А ведь уже готовился приказ об исключении из списков части семнадцати воинов как без вести пропавших.
После оккупации Донбасса гитлеровцы устремились в задонские степи. Чтобы сдержать их натиск, перед штурмовиками снова поставили задачу уничтожать переправы через Дон.
28 июля я вошел в состав четверки «илов», которую Малышенко повел на переправу у станицы Раздорской. Видимость отличная. Впереди извивается река Сал. Место ее впадения в Дон – прекрасный ориентир для отыскания переправы.
Слева по курсу горят села. К цели подходим «в правом пеленге» и сразу попадаем в сплошные разрывы зенитных снарядов. Они рвутся со всех сторон, но мы пробиваемся к переправе. На противоположном берегу реки непрерывным потоком ползут немецкие танки и автомашины.
Ведущий переводит самолет в пикирование. Мы следуем за ним. С высоты 700 метров командир начинает бить по колонне реактивными снарядами, а снизившись до 400 метров, сбрасывает бомбы. Продолжая снижаться, стреляем из пушек и пулеметов по машинам, которые вплотную одна возле другой стоят у переправы. А когда Малышенко начал маневр на второй заход, внизу уже полыхал пожар. Ближе к левому берегу переправа была взорвана.
Проштурмовав колонну, на бреющем полете возвратились на свой аэродром. По обе стороны Дона и на взорванной переправе горели танки и автомашины.
А вот тройке Сергея Аверьянова не повезло. Георгия Коваленко и Якова Прокопьева он повел на переправу у той самой станицы Николаевской, где недавно была команда Новикова.
Казалось, от истребителей было надежное прикрытие – их сопровождали 12 «яков». Больше всего командира группы беспокоил зенитный огонь. Вышло же наоборот. Сергей умело сманеврировал в зенитном огне, ребята при уходе от цели видели прямое попадание в переправу. Но откуда ни возьмись, появились шесть «мессеров». Бросив штурмовиков, все «яки» вступили в бой. Четыре вражеских истребителя связали «Яковлевых», а пара кинулась на штурмовиков. Все три «ила» были сбиты. Аверьянов и Коваленко пришли в полк на второй день, Яков Прокопьев погиб.
Зачем понадобилось всем нашим истребителям вступать в схватку? Командир обязан был оставить часть своих сил для непосредственного прикрытия штурмовиков, а остальным вести воздушный бой. Но такую нашу тактику боевых действий некоторые поняли позже, когда уже приобрели достаточный боевой опыт.
Война – это суровая школа. Она строго наказывала за безграмотность действий. Поэтому в то время в каждом бою мы учились: анализировали тактические приемы противника, его коварство, вырабатывали свои приемы, основная цель которых была – нанести гитлеровцам как можно больший урон с наименьшими потерями в самолетах, а главное в людях.
Снова потянулись тяжелые дни, когда мы были вынуждены оставлять родную землю. Перейдя в наступление с рубежа Дона, 17-я танковая армия гитлеровцев устремилась на Краснодар, а 1-я и 4-я – на Ставрополь. Наши войска не выдержали этого натиска и стали отходить. Полк через каждые 3–4 дня менял аэродромы базирования и уходил все дальше и дальше на юго-восток, приближаясь к району Грозный – Орджоникидзе. Эти аэродромы подвергались непрерывным налетам. Технический состав, изнуренный пешими переходами, не поспевал за летчиками, и нам не раз приходилось самим готовить самолеты к вылету.
В эти горькие дни отхода нас донимала еще и нестерпимая жара. Солнце палило беспощадно, земля и воздух так накалялись, что за ночь не успевали остывать. Над аэродромом круглые сутки висела густая горячая пыль. Но люди переносили и это испытание. От выступившей соли побелели пропитанные потом гимнастерки и комбинезоны, пыль не давала дышать, непрерывно хотелось пить, а воды не всегда хватало. И все же работа шла своим чередом: труженики войны подвешивали бомбы, таскали тяжелые баллоны со сжатым воздухом, улетали на боевые задания – каждый выполнял свои обязанности.
В тяжелых условиях работали и моторы. Не успевал летчик запустить его, как вода начинала кипеть, масло тоже еще на земле так нагревалось, что его давление падало за критическую отметку. Как же быть, летать-то надо. И Павел Иванович издает приказ: чтобы моторы на земле долго не работали, взлетать непосредственно со стоянок и уходить в назначенный пункт для сбора.
