Потому-то лучшее грушевое дерево никогда не родит даже дрянных яблок, а самый даровитый человек пасует перед делом хотя и заурядным, но дающимся только тому кто к этому делу способен. И потому сочинять афоризмы, не имея хоть небольшого таланта к занятию такого рода, не менее смехотворно, чем ожидать, что на грядке, где не высажены луковицы, зацветут тюльпаны.
506
Разновидностей тщеславия столько, что и считать не стоит.
507
Свет полон горошин, которые издеваются над бобами.
508
Кто слишком высоко ценит благородство своего происхождения, то недостаточно ценит дела, которые некогда легли в его основу.
509
В наказание за первородный грех бог дозволил человеку сотворить кумир из себялюбия, чтобы оно терзало его на всех жизненных путях.
510
Своекорыстие – душа нашего сознания: подобно тому, как тело, лишенное души, не видит, не слышит, не сознает, не чувствует и не движется, так и сознание, разлученное, если дозволено употребить такое выражение, со своекорыстием, не видит, не слышит, не чувствует и не действует. Потому-то и человек, который во имя своей выгоды скитается по морям и землям, вдруг как бы цепенеет, едва речь заходит о выгоде ближнего; потому-то внезапно погружаются в дремоту и словно отлетают в иной мир те, кому мы рассказываем о своих делах, и так же внезапно просыпаются, стоит их почуять в нашем рассказе нечто, хотя бы отдаленно их затрагивающее. Вот и получается, что наш собеседник то теряет сознание то приходит в себя, смотря по тому, идет ли дело о его выгоде или, напротив, не имеет к нему никакого касательства.
511
Мы всего боимся, как и положено смертным, и всего хотим, как будто награждены бессмертием.
512
Порой кажется, что сам дьявол придумал поставить леность на рубежах наших добродетелей.
513
Мы потому готовы поверить любым рассказам о недостатках наших ближних, что всего легче верить желаемому.
514
Исцеляет от ревности только полная уверенность в том, чего мы больше всего боялись, потому что вместе с нею приходит конец или нашей любви, или жизни; что и говорить, лекарство жестокое, но менее жестокое, чем недоверие и подозрение.
515
Где надежда, там и боязнь: боязнь всегда полна надежды, надежда всегда полна боязни..
516
Не следует обижаться на людей, утаивших от нас правду: мы и сами постоянно утаиваем ее от себя.
517
Мы чаще всего потому превратно судим о сентенциях, доказывающих лживость людских добродетелей, что наши собственные добродетели всегда кажутся нам истинными.
518
Преданность властям предержащим – лишь другая личина себялюбия.
519
Где конец добру, там начало злу, а где конец злу, там начало добру.
520
Философы порицают богатство лишь потому, что мы плохо им распоряжаемся. От нас одних зависит и приобретать, и пускать его в ход, не служа при этом пороку. Вместо того, чтобы с помощью богатства поддерживать и питать злодеяния, как с помощью дров питают пламя, мы могли бы отдать его на служение добродетелям, придав им тем самым и блеск, и привлекательность.
521
Крушение всех надежд человека приятно и его друзьям и недругам.
522
Поскольку всех счастливее в этом мире тот, кто довольствуется малым, то власть имущих и честолюбцев надо считать самыми несчастными людьми, потому что для счастья им нужно несметное множество благ.
523
Человек ныне не таков, каким был создан, и вот убедительнейшее доказательство этому: чем разумнее он становится, тем больше стыдится в душе сумасбродства, низости и порочности своих чувств и наклонностей.
524
Сентенции, обнажающие человеческое сердце, вызывают такое возмущение потому, что людям боязно предстать перед светом во всей своей наготе.
525
Люди, которых мы любим, почти всегда более властны над нашей душой, нежели мы сами.
526
Мы часто клеймим чужие недостатки, но редко, пользуясь их примером, исправляем свои.
