Но его настойчивость победила, и я не устоял, махнул рукой:
– Бери парашют…
Так в моем экипаже появился боец, который стал достойной заменой своему тезке Ивану Сычеву. С Гальяновым мы вместе летали до конца войны. Правда, командование полка не сразу согласилось отпустить комсорга, да и рука у него еще не совсем поправилась. Во многих переделках нам пришлось побывать. Но я всегда был уверен в надежности моего воздушного щита. Однажды Гальянов полетел с молодым летчиком Михаилом Лобановым, однофамильцем штурмана полка, Случилось так, что самолет их был подбит, осколок зенитного снаряда повредил маслосистему. На стекле фонаря образовалась масляная пленка, полностью закрывшая летчику обзор. А открыть фонарь нельзя: горячее масло било летчику в лицо. Самолет они сажали вдвоем: Лобанов вел его на вынужденную посадку, а Гальянов, стоя в своей кабине, подсказывал летчику примерную высоту и предупреждал о препятствиях. Возвратились они лишь вечером. И Гальянов сразу мне заявил:
– Нет, товарищ командир, нам с вами порознь летать нельзя!
Больше мы не расставались. В полете воздушный стрелок вел себя активно, постоянно сообщал обстановку, зорко следил за противником. В один из сырых февральских дней, когда стояла распутица, в паре с Юрием Федоровым мы ходили на правый берег Днепра штурмовать скопление вражеской техники. Накопилось ее там уйма! Видимо, противник за ночь, когда подмерзло, подтянул сюда артиллерию, автомашины, танки. Каждая бомба, каждый реактивный и пушечный снаряд попадали в цель.
Намолотили мы там много. И хорошо, что все это я зафиксировал на фотопленку. Потом ее отдали на обработку в дивизионную фотолабораторию. Но ждать проявления было некогда, штаб полка требовал доклада о результатах вылета. Заместитель начальника штаба старший лейтенант Григорий Шайда слушал мое сообщение с долей недоверия. Однако писарь штаба Александр Сергеевич Козлов, высокий, худощавый, в очках, все это добросовестно заносил на бумагу. После моего ухода между ними состоялся разговор, о котором я узнал позже.
– Не кажется ли вам, Александр Сергеевич, что Пальмов много наговорил? Летали парой, а сработали чуть ли не за эскадрилью, – высказал сомнение Шайда, просматривая записи.
– Для пары, конечно, успех очень большой, – осторожно ответил Козлов. – Но Пальмов никогда не имел склонности к преувеличению. Давайте запишем, как доложено, а завтра скорректируем по фотоконтролю.
Так и решили. Опыт штабной работы научил офицера штаба и писаря просеивать донесения летчиков. Что греха таить, порой в сообщениях летчиков среди чистых зерен правды попадались и плевелы преувеличения. А бывало, что и сами штабные работники «подсказывали» летчику результаты его работы.
Как-то еще во время боев над калмыцкими степями один майор из штаба дивизии настойчиво предлагал мне «хорошенько подумать и вспомнить», сколько подбито вражеских танков, потому что очень уж скромно выглядело донесение в вышестоящий штаб. Сейчас не было нужды слишком напрягать память. Результаты работы часто фиксировались фотопленкой. А она – самый объективный контролер.
На другой день в полк прибыл офицер штаба дивизии с фотопланшетом, снимками нашей работы. Анализ снимков показал, что пара штурмовиков нанесла гитлеровцам урон, который под силу большой группе «илов». И вина в этом была самих фашистов: очень уж скучили они свою технику. Офицер передал распоряжение командира дивизии полковника Чумаченко представить экипажи к наградам. Вот тогда старший лейтенант Григорий Шайда и «обнародовал» свой разговор с писарем Козловым.
Об Александре Сергеевиче Козлове, писаре оперативного отделения, мне хочется сказать особо. Должность у него в штурмовом полку была вроде незаметная: оформлял боевые донесения, оперативные сводки, вел документацию. Тогда Козлову уже было больше тридцати, носил он очки, и нам, молодежи, казался человеком пожилым. Спокойный, рассудительный, он всегда был в числе первых, кому рассказывали летчики о своем боевом задании. Писарь умел несколькими точными словами, одной-двумя грамотными фразами передать то, о чем летчик, еще не остыв после жаркого боя, иногда говорил долге и путано. Мы тогда не знали, что Александр Сергеевич закончил Московский университет, был химиком по образованию. К скромному писарю с уважением относились подполковник Смыков и майор Красюков. Хочу добавить, что к нам Козлова прислали из стрелкового полка. Когда-то, лет за пять до войны, он закончил школу младших авиационных специалистов. И когда, в конце 1942 года, появился приказ откомандировать из всех родов войск в авиацию тех, кто раньше в ней служил, он был направлен в авиационный полк.
