Лев Иванович Гумилевский
Вернадский



Вернадский

I
ТАЙНЫ МИРОЗДАНИЯ

Глава 1
ГЕНЕЗИС МИНЕРАЛОВ И ИДЕЙ

Корни всякого открытия лежат далеко в глубине, и как волны, бьющиеся с разбегу на берег, много раз плещется человеческая мысль около подготовляемого открытия, пока придет девятый вал Все эпиграфы, предшествующие главам, взяты автором из сочинений В. И. Вернадского.

.

В самом конце прошлого века английский натуралист доктор Карутерс наблюдал над Красным морем грандиозное переселение саранчи с берегов Северной Африки в Аравию. В течение трех дней плотные тучи насекомых, закрывая солнце и производя тревожный шум, непрерывно проносились над головой наблюдателя. Обычное в этих местах, часто повторяющееся явление поразило Карутерса своими размерами, и он решил определить количество насекомых в одной из туч, пролетевшей над ним 25 ноября 1889 года.
Оказалось, что туча занимала пространство в 5967 квадратных километров и весила 44 миллиона тонн.
Сообщение Карутерса о сделанном им расчете появилось в 41-м томе английского журнала «Природа» за 1890 год. Специалисты-энтомологи, в том числе и крупнейший из них, Давид Шарп, обсуждавшие заметку в журнале, не нашли в сообщении Карутерса ничего необыкновенного.
Не нашел в кем сначала ничего особенного и постоянный русский читатель журнала – приват-доцент Московского университета по кафедре минералогии Владимир Иванович Вернадский. Он разбирал тогда коллекции в минералогическом кабинете университета, а кусочками свободного времени пользовался для просмотра накопившихся за лето журналов.
Человек, интересовавшийся решительно всем на свете, Владимир Иванович прочитал заметку Карутерса с простым любопытством и перевернул страницу, но затем быстро возвратился назад: ему показалось, что была какая-то связь между тем, что он прочел, и тем, что он делал. Странное ощущение мгновенно явилось и мгновенно исчезло: усилиями сознания вызвать вновь его не удалось.
Служители в длинных темных мундирах с синими стоячими воротниками внесли тяжелый ящик и опустили его у ног Вернадского. Шедший сзади них помощник Вернадского, Евгений Диодорович Кислаковский, указал на стул, где лежали топор, молоток и клещи:
– Открывайте, ребята, только осторожнее!
Пока служители снимали свои мундиры, засучивали рукава ситцевых рубах, он подошел к столу. Владимир Иванович пододвинул ему журнал.
– Ну, что вы скажете о расчете Карутерса? Сорок четыре миллиона тонн движется по воздуху с места на место, а ведь это без малого вес всего количества меди, свинца и цинка, добытых человечеством за девятнадцатый век!
Наклонив белокурую голову над столом, Кислаковский долго разбирал текст и, наконец, разобравшись, заметил:
– Цифры проверить бы надо! У них опечаток тоже достаточно.
Служители отодрали доски, которые скрипели и визжали на гвоздях. Открытый ящик занимал помощника больше, чем саранча. Он бросил журнал и стал вынимать из ящика завернутые в бумагу камни. Раскрывая их, он кричал:
– Горный хрусталь! Какие кристаллы, Владимир Иванович! А это откуда? Смотрите, природная железная роза! Первый раз вижу… А тут, как в гнезде яички, – кальцит, да? Взгляните, Владимир Иванович, верно? А вот топаз так уж топаз…
Сверкающие камни один за другим ложились на стол.
Владимир Иванович отодвинул их в сторону, взял из стопки заготовленных для коллекций карточек одну и стал выписывать данные Карутерса. Пометив страницу, том, год и название журнала, он бережно снял чернила тугим пресс-папье и положил карточку в боковой карман. Помощник, следя за ним, несмело сказал:
– А зачем это нам, Владимир Иванович, ведь мы не энтомологи, не физиологи, не биологи…
Владимир Иванович быстро встал.
– Да, мы с вами не биологи, но тут, – он приложил руку к карману, – есть какая-то мысль! А из истории науки и опыта я знаю, какие неожиданные последствия бывают от случайно брошенной мысли, если она коснется ума и воли искренней человеческой личности в нужный момент… Один такой случай нередко оправдывает всю жизнь!
Эта постоянная, неизменная во всех случаях жизни настроенность молодого ученого на высокое, обобщающее мышление составляла самую характерную черту Вернадского. Она была присуща ему, как уверенная походка, негорбящийся стан, легкость движений, и все-таки удивляла окружающих.
Он говорил раздельно, негромко, держа руку на груди, но служители перестали драть из досок визжащие гвозди, а помощник впервые увидел, как строен, изящен, пронизан насквозь красотою мысли его руководитель и в какой особенный, одному ему доступный мир смотрят за светлыми стеклами очков его глубокие глаза.
Наставительная строгость собственной речи смутила Вернадского. Он любил скромность, но острая мысль застала его врасплох. Тогда с улыбкой приветливости, обращенной к собеседнику, Владимир Иванович сказал:
– Ну, а теперь, коллега, давайте работать. Садитесь к каталогу, а вы, господа, – он обернулся к служителям, – пока свободны.
И молодой ученый, сдвинув очки на лоб, стал рассматривать вынутые из ящика камни, близко поднося их к глазам и диктуя название помощнику. Работа вскоре увлекла его.
Разборкой коллекций в минералогическом кабинете он занимался не только для того, чтобы привести в порядок запущенное хозяйство кабинета, где нашел десятки нераспечатывавшихся годами ящиков и посылок с образцами пород, которые присылались со всех концов России. Новый преподаватель смотрел на свою науку по-новому и по-новому распределял в минералогическом кабинете его богатое собрание.
Когда Вернадский сам учился, минералы изучали преимущественно по их внешним свойствам – по форме, размерам, цвету, твердости, и мыслились они как навсегда установившаяся система природы. О том, как образуются минералы, из каких химических процессов происходят, не говорилось.
Вернадский в основу своего курса решил положить генезис минералов, то есть учение о процессах образования, происхождения минералов. Для него каждый минерал был памятником физического или химического процесса, шедшего на Земле иногда в очень отдаленное время. Зная условия образования минерала, молодой ученый намеревался решать практические вопросы о том, где следует искать те или иные руды важных металлов, те или иные горные породы.
Его помощник то и дело выбегал курить. Владимир Иванович перерывы в работе называл «кусочками времени» и употреблял их на просмотр литературы или писание писем.
В «Бюллетенях Французского минералогического общества» он отметил статью о самородном железе и, когда лаборант вернулся, показал ему:
– Вот это уже прямо нас касается.
Кислаковский взглянул на текст.
– Да ведь я не знаю французского, Владимир Иванович!
– Как, даже не читаете?
– Не читаю, Владимир Иванович!
– Ну, коллега, какой же вы ученый… – разочарованно сказал Вернадский, выписывая на карточку автора, название журнала, год, номер, страницу. – Как можно жить, не зная других языков…