527
Человек так жалок, что, посвятив себя единственной цели – удовлетворению своих страстей, беспрестанно сетует на их тиранство; не желая выносить их гнет, он вместе с тем не желает и сделать усилие, чтобы сбросить его; ненавидя страсти, не менее ненавидит и лекарства, их исцеляющие; восставая против терзаний недуга, восстает и против тягот лечения.
528
Когда мы радуемся или печалимся, наши чувства соразмерны не столько удачам или бедам, доставшимся нам на долю, сколько нашей способности чувствовать.
529
Хитрость – признак недалекого ума.
530
Мы расточаем похвалы только затем, чтобы извлечь потом из них выгоду.
531
Людские страсти – это всего лишь разные склонности людского себялюбия.
532
Окончательно соскучившись, мы перестаем скучать.
533
Люди хвалят или бранят чаще всего то, что принято хвалить или бранить.
534
Множество людей притязают на благочестие, но никого не привлекает смирение.
535
Физический труд помогает забывать о нравственных страданиях; поэтому бедняки – счастливые люди.
536
Истинному самобичеванию подвергает себя лишь тот, кто никого об этом не оповещает; в противном случае все облегчается тщеславием.
537
Смирение – это угодный богу алтарь для наших жертвоприношений.
538
Мудрец счастлив, довольствуясь немногим, а глупцу всего мало: вот почему почти все люди несчастны.
539
Нас мучит не столько жажда счастья, сколько желание прослыть счастливцами.
540
Легче убить желание в зародыше, чем потом ублаготворять все вожделения, им рожденные.
541
Ясный разум дает душе то, что здоровье – телу.
542
Так как великие мира сего не могут дать человеку ни телесного здоровья, ни душевного покоя, то все их благодеяния он всегда оплачивает по слишком дорогой цене.
543
Прежде чем сильно чего-то пожелать, следует осведомиться, очень ли счастлив нынешний обладатель желаемого.
544
Истинный друг – величайшее из земных благ, хотя как раз за этим благом мы меньше всего гонимся.
545
Любовники начинают видеть недостатки своих любовниц, лишь когда их увлечению приходит конец.
546
Благоразумие и любовь не созданы друг для друга: по мере того, как растет любовь, уменьшается благоразумие.
547
Ревнивая жена порою даже приятна мужу: он хотя бы все время слышит разговоры о предмете своей любви.
548
Какой жалости достойна женщина, истинно любящая и при том добродетельная!
549
Мудрый человек понимает, что лучше воспретить себе увлечение, чем потом с ним бороться.
550
Куда полезнее изучать не книги, а людей.
551
Обычно счастье приходит к счастливому, а несчастье – к несчастному.
552
Порядочная женщина – это скрытое от всех сокровище; найдя его, человек разумный не станет им хвалиться.
553
Кто очень сильно любит, тот долго не замечает, что он-то уже не любим.
554
Мы браним себя только для того, чтобы нас похвалили.
555
Нам почти всегда скучно с теми, кому скучно с нами.
556
Говорить всего труднее как раз тогда, когда стыдно молчать.
557
Как естественна и вместе с тем как обманчива вера человека в то, что он любим!
558
Нам приятнее видеть не тех людей, которые нам благодетельствуют, а тех, кому благодетельствуем мы.
559
Скрыть наши истинные чувства труднее, чем изобразить несуществующие.
560
Возобновленная дружба требует больше забот и внимания, чем дружба, никогда не прерывавшаяся.
561
Куда несчастнее тот, кому никто не нравится, чем тот, кто не нравится никому.
562
Старость – вот преисподняя для женщин. … преисподняя для женщин . – По утверждению биографа Сент-Эвремона Де Мезо, эта максима обращена к Нинон де Ланкло (1620–1705), хозяйке знаменитого вольнодумного салона.
