И в такой связи небезынтересно привести слова Анатолия Владимировича Тарасова, написанные им о Всеволоде Боброве в 1952 году: «К положительным качествам Боброва, в частности к искусству обводки, прибавилось умение играть коллективно, действовать в течение длительного периода времени с большим напряжением сил. Не ущемляя своей яркой индивидуальностью творчества партнеров, Бобров способствовал развитию в каждом из них наиболее ценных качеств».
«Не ущемляя своей яркой индивидуальностью творчества партнеров…» – сказано очень точно и справедливо.
О том, как неудачно сложился для советских футболистов олимпийский турнир 1952 года, широко известно. Неправедный пенальти, назначенный в ворота сборной СССР английским судьей Артуром Эллисом при переигровке с югославами, во многом решил исход напряженного матча в пользу соперников. Однако справедливости ради следует напомнить и о некоторых явных тренерских просчетах, приведших к поражению в повторном матче и лишивших команду права продолжать борьбу в турнире.
Наряду со старшим тренером Борисом Аркадьевым, в советской команде было еще два тренера: Михаил Якушин, «ведавший» нападающими, и Михаил Бутусов, занимавшийся проблемами общефизической подготовки. И перед повторным матчем с югославами, видимо, из-за колоссального нервного напряжения – другой причины предположить просто невозможно! – у наставников сборной, как говорится, ум зашел за разум: установку на игру защитникам и форвардам они давали… раздельно. Борис Андреевич Аркадьев накануне второй встречи собрал защитников и полузащитников, разъяснил задачи, стоявшие перед ними. А когда Юрий Нырков поинтересовался, в какое время команда соберется в полном составе, то услышал ответ, поразивший его: – А мы с нападающими уже поговорили, они не нужны…
– Как не нужны? Да ведь мы играем все вместе, – удивился Юрий Александрович.
– Ничего, мы с ними уже все решили… Потом всех соберем.
Но так и не собрали.
А между тем в линии атаки тренеры сделали одну очень важную перестановку: вместо левого крайнего ленинградца Марютина поставили молодого тбилисца Чхуасели, рассчитывали на его свежие силы, быстрый бег и энергию. Тот факт, что Чхуасели не только впервые участвовал в международном матче, да к тому же столь необычайно ответственном, но вдобавок вообще ни одного раза не играл за основной состав, тренеры почему-то не взяли в расчет. А ведь в тот период в официальных олимпийских встречах замены игроков еще не разрешались, поэтому исправить ошибку в ходе игры уже не представлялось возможным.
И получилось так, что сборная команда СССР играла практически вдесятером.
Когда молодой, подававший надежды форвард оказался на иоле в небывало напряженной, нервной обстановке, он буквально… остолбенел от невиданной ответственности, свалившейся на него. Нельзя было сказать, что он играл плохо – он вообще не играл, автоматически, без всякого смысла двигаясь вперед и назад по своему флангу. Юрий Нырков, который должен был взаимодействовать с левым крайним нападающим, подобно другим футболистам основного состава, даже не знал, как Чхуасели зовут. Вдобавок молодой тбилисец плохо говорил по-русски и почти не понимал, что ему по ходу матча пытался втолковать защитник. Нырков мысленно рвал на себе волосы: как получилось, что он, парторг команды, не настоял на том, чтобы созвали общее собрание коллектива, и не поставил вопрос о сомнительности такой замены?
Но исправить положение уже было невозможно. Олимпийский поезд умчался дальше без советской команды.
С проигравшими обошлись круто: во-первых, команду немедленно отправили из Хельсинки домой, а во-вторых, с Бориса Андреевича Аркадьева сняли звание заслуженного тренера СССР, а с Константина Бескова и Константина Крижевского – звания заслуженных мастеров спорта. К Боброву, Ныркову и Николаеву никаких санкций все же применять не стали, сочтя, что они действовали на футбольном поле героически, смело и в поражении не виноваты.
Председатель Спорткомитета СССР Николай Николаевич Романов, возглавлявший олимпийскую делегацию, учитывая особый вклад Всеволода Боброва в игру с командой Югославии, предложил ему задержаться в финской столице и досмотреть олимпийский футбольный турнир. Однако Бобров это предложение отверг и вернулся вместе с командой, считая, что обязан разделять с товарищами не только радость побед, но также горечь поражений.
