Мать не просто дает ребенку то, что ему необходимо, но переводит потребность в пище посредством языка в запрос. Она ставит его перед необходимостью формулировать свою потребность: скажи, что хочешь! вырази свое желание! Потребность всегда связана с запросом еще и потому, что крик ребенка, выполняющий функцию разрядки возбуждения, истолковывается матерью буквально как запрос – как голод или жажда. Впоследствии субъект будет истолковывать напряжение, возникающее в своем организме, как нехватку. Для полного счастья всегда чего-то не хватает. Удовлетворение всегда обнаруживает фундаментальную неудовлетворенность. «Эх, так бы всегда!» – говорит человек. «Эх, еще бы раз такое пережить!» – повторяет он.
Формулируя свою теорию желания, Лакан опирается не только на рукопись Фрейда, но и на диалектику Гегеля в интерпретации Кожева. В частности, в том парадоксальном выводе, что желание обретается только как желание другого. Борьба за признание, борьба за желание разворачивается в диалектике отношений с другим. Лакан не раз говорит: формирование человеческого мира как такового происходит в изначальном соперничестве, в смертельной схватке с другими. Гегелевская диалектика господина и раба состоит в том, что господин лишает раба его наслаждения, овладевает объектом желания как объектом желания раба, получает признание со стороны раба, но при этом сам лишается своей независимости. У господина нет возможности своими силами преодолеть свою зависимость, свое отчуждение. 30 ноября 1955 года Лакан скажет: завоевавший наслаждение становится полным идиотом, ни к чему, кроме наслаждения, не способным, в то время как лишенный наслаждения сохраняет всю свою человечность. Раб признает господина, а значит, имеет возможность получить признание и с его стороны. Вот он веками и ведет борьбу за достойное признание. Раба заставляют работать, и он получает возможность воспринимать себя через творения своих рук. Господин остается в зависимости, в то время как раб готовит себя к независимости. У него появляется шанс быть признанным в своем труде. Итак, желание обретается как желание другого не потому, что другой владеет ключом к желанному объекту, а потому, что за желанием какого-то объекта, будь то предмет, или человек, скрывается желание быть признанным другим. Это желание быть желанным. Желание желания другого. Так уже за желанием получить молоко стоит желание получить признание, любовь матери. Это признание по сути дела подтверждает существование. Быть признанным значит существовать.
Еще один парадокс заключается в том, что желание утверждает нехватку существования. Я чего-то желаю, значит, мне чего-то не хватает для существования. Я желаю того, что находится вне меня. Я желаю того, что для меня – не я, нечто отличное от меня.
Борьба за признание, борьба за желание другого отчуждает его от объектов желания. Я желаю не то, что называю в качестве желанного объекта. Желание не может быть удовлетворено. Такую цену ребенок платит за вход в мир человека, языка, культуры. Удовлетворить можно не желание, а потребность.
Лакан отличает желание от потребности и запроса. Потребность нацелена на конкретный объект и удовлетворяется этим объектом. Запрос формулируется в обращении к другому человеку. Запрос этот, следовательно, возникает в поле языка и относится к чему-то отличному от удовлетворения, к которому он взывает. Запрос, будучи сформулированным в языке, всегда уже ставит вопрос о присутствии и отсутствии. Биологическая потребность и звучащий из языка запрос, таким образом, никогда не совпадают. Между ними всегда сохраняется зазор.
В этом зазоре между потребностью и запросом и рождается желание. Оно не относится к независимому от субъекта реальному объекту. Этот момент подчеркивается и в желании самого Лакана. Когда он утверждает в «Инстанции буквы», что бессознательное есть дискурс Другого, то желание его состоит в том, чтобы указать на то потустороннее, где признание желания сплетается с желанием признания.
Желание, в отличие от потребности, обладает постоянно смещающимся, блуждающим, эксцентрическим и даже скандальным характером. Еще один его парадокс состоит в том, что, апеллируя к реальному, желание довольствуется галлюцинаторным удовлетворением. Оно – источник фантазма как такового. Однако при этом оно воздействует не только на воображаемый порядок субъекта, но и приводит в движение символическую цепь означающих. Желание запускает все речевые акты, включая молчание. Оно движет всеми сознательными и бессознательными представлениями.