После войны Александр Сергеевич занялся наукой, защитил кандидатскую диссертацию, работал доцентом кафедры неорганической химии в одном из московских вузов, подготовил немало специалистов-химиков. Многие ветераны полка, в том числе и автор этих строк, поддерживают дружеские связи с летописцем штурмового полка. Кстати, Александр Сергеевич, был первым рецензентом рукописи моих воспоминаний и проявил при этом характерные для него черты – добросовестность и объективность.
ШТУРМУЕМ КРЫМСКИЕ БАСТИОНЫ
Наш 4-й Украинский фронт, ликвидировав никопольский плацдарм противника, повернулся лицом к Крыму. В марте подтянулся ближе к Сивашу и наш полк. Пока совершалась передислокация войск, образовалась оперативная пауза. Однако авиация, особенно штурмовая, продолжала работать. Наш новый аэродром – большое украинское село Новокаменка. Вот здесь и начали мы боевую работу. Разведка обнаружила на аэродроме Водопой близ города Николаева большое скопление вражеской авиации. Нанести удар по аэродрому было приказано штурмовикам нашей дивизии. Об одном из эпизодов этого вылета в то время писали фронтовые и армейские газеты. О нем и пойдет мой рассказ. Наши «илы» прикрывались истребителями. В момент первого захода на цель один из «яков» получил повреждение. Его летчик младший лейтенант Стопа сообщил по радио: «Подбит мотор, иду на вынужденную». «Выходи вперед, прикроем! – передал ведущий четверки штурмовиков лейтенант Демехин. – Тяни к своим!».
Роли поменялись: теперь истребитель прикрывался штурмовиками. Раненый самолет быстро снижался и сел в поле рядом с дорогой, в глубоком тылу противника. Хочу заметить, что такой распутицы, как весной 1944 года на юге Украины, мне не приходилось видеть ни раньше, ни позже. Раскисшие черноземные поля превращались в ловушки для колесной и гусеничной техники. Поэтому наши самолеты взлетали в основном со своего аэродрома утром, когда грунт еще был прихвачен ночным морозцем. А когда садился истребитель Стопы, уже пригревало солнце, засверкали ручьи. Машина сразу же застряла в вязком грунте, и летчика могли захватить гитлеровцы. Но боевые друзья не допустили этого. Ведущий «илов» лейтенант Андрей Демехин разрешил лейтенанту Владимиру Милонову сесть и забрать летчика. Остальная группа прикрывала место посадки. Машина Милонова, пробежав сотню метров, накренилась, черкнула плоскостью по земле и остановилась. Что с ней: застряла, наскочила на кочку, сломала ногу шасси? Летчик и стрелок выскочили из кабины и попытались устранить неисправности, но ничего сделать не смогли. С одной стороны к месту посадки уже мчались вражеские конники, с другой, совсем рядом, под конвоем полицейских ремонтировали дорогу женщины. В беде оказались три человека, два самолета. Раздумывать было некогда.
И лейтенант Демехин принимает дерзкое решение – идет на посадку сам. Прикрывать его в небе остались два «ила» лейтенантов Клюева, Глазычева и один «як» – очевидно, напарник Стопы. Короткий пробег – и самолет Демехина застрял в оттаявшем грунте. Теперь на земле уже было три самолета и пять человек. С воздуха смельчаков прикрывала пара «илов» и «як», которые огнем своих пулеметов отрезали вражеских конников. На выручку летчикам бросились женщины. С их помощью удалось вырвать самолет Демехина из грязи и вырулить на более сухое место! Теперь предстояло решить вопрос – как разместить пять человек на двухместном «иле»?
И Демехин дает команду:
– Два летчика – в кабину стрелка. Стрелки – на шасси!
Сможет ли взлететь самолет, не застрянет ли снова? Демехин берет разгон и – взлетает с форсажем. Не набирая высоты, на бреющем, он берет курс на свою территорию. Пара «илов», выпустив шасси, чтобы погасить скорость, экскортирует идущий домой штурмовик с пятью пассажирами на борту.