В этот период за две недели нам пять раз пришлось менять аэродромы, отходя в направлении железной дороги Армавир – Махачкала. Мы не просто отходили, а вели бои до последней возможности, продолжая наносить удары по колоннам машин и танков на дорогах восточнее Ставрополя. Не было такого дня, чтобы наши аэродромы не подвергались налетам вражеской авиации.
Мозг все время сверлила одна и та же мысль: когда же кончится отступление?
…В начале августа с оставшимися шестью самолетами полк перелетел на аэродром Советская – это километров семьдесят восточнее Пятигорска. Безжалостно палило солнце. Мироненко и Немтинов отправились к командиру БАО, чтобы утрясти все вопросы обеспечения полка. По пути шофер предложил заехать в столовую попить квасу.
– Наш повар делает редкостный квас да еще и на льду. Вы такого никогда не пили, – расхваливал «свою фирму» водитель.
– В самом деле, давай заедем, – предложил Немтинов. – От жары скоро все внутренности высохнут.
В столовой их встретили две молоденькие и очень милые официантки.
– Говорят, вы квасом прославились на весь Ставропольский край? Вот мы и решили убедиться, так ли это, – обратился к ним Алексей Николаевич.
Девушки смутились, их лица мгновенно стали пунцовыми, они виновато смотрели друг на друга, явно ожидая, кто первый должен ответить. Наконец, одна отважилась:
– Извините, нет сейчас готового квасу, весь вышел. Есть, только еще молодой.
– Если хотите – у нас есть вода со льдом, – спохватилась вторая и в очаровательной улыбке сверкнули ее красивые зубы.
– С превеликим удовольствием, – согласился Мироненко.
Девушки проворно скрылись где-то на кухне и тут же возвратились с заиндевевшими стаканами, через края которых выплескивались серебристые капли. Вода была такая холодная, что гости, смакуя, пили ее короткими глотками.
– Вы покушайте у нас, обед готов, – уже по выработавшейся привычке ласково, как бы упрашивая, обратилась одна из них.
Так они всегда говорили с летчиками, эти простые труженицы. Именно они, официантки, ежедневно в летную погоду и в ненастье первыми встречали летчиков, создавали им настроение. Девушки это понимали, поэтому доброй улыбкой, ласковым словом добивались того, чтобы летчик с аппетитом поел, а когда кто отказывался – даже плакали и не отходили до тех пор, пока тот не возвращал пустую тарелку.
– Спасибо, милые, нам надо спешить, – поблагодарили Павел Иванович и Алексей Николаевич, садясь в машину.
Только они отъехали от столовой, как услышали гул самолетов.
– Павел Иванович, слышишь, идут?
– Вроде как наши.
Не успел он это сказать, как кругом все загрохотало, затрещало. Летчики выскочили из машины и бросились в какую-то яму, как оказалось, наполненную водой. Четырнадцать «Мессершмиттов-110» бросали бомбы, которые падали с пронзительным воем и свистом. А когда все утихло, они вылезли из ямы неузнаваемые: в грязи с ног до головы.
Меткостью попадания фашистские летчики на этот раз не отличились, все самолеты на аэродроме уцелели. Зато когда Мироненко и Немтинов глянули в сторону столовой, они были ошеломлены: на том самом месте висело большое красное облако от битого кирпича – больше не видно ничего.
Через несколько минут здесь уже собралось много людей. Начали растаскивать искореженное железо и горящее дерево с крыши, разбрасывать кирпичи. Во время налета в столовой оставалось восемь человек ее работников, поэтому торопились, надеясь хоть кого-нибудь спасти. Нет, не удалось. Все погибли. И тех двух девушек, которые поили Мироненко и Немтинова студеной водой, извлекли из-под кирпичных глыб. Сейчас они лежали с такими изуродованными лицами, что узнать их просто невозможно. На войне никому не известно, где тебя ждет счастье, а где подстерегает смерть.
14 августа на аэродроме Орджоникидзе произвели посадку семь «илов», из них только два исправных, а пять после перелета из станицы Нестеровской требовали серьезного ремонта. Техническому составу придется не поспать – в какой уже раз! – еще сутки.
На следующий день на двух исправных самолетах Емельянов и я нанесли удар по большой автоколонне, идущей на Баксаненок. Нас сопровождала шестерка Як-1, которую возглавил сам командир истребительного полка Ибрагим Дзусов.
