— Я вот все думаю, — сказал я, — почему мой отец — будем называть его так — попросил вас встретить меня.Он ответил мне так, как я и ожидал после разговора с Пабло.— Он считал, что вы недостаточно хорошо знаете испанский, чтобы разобраться с вашим охранником. Видите ли, при моих журналистских контактах я время от времени был в состоянии помочь вашему отцу. А у него бывали затруднения — правда, не лингвистического характера.Я вспомнил, как Капитан предупреждал Лайзу, чтобы она не летела в Панаму более легким и менее дорогостоящим маршрутом через Нью-Йорк.— Затруднения с американцами?— О, и с другими тоже. Я ведь уже говорил вам, что не знаю в точности, чем он занимается.— Во всяком случае, номер он снимает дорогой.— Ну, по этому нельзя судить. Есть тут такие сферы деятельности, где хорошо платят, чтобы человек какое-то время мог жить на широкую ногу. И я искренне надеюсь, что он окажется в состоянии найти вам работу, которую вы в свою очередь найдете подходящей. И стоящей. А делать что-то стоящее — важнее всего. — Мистер Квигли посмотрел на свои часы и с присущей ему точностью произнес: — Десять семнадцать. — Затем подозвал официанта и попросил счет, на котором расписался, тщательно проверив цифры. Он даже пересчитал количество бокалов «Писко Сауэр». — За счет фирмы, — сообщил он мне и снова хихикнул. — Прежде чем мы распростимся, — добавил он, — мне хотелось бы сказать, какое удовольствие я получил от вашего общества. Собрат англичанин. А то ведь в этой части света чувствуешь себя немного одиноко. Приятно слушать, когда говорят на твоем родном языке.— Но ведь рядом Зона. И там, безусловно, нет недостатка в американцах.— Да, да, но это не вполне то же самое, верно? Я хочу сказать — и не только под влиянием чилийского вина, — что, если вам будет трудно найти работу, я, возможно, сумею немного помочь. Или если вы захотите подработать. Бывает, вдруг происходят какие-то события, а я не всегда на месте. Помощник мне бы не помещал. То, что в газетном мире, откуда вы к нам прибыли, называется, по-моему, «быть на подхвате». Полдня, максимум полдня. Я, конечно, вовсе не хочу перебегать дорогу мистеру Смиту, если он для вас что-то наметил.У дверей моего отеля он сказал на прощанье:— У вас есть номер моего телефона. Можете звонить в любое время.И что-то в тоне его голоса навело меня на мысль, что он наконец дал понять, ради чего проводил со мной вечер. Но он вполне мог бы и не тратиться на столько бокалов «Писко Сауэр». Слишком хорошо я понимал, что мне может потребоваться помощь, когда Капитан узнает о смерти Лайзы.
Двумя вечерами позже, устав бродить с Пабло по улицам Панамы мимо по меньшей мере десятка из ста двадцати трех банков (а у меня не было ни малейшего желания возвращаться в трущобы Голливуда, где к нам пристал какой-то наркоман, пытавшийся сбыть наркотики за доллары), я вернулся к себе, и мой телохранитель ушел, а через мгновение вернулся и сообщил, что прибыл мистер Смит, что он через полчаса будет в отеле и таким образом его, Пабло, миссия окончена.— Сеньор Смит сам может позаботиться о вас. Полковник Мартинес отозвал меня.Я не видел Капитана уже много лет, и у меня было такое впечатление, будто я жду незнакомца, а вернее, персонажа, сошедшего со страниц моей юношеской рукописи, над которой я все еще продолжал работать. Он существовал в большей мере на бумаге, чем в моей памяти. К примеру, пытаясь припомнить, когда мы с ним ходили в кино, я вынужден был признать, что в памяти у меня сохранился лишь тот раз, когда мы смотрели «Кинг-Конга», да и то лишь потому, что я это записал. Когда же я начал вспоминать о его появлениях после долгого отсутствия, что случалось достаточно часто за время нашей совместной жизни, в памяти вставало неожиданно бородатое лицо — и я мысленно видел его, потому что подробно описал, — или же незнакомец, разговаривавший с директором школы, а потом накормивший меня копченой лососиной. И вспомнился он мне опять же потому, что я пытался воссоздать его образ в своих жалких потугах стать «настоящим писателем».