Наконец, еще один парадокс желания: объект становится желанным только в случае запрета. Желание пробуждается запрещающим его Законом. Оно нуждается в препятствии, которое нужно преодолеть. Нет инцестуозного желания до запрета на инцест. Ссылаясь на Святого Павла, Лакан утверждает: объект становится объектом желания только в случае запрета. Желание поддерживается запрещающим Законом. Как ни странно, но именно здесь коренится этика Лакана. Он не только противопоставляет Закон и желание, но говорит и о Законе самого желания. Завет Лакана: не предавай своего желания! Его Закон – единственный императив. Его проявление – во влечении.
ВЛЕЧЕНИЯ ПО ЛАКАНУ
Желание связано с влечением. Влечения, по Лакану, – частичные проявления желания. Влечения – частичные аспекты, в которых желание себя проявляет. Лакан подвергает жесткой критике переводчика Фрейда на английский, Стрейчи, за превращение основополагающего психоаналитического понятия «влечение» в биологический термин «инстинкт». Именно на Стрейчи во многом лежит ответственность за биологизацию психоанализа, за то, что человек оказался наделенным инстинктами. Влечение, подчеркивает Лакан вслед за Фрейдом, – символическое, культурное образование. Влечения, в отличие от инстинкта, крайне разнообразны и формируются вместе с разворачиванием истории жизни человека. В отличие от инстинктов и потребностей, влечение, как и желание, невозможно удовлетворить. Цель влечения не конечна, она заключена в самом пути его движения. Наслаждение достигается не достижением какой-то цели, а повторяющимся движением по замкнутой символической цепи. Лакан придерживается дуализма влечений Фрейда, только дуализм этот он понимает не как противостояние различных влечений, а как оппозицию в режиме пары символическое и воображаемое. В 1920 году, в книге «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд сталкивается с невозможностью окончательно противопоставить влечения. Несмотря на неудачу, он не отказывается от оппозиции «влечение жизни – влечение смерти». Лакан даже и не пытается поддерживать эту оппозицию. Для него всякое влечение – и сексуально, и – влечение смерти. Лакан приходит к такому выводу, опираясь на соображения Фрейда, высказанные в той же книге 1920 года: любое влечение характеризуется консервативностью и навязчивым повторением, иначе говоря, связано с влечением смерти. Кроме того, Лакан настаивает на частичном характере любого влечения. В теории Фрейда частичные влечения в Эдипов период собираются под эгидой генитальности в некое целое. Гениталии центрируют сексуальный интерес ребенка. Лакан, в отличие от Фрейда, настаивает на том, что влечения всегда сохраняют свою частичность и никогда не достигают гипотетической завершенной организации. Нет никакой полной интеграции влечений, никакого гармоничного слияния в единое целое! Лакан говорит о четырех частичных влечениях – оральном, анальном, зрительном, голосовом. Каждое из них связано с определенной эрогенной зоной – губами, анусом, глазами, ушами. Каждому из них соответствует свой частичный объект – грудь, фекалии, взгляд, голос. Первые два влечения связаны с потребностью, два других – с желанием.
Лакана как раз и интересует желание как таковое, желание без объекта. Важен не объект, на который направлено желание, а причина его возникновения, иначе говоря – объект-причина. Эту объект-причину желания Лакан называет объектом а («а» от французского autre – другой). Поскольку желание это всегда уже желание другого, то Лакан и называет его объектом а – объектом-причиной желания другого.
Этот таинственный объект Лакан подробно рассматривает на семинарских занятиях 1960/61 годов, посвященных переносу. Он связывает объект а с понятием, которое находит в «Пире» Платона, – агальма. Агальма – драгоценный объект, ценность которого заключена в связи с Другим. Объект а – агальма, невидимое сокровище, то, что «уцелело» от символизации. Поскольку этот объект не символизирован, его невозможно представить. На семинарах 1966/69 годов Лакан будет говорить, – непредставимость этого ускользающего объекта ведет к тому, что он функционирует как нехватка бытия.
Этот непредставимый объект помогает понять, как ребенок находит опору в символическом порядке. Он отождествляет себя с означающим в этом порядке, таким, например, как его имя собственное. Он восполняет нехватку, на которую указывает наличие желания, означающими, представляющими его другим означающим. Сложность ситуации состоит в том, что порядок Другого как источника языка, также основан на нехватке. Ведь мать как источник любви и родного языка сама «страдает» нехваткой, на что указывает ее желание. В результате отождествление себя с означающим, с собственным местом в порядке языка, предполагает отождествление с объектом этой нехватки в Другом, Матери, Отце. Субъект находит нишу в Другом, идентифицируясь с самой пустотой в его сердцевине, с той точкой, в которой
Другой терпит крах. Крах быть полноценным, всемогущим, идеальным.