Трудно себе представить состояние людей, которые летели в воздухе на открытых подкосах шасси. Стрелки могли быть смяты на взлете или посадке, могли, окоченев, сорваться в воздухе, могли быть подбиты пулей с земли. Риск был огромный, но это был единственный шанс на спасение. Горючее заканчивалось.
Перелетев Днепр, Демехин совершил посадку на первом полевом аэродроме от линии фронта. Помня о людях в нишах шасси, летчик сумел искусно посадить самолет, не повредив их.
Подвиг штурмовиков, спасших летчика-истребителя, сразу же облетел все авиационные части. Андрей Демехин был удостоен звания Героя Советского Союза, остальные участники подвига награждены орденами. Мы гордились славой товарищей по оружию. Вспомнилось, как такой же подвиг совершил в Калмыкии Григорий Панкратов, чтобы спасти Сергея Вшивцева. В этом повторении подвига не было случайности. Летчики еще раз подтвердили незыблемость святого закона фронтового братства: сам погибай, но товарища выручай. На этот раз никто не погиб, а товарищи были спасены.
Во время мартовской оперативной паузы произошел еще один случай, о котором долго говорили в частях нашей воздушной армии и за ее пределами. На этот раз он был связан с нашими братьями по небу – летчиками-истребителями. Еще весной 1943 года стали широко известны имена асов-фронтовиков А. И. Покрышкина, братьев Дмитрия и Бориса Глинки (братья были по отчеству Борисовичи, и летчики в шутку называли их просто ДБ и ББ). Мы были наслышаны о боевом мастерстве Алелюхина, о поединке с вражеским разведчиком ФВ-189 («рамой») Владимира Лавриненкова, о его дерзком побеге из плена и новых воздушных схватках. В крымском небе особенно ярко засияла слава храброго летчика-истребителя Амет-Хана Султана. Мне запомнился один случай, связанный с этим летчиком.
Как-то в солнечный день над аэродромом наших истребителей неожиданно появился одиночный гость – «Мессершмитт-109». Спикировав, он сбросил вымпел с запиской, где в наглой форме, надеясь на безнаказанность, вызывал на поединок одного из наших лучших, летчиков.
Сбросил и устремился ввысь, извиваясь в лучах весеннего солнца. Неужели в гитлеровской авиации объявился «рыцарь»? Что-то раньше не отличались этим фашистские летчики, пикировавшие на толпы беженцев, расстреливавшие на дорогах женщин и детей. Может, этим они хотели поднять престиж уже изрядно битых молодчиков люфтваффе, терявшей былое превосходство в воздухе? Как бы там ни было, гитлеровский ас жаждал поединка. Но выполнит ли он предложенные им же условия?
На старт быстро подрулил самолет Амет-Хана Султана. После короткого разбега он взмыл вверх, навстречу противнику. И начался поединок. В течение пятнадцати минут над аэродромом на глазах у сотен людей до хрипоты ревели моторы «мессера» и нашего «ястребка». Один за другим следовали каскады фигур. Оба противника обладали большим искусством воздушного боя. У кого из них оно окажется выше, кто первый поймает противника в перекрестие прицела?
Сделал это Амет-Хан. Короткая пушечная очередь словно прострочила небо. «Мессершмитт» покачнулся и начал падать. Раскрылся купол парашюта, и немецкий ас опустился на нашем аэродроме. Приземлившись, он поднял руки и попросил показать ему летчика-победителя.
Я вспомнил этот случай из боевой биографии дважды Героя Советского Союза Амет-Хана Султана в Крымском городе Алупка, когда стоял, склонив голову у бюста отважному летчику. После войны он долгие годы испытывал новую авиационную технику и во время одного из вылетов погиб. Если тебе, читатель, придется быть в Алупке, положи цветы у памятника человеку, который не раз доказывал величие духа советского летчика и был одним из славных героев-авиаторов прошедшей войны.