Максимы, исключенные автором из первых изданий В последнем прижизненном издании «Максим» (1678) Ларошфуко отказался от 79 афоризмов, опубликованных в четырех предшествующих изданиях. Они были впервые напечатаны вновь аббатом Бротье в 1789 г./Надо думать, что причины, по которым эти максимы не вошли в издание 1678 г, достаточно многообразны. Можно предполагать, что автор, стремясь к краткости и ясности своего произведения, избегал повторений, поэтому некоторые схожие максимы исключены или объединены в одну; Ларошфуко отказывается от афоризмов, которые прямо или косвенно соотносились с высказываниями других авторов; наконец, он избегает максим (603, 608, 629), которые слишком прямо намекали на какое-либо лицо или историческое событие (подробнее об этом см.: М. В. Разумовская. Из истории «Максим» Ларошфуко. В сб.: Вопросы творческой истории литературного произведения. Л., 1964, стр. 81, 89–92)./М. В. Разумовская
563
Себялюбие – это любовь человека к себе и ко всему, что составляет его благо. Оно побуждает людей обоготворять себя и, если судьба им потворствует, тиранить других; довольство оно находит лишь в себе самом, а на всем постороннем останавливается, как пчела на цветке, стараясь извлечь из него пользу. Ничто не сравнится с неистовством его желаний, скрытностью умыслов, хитроумием поступков; его способность подлаживаться невообразима, перевоплощения посрамляют любые метаморфозы, а умение придать себе чистейший вид превосходит любые уловки химии. Глубина его пропастей безмерна, мрак непроницаем. Там, укрытое от любопытных глаз, оно совершает свои неприметные круговращения, там, незримое порою даже самому себе, оно, не ведая того, зачинает, вынашивает, вскармливает своими соками множество приязней и неприязней и потом производит на свет таких чудищ, что либо искренно не признает их своими, либо предпочитает от них отречься. Из тьмы, окутывающей его, возникают нелепые самообольщения, невежественные, грубые, дурацкие ошибки на свой счет, рождается уверенность, что чувства его умерли, когда они только дремлют, убеждение, что ему никогда больше не захочется бегать, если в этот миг оно расположено отдыхать, вера, что оно утратило способность желать, если все его желания временно удовлетворены. Однако густая мгла, скрывающая его от самого себя, ничуть не мешает ему отлично видеть других, и в этом оно похоже на наши телесные глаза, зоркие к внешнему миру, но слепые к себе. И действительно, когда речь идет о заветных его замыслах или важных предприятиях, оно мгновенно настораживается и, побуждаемое страстной жаждой добиться своего, видит, чует, слышит, догадывается, подозревает, проникает, улавливает с такой безошибочностью, что мнится, будто не только оно, но и каждая из его страстей наделена поистине магической проницательностью. Привязанности его так сильны и прочны, что оно не в состоянии избавиться от них, даже если они грозят ему неисчислимыми бедами, но иногда оно вдруг с удивительной легкостью и быстротой разделывается с чувствами, с которыми упорно, но безуспешно боролось многие годы. Отсюда можно с полным основанием сделать вывод, что не чья-то красота и достоинства, а оно само распаляет свои желания, и что лишь его собственный вкус придает цену вожделенному предмету и наводит на него глянец. Оно гонится не за чем-либо, а лишь за самим собой и, добиваясь того, что ему по нраву, ублажает свой собственный нрав. Оно соткано из противоречий, оно властно и покорно, искренне и лицемерно, сострадательно и жестоко, робко и дерзновенно, оно питает самые разные склонности, которые зависят от самых разных страстей, попеременно толкающих его к завоеванию то славы, то богатства, то наслаждений. Свои цели оно меняет вместе с изменением нашего возраста, благоденствия, опыта, но ему неважно, сколько этих целей, одна или несколько, ибо, когда ему нужно или хочется, оно может и посвятить себя одной и отдаться поровну нескольким. Оно непостоянно и, не считая перемен, вызванных внешними обстоятельствами, то и дело рождает перемены из собственных своих глубин: оно непостоянно от непостоянства, от легкомыслия, от любви, от жажды нового, от усталости, от отвращения. Оно своенравно, поэтому порою, не зная отдыха, усердно трудится, добиваясь того, что ему не только невыгодно, но и прямо вредоносно, однако составляет предмет его желаний. Оно полно причуд и часто весь свой пыл отдает предприятиям самым пустячным, находит удовольствие в том, что безмерно скучно, бахвалится тем, что достойно презрения. Оно существует у людей любого достатка и положения, живет повсюду, питается всем и ничем, может примениться к изобилию и к лишениям, переходит даже в стан людей, с ним сражающихся, проникает в их замыслы и, что совсем уже удивительно, вместе с ними ненавидит самое себя, готовит свою погибель, добивается своего уничтожения, словом, в заботе о себе и во имя себя становится своим собственным врагом. Но не следует недоумевать, если иной раз оно объявляет себя сторонником непреклонного самоотречения и, чтобы истребить себя, храбро вступает с ним в союз: ведь погибая в одном обличий, оно воскресает в другом. Нам кажется, что оно отреклось от наслаждений, а на деле оно лишь отсрочило их или заменило другими; мы думаем, что оно побеждено, потерпело полное поражение, и вдруг обнаруживаем, что, напротив, даже сдав оружие, оно торжествует победу. Таков портрет себялюбия, чье существование исполнено непрерывных треволнений. Море с вечным приливом и отливом волн – вот точный образ себялюбия, неустанного движения его страстей и бурной смены его вожделений.