Объект-причина желания в Другом, с которым отождествляется субъект, восполняет нехватку. Объект а придает тело этой пустоте в Другом. Объект а одновременно представляет собой чистую нехватку, пустоту, вокруг которой вращается желание, и воображаемый элемент, скрывающий пустоту, заполняющий ее так, что она становится незримой.
На семинарах 1969/70 годов Лакан, по аналогии с прибавочной стоимостью Маркса, определяет объект а как причину прибавочного наслаждения. И, наконец, концептуальное путешествие объекта а завершится обретением в 1974 году исключительного статуса связного всех трех порядков лакановского психического аппарата: этот объект расположится в центре Борромеева узла, в той области, в которой перекрываются символическое, воображаемое и реальное.
Понятие объект а непосредственно связано с воображаемым порядком и фантазией, с фантазматическими отношениями желания к символическому порядку Другого. Фантазия это и последнее доказательство того факта, что желание субъекта – желание Другого, и способ, позволяющий субъекту ответить на вопрос, каким именно объектом он является в глазах Другого, в желании Другого. Благодаря фантазии ребенок отвечает на вопрос о своей роли в отношениях матери с отцом. Этот загадочный объект а появляется у Лакана в конце 1950-х годов как раз в связи с теорией рождения своего собственного образа по образу и подобию другого, то есть в связи со стадией зеркала.
ПРЕДИСТОРИИ
СТАДИИ
ЗЕРКАЛА
3 августа 1936 года Лакан выступает на 14-м Международном психоаналитическом конгрессе в Мариенбаде. Впрочем, толком выступить ему так и не удалось: через десять минут выступление прерывает председательствующий Эрнест Джонс. Почему? Возможно, потому что никому не известный француз говорил на каком-то непривычном языке. Возможно, потому что все были взволнованы куда более важными проблемами – конфликтом Анны Фрейд и Мелани Клайн; расползающимся по Европе фашизмом, который вынуждал психоаналитиков покидать Европу.
Лакан понимает – идти нужно своим путем, но ему нужны союзники. Он обращается к работам Мелани Клайн, которая занимается вопросами фантазматического, воображаемого пространства субъективации, структурализацией объектных отношений, архаической ролью эдиповых уз, паранойяльной позицией. Для Клайн, как и для Лакана, объект – всегда имаго, то есть образ объекта, который субъект интроецирует в себя, превращая его в фантазм. Позиция Клайн и Лакана противоположна позиции Анны Фрейд и нарождающейся эго-психологии. Лакан будет определять становление психики, исходя из того, что я субъекта создается не под влиянием принципа реальности, не как система психологических защит, но в результате серии идентификаций, в первую очередь в результате идентификации со «своим собственным образом».
Само понятие «стадии зеркала» Лакан заимствует у психиатра, философа, детского психолога Анри Валлона. Он перерабатывает теорию Валлона на основе идей Фрейда о происхождении я. Другими истоками «стадии зеркала» становятся диалектика отчуждения Гегеля и теории Харрисона, Шовена, Лоренца. Эти этологи установили первостепенную роль образов и их запечатлевания в развитии живых организмов.
В статье 1931 года «Как развивается у ребенка понятие о собственном теле» Валлон описывает появление представлений о себе. В этой статье рассматриваются опыты с зеркалом как своего рода испытания, которые ребенок проходит на пути взросления и которые становятся решающими в завоевании нормальной «взрослой» связи с собственной реальностью и реальностью вообще. Лакан психоаналитически пересматривает психологические представления об отношениях с реальностью, а также замещает «испытания» «стадией».
В 1923 году в работе «Я и оно» Фрейд высказывает ряд соображений по поводу рождения я. Во-первых, пишет он, я – одно из представлений, которое кажется нам само собой разумеющимся: «мы создали себе представление о связной организации душевных процессов в одной личности и обозначаем его как я этой личности». Во-вторых, появление я связано с различением ощущений внешнего и внутреннего, с образцом этого различения на основе удовольствия/ неудовольствия. Я – поверхность между внутренним и внешним, граница, на которой конституируется субъект. Между тем то, что ребенок научается различать себя и другого, еще не значит, что он оказывается в согласии с собой. В субъекте конституируется область изначального отчуждения, формирующая в нем разделенность внешнего и внутреннего. В появлении себя, своего собственного я принципиальную роль играет другой. В книге 1921 года «Массовая психология и анализ человеческого я» Фрейд пишет, что в психической жизни человека всегда присутствует другой. Этот другой выполняет различные функции, и на первом месте у Фрейда стоит другой как образец, прообраз [als Vorbild]. В-третьих, эта поверхность проецируется вовне: я – проекция; образ себя придан извне. Лакан развивает эти соображения Фрейда.
