Паутина. Не та, липкая, ажурная и нестрашная. Иная, сухая, бесформенная, вездесущая. В такой насмерть запутается самая сильная оса.
Она по горло в паутине. И паук с лицом падшего ангела целует ей руки и говорит двусмыслицы, которые щекочут сердце, как ядовитые волосы медузы… Медузы… Мертвые медузы на пенной воде. Свитые из ветра столпы, один из которых, преодолев рубеж суетного дня, оказался у нее за спиной…
Откуда он тут взялся, если должен был надолго уехать? Почему вошел так тихо? Почему следил за ней? – а ведь следил же, и давно следил. С первых штрихов на аспидной доске.
– Синьора Алессандрина, я полагаю, впервые в Кастилии?
Ловко же он подменил «донну» на «синьору». Дворянку можно назвать синьорой, и торговку, и девку.
– Да, ваша светлость. Моя родня решила, что мне стоит посмотреть мир.
Улыбка. Еще улыбка. Полудетская улыбка. Застенчивая улыбка. Чуть-чуть испуганная улыбка. Я просто ученая девица, ваша светлость, не более того, я ученая девица из Венеции.
– Мы здесь еще не привыкли к столь открытым нравам. Возможно, наши дети… – маркиз повел глазами в сторону жены. Та расцвела. Боже, как она его любит. До смерти.
Дон Кристобаль почувствовал себя лишним. Он стоял возле стола и большими белыми руками бережно сворачивал свою карту, которая так удачно перешла на аспидную доску ученой венецианки.
– Прошу простить, дон Кристобаль, я прервал вас, – обратился маркиз к мореходу, – но вежество требует представиться даме…
– Я уже закончил, – ответил лигуриец, – и благодарю вас за гостеприимство.
– Еще рано, – улыбнулся маркиз, – я полагаю, готовится пиршество, не так ли? – повернулся он к супруге. Донна Элизабета с готовностью закивала.
– Тогда прошу вас, синьора Алессандрина, и вас, синьор Кристобаль, – лигурийцу достался приглашающий жест, Алессандрине – изящно отставленный локоть хозяина. Она оперлась. Рука ее не была тверда.
Он почувствует дрожь и почует страх, непременно.
У него дюжина личин, не меньше. Одна личина показывает, что он ничего не заметил. Другая дает понять: «Я знаю, почему ты дрожишь. Ты дрожишь, потому что я так красив, так близок и так недоступен». Третья намекает: «Я раскусил тебя. Ты знаешь это. Ты боишься меня и правильно делаешь». Четвертая усмехается: «Маленькая куртизанка, прибавляющая себе годы, покупающая в кредит дворянство и подданство, тебе ли дурачить меня?» Алессандрина было подумала, что мнительность может сослужить ей плохую службу – лицо маркиза выражало пустую любезность, и на поверку он мог оказаться вполне заурядным вельможей, женатым по расчету, и поднаторевшим в куртуазных беседах, отчего его речи и кажутся двусмысленными. И вообще не стоит думать о плохом, иначе это плохое непременно случится. И к черту сны – этаким ни в одном соннике не сыскать толкования.
– Скажите, синьора Алессандрина, а может ли венецианская дама благородного происхождения занять место дожа?
– Нет, ваша светлость, ибо женский разум не годится для управления, – мона Алессандрина улыбнулась, всем своим видом дав понять, что отнюдь не убеждена в только что сказанном, а всего лишь повторяет общепринятое.
– Странное дело получается, синьора. Вы, венецианцы, так гордитесь вашим государственным устройством, а меж тем ваши дамы лишены права, которое есть по крайней мере у женщин королевской крови – занять престол. Между прочим, вы напрасно так низко цените ваш разум. Пример королевы донны Исабель доказывает, что женщина на престоле может управляться не хуже иного мужчины.
– Королева донна Исабель – исключение, подтверждающее правило. Женщины иногда бывают тверды, а мужчины напоминают плаксивых баб, это случается. Но это редкое явление, свойственное временам упадка. Если вспомнить Рим…
– Не будем поминать Рим. Сейчас, слава Богу, времена иные. Но тем не менее, синьора, мне кажется, что вы из твердых женщин, и мысль о власти не может не искушать вас.
– Я видела властьимущих так же близко, как вижу вас. По моему мнению, в их жизни нечем искушаться.
– Ваша рассудительность делает вам честь. Я не премину сказать об этом вашему дядюшке.
– Вы его премного тем порадуете, ваша светлость.