В тот момент он, конечно, не подозревал, насколько сильна будет эта горечь.
В Ленинграде футболистов никто не встретил. На столичном вокзале – тоже. Тихо и незаметно прибыли в Москву герои исторического матча с очень сильной югославской командой, сумевшие сделать то, что никому ни до них, ни после них не удавалось ни на олимпиадах, ни на чемпионатах мира – за двадцать минут отквитать четыре мяча.
Быстро попрощавшись друг с другом, олимпийцы заспешили в метро, на трамваи и разъехались по домам. Сетку с футбольными мячами погрузили в машину спортивного обозревателя газеты «Правда» Мартына Ивановича Мержанова, который приехал на вокзал не по заданию редакции, а по собственной инициативе. Эти олимпийские мячи долго пылились на книжном шкафу Мержанова, и впоследствии он писал, что они «были немым укором тем спортивным деятелям, которые по-своему бестактно выражали отношение к неудаче футболистов».
А спустя дней десять в дом отдыха на Ленинских горах, где перед очередным календарным матчем на первенство страны жили футболисты ЦДКА, приехал представитель Наркомата обороны и сообщил, что «где-то наверху» принято решение расформировать армейский коллектив.
Так по прихоти одного из высокопоставленных спортивных меценатов, которому, видимо, мешали блестящие спортивные успехи этой команды, лидировавшей в чемпионате страны 1952 года, был расформирован самый сильный футбольный клуб того времени, что нанесло серьезный ущерб развитию нашего футбола в целом.
Большинство армейцев сразу же перешли в команду Спортивного клуба Армии города Калинина, которая с их приходом немедленно стала одной из лучших. Однако и это кое-кому пришлось не по душе – СКА (Калинин) тоже расформировали.
Но вполне закономерно, что такие волюнтаристские решения вскоре были отменены. Уже на следующий год армейский футбольный коллектив создали вновь. Под названием Центрального спортивного клуба Армии – ЦСКА, он существует и поныне. Однако вот уже три десятилетия он не может по-настоящему преодолеть последствия той давней «психологической травмы», нарушившей славные традиции, приблизиться по мощи игры к знаменитой послевоенной «команде лейтенантов».
После ликвидации команды СКА (Калинин) армейские футболисты разбрелись по разным клубам, некоторые из них вообще расстались со спортом. Например, явно преждевременно, в расцвете лет и таланта покинул футбол Валентин Николаев. Вместе с Юрием Нырковым и Вячеславом Соловьевым он поступил в Военную академию бронетанковых войск.
У Всеволода Боброва определенных планов не было. Он безучастно слонялся по стадионам и однажды пришел посмотреть тренировку московского «Спартака». Там его сразу приметил Сергей Александрович Савин, работавший в тот период начальником этой команды. Увидел – и тут же бросился к старшему тренеру «Спартака» Абраму Христофоровичу Дангулову: – Бобров свободен! Как же его к нам не взять!
Так состоялось «сватовство», и сезон 1953 года, свой последний футбольный сезон, Всеволод Бобров играл за команду московского «Спартака».
Он быстро вписался в очень сильный спартаковский ансамбль того времени – в команду Игоря Нетто и Никиты Симоняна. Однако было все же заметно, что Бобров не играет, а «доигрывает».
После поражения в Хельсинки в футболисте Боброве произошел как бы надлом. И дело заключалось вовсе не в травмах. Всеволод понимал, что Олимпиада-52 была вершиной его футбольной карьеры, его самым высоким взлетом и одновременно – лебединой песней. После возвращения из Хельсинки в большом доме на Соколе, в угловой квартире № 8 на четвертом этаже, где жил Бобров, собрались его друзья, чтобы послушать рассказ о том, как все произошло. Всеволод начал говорить, но вдруг уронил голову на продолговатый, с закругленными краями раздвижной стол и, не стесняясь, навзрыд заплакал. Никогда друзья не видели его в таком состоянии: долгие рыдания буквально сотрясали Всеволода. И лишь выплакав свое большое горе, непоправимую беду, невозвратную потерю, он начал рассказывать о горькой олимпийской неудаче: героически свести вничью при счете 1:5, а на следующий день проиграть!