564
Сила всех наших страстей зависит от того, насколько холодна или горяча наша кровь.
565
Умеренность того, кому благоприятствует судьба, – это обычно или боязнь быть осмеянным за чванство, или страх перед потерей приобретенного.
566
Умеренность в жизни похожа на воздержанность в еде: съел бы еще, да страшно заболеть.
567
Мы любим осуждать людей за то, за что они осуждают нас.
568
Гордость, сыграв в человеческой комедии подряд все роли и словно бы устав от своих уловок и превращений, вдруг является с открытым лицом, высокомерно сорвав с себя маску: таким образом, высокомерие – это в сущности та же гордость, во всеуслышанье заявляющая о своем присутствии.
569
Тот, кто одарен в малом, противоположен свойствами характера тому, кто способен к великому.
570
Человек, понимающий, какие несчастья могли бы обрушиться на него, тем самым уже до некоторой степени счастлив.
571
Нигде не найти покоя тому, кто не нашел его в самом себе.
572
Человек никогда не бывает так несчастен, как ему кажется, или так счастлив, как ему хочется.
573
Тайное удовольствие от сознания, что люди видят, до чего мы несчастны, нередко примиряет нас с нашими несчастьями.
574
Только зная наперед свою судьбу, мы могли бы наперед поручиться за свое поведение.
575
Может ли человек с уверенностью сказать, чего он захочет в будущем, если он не способен понять, чего ему хочется сейчас.
576
Любовь для души любящего означает то же, что душа – для тела, которое она одухотворяет.
577
Не в нашей воле полюбить или разлюбить, поэтому ни любовник не вправе жаловаться на ветреность своей любовницы, ни она – на его непостоянство,
578
Любовь к справедливости рождена живейшим беспокойством, как бы кто не отнял у нас нашего достояния; оно-то и побуждает людей так заботливо оберегать интересы ближнего, так уважать их и так усердно избегать несправедливых поступков. Этот страх принуждает их довольствоваться благами, дарованными им по праву рождения или прихоти судьбы, а не будь его, они беспрестанно совершали бы набеги на чужие владения.
579
Справедливость умеренного судьи свидетельствует лишь о его любви к своему высокому положению.
580
Люди не потому порицают несправедливость, что питают к ней отвращение, а потому, что она наносит ущерб их выгоде.
581
Перестав любить, мы радуемся, когда нам изменяют, тем самым освобождая нас от необходимости хранить верность.
582
Радость, охватывающая нас в первую минуту при виде счастья наших друзей, вызвана отнюдь не нашей природной добротой или привязанностью к ним: она просто вытекает из себялюбивой надежды на то, что и мы в свою очередь будем счастливы или хотя бы сумеем извлечь выгоду из их удачи.
583
В невзгодах наших лучших друзей мы всегда находим нечто даже приятное для себя.
584
Как мы можем требовать, что бы кто-то сохранил нашу тайну, если мы сами не можем ее сохранить?