Поэтому сейчас, когда дверь в номер распахнулась, у меня было такое чувство, будто я нахожусь в гостинице «Лебедь» и жду появления гораздо более молодого человека, который попросит хозяина отнести в его комнату тот чемодан с двумя кирпичами. Я ничуть не удивился бы, узнав, что в чемодане, который Капитан тяжело опустил на кровать, тоже лежали кирпичи, зато меня удивило, как он постарел: передо мной был старик с потрепанным, обвисшим лицом. Отсутствие бороды и усов, казалось, давало больший простор сети глубоких морщин, бороздивших щеки, и волосы у него были с сильной проседью, а местами совсем седые.— А-а, Джим, — сказал он, явно не без стеснения протягивая мне руку, — как хорошо снова видеть тебя после стольких лет, жаль только, что ты один. — И, словно вторя моим мыслям, произнес; — Насколько же старше ты выглядишь. — Затем добавил: — Странно, верно, что нет Лайзы — она приготовила бы нам по чашечке чайку, но ты теперь, наверное, предпочтешь что-нибудь покрепче. Виски? Джин?— Ваш друг мистер Квигли учил меня пить «Писко Сауэр», но я предпочел бы виски. — Вспомнив далекое прошлое, я чуть не сказал: «Джин с тоником».Капитан направился к бару.— Квигли — мой знакомый, — заявил он, — едва ли я назвал бы его другом. — И, смешивая нам виски с водой, он спросил, не поворачиваясь ко мне, возможно, чтобы я не увидел в его взгляде тревоги: — А как Лайза?Не думаю, чтобы кто-либо мог поставить мне в вину то, что я не сказал тогда простой правды: «Она умерла», и, пожалуй, как раз тогда я принял рискованное решение оттянуть по возможности разговор о ее смерти.В конце концов, я ведь ничем не был обязан Капитану. Разве я интересовал его сам по себе, а не просто потому, что был ребенком, которого он смог дать Лайзе, так как собственного иметь она не могла? Но я отлично понимал, какие меня ждали трудности. Я ведь понятия не имел, как часто она ему писала и чем мне объяснить ее молчание. Я знал, что рано или поздно правда выплывет наружу, но прежде надо благополучно утвердиться в этом незнакомом мне мире, а уж потом говорить Капитану, что я ему солгал.Я сказал:— Да не очень.— То есть?— Пустяковый несчастный случай. Ее сшибло машиной. По пути в булочную. Пришлось отвезти ее в больницу.— Что все-таки с ней случилось?Я изложил ему видоизмененную версию правды, умолчав о последующем.— И ты прилетел сюда, а ее оставил одну в больнице?..Я чуть не сказал ему: «Она же привыкла быть одна», но вовремя сдержался, а он добавил:— У нее ведь никого, кроме тебя, нет.Я вспомнил, что она не писала ему о моем дезертирстве из боязни встревожить его, да и не хотела вынуждать его вернуться. Поэтому я продолжал осторожно лгать.— Она настаивала, чтобы я поехал. Дала мне денег на билет, потому что сама не могла поехать. Она собирается вылететь следом. Как только врачи дадут добро.Ложь и умолчания множились, и я уже не мог остановиться.— Но я и не ждал ее. Я же написал, чтобы она пока не приезжала. Подождала еще немного. Из-за осложнений.— Она считала, что я могу быть вам полезен.— А мне не выносима мысль, что она там в больнице — беспомощная и одна.— Она, наверное, теперь уже вернулась домой.— Да. В свой так называемый «дом». В этот мрачный подвал.— Она была там счастлива. По-своему. Жила ожиданием, когда вы вернетесь.— Благодарение богу, у нее был ты, но вот сейчас… Ах, если бы я мог сесть на ближайший самолет и вернуться в Европу, но я не могу. Я обещал… Возможно, через месяц я буду волен распоряжаться собой — я в этом почти уверен, — но месяц — это чертовски долго для больного и одинокого человека. — Он сделал большой глоток виски. — Но ведь за хлебом всегда ходил ты. Где же ты был, когда произошло несчастье?— На работе.— Ах, да, конечно. Ты же получил место в газете. Она писала мне, как она рада, что ты не болтаешься весь день без дела. Ей нравилось ждать тебя домой вечером.