Было от чего прийти в отчаяние.
Замечательный футбольный тренер Борис Андреевич Аркадьев, глубоко потрясенный случившимся на Олимпиаде и после нее, уже не нашел в себе моральных сил подняться до прежнего уровня, до прежних тренерских высот. И Всеволод Бобров тоже ощутил своего рода душевную опустошенность, после Олимпиады-52 мысленно расстался с футболом. Впоследствии он сказал одному из друзей, что в тот день, когда он рассказывал о случившемся в Хельсинки и долго рыдал, он оплакивал собственные футбольные похороны.
Между тем Боброву исполнилось лишь тридцать лет, физически он чувствовал себя превосходно, о чем свидетельствует тот факт, что еще целых пять лет он великолепно играл в хоккей с шайбой. Безусловно, после личного триумфа в матче с югославами, благодаря своему мастерству и опыту, он мог бы дотянуть и до летней Олимпиады 1956 года в Мельбурне, оставаясь в составе сборной. Однако, как и старшего брата Владимира, Всеволода Боброва не устраивала роль «почетного члена». Гордость не позволяла ему «ехать на авторитете». Если многие футболисты самолюбиво считают, что они должны играть не хуже других, то Боброва такая позиция не устраивала.
Он считал, что должен играть лучше других.
Но в сезоне 1953 года Всеволод увидел на футбольных полях страны новую, очень талантливую плеяду молодых игроков. Он понимал, что будущее, близкое будущее – за ними, а по складу своего характера он годился в «патриархи футбола», он был прирожденным лидером команды, он привык быть первым, но не старшим.
И он расстался с футболом, так и не добившись в нем тех мировых почестей, какие ему принадлежали по праву.


С ХОККЕЕМ В СЕРДЦЕ

Известно, что хоккей с шайбой не относится к разряду наиболее деликатных видов спорта, о чем красноречиво свидетельствуют весьма солидные доспехи, защищающие ледовых бойцов. В Канаде, например, сделали подсчет, согласно которому количество выбитых у «профи» зубов, сломанных ног и рук, ребер, носов и подбородков практически не уступает числу забитых шайб. И хотя в советском хоккее эти показатели выглядят скромнее, нет никаких оснований полагать, что в обозримом, а также в отдаленном будущем эта игра превратится в подобие балета на льду.
Травмы у «шайбистов» бывают разные, порой нелепые, об этом хорошо известно из мемуарной хоккейной литературы, из записок спортивных врачей. Но и в этой, отнюдь не самой радостной, сфере спортивной жизни Всеволод Бобров, пожалуй, не имеет себе равных, поскольку хоккей оставил на нем совершенно особую отметину, поистине неповторимый знак.
В одном из матчей третьего чемпионата страны по хоккею с шайбой, когда Всеволод выступал еще за команду ЦДКА, кто-то из соперников с необычайной силой «припечатал» Боброва к борту. Как рассказывал потом сам Всеволод Михайлович, его ребра затрещали, но все-таки выдержали. Однако тот сильнейший толчок на борт не прошел бесследно. Сильные боли в груди заставили Боброва обратиться к врачу, и при медицинском обследовании выяснилось, что у Всеволода произошло кровоизлияние… в сердечную мышцу. С того времени все электрокардиограммы фиксировали у него обширный инфаркт миокарда. И когда Всеволод Михайлович приезжал в санатории на отдых, после «вступительного» обследования врачи в панике укладывали его в постель с диагнозом – «инфаркт». Чтобы успокоить санаторных медиков, Бобров возил с собой старые ЭКГ и объяснял, что отклонения от нормы являются последствием спортивной травмы.
В практике спортивной медицины второй подобной травмы не зафиксировано. Всеволод Бобров и в данном отношении оказался поистине уникальным: не в переносном, а в самом что ни на есть прямом, буквальном смысле хоккей затронул его сердце, вошел в него.