Маркиз слегка наклонил голову. Алессандрина сообразила, что, собственно, они уже давно предоставлены друг другу в полутемном углу большой гостиной залы: донна Элизабета с другими гостьями азартно играли в кости на мелкие монетки, дон Кристобаль, должно быть, насытившись, исчез вместе со своей картой.
– Вы позволите? – маркиз указал на аспидную доску, которую она так и держала на коленях.
– Разумеется.
Некоторое время он всматривался в карту, молча. Потом полюбопытствовал:
– Вам это полезно в ваших занятиях?
– Это курьезно. Я люблю все курьезное.
– Нарисовано умело.
– Мой дедушка был большой чудак. Он хотел внука, как и многие дедушки, и потому учил меня тому, чему учат обычно мальчиков.
– Не всякого мальчика учат космографии.
– Он был чудак, я говорю. Учить меня бесполезным для женщины вещам было единственным доступным ему утешением… Да то еще, что я схватывала все на лету.
– И как вы полагаете, можно ли так добраться в Индии?
– Не знаю. Но это любопытно. И дон Кристобаль так об этом рассказывал, что поневоле начинаешь верить.
– Дон Кристобаль этим кормится. В прямом смысле слова. Признаться, если бы мои дела не находились в некотором расстройстве, я бы всячески споспешествовал ему. Но увы. – Маркиз слегка вскинул брови, развел руками. – Кстати, синьора, я так слышал, что Венеция тоже интересуется сим прожектом…
– Возможно. Очень возможно. Венеция стоит не на земле, а на палубах своих галер.
– Хорошо сказано. Вы, вероятно, владеете пером не хуже, чем грифелем, синьора?
– Иные хвалят мой стиль, чем и вгоняют меня в краску.
– Я мог бы дать вам некоторую пищу для ваших заметок, ежели вы склонны их вести.
– Ваша достойная супруга будет ревновать, ваша светлость. Она не производит впечатления смиренной.
– Вы верно угадали, она не смиренница. Но мои дела нимало ее не касаются. Если вам угодно увидеть Кастилию так, как она видна кастильцу, я завтра же готов сопровождать вас куда угодно и рассказывать вам все, о чем вы не попросите.
– Это очень лестное предложение, ваша светлость…
Блеск его глаз слепил… То есть, его блестящие черные глаза, изящно удлиненные, с темными веками, были непроницаемы для самого острого взгляда. Он говорил мягко и тихо, но – он говорил, а ей оставалось поддакивать или в лучшем случае прикрываться самыми общими словами. Он был красив, но его близость ощущалось не как близость человека, изо рта которого исходят теплые запахи еды и вина. Во время исступленной бессловесной молитвы порой нисходит на темя и плечи тяжкое дуновение с небес. Нечто подобное – тяжесть и трепет – в его присутствии, в его вопросах, в его ярких глазах.
«Поблагодарить, согласиться и откланяться – сейчас» – поняла она так четко, словно бы кто-то подсказал ей это.
Дома, едва переодевшись в свободное и распашное платье, она уселась перерисовывать карту дона Кристобаля. За этим занятием и застал ее мессер Федерико. Он глянул через ее плечо в карту, и губы его округлились, изготовясь сказать удивленное «О!», округлились и глаза. Промолчал он только потому, что боялся помешать ей вычерчивать берег Иберии.
– Вот как ты умеешь! Ай-я-а, ну и племянница! Неужто прямо там и срисовала?
Она кивнула и отложила сухое перо.
– Далеко пойдешь. Заканчивай. Завтра отправим с курьером и с голубком.
– Скоро ли будет галера, дядюшка?
– Дней через десять, не раньше. Уж потерпи, – успех настроил посла на благодушный лад, – развлекись покуда, племянница. Я тебе открою кредит. Мавританское золото здесь куда как хорошо, и можно взять не втридорога.
– Дядюшка… – она помедлила, запоздало раздумывая, стоит ли рассказывать, пришла к выводу, что защита посла венецейского в нынешних обстоятельствах будет нелишней, и призналась, – я имела честь свести знакомство с супругом донны Элизабеты. И прошу вас рассказать мне о нем подробнее, потому что моя скромная персона его не в меру заинтересовала Да и его персона мне небезынтересна.
– Откуда он взялся? Как я слышал, он должен был уехать…
– Вот и я думаю, откуда? – произнесла мона Алессандрина таким тоном, словно посла обвиняла в несвоевременном возвращении маркиза.