Ребенок переживает стадию зеркала в возрасте от 6 до 18 месяцев. Начинается она после разрешения комплекса отнятия от груди, вследствие которого устанавливается имаго материнской груди. В результате этого отделения и раскрывается пространство, в котором будут то сходиться, то расходиться я и другой.
В основании стадии зеркала лежит «преждевременность рождения», беспомощность, Hilflosigkeit, отсутствие моторной координации послеродовых месяцев, витальная зависимость от Другого, от матери. Судьба новорожденного – социализация или смерть. Хоть и «с опозданием» на несколько месяцев, зеркальный образ позволяет скоординировать моторные функции тела и собрать различные органы в единый организм. Так ребенок овладевает собственным телом.
Запечатлеваемый образ себя в дальнейшем действует как жизненно необходимая опора, как протез, без которого я утрачивается в психотическом неразграничении внутреннего и внешнего. На стадии зеркала создается нарциссический образ, синтезирующий единство собственного тела, образа его. Свидетельством иллюзорности этого единства является тот психотический распад целостности тела, который встречается при шизофрении, при регрессии по ту сторону зеркала. Раздробленное тело – вот что поджидает за иллюзорным единством.
До стадии зеркала ребенок переживает свое тело не как целостность, а как автоэротическую автономию частей собственного тела. Встреча с зеркальным двойником приводит ребенка в восторг, а опыт «удвоения реальности» призван нейтрализовать угрожающий распад тела. Отождествляя себя с образом, приходящим извне, ребенок делает первый шаг к признанию себя – собственного я [moi]. Это признание приходит извне, и оно всегда должно будет приходить. Единство собственного я будет носить отпечаток воображаемого, иллюзорного единства, поддерживаемого человеком на протяжении всей жизни. Признавая себя в других, человек будет радикально отчужден от себя в этой «объективирующей идентификации». Он будет вынужден соперничать со «своим» «собственным» образом.
ОБРЕТЕНИЕ
СЕБЯ –
ОТЧУЖДЕНИЕ
ОТ СЕБЯ
Так я никогда не обретает прав на свое собственное я:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Формулируя свою теорию желания, Лакан опирается не только на рукопись Фрейда, но и на диалектику Гегеля в интерпретации Кожева. В частности, в том парадоксальном выводе, что желание обретается только как желание другого. Борьба за признание, борьба за желание разворачивается в диалектике отношений с другим. Лакан не раз говорит: формирование человеческого мира как такового происходит в изначальном соперничестве, в смертельной схватке с другими. Гегелевская диалектика господина и раба состоит в том, что господин лишает раба его наслаждения, овладевает объектом желания как объектом желания раба, получает признание со стороны раба, но при этом сам лишается своей независимости. У господина нет возможности своими силами преодолеть свою зависимость, свое отчуждение. 30 ноября 1955 года Лакан скажет: завоевавший наслаждение становится полным идиотом, ни к чему, кроме наслаждения, не способным, в то время как лишенный наслаждения сохраняет всю свою человечность. Раб признает господина, а значит, имеет возможность получить признание и с его стороны. Вот он веками и ведет борьбу за достойное признание. Раба заставляют работать, и он получает возможность воспринимать себя через творения своих рук. Господин остается в зависимости, в то время как раб готовит себя к независимости. У него появляется шанс быть признанным в своем труде. Итак, желание обретается как желание другого не потому, что другой владеет ключом к желанному объекту, а потому, что за желанием какого-то объекта, будь то предмет, или человек, скрывается желание быть признанным другим. Это желание быть желанным. Желание желания другого. Так уже за желанием получить молоко стоит желание получить признание, любовь матери. Это признание по сути дела подтверждает существование. Быть признанным значит существовать.
Еще один парадокс заключается в том, что желание утверждает нехватку существования. Я чего-то желаю, значит, мне чего-то не хватает для существования. Я желаю того, что находится вне меня. Я желаю того, что для меня – не я, нечто отличное от меня.
Борьба за признание, борьба за желание другого отчуждает его от объектов желания. Я желаю не то, что называю в качестве желанного объекта. Желание не может быть удовлетворено. Такую цену ребенок платит за вход в мир человека, языка, культуры. Удовлетворить можно не желание, а потребность.