Как уже говорилось, свой первый матч по хоккею с шайбой Всеволод Бобров провел в начале 1947 года, накануне отъезда в Югославию, где ему предстояла операция левого коленного сустава у профессора Гроспича. Однако впервые Бобров взял в руки угловатую канадскую клюшку гораздо раньше. Это произошло еще осенью 1945 года во время знаменитого футбольного турне московской команды «Динамо» по Англии.
Известно, что после триумфального выступления московских динамовцев на родине футбола им предложили сыграть матч со сборной Великобритании на главном лондонском стадионе «Уэмбли». Этот матч не состоялся, поскольку не входил в программу турне, а пребывание динамовцев на Островах и без того затянулось – оно длилось больше месяца. Однако на стадионе «Уэмбли», где впоследствии проходили главные матчи чемпионата мира по футболу 1966 года, советские спортсмены все-таки побывали: динамовцев повезли туда на экскурсию.
Руководитель советской делегации Константин Андрианов, оказавшись на «Уэмбли», футбольное поле которого напоминало покрытый зеленым сукном биллиардный стол, сразу же принялся разыскивать садовника, вырастившего столь замечательный газон. С его помощью он вырезал на запасном поле примерно квадратный метр дерна, обзавелся мешком семян травы «рей-грасс» и потом доставил все это в Москву. Впрочем, как выяснилось позже, образец английского футбольного газона можно было раздобыть и поближе – в трех километрах от подмосковного города Орехово-Зуева, у железнодорожной станции Крутое, на маленьком местном стадиончике, который в начале века соорудили англичане Чарноки, управляющие предприятиями текстильного фабриканта Саввы Тимофеевича Морозова. В Крутом размещались текстильные казармы, и Чарноки разбили там футбольную поляну для забавы с кожаным мячом, сделав это по классическим английским правилам устройства футбольных газонов.
Но так или иначе, а пока главный садовник стадиона «Уэмбли» растолковывал Константину Андрианову секрет английского газона, советских футболистов повели осматривать искусственный каток, построенный на территории стадиона.
С искусственным льдом динамовские футболисты были знакомы по… американской кинокартине «Серенада солнечной долины», которую каждый из них смотрел многократно, не переставая восторгаться диковинным, экзотическим бобслеем, а в особенности, мастерством десятикратной чемпионки мира по фигурному катанию норвежки Сони Хени, которая снималась в Голливуде. В то время лучшие советские фигуристки умели исполнять лишь «ласточку», а Соня уже прыгала в полтора оборота, что считалось недосягаемым. И это наивное удивление советских спортсменов и зрителей «феноменальной, неповторимой» Соней Хени в сопоставлении с сегодняшними всемирно признанными достижениями фигуристов СССР особенно наглядно демонстрирует стремительный, поистине фантастический прогресс советского спорта.
Не менее показателен в этом отношении и хоккей с шайбой. Да, чемпионы мира 1954 года впервые воочию увидели искусственный лед только в 1945 году, до этого они знали о его существовании лишь из голливудской киноленты Впервые советские спортсмены увидели диковинный канадский хоккей в парижском «Палас де спорт» в рождественские дни 1935 года, «когда готовились к футбольному матчу с «Рэйсингом».

.
Но советские хоккеисты были еще более поражены, когда на этом льду перед ними предстали закованные в массивные доспехи канадские хоккеисты. Они были одеты в немыслимую по тем временам и совершенно привычную для нынешних дней хоккейную амуницию. Команды были английские, однако игроки – в основном канадские: заштатные канадские «профи», канадцы, которые работали в Великобритании по контрактам, поскольку не удовлетворяли своим мастерством Канадо-американскую хоккейную лигу.
Впрочем, вот именно такие же «английские канадцы» во время зимних Олимпийских игр 1936 года, проходивших на германском высокогорном курорте Гармиш-Партенкирхен, впервые в хоккейной истории обыграли настоящих канадцев и стали чемпионами игр. Поэтому не удивительно, что тренировочная игра на искусственном льду стадиона «Уэмбли», которую увидели в 1945 году советские спортсмены, заворожила их. И когда хоккеисты ушли в раздевалку, Всеволод Бобров через переводчика обратился к администратору Ледового дворца: нельзя ли попробовать покататься на искусственном льду с этими чудными клюшками?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37