* * *
27 марта 1944 года – вторая годовщина нашего штурмового полка. Первую отметить не удалось, в тот год в это время мы как раз летали на завод за «илами». Да и итоги были менее впечатлительны. И вот прошло почти два года непрерывных боев. Теперь полк уже МОР гордиться своей историей, славой своих летчиков, воздушных стрелков и технического состава. На праздник полка приехал новый командир дивизии полковник Чубченков. Его предшественник полковник Чумаченко ушел от нас в другую воздушную армию. Новый комдив оказался высоким, стройным, подтянутым. Поражала его скромность, он вроде стеснялся своей должности. Спокойные серые глаза полковника были внимательны и доброжелательны.
– А ведь я вас помню, товарищ старший лейтенант, – обратился ко мне новый комдив. – По запасному полку. Как воюете?
Вот это зрительная память! Через зап, как называли запасной авиационный полк, проходили не сотни, а тысячи людей, и вдруг – «помню»! Я кратко доложил, что командую эскадрильей, был ранен.
– Так это ваша эскадрилья объявлена лучшей в полку? Поздравляю!
Да, вторая эскадрилья при подведении итогов боевой работы заняла первое место, и ей был вручен подарок – патефон с набором пластинок. Во фронтовых условиях такая премия означала не только признание успехов, чем люди гордились, но и представляла немалый интерес для организации досуга. Теперь по вечерам у патефона послушать пластинки собиралась почти вся эскадрилья. Ходили ребята и в сельский клуб на концерты художественной самодеятельности, которой руководил командир звена лейтенант Алексей Будяк. В полку нашлись и певцы, и чтецы, и танцоры, и музыканты. Тот же Алексей Будяк прекрасно играл на гитаре и чудесно пел. Лучшим его номером была «Песня о Днепре». Обычно он пел ее вдохновенно и торжественно, а полковой хор с особым подъемом подхватывал слова припева:
Как весенний Днепр, всех врагов сметет Наша армия, наш народ!
При этом мне каждый раз вспоминались летящие над Днепром штурмовики, бои за днепровские переправы. Четыре трудных месяца боев над этой великой рекой навсегда запали в сердца летчиков нашего полка. После одного из вечеров в сельском клубе, когда ребята вышли на улицу, мела настоящая февральская метель, образовались высокие сугробы.
– А когда все это растает, будет потоп, – сказал подполковник Смыков.
– Надо думать, как спасать самолеты. Пришлось временно перебазироваться на аэродром соседнего полка, в село Григорьевку. Мы с Георгием Михайловичем пошли посмотреть, как разместились по хатам люди. Жители охотно потеснились, с радостью принимая авиаторов на постой. Почти в каждой семье кто-то воевал – муж, сын, зять. Георгий Михайлович, свободно владевший украинским языком, спросил у хозяйки одной из хат:
– Дэ ж ваш чоловик?
– На хронти – дэ ж ному буты! Та и сын там же. Тилькы зараз у госпитали, в голову раненный.
– Що ж вин голову пидставляв?
– А-а, молодэ та дурнэ! – с досадой махнула рукой хозяйка.
Такой ответ не мог нас не рассмешить. Впрочем, в словах матери был свой резон: некоторые новички, может, и не «дурные», но неопытные, действительно подставляли голову. А делать это, конечно, не стоило. Надо больше присматриваться да прислушиваться к бывалым воинам. Они зряшного риска не любят, зато в трудном деле задних не пасут. Таких пули тоже не щадят, но попадают в них реже. Потому что, как пели тогда, «смелого пуля боится, храброго штык не берет». А смелого и умелого – тем более. Об этом знали и опытные летчики, и фронтовая молодежь.
Правда, были и исключения. Мне, как командиру эскадрильи, не давал покоя младший лейтенант Ганин. Все чаще с ним случались истории, которые заставляли усомниться в умении молодого летчика вести себя в бою, Впрочем, об этом разговор еще впереди.