– Времени не хватает, – покорно сказал пропахнувший дымом и никотином помощник.
– Удивляюсь, куда вы его деваете!
Владимир Иванович положил карточку в тот же боковой карман, уже заметно оттянувший полу его пиджака, и указал помощнику место у каталога.
– Ну, давайте продолжать…
Не раз в этот день прошли через руки Владимира Ивановича каменные образцы всевозможных минералов; не раз напоминала о себе и лежавшая в боковом кармане карточка, а странной связи между тем и другим он не мог уловить. Тонкие пальцы его узких, красивых рук пропитались черной каменной пылью, несколько раз он менялся местами со своим помощником, садясь за каталог и оставляя на больших разграфленных листах отпечатки своих пальцев.
Дома, выгружая из кармана заметки, вырезки, библиографические справки, Владимир Иванович находил кусочек времени, пока не позовут обедать, разложить по папкам, ящикам и полкам собранный за день материал. Под кабинет у Вернадских всегда отводилась самая большая комната. Вдоль стен, в простенках между окнами стояли открытые книжные полки, возле полок – столы, на окнах – цветы, в свободном уголке – широкий диван и где просторнее – венская плетеная качалка.
Три письменных стола возле разных полок предназначались для занятий: один – минералогией, другой – историей науки, третий – диссертацией на ученую степень магистра геологии и геогнозии.
Переходя от стола к столу, от полки к полке, выдвигая ящики, раскрывая то одну, то другую папку, Владимир Иванович быстро распределил все, что было в кармане, и только для заметки Карутерса не находил места. Наблюдение Карутерса не могло относиться к диссертации «О группе силлиманита и роли глинозема в силикатах», будущий магистр геологии и геогнозии с карточкой в руках отошел к другому столу. Но история науки также не нуждалась и никогда, очевидно, не будет нуждаться в сообщении о переселениях саранчи с берегов Африки в Аравию.
Владимир Иванович подошел к последнему – минералогическому – уголку своего кабинета и, бросив карточку на стол, подумал, что скоро понадобится еще один письменный стол.
Смеясь над забавным затруднением, в которое поставил его английский натуралист, он вынул из нижнего ящика новую папку, положил туда карточку, взял перо, чтобы сделать надпись на белом ярлыке синей крышки, и задумался: «Организмы? Разное? Смесь? Или число и мера в живой природе?»
Большой мастер обобщений и систематизации, умевший вносить гармоничность и закономерность в хаотическое множество фактов, он был осторожен в установлении новых классов и категорий даже в собственном ученом хозяйстве.
Несколько минут, а может быть и целый час, туго сжав в пальцах перо, Вернадский ловил в возбужденном мозгу идею, таившуюся среди множества фактов и выводов, переполнявших его ум. В свете этой идеи, как при блеске солнца меж туч, открывался какой-то новый мир, но в дверь давно уже стучали, приглашая к обеду.
Верный строгому порядку установленного дня, Владимир Иванович подвинул к себе папку, твердо написал на крышке и корешке «Живое вещество», поставил папку на полку самой крайней в ряду.
И вдруг так долго не укладывавшаяся в слова острая мысль охватила Вернадского радостью огромного открытия.
Тонкие детские пальчики просунулись в щель неплотно прикрытой двери. Владимир Иванович помог сыну открыть дверь, высоко поднял его над собой, посадил на плечо и, торжествуя, понес в столовую.