До той минуты мне ни разу не приходило в голову, насколько мы оба обманывали его. Совместными усилиями мы вырыли яму, более глубокую, чем любая могила, и запрятали в нее правду. Но была правда, которую рано или поздно придется откопать, — правда о смерти Лайзы. Не может же она до бесконечности не отвечать на его письма. Я выпил, но виски не помогло мне решить эту задачу.Капитан налил себе вторую порцию виски.— Чай я больше не пью, — сказал он, — да я никогда его и не любил. Чай для меня связан с одним-единственным местом на свете — ее домом. — Думается, он пытался таким путем разрядить напряжение, которое возникло между нами и которое он, по всей вероятности, объяснял различием наших тревог, а может быть, даже и изменением нашего статуса по отношению друг к другу. Не было больше взрослого мужчины и мальчика — он стал стариком, а я перестал быть маленьким мальчиком. Он спросил: — Что ты думаешь об этом Квигли?— Я не сумел его раскусить. Да и непонятно мне, почему вы именно его попросили встретить меня.— Пабло ведь почти не говорит по-английски, а твой испанский я считал… ну, словом, мы тоща недалеко ушли в его изучении, правда? А Квигли мог по крайней мере немного объяснить тебе, что к чему.— Он ничего мне не объяснил.— Я имел в виду — про отель, этот номер, про счет, на который следует все записывать, и что надо есть в этом дикарском городе. Сам я не мог тебя встретить. У меня было важное дело. Я им там требовался.— Кому — полиции? — спросил я с единственным намерением пролить свет на непонятное прошлое, которое я и Лайза делили с ним.— О нет, теперь у меня осложнения не с полицией.— Но осложнения все-таки есть?— Они всегда есть. И я не боюсь осложнений. Жизнь ничего бы не стоила без них. Теперь, когда я вернулся, тебе, к сожалению, придется спать на диване.— Я же привык к дивану в Кэмден-Тауне. И тот был не такой удобный.— Надеюсь, на этот раз у тебя есть пижама.Я был рад, что и он вернулся мыслью к тому далекому прошлому, о котором я писал. В этом прошлом не было ловушек, которые надо обходить, и каждый из нас мог свободно говорить с другим.— Слава богу, она не оранжевая, — сказал я.— В ту первую ночь тебе пришлось примириться с оранжевой.— Как только в доме все затихло, я стянул пижаму и лег голышом.— А ее, наверно, смял как следует, чтобы Лайза не заметила.— Даже основательно порвал. Чтобы после стирки не пришлось снова надевать.— Да, я помню, Лайза очень рассердилась, потому что мне пришлось покупать другую пижаму. Значит, не я один жил двойной жизнью — ты начал так жить еще раньше, чем я.— Но вы и продолжаете так жить, — сказал я. — Чем вы все-таки занимаетесь?— Я не уверен, что тебе небезопасно знать об этом.— Небезопасно?— Для нас обоих.— А мистер Квигли знает?Я намеренно вставлял слово «мистер», говоря о Квигли. Тем самым я как бы отделял себя от него. Выражал ему презрение.— О, он очень хотел бы знать, но никогда нельзя доверять журналисту, если, конечно, Квигли — журналист.— Так я ведь тоже всего неделю тому назад был журналистом.— Но не журналистом типа Квигли, надеюсь.— А какого типа журналист мистер Квигли?— Он именует себя корреспондентом по финансовым вопросам, но жаден до любой информации. И я не уверен, что он всегда использует ее для своей газеты. С этого человека нужно глаз не спускать.— И вы хотите, чтобы я этим занимался? Именно эту работенку вы имели для меня в виду?— Пожалуй. Вполне возможно. Кто знает? Но сейчас слишком поздно толковать об этом, к тому же мы оба устали. Давай выпьем еще по одной и ляжем спать. Во всяком случае, ты можешь ложиться. А я сначала напишу Лайзе и сообщу, что ты благополучно долетел.На секунду мне показалось, что он проверяет меня, хочет посмотреть, как долго я протяну со своей ложью, делая вид, будто она жива, но все это, конечно, были мои домыслы! Он добавил:— Я всегда стараюсь писать ей перед тем, как лечь спать, — даже если потом и не отсылаю письма. Когда день кончился, я могу забыть о моих осложнениях и думать только о ней.И под скрип его пера я наконец заснул.