В марте в полку началась активная подготовка к боям за Крым. Ведущие группы облетали район; штабы накапливали и анализировали разведданные, определяли первоочередные цели для удара с воздуха, Казалось, уже все готово, можно бы и приступать к делу. Но команды к наступлению не было. На земле подготовка проходила труднее. Южная весна размочила, расквасила землю, приходилось очень туго. В этом мы могли убедиться, побывав на переднем крае фронта. Вначале мы летели туда транспортным Ли-2, затем до переправы через Сиваш ехали на автомашинах. Часто останавливались, вытаскивали увязшие машины из грязи. От переправы к переднему краю добирались пешком, поминутно стряхивая с сапог липкие комья. Чем ближе к переднему краю, очертания которого нам предстояло изучить, тем молчаливее становились летчики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Бери парашют…
Так в моем экипаже появился боец, который стал достойной заменой своему тезке Ивану Сычеву. С Гальяновым мы вместе летали до конца войны. Правда, командование полка не сразу согласилось отпустить комсорга, да и рука у него еще не совсем поправилась. Во многих переделках нам пришлось побывать. Но я всегда был уверен в надежности моего воздушного щита. Однажды Гальянов полетел с молодым летчиком Михаилом Лобановым, однофамильцем штурмана полка, Случилось так, что самолет их был подбит, осколок зенитного снаряда повредил маслосистему. На стекле фонаря образовалась масляная пленка, полностью закрывшая летчику обзор. А открыть фонарь нельзя: горячее масло било летчику в лицо. Самолет они сажали вдвоем: Лобанов вел его на вынужденную посадку, а Гальянов, стоя в своей кабине, подсказывал летчику примерную высоту и предупреждал о препятствиях. Возвратились они лишь вечером. И Гальянов сразу мне заявил:
– Нет, товарищ командир, нам с вами порознь летать нельзя!
Больше мы не расставались. В полете воздушный стрелок вел себя активно, постоянно сообщал обстановку, зорко следил за противником. В один из сырых февральских дней, когда стояла распутица, в паре с Юрием Федоровым мы ходили на правый берег Днепра штурмовать скопление вражеской техники. Накопилось ее там уйма! Видимо, противник за ночь, когда подмерзло, подтянул сюда артиллерию, автомашины, танки. Каждая бомба, каждый реактивный и пушечный снаряд попадали в цель.
Намолотили мы там много. И хорошо, что все это я зафиксировал на фотопленку. Потом ее отдали на обработку в дивизионную фотолабораторию. Но ждать проявления было некогда, штаб полка требовал доклада о результатах вылета. Заместитель начальника штаба старший лейтенант Григорий Шайда слушал мое сообщение с долей недоверия. Однако писарь штаба Александр Сергеевич Козлов, высокий, худощавый, в очках, все это добросовестно заносил на бумагу. После моего ухода между ними состоялся разговор, о котором я узнал позже.
– Не кажется ли вам, Александр Сергеевич, что Пальмов много наговорил? Летали парой, а сработали чуть ли не за эскадрилью, – высказал сомнение Шайда, просматривая записи.
– Для пары, конечно, успех очень большой, – осторожно ответил Козлов. – Но Пальмов никогда не имел склонности к преувеличению. Давайте запишем, как доложено, а завтра скорректируем по фотоконтролю.
Так и решили. Опыт штабной работы научил офицера штаба и писаря просеивать донесения летчиков. Что греха таить, порой в сообщениях летчиков среди чистых зерен правды попадались и плевелы преувеличения. А бывало, что и сами штабные работники «подсказывали» летчику результаты его работы.
Как-то еще во время боев над калмыцкими степями один майор из штаба дивизии настойчиво предлагал мне «хорошенько подумать и вспомнить», сколько подбито вражеских танков, потому что очень уж скромно выглядело донесение в вышестоящий штаб. Сейчас не было нужды слишком напрягать память. Результаты работы часто фиксировались фотопленкой. А она – самый объективный контролер.
На другой день в полк прибыл офицер штаба дивизии с фотопланшетом, снимками нашей работы. Анализ снимков показал, что пара штурмовиков нанесла гитлеровцам урон, который под силу большой группе «илов». И вина в этом была самих фашистов: очень уж скучили они свою технику. Офицер передал распоряжение командира дивизии полковника Чумаченко представить экипажи к наградам. Вот тогда старший лейтенант Григорий Шайда и «обнародовал» свой разговор с писарем Козловым.
Об Александре Сергеевиче Козлове, писаре оперативного отделения, мне хочется сказать особо. Должность у него в штурмовом полку была вроде незаметная: оформлял боевые донесения, оперативные сводки, вел документацию. Тогда Козлову уже было больше тридцати, носил он очки, и нам, молодежи, казался человеком пожилым. Спокойный, рассудительный, он всегда был в числе первых, кому рассказывали летчики о своем боевом задании. Писарь умел несколькими точными словами, одной-двумя грамотными фразами передать то, о чем летчик, еще не остыв после жаркого боя, иногда говорил долге и путано. Мы тогда не знали, что Александр Сергеевич закончил Московский университет, был химиком по образованию. К скромному писарю с уважением относились подполковник Смыков и майор Красюков. Хочу добавить, что к нам Козлова прислали из стрелкового полка. Когда-то, лет за пять до войны, он закончил школу младших авиационных специалистов. И когда, в конце 1942 года, появился приказ откомандировать из всех родов войск в авиацию тех, кто раньше в ней служил, он был направлен в авиационный полк.