585
Самое опасное следствие гордыни – это ослепление: оно поддерживает и укрепляет ее, мешая нам найти средства, которые облегчили бы наши горести и помогли бы исцелиться от пороков.
1 2 3 4 5 6 7
506
Разновидностей тщеславия столько, что и считать не стоит.
507
Свет полон горошин, которые издеваются над бобами.
508
Кто слишком высоко ценит благородство своего происхождения, то недостаточно ценит дела, которые некогда легли в его основу.
509
В наказание за первородный грех бог дозволил человеку сотворить кумир из себялюбия, чтобы оно терзало его на всех жизненных путях.
510
Своекорыстие – душа нашего сознания: подобно тому, как тело, лишенное души, не видит, не слышит, не сознает, не чувствует и не движется, так и сознание, разлученное, если дозволено употребить такое выражение, со своекорыстием, не видит, не слышит, не чувствует и не действует. Потому-то и человек, который во имя своей выгоды скитается по морям и землям, вдруг как бы цепенеет, едва речь заходит о выгоде ближнего; потому-то внезапно погружаются в дремоту и словно отлетают в иной мир те, кому мы рассказываем о своих делах, и так же внезапно просыпаются, стоит их почуять в нашем рассказе нечто, хотя бы отдаленно их затрагивающее. Вот и получается, что наш собеседник то теряет сознание то приходит в себя, смотря по тому, идет ли дело о его выгоде или, напротив, не имеет к нему никакого касательства.
511
Мы всего боимся, как и положено смертным, и всего хотим, как будто награждены бессмертием.
512
Порой кажется, что сам дьявол придумал поставить леность на рубежах наших добродетелей.
513
Мы потому готовы поверить любым рассказам о недостатках наших ближних, что всего легче верить желаемому.
514
Исцеляет от ревности только полная уверенность в том, чего мы больше всего боялись, потому что вместе с нею приходит конец или нашей любви, или жизни; что и говорить, лекарство жестокое, но менее жестокое, чем недоверие и подозрение.
515
Где надежда, там и боязнь: боязнь всегда полна надежды, надежда всегда полна боязни..
516
Не следует обижаться на людей, утаивших от нас правду: мы и сами постоянно утаиваем ее от себя.
517
Мы чаще всего потому превратно судим о сентенциях, доказывающих лживость людских добродетелей, что наши собственные добродетели всегда кажутся нам истинными.
518
Преданность властям предержащим – лишь другая личина себялюбия.
519
Где конец добру, там начало злу, а где конец злу, там начало добру.
520
Философы порицают богатство лишь потому, что мы плохо им распоряжаемся. От нас одних зависит и приобретать, и пускать его в ход, не служа при этом пороку. Вместо того, чтобы с помощью богатства поддерживать и питать злодеяния, как с помощью дров питают пламя, мы могли бы отдать его на служение добродетелям, придав им тем самым и блеск, и привлекательность.
521
Крушение всех надежд человека приятно и его друзьям и недругам.
522
Поскольку всех счастливее в этом мире тот, кто довольствуется малым, то власть имущих и честолюбцев надо считать самыми несчастными людьми, потому что для счастья им нужно несметное множество благ.
523
Человек ныне не таков, каким был создан, и вот убедительнейшее доказательство этому: чем разумнее он становится, тем больше стыдится в душе сумасбродства, низости и порочности своих чувств и наклонностей.
524
Сентенции, обнажающие человеческое сердце, вызывают такое возмущение потому, что людям боязно предстать перед светом во всей своей наготе.
525
Люди, которых мы любим, почти всегда более властны над нашей душой, нежели мы сами.
526
Мы часто клеймим чужие недостатки, но редко, пользуясь их примером, исправляем свои.
527
Человек так жалок, что, посвятив себя единственной цели – удовлетворению своих страстей, беспрестанно сетует на их тиранство; не желая выносить их гнет, он вместе с тем не желает и сделать усилие, чтобы сбросить его; ненавидя страсти, не менее ненавидит и лекарства, их исцеляющие; восставая против терзаний недуга, восстает и против тягот лечения.
