишь!» Оказывается, в Псковской области «собаками» называют цепкие семена сорного растения чередыґ… А что значит сочетание слов «морская собака», «летучая собака»? А сколько совершенно неожиданных значений имеет уменьшительное слово «собачка»: это и «гашетка огнестрельного оружия», и «особый зубец в механизме, препятствующий обратному движению», и «клинышек», и «щеколда»… Что же получается?
Выходит, что слово, взятое само по себе, в отдельности от других слов, вне фразы-предложения может оказаться совсем непонятным для нас. И наоборот, каждое новое предложение, новый кусок живой речи иной раз способны дать нам понятие о таком значении хорошо известного слова, о котором мы и не догадывались.
Вот почему и приходится на одно слово делать не одну, а много выписок. Не слишком много, чтобы они не заполняли собой и без того обильный «музей слов», но и не слишком мало; иначе многие и, быть может, очень важные значения этого слова останутся непонятными и незамеченными. Иначе говоря, тут-то и обнаруживается сходство нашего «музея слов» с зоологическим музеем. Там ученые стараются размещать чучела животных в их природной обстановке вовсе не красоты ради, а для того, чтобы можно было правильнее и полнее судить об их особенностях, о том, для чего, скажем, тигру нужна его пестрая раскраска или дятлу упругий жесткий хвост. И здесь языковеды тоже стремятся воссоздать естественные условия, в которых живут слова нашей речи: они ведь никогда не встречаются нам «сами по себе»; они всегда показываются в живой связи с другими словами, мелькают в хороводах предложений, в сложной перекличке с другими своими собратьями.
Теперь этот вопрос, мне кажется, выяснен. Остались другие: как составляются такие коллекции, откуда берутся их карточки, какую работу над ними ведут? Тут нам придется принять в расчет, что, как мы уже говорили, все это может меняться в зависимости от того, с каким именно словесным материалом, с какими потоками могучей реки русского языка мы имеем дело, какую ставим перед собою цель.

В МИРЕ ДАВНО ОТЗВУЧАВШИХ СЛОВ

Представьте себе, что вы историк, занятый чтением старинных рукописей. В грамоте одного из тверских монастырей, помеченной концом XVI века, вам попадается непонятная строчка:


«…и была та земля ране монастырская, и брана на посад под веденцы… »


Что может это значить? Слова «земля», «посад», «брана», «монастырская» понятны. Но что такое «веденцы»? Из одного предложения не выяснишь не только смысла нового слова, но даже каґк оно звучит в именительном падеже единственного числа: «веденеґц», как «бубенеґц» или «огуреґц», «веґденца», как «уґлица», «гуґсеница», или «веденцаґ» – вроде «пыльцаґ», «грязцаґ». А может быть, еще и «ведеґнца».
Еще хуже со значением слова: может быть, эти «веденцы», под которые заняли монастырскую землю, – овощи; действительно, что-то вроде огурцов или капорцев? А может статься, они строения или сооружения наподобие прудов – «копанцев», или просто растения как «саженцы»? Непонятно! Можно, вероятно, порывшись в древних рукописях, найти более ясный отрывок, содержащий это же слово; но для этого надо перерыть сотни старых грамот, книг, документов без большой надежды скоро наткнуться на него. Это, конечно, немыслимо.
Было бы очень печально, если бы не существовало «музеев слов». Вы идете в один из них, – скажем, в наш, ленинградский, – в картотеку словарного отдела Института языкознания. Древнерусскому языку отведено в ней полтора миллиона карточек. Вы заглядываете в них и с благодарностью видите: опытные охотники за старыми словами давно проделали за вас нужную работу: они собрали целый букет примеров на заинтересовавшее вас слово. Читаем их подряд.
Первая карточка ничего нового не дает: «Взято с пермской земли двадцать веденцов …» Тут это слово может значить что угодно. Вторая тоже помогает мало: «Дал вклад Кузьма Устюженский веденец кафтан бархатный черный пуговицы золотые…»
Ясно одно: в именительном падеже единственного числа наше слово звучит как «веґденеґц», оно мужского рода. Но предки наши писали не всегда тщательно; к знакам препинания либо вовсе не прибегали, либо расставляли их каждый по-своему. Как понять: кафтан, что ли, назывался веденцом, или же это звание самого «вкладчика» (жертвователя), Устюженского Кузьмы? Туманно. Но, открыв третью карточку, мы с облегчением читаем:


«…а на том месте – лавка Якимки, московского веденца …»


Победа! Выяснено твердо: «веґденеґц» – человек. Но какой? Означает ли слово это профессию (может быть, он «кузнеґц», «купеґц»?), характеристику («глупеґц», «сорванеґц») или еще что-нибудь? Сказать трудно.
Еще и еще перебираете вы карточки, радуясь тому, что их так много, и, наконец, натыкаетесь на то, что вам нужно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46