Хотя мы сейчас непрерывно меняли аэродромы, но иногда приходилось базироваться вместе с полком Дзусова, который нас сопровождал. Как это было важно! Мы не только знали друг друга, но с каждым днем между нами крепла настоящая мужская, фронтовая дружба.
Дружили не только летчики, но и наши командиры. Они оба ценили достоинства каждого, но не хотели и ни в чем уступать друг другу. Дзусов и Мироненко были настоящими асами – в этом они считали себя равными, конечно, каждый в своей роли: первый – как истребитель, второй – как штурмовик. На танцах, которые иногда проводились по вечерам, они тоже были равны. Ибрагим Дзусов классически исполнял осетинскую лезгинку, а Павел Мироненко никому не уступал в украинском гопаке.
Павел Иванович великолепно стрелял из личного оружия. В этом он и хотел обойти своего соперника. Однажды Дзусов, Мироненко и Немтинов стояли возле пустого капонира и Павел Иванович предложил Ибрагиму посоревноваться в стрельбе. Он, конечно же, не сомневался в своей победе. Немтинова попросил быть арбитром. Условия: победит Мироненко – Дзусов отдает все патроны (а у него их полон карман комбинезона), а выйдет вперед Ибрагим – получает сто граммов, которые причитались за боевые вылеты. Хотя Мироненко и был уверен в победе, возможного проигрыша ему было не жаль. Он никогда не пил своих заработанных, а всегда отдавал отличившимуся в этот день летчику.
Пока обсуждали условия соревнования, возле капонира собралось много болельщиков. Первым стрелял Мироненко.
– Девятка! – крикнул арбитр, стоявший в стороне на таком расстоянии, что хорошо видел попадания. Болельщики – штурмовики – дружно зааплодировали.
– Восьмерка! – доложил Немтинов.
– А это – в семерку, – неопределенно сообщил арбитр, и аплодисментов уже не было.
Теперь очередь Дзусова. Он не спеша протер очки – Дзусов и летал в них, только поверх надевал еще летные – так же неторопливо надел их, вытянул правую руку с пистолетом перед собой, а левую заложил за спину, немного выставил вперед правую ногу и в этой позе застыл, как окаменелый. Застыли в ожидании и болельщики. Наконец, раздался выстрел, а вслед за ним голос Немтинова:
– Десятка!
Взрыв аплодисментов – теперь уже истребителей. Второй выстрел – восьмерка! Последний – девятка!
Обескураженный Павел Иванович не в силах был поверить таким результатам и, забыв о своем положении и звании, о наблюдавших болельщиках, побежал к мишени да так и замер возле нее.
Да, Павел Иванович, непревзойденный стрелок, оказался побежденным. Он предложил через несколько дней повторить соревнование на тех же условиях, а в душе твердо решил взять реванш за нежданный проигрыш.
В последующие дни мы замечали (но не подавали вида), как наш командир в свободное время насыпал в карманы патроны и уходил к тому же капониру, потом долго были слышны одиночные выстрелы.
Но второй раз встретиться нашим командирам так и не пришлось: часть Дзусова перелетела на другой аэродром.
16 августа штурман полка Буханов уже трижды водил группу на одну и ту же цель: надо было во что бы то ни стало задержать продвижение мотомеханизированных войск противника через реку Баксан в направлении на Нальчик. И вот он в четвертый раз полетит туда же. Его ведомые – Павел Назаров и Михаил Кузнецов. Мы привыкли в любых обстоятельствах видеть Буханова неторопливым и рассудительным. И теперь, когда он ставит задачу своим ведомым, его лицо выражает такое спокойствие, что кажется, он не в бой поведет летчиков, а в обычный тренировочный полет. Глядя на Андрея, вряд ли кто мог сказать, что это воздушный боец, который уже не раз бывал в труднейших переплетах, и диву даешься, как только жив оставался.
Сейчас Андрей не знает, каким будет этот вылет. Он просто поведет два штурмовика на уничтожение вражеских войск. Об этом он и говорит стоящим перед ним двум летчикам. Обычное задание, обычная подготовка.
Собрав на кругу ведомых, Буханов лег на курс. При подходе к цели тройку «илов» атаковали восемь «мессершмиттов». Звено сопровождавших истребителей сразу вступило в бой, но силы были далеко не равны. «Мессеры», как коршуны, набросились на штурмовиков. Ведя оборонительный бой, Буханов пробивался к цели.