Случай — по крайней мере так я думал в то время — на другой же день свел меня с мистером Квигли. Когда я проснулся, кровать Капитана была уже пуста, а на стуле возле нее лежало письмо к Лайзе, незапечатанное и без марки: возможно, он намеревался дописать его вечером, после своих дел — каких дел? — или не думал отправлять вовсе. Меня тотчас потянуло прочесть его — я совсем недавно прочел столько писем Капитана, что мог почти предугадать содержание этого письма. В нем, конечно, будет все та же сентиментальная чушь. И все же, немного гордясь собою, я воздержался от чтения. Это как бы чуточку уменьшало мою вину за главную ложь.Не успел я выйти из отеля с единственной целью убить время, как увидел мистера Квигли, шедшего в мою сторону. Поскольку целых четыре банка находились всего в ста ярдах оттуда, подобная встреча была легко объяснима — да, собственно, именно так и объяснил ее мистер Квигли.— Немного снял со счета на расходы, — сказал он, — в том числе и для вас.— Для меня? Не понимаю.— Хочу дать вам весьма скромный аванс.— За что?— Вы можете помочь мне информацией — я пишу статью для моей газеты.— Не вижу, каким образом.— Ну, как один журналист другому.— Это имеет какое-то отношение, — я помедлил, прежде чем назвать имя, — к мистеру Смиту?— Не прямое.— Извините, — сказал я ему, — тут я вам не помощник. — И, не взяв у него денег, в прескверном настроении пошел прочь.
Описывая все это, я начинаю понимать, что в моем повествовании есть серьезный пробел. Я же все-таки должен был почувствовать горе по поводу смерти Лайзы. Все эти годы со времени моего неожиданного появления вместе с Капитаном у Лайзы она исправно заменяла мне мать, проявляя, казалось, естественную привязанность, а при случае и естественное раздражение — причем куда более искусно, чем моя тетка. И я не могу пожаловаться, что мне было у Лайзы плохо. Капитан считал, что ей был нужен ребенок — для полноты счастья и чтобы она не страдала от одиночества во время его долгих отсутствий. Возможно, он поступил неверно — возможно, он лишь взвалил на нее дополнительное бремя ответственности. Но разве может человек быть уверен в том, что чувствует другой? Лайза, бесспорно, никогда не относилась ко мне как к своей собственности, и я даже ребенком, наверное, ценил это, хотя и бессознательно. Это-то ее отношение и позволило мне без зазрения совести вырваться на свободу, когда пришло время стать самостоятельным, — правда, я продолжал разыгрывать из себя покорного сына и навещал ее раз в неделю, если не подворачивалось ничего более заманчивого. И вот сейчас я обнаружил правду: в моем повествовании был пробел. Когда мне сказали в больнице, что Лайза умерла, я ничего не почувствовал — как не чувствовал ничего, когда расставался с нею после очередного еженедельного визита и шел к себе, в свою однокомнатную квартирку в Сохо. Если в связи с ее смертью у меня и возникло какое-то чувство, это было чувство облегчения: больше не надо выполнять свой долг.В больнице Лайза кое-что оставила после себя — письмо, адресованное Капитану без указания апартамента, номер которого она, видимо, забыла; к тому же ни она, ни я не могли понять, что это означает. Я уже собрался было вскрыть конверт, но холодный расчет остановил меня. Я ведь ехал к Капитану — не мог же я дать ему вскрытое письмо, а я уже решил, что, вручая ему письмо, сообщу и о ее смерти — это может даже объяснить, почему я воспользовался его чеком и прилетел к нему. Но теперь поступить так было нельзя, и я, не читая, разорвал письмо, а клочки бросил в урну.