– В чем именно выразился его к тебе интерес?
– Наотвешивал мне комплиментов целый воз, и сказал, что готов сопровождать меня везде и всюду. При том сказал так, что отказаться было невозможно.
Посол в досаде стукнул себя кулаком по раскрытой ладони.
– Очень даже возможно было бы отказаться! Сказала бы, что я не позволю.
– Он грозился и вам напеть похвал в мой адрес. Наверное, он не постеснялся бы испросить у вас разрешения на прогулки со мной. И вы бы ему не смогли отказать, дядюшка. Все-таки он родственник короля, и это чувствуется.
Посол мрачно молчал. Потом сказал:
– Ладно, не волнуйся. Интерес его скорее всего самого обычного свойства. А если совсем невмоготу станет, уедешь в Лисбону, поплывешь домой оттуда. Рекомендательные письма я дам…
– Все-таки, что он за птица?
– До недавнего времени был той самой птицей, которая у него в гербе. И поступал точно по своему девизу. А сейчас он свои обломанные когти весьма искусно прячет под мягкими перьями, и даже может казаться грозным, как показался тебе. Но если знать обстоятельства, это впечатление рассеется.
– О какой же камень он обломал когти?
– Представь себе, об одну девицу. Девица была небесной красоты, родом из Англии, и приданого у нее хватило бы, чтобы скупить пол-Кастилии.
– Элизабета?
– Ее кузина. Там история в самый раз для мессера Бокаччио. Я бы тебе рассказал, она стоит того, но не хочу отвлекать тебя от карты. Тебе хватит терпения дождаться утра?

День пятый,
в который мона Алессандрина и дон Карлос находят, что у них много общего.

– Итак, донна Элизабета до своего счастливого замужества жила в Англии, в городе Лондоне, в доме своей кузины. Кузину эту звали Маргарита, красотка она была. Отец у нее был первым негоциантом в Англии, богат, как Крез Лидийский, вел дела со всей Европой. А жених ее был из бедных рыцарей, работал помощником у ее отца, говорят, ради того только, чтобы видеть ее каждый день. Так вот, отец Маргариты родом был из Кастилии, у него и фамилия была Кастелл, по названию на английский лад той земли, откуда он выходец. А из Кастилии он бежал давным-давно, мальчиком еще, со своим отцом-иудеем. Оба они крестились, но младший Кастелл был покрепче своего отца. На людях он божился и крестился, как добрый христианин, а дома имел иудейскую молельню. В Англии до этого дела никому не было, там народ не шибко богомольный… А кастильской короне до всего есть дело, особенно до чужих денег. Про отступничество его прознали, и выяснить это наверняка отправился ни кто иной, как маркиз…
– Выяснять, как молится простой купец? – мона Алессандрина приподняла брови, и нацепила на двузубую вилочку ломтик рыбы. Посольский завтрак проходил в приятной желудку неспешности.
– Не простой, а очень богатый купец. Но, разумеется, он ехал не только за этим. У него были и другие важные дела в Англии. В те времена был он холост и в большом фаворе у своего дядюшки. А слава у него была такая, что если девушка проводила с ним полдня, то в чести ее уже можно было усомниться. И угораздило его влюбиться в эту самую Маргариту. А она, к слову сказать, и не знала, кто у нее отец и как он молится, потому что старый Кастелл был человек весьма скрытного нрава. Маркиз предложил ей руку и сердце и, по слухам, чуть ли не корону Кастилии и Арагона, которую клялся вскорости для нее добыть. Такой-то у дона Фернандо верный гранд и любящий племянник. Ну да ладно. Маргарита выслушала все это и отказала – под тем предлогом, что помолвлена. Нравом пошла в отца. Маркиз – к старому Кастеллу. И тот отказал, хоть это уже было опасно в его положении.