Впереди по курсу двигалась немецкая механизированная колонна. Штурман полка, а за ним и ведомые устремились в атаку. Бомбовые взрывы перекрыли колонну, на дороге в нескольких местах вспыхнули пожары, огненные шлейфы реактивных снарядов соединили три штурмовика с фашистской колонной.
Но в это время за спиной Буханова раздался сильный металлический удар, словно от огромной кувалды. Руку обожгло невыносимой болью, и Андрей почувствовал, как рукав гимнастерки наполняется чем-то теплым. Кабина пропиталась противным запахом гари и раскаленного металла, на коленях и на полу кабины валялись осколки стекла от разбитых приборов. Истекая кровью, Буханов продолжал руководить отражением атак «мессершмиттов» и стремился кратчайшим путем вывести товарищей на свою территорию. Наши истребители продолжали воздушный бой. Очередная атака «мессеров», и загорелась кабина Назарова.
– Я ранен! – услышал Буханоз в наушниках голос Павла.
В кабине дым и пламя, горит сзади воротник комбинезона, на затылке загорелся шлемофон, но Павел не покидает самолета – в воздухе и на земле враг! Он так же, как и Буханов, стремится во что бы то ни стало перетянуть через линию фронта. Наконец, это им удается! Как только под самолетом увидели солдат, бросавших вверх пилотки, оба летчика пошли на вынужденную посадку, третий на избитом, искалеченном самолете потянул на свой аэродром.
Буханову и Назарову сразу была оказана медицинская помощь, в тот же день их доставили в армейский авиационный госпиталь. Андрей и Павел в воздухе шли рядом. Сейчас они тоже рядом, но только беспомощно лежат на больничных койках.
Павел был почти недвижим. Сильно обожженная шея, голова и лицо были забинтованы. Свободным от бинтов остался только рот, куда медицинская сестра осторожно пропускала чайную ложечку со сладким теплым чаем. До костей обгоревшие кисти рук в белых бинтах сейчас спокойно лежали вдоль туловища и, казалось, рядом с летчиком спали безмятежным сном два младенца.
Андрей лежал с закрытыми глазами. Взятая в гипс левая рука недвижимо покоилась на груди. В эти минуты в его голове, словно кинокадры, мелькали события последнего вылета. Он пытался привести в порядок свои мысли. Почему мы отступаем… Неужели у нас действительно нет сил остановить Гитлера… Подумать только, он уже к Нальчику рвется. Почему?
– Товарищ старший батальонный комиссар, только ненадолго, им сейчас необходим покой, – услышал Буханов голос хирурга. Тут же дверь открылась, и на пороге летчики увидели комиссара полка в наброшенном на плечи белом халате.
– Изрядно сволочи вас подолбали, но и вы им чертей дали! Именно благодаря вашим ударам продвижение немцев через Баксан приостановлено!
Слово «вашим» Немтинов так выкрикнул, что стоявший рядом врач многозначительно приложил два пальца к своим губам.
– На, Парфеныч, читай, да так, чтобы и Павел слышал, – уже шепотом сказал комиссар и положил в незабинтованную руку Буханова газету «Красная Звезда».
– Уже и Москва узнала… – взволнованно произнес Андрей, увидев Указ о награждении его орденом Ленина, а Назарова орденом Красного Знамени.
– Поздравляю вас, отважные соколы, с высокой наградой! – как-то особо торжественно сказал Немтинов, крепко пожав здоровую руку Буханова, затем подошел к Назарову и поцеловал в забинтованный лоб.
– Спасибо… – с трудом пошевелил губами Павел.
Стоявший рядом хирург кивнул головой в сторону выхода, и Алексей Николаевич, распрощавшись с летчиками, тихо вышел.
* * *
Самолетов осталось мало, летали поочередно: никому не хотелось попасть в резерв.
Утром командир полка приказал собрать всех на КП. Что за митинг?
Полк замер, выстроившись в четыре шеренги. На правом фланге стояли летчики в самой разнообразной форме: в пилотках и шлемофонах, в гимнастерках и комбинезонах, в кирзовых сапогах и хромовых, технический состав был в своих замасленных комбинезонах.