Я поступил опрометчиво, резко порвав с мистером Квигли, так как уж очень было скучно целыми днями торчать одному в этом городе, где все мне было чужое. Я даже обрадовался бы возвращению Пабло, и если таинственный полковник Мартинес считал, что Капитан должен взять на себя роль моего телохранителя, то почему же он исчез, не успев вернуться? Да и вообще на кой черт мне нужна охрана? Я не чувствовал себя в опасности среди международных банков, в одном из которых обменял немного принадлежавших мне денег — вернее, того, что осталось после Лайзы. Телохранители и банки, с моей точки зрения, — это был совсем другой мир, чем тот, где жили я и Капитан. Пожалуй, только мистер Квигли чувствовал себя среди них в своей тарелке.Случилось так, что я не очень долго оставался один. Капитан, войдя в номер, даже извинился за свое отсутствие.— Надо было решить кое-какие проблемы, — сообщил он мне. — А теперь мы можем спокойно наслаждаться жизнью, и я покажу тебе красоты Панамы.— Только, пожалуйста, не банки. И не трущобы. И того и другого я видел предостаточно. А тут есть красоты?— Красоты развалин, — сказал он мне. — Они нас кое-чему учат.— Чему?— Сказать по правде, я не уверен, чему именно.«Сказать по правде» — было излюбленным выражением Капитана. Как часто мы с Лайзой обменивались ироническими взглядами, услышав эти слова, ибо правда и Капитан не очень-то сочетались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Двумя вечерами позже, устав бродить с Пабло по улицам Панамы мимо по меньшей мере десятка из ста двадцати трех банков (а у меня не было ни малейшего желания возвращаться в трущобы Голливуда, где к нам пристал какой-то наркоман, пытавшийся сбыть наркотики за доллары), я вернулся к себе, и мой телохранитель ушел, а через мгновение вернулся и сообщил, что прибыл мистер Смит, что он через полчаса будет в отеле и таким образом его, Пабло, миссия окончена.— Сеньор Смит сам может позаботиться о вас. Полковник Мартинес отозвал меня.Я не видел Капитана уже много лет, и у меня было такое впечатление, будто я жду незнакомца, а вернее, персонажа, сошедшего со страниц моей юношеской рукописи, над которой я все еще продолжал работать. Он существовал в большей мере на бумаге, чем в моей памяти. К примеру, пытаясь припомнить, когда мы с ним ходили в кино, я вынужден был признать, что в памяти у меня сохранился лишь тот раз, когда мы смотрели «Кинг-Конга», да и то лишь потому, что я это записал. Когда же я начал вспоминать о его появлениях после долгого отсутствия, что случалось достаточно часто за время нашей совместной жизни, в памяти вставало неожиданно бородатое лицо — и я мысленно видел его, потому что подробно описал, — или же незнакомец, разговаривавший с директором школы, а потом накормивший меня копченой лососиной. И вспомнился он мне опять же потому, что я пытался воссоздать его образ в своих жалких потугах стать «настоящим писателем».Поэтому сейчас, когда дверь в номер распахнулась, у меня было такое чувство, будто я нахожусь в гостинице «Лебедь» и жду появления гораздо более молодого человека, который попросит хозяина отнести в его комнату тот чемодан с двумя кирпичами. Я ничуть не удивился бы, узнав, что в чемодане, который Капитан тяжело опустил на кровать, тоже лежали кирпичи, зато меня удивило, как он постарел: передо мной был старик с потрепанным, обвисшим лицом. Отсутствие бороды и усов, казалось, давало больший простор сети глубоких морщин, бороздивших щеки, и волосы у него были с сильной проседью, а местами совсем седые.— А-а, Джим, — сказал он, явно не без стеснения протягивая мне руку, — как хорошо снова видеть тебя после стольких лет, жаль только, что ты один. — И, словно вторя моим мыслям, произнес; — Насколько же старше ты выглядишь. — Затем добавил: — Странно, верно, что нет Лайзы — она приготовила бы нам по чашечке чайку, но ты теперь, наверное, предпочтешь что-нибудь покрепче. Виски? Джин?— Ваш друг мистер Квигли учил меня пить «Писко Сауэр», но я предпочел бы виски. — Вспомнив далекое прошлое, я чуть не сказал: «Джин с тоником».