528
Когда мы радуемся или печалимся, наши чувства соразмерны не столько удачам или бедам, доставшимся нам на долю, сколько нашей способности чувствовать.
529
Хитрость – признак недалекого ума.
530
Мы расточаем похвалы только затем, чтобы извлечь потом из них выгоду.
531
Людские страсти – это всего лишь разные склонности людского себялюбия.
532
Окончательно соскучившись, мы перестаем скучать.
533
Люди хвалят или бранят чаще всего то, что принято хвалить или бранить.
534
Множество людей притязают на благочестие, но никого не привлекает смирение.
535
Физический труд помогает забывать о нравственных страданиях; поэтому бедняки – счастливые люди.
536
Истинному самобичеванию подвергает себя лишь тот, кто никого об этом не оповещает; в противном случае все облегчается тщеславием.
537
Смирение – это угодный богу алтарь для наших жертвоприношений.
538
Мудрец счастлив, довольствуясь немногим, а глупцу всего мало: вот почему почти все люди несчастны.
539
Нас мучит не столько жажда счастья, сколько желание прослыть счастливцами.
540
Легче убить желание в зародыше, чем потом ублаготворять все вожделения, им рожденные.
541
Ясный разум дает душе то, что здоровье – телу.
542
Так как великие мира сего не могут дать человеку ни телесного здоровья, ни душевного покоя, то все их благодеяния он всегда оплачивает по слишком дорогой цене.
543
Прежде чем сильно чего-то пожелать, следует осведомиться, очень ли счастлив нынешний обладатель желаемого.
544
Истинный друг – величайшее из земных благ, хотя как раз за этим благом мы меньше всего гонимся.
545
Любовники начинают видеть недостатки своих любовниц, лишь когда их увлечению приходит конец.
546
Благоразумие и любовь не созданы друг для друга: по мере того, как растет любовь, уменьшается благоразумие.
547
Ревнивая жена порою даже приятна мужу: он хотя бы все время слышит разговоры о предмете своей любви.
548
Какой жалости достойна женщина, истинно любящая и при том добродетельная!
549
Мудрый человек понимает, что лучше воспретить себе увлечение, чем потом с ним бороться.
550
Куда полезнее изучать не книги, а людей.
551
Обычно счастье приходит к счастливому, а несчастье – к несчастному.
552
Порядочная женщина – это скрытое от всех сокровище; найдя его, человек разумный не станет им хвалиться.
553
Кто очень сильно любит, тот долго не замечает, что он-то уже не любим.
554
Мы браним себя только для того, чтобы нас похвалили.
555
Нам почти всегда скучно с теми, кому скучно с нами.
556
Говорить всего труднее как раз тогда, когда стыдно молчать.
557
Как естественна и вместе с тем как обманчива вера человека в то, что он любим!
558
Нам приятнее видеть не тех людей, которые нам благодетельствуют, а тех, кому благодетельствуем мы.
559
Скрыть наши истинные чувства труднее, чем изобразить несуществующие.
560
Возобновленная дружба требует больше забот и внимания, чем дружба, никогда не прерывавшаяся.
561
Куда несчастнее тот, кому никто не нравится, чем тот, кто не нравится никому.
562
Старость – вот преисподняя для женщин. … преисподняя для женщин . – По утверждению биографа Сент-Эвремона Де Мезо, эта максима обращена к Нинон де Ланкло (1620–1705), хозяйке знаменитого вольнодумного салона.