Перед строем – полковник Мироненко, старший батальонный комиссар Немтинов и майор Фомин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
После оккупации Донбасса гитлеровцы устремились в задонские степи. Чтобы сдержать их натиск, перед штурмовиками снова поставили задачу уничтожать переправы через Дон.
28 июля я вошел в состав четверки «илов», которую Малышенко повел на переправу у станицы Раздорской. Видимость отличная. Впереди извивается река Сал. Место ее впадения в Дон – прекрасный ориентир для отыскания переправы.
Слева по курсу горят села. К цели подходим «в правом пеленге» и сразу попадаем в сплошные разрывы зенитных снарядов. Они рвутся со всех сторон, но мы пробиваемся к переправе. На противоположном берегу реки непрерывным потоком ползут немецкие танки и автомашины.
Ведущий переводит самолет в пикирование. Мы следуем за ним. С высоты 700 метров командир начинает бить по колонне реактивными снарядами, а снизившись до 400 метров, сбрасывает бомбы. Продолжая снижаться, стреляем из пушек и пулеметов по машинам, которые вплотную одна возле другой стоят у переправы. А когда Малышенко начал маневр на второй заход, внизу уже полыхал пожар. Ближе к левому берегу переправа была взорвана.
Проштурмовав колонну, на бреющем полете возвратились на свой аэродром. По обе стороны Дона и на взорванной переправе горели танки и автомашины.
А вот тройке Сергея Аверьянова не повезло. Георгия Коваленко и Якова Прокопьева он повел на переправу у той самой станицы Николаевской, где недавно была команда Новикова.
Казалось, от истребителей было надежное прикрытие – их сопровождали 12 «яков». Больше всего командира группы беспокоил зенитный огонь. Вышло же наоборот. Сергей умело сманеврировал в зенитном огне, ребята при уходе от цели видели прямое попадание в переправу. Но откуда ни возьмись, появились шесть «мессеров». Бросив штурмовиков, все «яки» вступили в бой. Четыре вражеских истребителя связали «Яковлевых», а пара кинулась на штурмовиков. Все три «ила» были сбиты. Аверьянов и Коваленко пришли в полк на второй день, Яков Прокопьев погиб.
Зачем понадобилось всем нашим истребителям вступать в схватку? Командир обязан был оставить часть своих сил для непосредственного прикрытия штурмовиков, а остальным вести воздушный бой. Но такую нашу тактику боевых действий некоторые поняли позже, когда уже приобрели достаточный боевой опыт.
Война – это суровая школа. Она строго наказывала за безграмотность действий. Поэтому в то время в каждом бою мы учились: анализировали тактические приемы противника, его коварство, вырабатывали свои приемы, основная цель которых была – нанести гитлеровцам как можно больший урон с наименьшими потерями в самолетах, а главное в людях.
Снова потянулись тяжелые дни, когда мы были вынуждены оставлять родную землю. Перейдя в наступление с рубежа Дона, 17-я танковая армия гитлеровцев устремилась на Краснодар, а 1-я и 4-я – на Ставрополь. Наши войска не выдержали этого натиска и стали отходить. Полк через каждые 3–4 дня менял аэродромы базирования и уходил все дальше и дальше на юго-восток, приближаясь к району Грозный – Орджоникидзе. Эти аэродромы подвергались непрерывным налетам. Технический состав, изнуренный пешими переходами, не поспевал за летчиками, и нам не раз приходилось самим готовить самолеты к вылету.
В эти горькие дни отхода нас донимала еще и нестерпимая жара. Солнце палило беспощадно, земля и воздух так накалялись, что за ночь не успевали остывать. Над аэродромом круглые сутки висела густая горячая пыль. Но люди переносили и это испытание. От выступившей соли побелели пропитанные потом гимнастерки и комбинезоны, пыль не давала дышать, непрерывно хотелось пить, а воды не всегда хватало. И все же работа шла своим чередом: труженики войны подвешивали бомбы, таскали тяжелые баллоны со сжатым воздухом, улетали на боевые задания – каждый выполнял свои обязанности.
В тяжелых условиях работали и моторы. Не успевал летчик запустить его, как вода начинала кипеть, масло тоже еще на земле так нагревалось, что его давление падало за критическую отметку. Как же быть, летать-то надо. И Павел Иванович издает приказ: чтобы моторы на земле долго не работали, взлетать непосредственно со стоянок и уходить в назначенный пункт для сбора.