После войны Александр Сергеевич занялся наукой, защитил кандидатскую диссертацию, работал доцентом кафедры неорганической химии в одном из московских вузов, подготовил немало специалистов-химиков. Многие ветераны полка, в том числе и автор этих строк, поддерживают дружеские связи с летописцем штурмового полка. Кстати, Александр Сергеевич, был первым рецензентом рукописи моих воспоминаний и проявил при этом характерные для него черты – добросовестность и объективность.
ШТУРМУЕМ КРЫМСКИЕ БАСТИОНЫ
Наш 4-й Украинский фронт, ликвидировав никопольский плацдарм противника, повернулся лицом к Крыму. В марте подтянулся ближе к Сивашу и наш полк. Пока совершалась передислокация войск, образовалась оперативная пауза. Однако авиация, особенно штурмовая, продолжала работать. Наш новый аэродром – большое украинское село Новокаменка. Вот здесь и начали мы боевую работу. Разведка обнаружила на аэродроме Водопой близ города Николаева большое скопление вражеской авиации. Нанести удар по аэродрому было приказано штурмовикам нашей дивизии. Об одном из эпизодов этого вылета в то время писали фронтовые и армейские газеты. О нем и пойдет мой рассказ. Наши «илы» прикрывались истребителями. В момент первого захода на цель один из «яков» получил повреждение. Его летчик младший лейтенант Стопа сообщил по радио: «Подбит мотор, иду на вынужденную». «Выходи вперед, прикроем! – передал ведущий четверки штурмовиков лейтенант Демехин. – Тяни к своим!».
Роли поменялись: теперь истребитель прикрывался штурмовиками. Раненый самолет быстро снижался и сел в поле рядом с дорогой, в глубоком тылу противника. Хочу заметить, что такой распутицы, как весной 1944 года на юге Украины, мне не приходилось видеть ни раньше, ни позже. Раскисшие черноземные поля превращались в ловушки для колесной и гусеничной техники. Поэтому наши самолеты взлетали в основном со своего аэродрома утром, когда грунт еще был прихвачен ночным морозцем. А когда садился истребитель Стопы, уже пригревало солнце, засверкали ручьи. Машина сразу же застряла в вязком грунте, и летчика могли захватить гитлеровцы. Но боевые друзья не допустили этого. Ведущий «илов» лейтенант Андрей Демехин разрешил лейтенанту Владимиру Милонову сесть и забрать летчика. Остальная группа прикрывала место посадки. Машина Милонова, пробежав сотню метров, накренилась, черкнула плоскостью по земле и остановилась. Что с ней: застряла, наскочила на кочку, сломала ногу шасси? Летчик и стрелок выскочили из кабины и попытались устранить неисправности, но ничего сделать не смогли. С одной стороны к месту посадки уже мчались вражеские конники, с другой, совсем рядом, под конвоем полицейских ремонтировали дорогу женщины. В беде оказались три человека, два самолета. Раздумывать было некогда.
И лейтенант Демехин принимает дерзкое решение – идет на посадку сам. Прикрывать его в небе остались два «ила» лейтенантов Клюева, Глазычева и один «як» – очевидно, напарник Стопы. Короткий пробег – и самолет Демехина застрял в оттаявшем грунте. Теперь на земле уже было три самолета и пять человек. С воздуха смельчаков прикрывала пара «илов» и «як», которые огнем своих пулеметов отрезали вражеских конников. На выручку летчикам бросились женщины. С их помощью удалось вырвать самолет Демехина из грязи и вырулить на более сухое место! Теперь предстояло решить вопрос – как разместить пять человек на двухместном «иле»?
И Демехин дает команду:
– Два летчика – в кабину стрелка. Стрелки – на шасси!
Сможет ли взлететь самолет, не застрянет ли снова? Демехин берет разгон и – взлетает с форсажем. Не набирая высоты, на бреющем, он берет курс на свою территорию. Пара «илов», выпустив шасси, чтобы погасить скорость, экскортирует идущий домой штурмовик с пятью пассажирами на борту.