Капитан направился к бару.— Квигли — мой знакомый, — заявил он, — едва ли я назвал бы его другом. — И, смешивая нам виски с водой, он спросил, не поворачиваясь ко мне, возможно, чтобы я не увидел в его взгляде тревоги: — А как Лайза?Не думаю, чтобы кто-либо мог поставить мне в вину то, что я не сказал тогда простой правды: «Она умерла», и, пожалуй, как раз тогда я принял рискованное решение оттянуть по возможности разговор о ее смерти.В конце концов, я ведь ничем не был обязан Капитану. Разве я интересовал его сам по себе, а не просто потому, что был ребенком, которого он смог дать Лайзе, так как собственного иметь она не могла? Но я отлично понимал, какие меня ждали трудности. Я ведь понятия не имел, как часто она ему писала и чем мне объяснить ее молчание. Я знал, что рано или поздно правда выплывет наружу, но прежде надо благополучно утвердиться в этом незнакомом мне мире, а уж потом говорить Капитану, что я ему солгал.Я сказал:— Да не очень.— То есть?— Пустяковый несчастный случай. Ее сшибло машиной. По пути в булочную. Пришлось отвезти ее в больницу.— Что все-таки с ней случилось?Я изложил ему видоизмененную версию правды, умолчав о последующем.— И ты прилетел сюда, а ее оставил одну в больнице?..Я чуть не сказал ему: «Она же привыкла быть одна», но вовремя сдержался, а он добавил:— У нее ведь никого, кроме тебя, нет.Я вспомнил, что она не писала ему о моем дезертирстве из боязни встревожить его, да и не хотела вынуждать его вернуться. Поэтому я продолжал осторожно лгать.— Она настаивала, чтобы я поехал. Дала мне денег на билет, потому что сама не могла поехать. Она собирается вылететь следом. Как только врачи дадут добро.Ложь и умолчания множились, и я уже не мог остановиться.— Но я и не ждал ее. Я же написал, чтобы она пока не приезжала. Подождала еще немного. Из-за осложнений.— Она считала, что я могу быть вам полезен.— А мне не выносима мысль, что она там в больнице — беспомощная и одна.— Она, наверное, теперь уже вернулась домой.— Да. В свой так называемый «дом». В этот мрачный подвал.— Она была там счастлива. По-своему. Жила ожиданием, когда вы вернетесь.— Благодарение богу, у нее был ты, но вот сейчас… Ах, если бы я мог сесть на ближайший самолет и вернуться в Европу, но я не могу. Я обещал… Возможно, через месяц я буду волен распоряжаться собой — я в этом почти уверен, — но месяц — это чертовски долго для больного и одинокого человека. — Он сделал большой глоток виски. — Но ведь за хлебом всегда ходил ты. Где же ты был, когда произошло несчастье?— На работе.— Ах, да, конечно. Ты же получил место в газете. Она писала мне, как она рада, что ты не болтаешься весь день без дела. Ей нравилось ждать тебя домой вечером.До той минуты мне ни разу не приходило в голову, насколько мы оба обманывали его. Совместными усилиями мы вырыли яму, более глубокую, чем любая могила, и запрятали в нее правду. Но была правда, которую рано или поздно придется откопать, — правда о смерти Лайзы. Не может же она до бесконечности не отвечать на его письма. Я выпил, но виски не помогло мне решить эту задачу.Капитан налил себе вторую порцию виски.— Чай я больше не пью, — сказал он, — да я никогда его и не любил. Чай для меня связан с одним-единственным местом на свете — ее домом. — Думается, он пытался таким путем разрядить напряжение, которое возникло между нами и которое он, по всей вероятности, объяснял различием наших тревог, а может быть, даже и изменением нашего статуса по отношению друг к другу. Не было больше взрослого мужчины и мальчика — он стал стариком, а я перестал быть маленьким мальчиком. Он спросил: — Что ты думаешь об этом Квигли?— Я не сумел его раскусить. Да и непонятно мне, почему вы именно его попросили встретить меня.— Пабло ведь почти не говорит по-английски, а твой испанский я считал… ну, словом, мы тоща недалеко ушли в его изучении, правда? А Квигли мог по крайней мере немного объяснить тебе, что к чему.— Он ничего мне не объяснил.— Я имел в виду — про отель, этот номер, про счет, на который следует все записывать, и что надо есть в этом дикарском городе. Сам я не мог тебя встретить. У меня было важное дело. Я им там требовался.