В этот период за две недели нам пять раз пришлось менять аэродромы, отходя в направлении железной дороги Армавир – Махачкала. Мы не просто отходили, а вели бои до последней возможности, продолжая наносить удары по колоннам машин и танков на дорогах восточнее Ставрополя. Не было такого дня, чтобы наши аэродромы не подвергались налетам вражеской авиации.
Мозг все время сверлила одна и та же мысль: когда же кончится отступление?
…В начале августа с оставшимися шестью самолетами полк перелетел на аэродром Советская – это километров семьдесят восточнее Пятигорска. Безжалостно палило солнце. Мироненко и Немтинов отправились к командиру БАО, чтобы утрясти все вопросы обеспечения полка. По пути шофер предложил заехать в столовую попить квасу.
– Наш повар делает редкостный квас да еще и на льду. Вы такого никогда не пили, – расхваливал «свою фирму» водитель.
– В самом деле, давай заедем, – предложил Немтинов. – От жары скоро все внутренности высохнут.
В столовой их встретили две молоденькие и очень милые официантки.
– Говорят, вы квасом прославились на весь Ставропольский край? Вот мы и решили убедиться, так ли это, – обратился к ним Алексей Николаевич.
Девушки смутились, их лица мгновенно стали пунцовыми, они виновато смотрели друг на друга, явно ожидая, кто первый должен ответить. Наконец, одна отважилась:
– Извините, нет сейчас готового квасу, весь вышел. Есть, только еще молодой.
– Если хотите – у нас есть вода со льдом, – спохватилась вторая и в очаровательной улыбке сверкнули ее красивые зубы.
– С превеликим удовольствием, – согласился Мироненко.
Девушки проворно скрылись где-то на кухне и тут же возвратились с заиндевевшими стаканами, через края которых выплескивались серебристые капли. Вода была такая холодная, что гости, смакуя, пили ее короткими глотками.
– Вы покушайте у нас, обед готов, – уже по выработавшейся привычке ласково, как бы упрашивая, обратилась одна из них.
Так они всегда говорили с летчиками, эти простые труженицы. Именно они, официантки, ежедневно в летную погоду и в ненастье первыми встречали летчиков, создавали им настроение. Девушки это понимали, поэтому доброй улыбкой, ласковым словом добивались того, чтобы летчик с аппетитом поел, а когда кто отказывался – даже плакали и не отходили до тех пор, пока тот не возвращал пустую тарелку.
– Спасибо, милые, нам надо спешить, – поблагодарили Павел Иванович и Алексей Николаевич, садясь в машину.
Только они отъехали от столовой, как услышали гул самолетов.
– Павел Иванович, слышишь, идут?
– Вроде как наши.
Не успел он это сказать, как кругом все загрохотало, затрещало. Летчики выскочили из машины и бросились в какую-то яму, как оказалось, наполненную водой. Четырнадцать «Мессершмиттов-110» бросали бомбы, которые падали с пронзительным воем и свистом. А когда все утихло, они вылезли из ямы неузнаваемые: в грязи с ног до головы.
Меткостью попадания фашистские летчики на этот раз не отличились, все самолеты на аэродроме уцелели. Зато когда Мироненко и Немтинов глянули в сторону столовой, они были ошеломлены: на том самом месте висело большое красное облако от битого кирпича – больше не видно ничего.
Через несколько минут здесь уже собралось много людей. Начали растаскивать искореженное железо и горящее дерево с крыши, разбрасывать кирпичи. Во время налета в столовой оставалось восемь человек ее работников, поэтому торопились, надеясь хоть кого-нибудь спасти. Нет, не удалось. Все погибли. И тех двух девушек, которые поили Мироненко и Немтинова студеной водой, извлекли из-под кирпичных глыб. Сейчас они лежали с такими изуродованными лицами, что узнать их просто невозможно. На войне никому не известно, где тебя ждет счастье, а где подстерегает смерть.
14 августа на аэродроме Орджоникидзе произвели посадку семь «илов», из них только два исправных, а пять после перелета из станицы Нестеровской требовали серьезного ремонта. Техническому составу придется не поспать – в какой уже раз! – еще сутки.
На следующий день на двух исправных самолетах Емельянов и я нанесли удар по большой автоколонне, идущей на Баксаненок. Нас сопровождала шестерка Як-1, которую возглавил сам командир истребительного полка Ибрагим Дзусов.