Трудно себе представить состояние людей, которые летели в воздухе на открытых подкосах шасси. Стрелки могли быть смяты на взлете или посадке, могли, окоченев, сорваться в воздухе, могли быть подбиты пулей с земли. Риск был огромный, но это был единственный шанс на спасение. Горючее заканчивалось.
Перелетев Днепр, Демехин совершил посадку на первом полевом аэродроме от линии фронта. Помня о людях в нишах шасси, летчик сумел искусно посадить самолет, не повредив их.
Подвиг штурмовиков, спасших летчика-истребителя, сразу же облетел все авиационные части. Андрей Демехин был удостоен звания Героя Советского Союза, остальные участники подвига награждены орденами. Мы гордились славой товарищей по оружию. Вспомнилось, как такой же подвиг совершил в Калмыкии Григорий Панкратов, чтобы спасти Сергея Вшивцева. В этом повторении подвига не было случайности. Летчики еще раз подтвердили незыблемость святого закона фронтового братства: сам погибай, но товарища выручай. На этот раз никто не погиб, а товарищи были спасены.
Во время мартовской оперативной паузы произошел еще один случай, о котором долго говорили в частях нашей воздушной армии и за ее пределами. На этот раз он был связан с нашими братьями по небу – летчиками-истребителями. Еще весной 1943 года стали широко известны имена асов-фронтовиков А. И. Покрышкина, братьев Дмитрия и Бориса Глинки (братья были по отчеству Борисовичи, и летчики в шутку называли их просто ДБ и ББ). Мы были наслышаны о боевом мастерстве Алелюхина, о поединке с вражеским разведчиком ФВ-189 («рамой») Владимира Лавриненкова, о его дерзком побеге из плена и новых воздушных схватках. В крымском небе особенно ярко засияла слава храброго летчика-истребителя Амет-Хана Султана. Мне запомнился один случай, связанный с этим летчиком.
Как-то в солнечный день над аэродромом наших истребителей неожиданно появился одиночный гость – «Мессершмитт-109». Спикировав, он сбросил вымпел с запиской, где в наглой форме, надеясь на безнаказанность, вызывал на поединок одного из наших лучших, летчиков.
Сбросил и устремился ввысь, извиваясь в лучах весеннего солнца. Неужели в гитлеровской авиации объявился «рыцарь»? Что-то раньше не отличались этим фашистские летчики, пикировавшие на толпы беженцев, расстреливавшие на дорогах женщин и детей. Может, этим они хотели поднять престиж уже изрядно битых молодчиков люфтваффе, терявшей былое превосходство в воздухе? Как бы там ни было, гитлеровский ас жаждал поединка. Но выполнит ли он предложенные им же условия?
На старт быстро подрулил самолет Амет-Хана Султана. После короткого разбега он взмыл вверх, навстречу противнику. И начался поединок. В течение пятнадцати минут над аэродромом на глазах у сотен людей до хрипоты ревели моторы «мессера» и нашего «ястребка». Один за другим следовали каскады фигур. Оба противника обладали большим искусством воздушного боя. У кого из них оно окажется выше, кто первый поймает противника в перекрестие прицела?
Сделал это Амет-Хан. Короткая пушечная очередь словно прострочила небо. «Мессершмитт» покачнулся и начал падать. Раскрылся купол парашюта, и немецкий ас опустился на нашем аэродроме. Приземлившись, он поднял руки и попросил показать ему летчика-победителя.
Я вспомнил этот случай из боевой биографии дважды Героя Советского Союза Амет-Хана Султана в Крымском городе Алупка, когда стоял, склонив голову у бюста отважному летчику. После войны он долгие годы испытывал новую авиационную технику и во время одного из вылетов погиб. Если тебе, читатель, придется быть в Алупке, положи цветы у памятника человеку, который не раз доказывал величие духа советского летчика и был одним из славных героев-авиаторов прошедшей войны.
* * *
27 марта 1944 года – вторая годовщина нашего штурмового полка. Первую отметить не удалось, в тот год в это время мы как раз летали на завод за «илами». Да и итоги были менее впечатлительны. И вот прошло почти два года непрерывных боев. Теперь полк уже МОР гордиться своей историей, славой своих летчиков, воздушных стрелков и технического состава. На праздник полка приехал новый командир дивизии полковник Чубченков. Его предшественник полковник Чумаченко ушел от нас в другую воздушную армию. Новый комдив оказался высоким, стройным, подтянутым. Поражала его скромность, он вроде стеснялся своей должности. Спокойные серые глаза полковника были внимательны и доброжелательны.