— Кому — полиции? — спросил я с единственным намерением пролить свет на непонятное прошлое, которое я и Лайза делили с ним.— О нет, теперь у меня осложнения не с полицией.— Но осложнения все-таки есть?— Они всегда есть. И я не боюсь осложнений. Жизнь ничего бы не стоила без них. Теперь, когда я вернулся, тебе, к сожалению, придется спать на диване.— Я же привык к дивану в Кэмден-Тауне. И тот был не такой удобный.— Надеюсь, на этот раз у тебя есть пижама.Я был рад, что и он вернулся мыслью к тому далекому прошлому, о котором я писал. В этом прошлом не было ловушек, которые надо обходить, и каждый из нас мог свободно говорить с другим.— Слава богу, она не оранжевая, — сказал я.— В ту первую ночь тебе пришлось примириться с оранжевой.— Как только в доме все затихло, я стянул пижаму и лег голышом.— А ее, наверно, смял как следует, чтобы Лайза не заметила.— Даже основательно порвал. Чтобы после стирки не пришлось снова надевать.— Да, я помню, Лайза очень рассердилась, потому что мне пришлось покупать другую пижаму. Значит, не я один жил двойной жизнью — ты начал так жить еще раньше, чем я.— Но вы и продолжаете так жить, — сказал я. — Чем вы все-таки занимаетесь?— Я не уверен, что тебе небезопасно знать об этом.— Небезопасно?— Для нас обоих.— А мистер Квигли знает?Я намеренно вставлял слово «мистер», говоря о Квигли. Тем самым я как бы отделял себя от него. Выражал ему презрение.— О, он очень хотел бы знать, но никогда нельзя доверять журналисту, если, конечно, Квигли — журналист.— Так я ведь тоже всего неделю тому назад был журналистом.— Но не журналистом типа Квигли, надеюсь.— А какого типа журналист мистер Квигли?— Он именует себя корреспондентом по финансовым вопросам, но жаден до любой информации. И я не уверен, что он всегда использует ее для своей газеты. С этого человека нужно глаз не спускать.— И вы хотите, чтобы я этим занимался? Именно эту работенку вы имели для меня в виду?— Пожалуй. Вполне возможно. Кто знает? Но сейчас слишком поздно толковать об этом, к тому же мы оба устали. Давай выпьем еще по одной и ляжем спать. Во всяком случае, ты можешь ложиться. А я сначала напишу Лайзе и сообщу, что ты благополучно долетел.На секунду мне показалось, что он проверяет меня, хочет посмотреть, как долго я протяну со своей ложью, делая вид, будто она жива, но все это, конечно, были мои домыслы! Он добавил:— Я всегда стараюсь писать ей перед тем, как лечь спать, — даже если потом и не отсылаю письма. Когда день кончился, я могу забыть о моих осложнениях и думать только о ней.И под скрип его пера я наконец заснул.
Случай — по крайней мере так я думал в то время — на другой же день свел меня с мистером Квигли. Когда я проснулся, кровать Капитана была уже пуста, а на стуле возле нее лежало письмо к Лайзе, незапечатанное и без марки: возможно, он намеревался дописать его вечером, после своих дел — каких дел? — или не думал отправлять вовсе. Меня тотчас потянуло прочесть его — я совсем недавно прочел столько писем Капитана, что мог почти предугадать содержание этого письма. В нем, конечно, будет все та же сентиментальная чушь. И все же, немного гордясь собою, я воздержался от чтения. Это как бы чуточку уменьшало мою вину за главную ложь.Не успел я выйти из отеля с единственной целью убить время, как увидел мистера Квигли, шедшего в мою сторону. Поскольку целых четыре банка находились всего в ста ярдах оттуда, подобная встреча была легко объяснима — да, собственно, именно так и объяснил ее мистер Квигли.— Немного снял со счета на расходы, — сказал он, — в том числе и для вас.— Для меня? Не понимаю.— Хочу дать вам весьма скромный аванс.— За что?— Вы можете помочь мне информацией — я пишу статью для моей газеты.— Не вижу, каким образом.— Ну, как один журналист другому.— Это имеет какое-то отношение, — я помедлил, прежде чем назвать имя, — к мистеру Смиту?— Не прямое.— Извините, — сказал я ему, — тут я вам не помощник. — И, не взяв у него денег, в прескверном настроении пошел прочь.