Хотя мы сейчас непрерывно меняли аэродромы, но иногда приходилось базироваться вместе с полком Дзусова, который нас сопровождал. Как это было важно! Мы не только знали друг друга, но с каждым днем между нами крепла настоящая мужская, фронтовая дружба.
Дружили не только летчики, но и наши командиры. Они оба ценили достоинства каждого, но не хотели и ни в чем уступать друг другу. Дзусов и Мироненко были настоящими асами – в этом они считали себя равными, конечно, каждый в своей роли: первый – как истребитель, второй – как штурмовик. На танцах, которые иногда проводились по вечерам, они тоже были равны. Ибрагим Дзусов классически исполнял осетинскую лезгинку, а Павел Мироненко никому не уступал в украинском гопаке.
Павел Иванович великолепно стрелял из личного оружия. В этом он и хотел обойти своего соперника. Однажды Дзусов, Мироненко и Немтинов стояли возле пустого капонира и Павел Иванович предложил Ибрагиму посоревноваться в стрельбе. Он, конечно же, не сомневался в своей победе. Немтинова попросил быть арбитром. Условия: победит Мироненко – Дзусов отдает все патроны (а у него их полон карман комбинезона), а выйдет вперед Ибрагим – получает сто граммов, которые причитались за боевые вылеты. Хотя Мироненко и был уверен в победе, возможного проигрыша ему было не жаль. Он никогда не пил своих заработанных, а всегда отдавал отличившимуся в этот день летчику.
Пока обсуждали условия соревнования, возле капонира собралось много болельщиков. Первым стрелял Мироненко.
– Девятка! – крикнул арбитр, стоявший в стороне на таком расстоянии, что хорошо видел попадания. Болельщики – штурмовики – дружно зааплодировали.
– Восьмерка! – доложил Немтинов.
– А это – в семерку, – неопределенно сообщил арбитр, и аплодисментов уже не было.
Теперь очередь Дзусова. Он не спеша протер очки – Дзусов и летал в них, только поверх надевал еще летные – так же неторопливо надел их, вытянул правую руку с пистолетом перед собой, а левую заложил за спину, немного выставил вперед правую ногу и в этой позе застыл, как окаменелый. Застыли в ожидании и болельщики. Наконец, раздался выстрел, а вслед за ним голос Немтинова:
– Десятка!
Взрыв аплодисментов – теперь уже истребителей. Второй выстрел – восьмерка! Последний – девятка!
Обескураженный Павел Иванович не в силах был поверить таким результатам и, забыв о своем положении и звании, о наблюдавших болельщиках, побежал к мишени да так и замер возле нее.
Да, Павел Иванович, непревзойденный стрелок, оказался побежденным. Он предложил через несколько дней повторить соревнование на тех же условиях, а в душе твердо решил взять реванш за нежданный проигрыш.
В последующие дни мы замечали (но не подавали вида), как наш командир в свободное время насыпал в карманы патроны и уходил к тому же капониру, потом долго были слышны одиночные выстрелы.
Но второй раз встретиться нашим командирам так и не пришлось: часть Дзусова перелетела на другой аэродром.
16 августа штурман полка Буханов уже трижды водил группу на одну и ту же цель: надо было во что бы то ни стало задержать продвижение мотомеханизированных войск противника через реку Баксан в направлении на Нальчик. И вот он в четвертый раз полетит туда же. Его ведомые – Павел Назаров и Михаил Кузнецов. Мы привыкли в любых обстоятельствах видеть Буханова неторопливым и рассудительным. И теперь, когда он ставит задачу своим ведомым, его лицо выражает такое спокойствие, что кажется, он не в бой поведет летчиков, а в обычный тренировочный полет. Глядя на Андрея, вряд ли кто мог сказать, что это воздушный боец, который уже не раз бывал в труднейших переплетах, и диву даешься, как только жив оставался.
Сейчас Андрей не знает, каким будет этот вылет. Он просто поведет два штурмовика на уничтожение вражеских войск. Об этом он и говорит стоящим перед ним двум летчикам. Обычное задание, обычная подготовка.
Собрав на кругу ведомых, Буханов лег на курс. При подходе к цели тройку «илов» атаковали восемь «мессершмиттов». Звено сопровождавших истребителей сразу вступило в бой, но силы были далеко не равны. «Мессеры», как коршуны, набросились на штурмовиков. Ведя оборонительный бой, Буханов пробивался к цели.