– А ведь я вас помню, товарищ старший лейтенант, – обратился ко мне новый комдив. – По запасному полку. Как воюете?
Вот это зрительная память! Через зап, как называли запасной авиационный полк, проходили не сотни, а тысячи людей, и вдруг – «помню»! Я кратко доложил, что командую эскадрильей, был ранен.
– Так это ваша эскадрилья объявлена лучшей в полку? Поздравляю!
Да, вторая эскадрилья при подведении итогов боевой работы заняла первое место, и ей был вручен подарок – патефон с набором пластинок. Во фронтовых условиях такая премия означала не только признание успехов, чем люди гордились, но и представляла немалый интерес для организации досуга. Теперь по вечерам у патефона послушать пластинки собиралась почти вся эскадрилья. Ходили ребята и в сельский клуб на концерты художественной самодеятельности, которой руководил командир звена лейтенант Алексей Будяк. В полку нашлись и певцы, и чтецы, и танцоры, и музыканты. Тот же Алексей Будяк прекрасно играл на гитаре и чудесно пел. Лучшим его номером была «Песня о Днепре». Обычно он пел ее вдохновенно и торжественно, а полковой хор с особым подъемом подхватывал слова припева:
Как весенний Днепр, всех врагов сметет Наша армия, наш народ!
При этом мне каждый раз вспоминались летящие над Днепром штурмовики, бои за днепровские переправы. Четыре трудных месяца боев над этой великой рекой навсегда запали в сердца летчиков нашего полка. После одного из вечеров в сельском клубе, когда ребята вышли на улицу, мела настоящая февральская метель, образовались высокие сугробы.
– А когда все это растает, будет потоп, – сказал подполковник Смыков.
– Надо думать, как спасать самолеты. Пришлось временно перебазироваться на аэродром соседнего полка, в село Григорьевку. Мы с Георгием Михайловичем пошли посмотреть, как разместились по хатам люди. Жители охотно потеснились, с радостью принимая авиаторов на постой. Почти в каждой семье кто-то воевал – муж, сын, зять. Георгий Михайлович, свободно владевший украинским языком, спросил у хозяйки одной из хат:
– Дэ ж ваш чоловик?
– На хронти – дэ ж ному буты! Та и сын там же. Тилькы зараз у госпитали, в голову раненный.
– Що ж вин голову пидставляв?
– А-а, молодэ та дурнэ! – с досадой махнула рукой хозяйка.
Такой ответ не мог нас не рассмешить. Впрочем, в словах матери был свой резон: некоторые новички, может, и не «дурные», но неопытные, действительно подставляли голову. А делать это, конечно, не стоило. Надо больше присматриваться да прислушиваться к бывалым воинам. Они зряшного риска не любят, зато в трудном деле задних не пасут. Таких пули тоже не щадят, но попадают в них реже. Потому что, как пели тогда, «смелого пуля боится, храброго штык не берет». А смелого и умелого – тем более. Об этом знали и опытные летчики, и фронтовая молодежь.
Правда, были и исключения. Мне, как командиру эскадрильи, не давал покоя младший лейтенант Ганин. Все чаще с ним случались истории, которые заставляли усомниться в умении молодого летчика вести себя в бою, Впрочем, об этом разговор еще впереди.
В марте в полку началась активная подготовка к боям за Крым. Ведущие группы облетали район; штабы накапливали и анализировали разведданные, определяли первоочередные цели для удара с воздуха, Казалось, уже все готово, можно бы и приступать к делу. Но команды к наступлению не было. На земле подготовка проходила труднее. Южная весна размочила, расквасила землю, приходилось очень туго. В этом мы могли убедиться, побывав на переднем крае фронта. Вначале мы летели туда транспортным Ли-2, затем до переправы через Сиваш ехали на автомашинах. Часто останавливались, вытаскивали увязшие машины из грязи. От переправы к переднему краю добирались пешком, поминутно стряхивая с сапог липкие комья. Чем ближе к переднему краю, очертания которого нам предстояло изучить, тем молчаливее становились летчики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29