Глава II
ХОД ПРОШЛЫХ ПОКОЛЕНИЙ

Человеческая личность, как все в окружающем нас мире, не есть случайность, а создана долгим ходом прошлых поколений.

В точном смысле слова Вернадский не был и геологом, как не был он биологом, химиком, почвоведом, историком, хотя мог бы быть и тем и другим. Он не был просто натуралистом – он был натуралистом-мыслителем.
Владимир Иванович интересовался своим прошлым и проследил по документам жизнь своих предков. Оказалось, что один из них, литовский шляхтич по фамилии Верна, во время войны Хмельницкого с Польшей перешел на сторону казаков и сражался с ними против панства. Что побудило его на такой поступок – неизвестно, но, во всяком случае, он был казнен поляками.
Дети этого Верны служили в казачестве, были товарищами и старшинами в Запорожье. Когда Запорожская Сечь была Екатериной распущена и рассеяна, прадед Вернадского, Иван Никифорович Вернацкий, бежал в Черниговскую губернию. Там после нескольких лет тихой жизни односельчане выбрали его священником.
Священник из него вышел плохой. Священство скоро ему наскучило, оп отказался крестить, хоронить и в конце концов запер церковь.
В те времена церковные служители и священники имели не более прав, чем крепостные: закон не ограждал их даже и от телесных наказаний. Ссылаясь на свидетелей из двенадцати дворян, Вернацкий подал просьбу о внесении его с детьми в списки дворян, так как дед его и отец состояли войсковыми товарищами, значась свободными казаками.
Вернацкому удалось войти в списки потомственных дворян, но впоследствии по чьим-то доносам его из этих списков исключили.
Как-то прихожане потребовали его для отпевания умершего. Он отказался. Тогда силою потащили его на кладбище, и здесь, окруженный толпой прихожан, он неожиданно умер у всех на глазах. С ним случился удар.
Дворянство выслужил дед Владимира Ивановича, Василий Иванович Вернацкий, который с этих пор стал писаться Вернадским. Он был штаб-лекарем, то есть военным врачом, в полках у Суворова, участвовал с ним во многих походах и даже в знаменитом переходе через Альпы по Чертову мосту.
Василий Иванович высоко почитался в семье. В память его из рода в род переходил литографский портрет Джорджа Вашингтона, борца за независимость Соединенных Штатов Америки, на которого он был похож. Василий Иванович женился на сестре Афанасия Яковлевича Короленко – Екатерине Яковлевне. Внук их – Владимир Галактионович Короленко, известный русский писатель, приходится, таким образом, троюродным братом Владимиру Ивановичу.
Жизненный путь Василия Ивановича не был прост. В юности он с благословения своей матери ушел пешком в Москву, тихонько от отца. Своенравный отец торжественно проклял сына. Василий Иванович никогда не мог избавиться от мысли, что лежащее на нем проклятие губит его детей. Все они умирали в детском или юношеском возрасте. Тогда, чтобы умилостивить дух давно умершего отца, он в честь него назвал последнего сына Иваном.
К людям шестидесятых годов и по времени и по характеру деятельности принадлежал оставшийся в живых Иван Васильевич Вернадский. Он родился в Киеве, здесь учился, кончил университет, несколько лет преподавал русскую словесность в гимназии, а затем по командировке университета в 1843 году отправился за границу для усовершенствования в политической экономии. Ему было тогда всего двадцать два года, но в те времена молодые люди спешили выйти в жизнь и в науку. Через четыре года молодой ученый защищал уже магистерскую диссертацию, а вскоре и докторскую, после чего занял кафедру политической экономии сначала в Киевском университете, а затем – в Московском.
Переход в Московский университет совпал с его женитьбой на замечательной русской девушке Марии Николаевне Шигаевой. Она хотела быть не только женой, матерью, хозяйкой, но и другом своему мужу. Политическая экономия стала предметом ее серьезных занятий, и вскоре она стала приятной собеседницей и советчицей. По ее совету Иван Васильевич решил издавать популярный экономический журнал. Для осуществления этого предприятия он перешел на службу в Петербург, где стал сначала профессором Главного педагогического института, а затем – Александровского лицея.
В те годы в Петербурге, по мысли Владимира Павловича Безобразова, чиновника министерства государственных имуществ, устраивались раз в месяц под маркой «экономических обедов» собрания экономистов для разговоров по специальности. Правильнее было бы называть эти собрания «обедами экономистов», так как они вовсе не стоили дешево.
На одном из этих обедов, 15 ноября 1856 года, собравшиеся там писатели и ученые обсуждали вопрос об издании под редакцией И. В. Вернадского еженедельного журнала. На обеде присутствовали Анненков, Дружинин и Толстой. Лев Николаевич, впрочем, больше разговаривал с А. А. Бакуниным о Бетховене.
Короткая строчка в дневнике Толстого передает вынесенное им от «экономического обеда» впечатление:
«Собрание литераторов и ученых противно и без женщин не выйдет».
«Экономический указатель» Вернадского начал выходить в 1857 году, накануне крестьянской реформы, остро волновавшей все классы русского общества, и с первых же номеров должен был вступить в полемику с Н. Г. Чернышевским по вопросу о судьбе и значении русской крестьянской земельной общины.
Вернадский и примыкавшая к его журналу группа экономистов понимали, что та форма отношений между крестьянами и помещиками, которую отстаивали дворянские либералы, является кабалой для крестьянства, и выступали против дворянских и помещичьих проектов выкупа земель при уничтожении крепостного права.
«Ведь обращение платимого теперь крестьянами произвольно на них наложенного оброка в капитал равняется увековечению помещиком права неограниченного налога», – писал Вернадский в своем журнале.
И далее, в том же номере по поводу тех же вопросов выкупа, спрашивал:
«Где, из какой философии почерпнуто юридическое начало, которое бы связывало общественный организм в его движении на пути прогресса и образования условием ненарушимости частных интересов? С принятием такого начала никакое улучшение невозможно. Прямо или косвенно каждый шаг, поступательный шаг гиганта, называемого обществом, давит частные, отжившие свой век интересы, попавшиеся под его могучую ногу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32