Впереди по курсу двигалась немецкая механизированная колонна. Штурман полка, а за ним и ведомые устремились в атаку. Бомбовые взрывы перекрыли колонну, на дороге в нескольких местах вспыхнули пожары, огненные шлейфы реактивных снарядов соединили три штурмовика с фашистской колонной.
Но в это время за спиной Буханова раздался сильный металлический удар, словно от огромной кувалды. Руку обожгло невыносимой болью, и Андрей почувствовал, как рукав гимнастерки наполняется чем-то теплым. Кабина пропиталась противным запахом гари и раскаленного металла, на коленях и на полу кабины валялись осколки стекла от разбитых приборов. Истекая кровью, Буханов продолжал руководить отражением атак «мессершмиттов» и стремился кратчайшим путем вывести товарищей на свою территорию. Наши истребители продолжали воздушный бой. Очередная атака «мессеров», и загорелась кабина Назарова.
– Я ранен! – услышал Буханоз в наушниках голос Павла.
В кабине дым и пламя, горит сзади воротник комбинезона, на затылке загорелся шлемофон, но Павел не покидает самолета – в воздухе и на земле враг! Он так же, как и Буханов, стремится во что бы то ни стало перетянуть через линию фронта. Наконец, это им удается! Как только под самолетом увидели солдат, бросавших вверх пилотки, оба летчика пошли на вынужденную посадку, третий на избитом, искалеченном самолете потянул на свой аэродром.
Буханову и Назарову сразу была оказана медицинская помощь, в тот же день их доставили в армейский авиационный госпиталь. Андрей и Павел в воздухе шли рядом. Сейчас они тоже рядом, но только беспомощно лежат на больничных койках.
Павел был почти недвижим. Сильно обожженная шея, голова и лицо были забинтованы. Свободным от бинтов остался только рот, куда медицинская сестра осторожно пропускала чайную ложечку со сладким теплым чаем. До костей обгоревшие кисти рук в белых бинтах сейчас спокойно лежали вдоль туловища и, казалось, рядом с летчиком спали безмятежным сном два младенца.
Андрей лежал с закрытыми глазами. Взятая в гипс левая рука недвижимо покоилась на груди. В эти минуты в его голове, словно кинокадры, мелькали события последнего вылета. Он пытался привести в порядок свои мысли. Почему мы отступаем… Неужели у нас действительно нет сил остановить Гитлера… Подумать только, он уже к Нальчику рвется. Почему?
– Товарищ старший батальонный комиссар, только ненадолго, им сейчас необходим покой, – услышал Буханов голос хирурга. Тут же дверь открылась, и на пороге летчики увидели комиссара полка в наброшенном на плечи белом халате.
– Изрядно сволочи вас подолбали, но и вы им чертей дали! Именно благодаря вашим ударам продвижение немцев через Баксан приостановлено!
Слово «вашим» Немтинов так выкрикнул, что стоявший рядом врач многозначительно приложил два пальца к своим губам.
– На, Парфеныч, читай, да так, чтобы и Павел слышал, – уже шепотом сказал комиссар и положил в незабинтованную руку Буханова газету «Красная Звезда».
– Уже и Москва узнала… – взволнованно произнес Андрей, увидев Указ о награждении его орденом Ленина, а Назарова орденом Красного Знамени.
– Поздравляю вас, отважные соколы, с высокой наградой! – как-то особо торжественно сказал Немтинов, крепко пожав здоровую руку Буханова, затем подошел к Назарову и поцеловал в забинтованный лоб.
– Спасибо… – с трудом пошевелил губами Павел.
Стоявший рядом хирург кивнул головой в сторону выхода, и Алексей Николаевич, распрощавшись с летчиками, тихо вышел.
* * *
Самолетов осталось мало, летали поочередно: никому не хотелось попасть в резерв.
Утром командир полка приказал собрать всех на КП. Что за митинг?
Полк замер, выстроившись в четыре шеренги. На правом фланге стояли летчики в самой разнообразной форме: в пилотках и шлемофонах, в гимнастерках и комбинезонах, в кирзовых сапогах и хромовых, технический состав был в своих замасленных комбинезонах.
Перед строем – полковник Мироненко, старший батальонный комиссар Немтинов и майор Фомин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35