Тут наш влюбленный обратил внимание на Элизабету, но не для того, чтобы утешиться, а для того, чтобы заполучить Маргариту любой ценой. Элизабете он пообещал, что похитит ее, увезет в Кастилию и женится. А та влюбилась в маркиза с первого взгляда, и, ясное дело, согласилась. Он тогда везде растрезвонил, что покидает Лондон в большой печали, и корабль его видели плывущим вниз по Темзе к морю. А на самом деле корабль встал в затоне неподалеку от города. И однажды Маргарита получает письмо, написанное от имени ее отца, но не его рукой. А в том письме сказано, что ее отец, находясь по делам в порту, упал в трюм своего судна, сильно расшибся и просит ее приехать немедленно. Дело было уже вечером. Маргарита в большом горе собирается ехать, зовет с собой Элизабету… А Элизабета в это время получает другое письмо, где написано: «Поезжай с кузиной, сопровождающий привезет вас на мой корабль, ее я отправлю обратно, а тебя увезу…» и подписано «К. д'А.». Так девицы попали вдвоем на кастильский корабль. Ясно, что у маркиза было намерение отправить на берег Элизабету, но Маргарита, поняв, в чем дело, так в нее вцепилась, что растащить их не было никаких сил. Поплыли они в Кастилию вместе, а за ними в погоню пустились отец Маргариты и ее нареченный на доброй английской посудине, которая звалась «Маргарита», в честь красавицы.
У берегов Гранады их застигла буря. Англичане решили взять корабль маркиза на абордаж, и было взяли, да тут порвало канаты, и корабли разнесло. Не знаю точно, как там было дело, но и обе дамы, и нареченный Маргариты оказались в Гранаде, во дворце, который принадлежал когда-то матери маркиза, а потом ему. И праздновать бы маркизу победу, если б у него в доме не нашлось одной ушлой бабенки из простых, которая одно время с ним спала, а потом ему разонравилась, и он ее разжаловал в прислужницы. Бабенка эта решила ему насолить и устроила вот что: подговорила нареченного Маргариты для вида от нее отказаться, а Маргариту – для вида согласиться на брак с маркизом, и маркизу поставить условие: прежде чем состоится венчание, увидеть, как ее нареченный и ее кузина Элизабета выезжают из ворот. Отец Маргариты в это время скрывался в Гранаде у своего сотоварища-иудея. Ну а дальше эта самая бабенка просто-напросто подменила Маргариту на Элизабету. Перед тем она раскрасила Элизабету так, чтобы та походила на кузину, а повелителю своему маркизу подмешала в вино какое-то зелье, чтобы он черного от белого наверняка не отличил. Так он и женился на Элизабете.
Все бы еще обошлось, признай он этот брак. Элизабета – дама видная и достойная. Но он решил вернуть свое сокровище, Маргариту, и ради этого уже ничем не брезговал. А Маргарита пожаловалась на него государыне, и помянула между делом, что-де обещал он ей кастильскую корону, и вскорости… Государыня созвала суд, на который вызвала и маркиза, и Элизабету, и нареченного Маргариты, и саму Маргариту, и ее отца. Тут уж они все сцепились, как сведенные. Маркиз говорит, что отец Маргариты – иудей, и что Элизабета – служанка. Элизабета – руки в боки, и наизусть всех своих предков до двенадцатого колена, а они у нее и впрямь все как один благородные, только бедные, как церковные крысы. Нареченный Маргариты кричит, что маркиз напраслину на них возводит, и что Кастеллы спокон веку добрые христиане, никак иначе. Порешили: Кастелла, как иудея и отступника, в инквизицию, Маргариту и нареченного ее Питера поженить, а наследующий день после их свадьбы назначить смертный бой между Питером и маркизом за честь Элизабеты. В случае, если Питер победит, Элизабета признается честной женщиной, и маркиз обязан признать ее своей женой, а в случае, если маркиз, то… Маргарита остается вдовой, а Элизабета – обесчещенной.
К слову сказать, Питер этот настоящий мужчина, потому что он и тестя своего Кастелла от инквизиторов отбил прямо во время процессии. А смотреть на поединок Питера с маркизом сошлось полгорода. И вышло так, что англичанин чуть не убил маркиза при всем честном народе, да и убил бы, если б не Элизабета. Она своего муженька грудью заслонила. А поскольку он лежал без памяти и не мог вслух признать Элизабету честной женщиной и своей женой, то это за него сделала королева. Да еще и слово она за него дала, что со своей законной супругой он судиться более не станет под страхом позора и бесчестья. С тех пор маркизу проходу нет от насмешек. Все насмехаются, кому не лень, и знатные, и простые. Сама Ее Высочество королева тон задает. Он и уехать-то хотел потому что двор сюда на днях прибывает. Бог знает почему вернулся… Да никак ты его жалеешь, племянница? Вот новости, право!
Алессандрина оторвала взгляд от опустевшего витого бокала, на дне которого что-то усердно рассматривала.
– Я себя жалею, дядюшка, только себя. Если он догадался, то он меня в порошок сотрет за те десять дней, что я жду галеры.
– Я тебе сказал – будет невмоготу, уедешь в Лисбону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10