Максимы, исключенные автором из первых изданий В последнем прижизненном издании «Максим» (1678) Ларошфуко отказался от 79 афоризмов, опубликованных в четырех предшествующих изданиях. Они были впервые напечатаны вновь аббатом Бротье в 1789 г./Надо думать, что причины, по которым эти максимы не вошли в издание 1678 г, достаточно многообразны. Можно предполагать, что автор, стремясь к краткости и ясности своего произведения, избегал повторений, поэтому некоторые схожие максимы исключены или объединены в одну; Ларошфуко отказывается от афоризмов, которые прямо или косвенно соотносились с высказываниями других авторов; наконец, он избегает максим (603, 608, 629), которые слишком прямо намекали на какое-либо лицо или историческое событие (подробнее об этом см.: М. В. Разумовская. Из истории «Максим» Ларошфуко. В сб.: Вопросы творческой истории литературного произведения. Л., 1964, стр. 81, 89–92)./М. В. Разумовская
563
Себялюбие – это любовь человека к себе и ко всему, что составляет его благо. Оно побуждает людей обоготворять себя и, если судьба им потворствует, тиранить других; довольство оно находит лишь в себе самом, а на всем постороннем останавливается, как пчела на цветке, стараясь извлечь из него пользу. Ничто не сравнится с неистовством его желаний, скрытностью умыслов, хитроумием поступков; его способность подлаживаться невообразима, перевоплощения посрамляют любые метаморфозы, а умение придать себе чистейший вид превосходит любые уловки химии. Глубина его пропастей безмерна, мрак непроницаем. Там, укрытое от любопытных глаз, оно совершает свои неприметные круговращения, там, незримое порою даже самому себе, оно, не ведая того, зачинает, вынашивает, вскармливает своими соками множество приязней и неприязней и потом производит на свет таких чудищ, что либо искренно не признает их своими, либо предпочитает от них отречься. Из тьмы, окутывающей его, возникают нелепые самообольщения, невежественные, грубые, дурацкие ошибки на свой счет, рождается уверенность, что чувства его умерли, когда они только дремлют, убеждение, что ему никогда больше не захочется бегать, если в этот миг оно расположено отдыхать, вера, что оно утратило способность желать, если все его желания временно удовлетворены. Однако густая мгла, скрывающая его от самого себя, ничуть не мешает ему отлично видеть других, и в этом оно похоже на наши телесные глаза, зоркие к внешнему миру, но слепые к себе. И действительно, когда речь идет о заветных его замыслах или важных предприятиях, оно мгновенно настораживается и, побуждаемое страстной жаждой добиться своего, видит, чует, слышит, догадывается, подозревает, проникает, улавливает с такой безошибочностью, что мнится, будто не только оно, но и каждая из его страстей наделена поистине магической проницательностью. Привязанности его так сильны и прочны, что оно не в состоянии избавиться от них, даже если они грозят ему неисчислимыми бедами, но иногда оно вдруг с удивительной легкостью и быстротой разделывается с чувствами, с которыми упорно, но безуспешно боролось многие годы. Отсюда можно с полным основанием сделать вывод, что не чья-то красота и достоинства, а оно само распаляет свои желания, и что лишь его собственный вкус придает цену вожделенному предмету и наводит на него глянец. Оно гонится не за чем-либо, а лишь за самим собой и, добиваясь того, что ему по нраву, ублажает свой собственный нрав. Оно соткано из противоречий, оно властно и покорно, искренне и лицемерно, сострадательно и жестоко, робко и дерзновенно, оно питает самые разные склонности, которые зависят от самых разных страстей, попеременно толкающих его к завоеванию то славы, то богатства, то наслаждений. Свои цели оно меняет вместе с изменением нашего возраста, благоденствия, опыта, но ему неважно, сколько этих целей, одна или несколько, ибо, когда ему нужно или хочется, оно может и посвятить себя одной и отдаться поровну нескольким. Оно непостоянно и, не считая перемен, вызванных внешними обстоятельствами, то и дело рождает перемены из собственных своих глубин: оно непостоянно от непостоянства, от легкомыслия, от любви, от жажды нового, от усталости, от отвращения. Оно своенравно, поэтому порою, не зная отдыха, усердно трудится, добиваясь того, что ему не только невыгодно, но и прямо вредоносно, однако составляет предмет его желаний. Оно полно причуд и часто весь свой пыл отдает предприятиям самым пустячным, находит удовольствие в том, что безмерно скучно, бахвалится тем, что достойно презрения. Оно существует у людей любого достатка и положения, живет повсюду, питается всем и ничем, может примениться к изобилию и к лишениям, переходит даже в стан людей, с ним сражающихся, проникает в их замыслы и, что совсем уже удивительно, вместе с ними ненавидит самое себя, готовит свою погибель, добивается своего уничтожения, словом, в заботе о себе и во имя себя становится своим собственным врагом. Но не следует недоумевать, если иной раз оно объявляет себя сторонником непреклонного самоотречения и, чтобы истребить себя, храбро вступает с ним в союз: ведь погибая в одном обличий, оно воскресает в другом. Нам кажется, что оно отреклось от наслаждений, а на деле оно лишь отсрочило их или заменило другими; мы думаем, что оно побеждено, потерпело полное поражение, и вдруг обнаруживаем, что, напротив, даже сдав оружие, оно торжествует победу. Таков портрет себялюбия, чье существование исполнено непрерывных треволнений. Море с вечным приливом и отливом волн – вот точный образ себялюбия, неустанного движения его страстей и бурной смены его вожделений.