Описывая все это, я начинаю понимать, что в моем повествовании есть серьезный пробел. Я же все-таки должен был почувствовать горе по поводу смерти Лайзы. Все эти годы со времени моего неожиданного появления вместе с Капитаном у Лайзы она исправно заменяла мне мать, проявляя, казалось, естественную привязанность, а при случае и естественное раздражение — причем куда более искусно, чем моя тетка. И я не могу пожаловаться, что мне было у Лайзы плохо. Капитан считал, что ей был нужен ребенок — для полноты счастья и чтобы она не страдала от одиночества во время его долгих отсутствий. Возможно, он поступил неверно — возможно, он лишь взвалил на нее дополнительное бремя ответственности. Но разве может человек быть уверен в том, что чувствует другой? Лайза, бесспорно, никогда не относилась ко мне как к своей собственности, и я даже ребенком, наверное, ценил это, хотя и бессознательно. Это-то ее отношение и позволило мне без зазрения совести вырваться на свободу, когда пришло время стать самостоятельным, — правда, я продолжал разыгрывать из себя покорного сына и навещал ее раз в неделю, если не подворачивалось ничего более заманчивого. И вот сейчас я обнаружил правду: в моем повествовании был пробел. Когда мне сказали в больнице, что Лайза умерла, я ничего не почувствовал — как не чувствовал ничего, когда расставался с нею после очередного еженедельного визита и шел к себе, в свою однокомнатную квартирку в Сохо. Если в связи с ее смертью у меня и возникло какое-то чувство, это было чувство облегчения: больше не надо выполнять свой долг.В больнице Лайза кое-что оставила после себя — письмо, адресованное Капитану без указания апартамента, номер которого она, видимо, забыла; к тому же ни она, ни я не могли понять, что это означает. Я уже собрался было вскрыть конверт, но холодный расчет остановил меня. Я ведь ехал к Капитану — не мог же я дать ему вскрытое письмо, а я уже решил, что, вручая ему письмо, сообщу и о ее смерти — это может даже объяснить, почему я воспользовался его чеком и прилетел к нему. Но теперь поступить так было нельзя, и я, не читая, разорвал письмо, а клочки бросил в урну.
Я поступил опрометчиво, резко порвав с мистером Квигли, так как уж очень было скучно целыми днями торчать одному в этом городе, где все мне было чужое. Я даже обрадовался бы возвращению Пабло, и если таинственный полковник Мартинес считал, что Капитан должен взять на себя роль моего телохранителя, то почему же он исчез, не успев вернуться? Да и вообще на кой черт мне нужна охрана? Я не чувствовал себя в опасности среди международных банков, в одном из которых обменял немного принадлежавших мне денег — вернее, того, что осталось после Лайзы. Телохранители и банки, с моей точки зрения, — это был совсем другой мир, чем тот, где жили я и Капитан. Пожалуй, только мистер Квигли чувствовал себя среди них в своей тарелке.Случилось так, что я не очень долго оставался один. Капитан, войдя в номер, даже извинился за свое отсутствие.— Надо было решить кое-какие проблемы, — сообщил он мне. — А теперь мы можем спокойно наслаждаться жизнью, и я покажу тебе красоты Панамы.— Только, пожалуйста, не банки. И не трущобы. И того и другого я видел предостаточно. А тут есть красоты?— Красоты развалин, — сказал он мне. — Они нас кое-чему учат.— Чему?— Сказать по правде, я не уверен, чему именно.«Сказать по правде» — было излюбленным выражением Капитана. Как часто мы с Лайзой обменивались ироническими взглядами, услышав эти слова, ибо правда и Капитан не очень-то сочетались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16