564
Сила всех наших страстей зависит от того, насколько холодна или горяча наша кровь.
565
Умеренность того, кому благоприятствует судьба, – это обычно или боязнь быть осмеянным за чванство, или страх перед потерей приобретенного.
566
Умеренность в жизни похожа на воздержанность в еде: съел бы еще, да страшно заболеть.
567
Мы любим осуждать людей за то, за что они осуждают нас.
568
Гордость, сыграв в человеческой комедии подряд все роли и словно бы устав от своих уловок и превращений, вдруг является с открытым лицом, высокомерно сорвав с себя маску: таким образом, высокомерие – это в сущности та же гордость, во всеуслышанье заявляющая о своем присутствии.
569
Тот, кто одарен в малом, противоположен свойствами характера тому, кто способен к великому.
570
Человек, понимающий, какие несчастья могли бы обрушиться на него, тем самым уже до некоторой степени счастлив.
571
Нигде не найти покоя тому, кто не нашел его в самом себе.
572
Человек никогда не бывает так несчастен, как ему кажется, или так счастлив, как ему хочется.
573
Тайное удовольствие от сознания, что люди видят, до чего мы несчастны, нередко примиряет нас с нашими несчастьями.
574
Только зная наперед свою судьбу, мы могли бы наперед поручиться за свое поведение.
575
Может ли человек с уверенностью сказать, чего он захочет в будущем, если он не способен понять, чего ему хочется сейчас.
576
Любовь для души любящего означает то же, что душа – для тела, которое она одухотворяет.
577
Не в нашей воле полюбить или разлюбить, поэтому ни любовник не вправе жаловаться на ветреность своей любовницы, ни она – на его непостоянство,
578
Любовь к справедливости рождена живейшим беспокойством, как бы кто не отнял у нас нашего достояния; оно-то и побуждает людей так заботливо оберегать интересы ближнего, так уважать их и так усердно избегать несправедливых поступков. Этот страх принуждает их довольствоваться благами, дарованными им по праву рождения или прихоти судьбы, а не будь его, они беспрестанно совершали бы набеги на чужие владения.
579
Справедливость умеренного судьи свидетельствует лишь о его любви к своему высокому положению.
580
Люди не потому порицают несправедливость, что питают к ней отвращение, а потому, что она наносит ущерб их выгоде.
581
Перестав любить, мы радуемся, когда нам изменяют, тем самым освобождая нас от необходимости хранить верность.
582
Радость, охватывающая нас в первую минуту при виде счастья наших друзей, вызвана отнюдь не нашей природной добротой или привязанностью к ним: она просто вытекает из себялюбивой надежды на то, что и мы в свою очередь будем счастливы или хотя бы сумеем извлечь выгоду из их удачи.
583
В невзгодах наших лучших друзей мы всегда находим нечто даже приятное для себя.
584
Как мы можем требовать, что бы кто-то сохранил нашу тайну, если мы сами не можем ее сохранить?
585
Самое опасное следствие гордыни – это ослепление: оно поддерживает и укрепляет ее, мешая нам найти средства, которые облегчили бы наши горести и помогли бы исцелиться от пороков.
1 2 3 4 5 6 7