Лакан отличает желание от потребности и запроса. Потребность нацелена на конкретный объект и удовлетворяется этим объектом. Запрос формулируется в обращении к другому человеку. Запрос этот, следовательно, возникает в поле языка и относится к чему-то отличному от удовлетворения, к которому он взывает. Запрос, будучи сформулированным в языке, всегда уже ставит вопрос о присутствии и отсутствии. Биологическая потребность и звучащий из языка запрос, таким образом, никогда не совпадают. Между ними всегда сохраняется зазор.
В этом зазоре между потребностью и запросом и рождается желание. Оно не относится к независимому от субъекта реальному объекту. Этот момент подчеркивается и в желании самого Лакана. Когда он утверждает в «Инстанции буквы», что бессознательное есть дискурс Другого, то желание его состоит в том, чтобы указать на то потустороннее, где признание желания сплетается с желанием признания.
Желание, в отличие от потребности, обладает постоянно смещающимся, блуждающим, эксцентрическим и даже скандальным характером. Еще один его парадокс состоит в том, что, апеллируя к реальному, желание довольствуется галлюцинаторным удовлетворением. Оно – источник фантазма как такового. Однако при этом оно воздействует не только на воображаемый порядок субъекта, но и приводит в движение символическую цепь означающих. Желание запускает все речевые акты, включая молчание. Оно движет всеми сознательными и бессознательными представлениями.
Наконец, еще один парадокс желания: объект становится желанным только в случае запрета. Желание пробуждается запрещающим его Законом. Оно нуждается в препятствии, которое нужно преодолеть. Нет инцестуозного желания до запрета на инцест. Ссылаясь на Святого Павла, Лакан утверждает: объект становится объектом желания только в случае запрета. Желание поддерживается запрещающим Законом. Как ни странно, но именно здесь коренится этика Лакана. Он не только противопоставляет Закон и желание, но говорит и о Законе самого желания. Завет Лакана: не предавай своего желания! Его Закон – единственный императив. Его проявление – во влечении.
ВЛЕЧЕНИЯ ПО ЛАКАНУ
Желание связано с влечением. Влечения, по Лакану, – частичные проявления желания. Влечения – частичные аспекты, в которых желание себя проявляет. Лакан подвергает жесткой критике переводчика Фрейда на английский, Стрейчи, за превращение основополагающего психоаналитического понятия «влечение» в биологический термин «инстинкт». Именно на Стрейчи во многом лежит ответственность за биологизацию психоанализа, за то, что человек оказался наделенным инстинктами. Влечение, подчеркивает Лакан вслед за Фрейдом, – символическое, культурное образование. Влечения, в отличие от инстинкта, крайне разнообразны и формируются вместе с разворачиванием истории жизни человека. В отличие от инстинктов и потребностей, влечение, как и желание, невозможно удовлетворить. Цель влечения не конечна, она заключена в самом пути его движения. Наслаждение достигается не достижением какой-то цели, а повторяющимся движением по замкнутой символической цепи. Лакан придерживается дуализма влечений Фрейда, только дуализм этот он понимает не как противостояние различных влечений, а как оппозицию в режиме пары символическое и воображаемое. В 1920 году, в книге «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд сталкивается с невозможностью окончательно противопоставить влечения. Несмотря на неудачу, он не отказывается от оппозиции «влечение жизни – влечение смерти». Лакан даже и не пытается поддерживать эту оппозицию. Для него всякое влечение – и сексуально, и – влечение смерти. Лакан приходит к такому выводу, опираясь на соображения Фрейда, высказанные в той же книге 1920 года: любое влечение характеризуется консервативностью и навязчивым повторением, иначе говоря, связано с влечением смерти. Кроме того, Лакан настаивает на частичном характере любого влечения. В теории Фрейда частичные влечения в Эдипов период собираются под эгидой генитальности в некое целое. Гениталии центрируют сексуальный интерес ребенка. Лакан, в отличие от Фрейда, настаивает на том, что влечения всегда сохраняют свою частичность и никогда не достигают гипотетической завершенной организации. Нет никакой полной интеграции влечений, никакого гармоничного слияния в единое целое! Лакан говорит о четырех частичных влечениях – оральном, анальном, зрительном, голосовом. Каждое из них связано с определенной эрогенной зоной – губами, анусом, глазами, ушами. Каждому из них соответствует свой частичный объект – грудь, фекалии, взгляд, голос. Первые два влечения связаны с потребностью, два других – с желанием.
Лакана как раз и интересует желание как таковое, желание без объекта. Важен не объект, на который направлено желание, а причина его возникновения, иначе говоря – объект-причина. Эту объект-причину желания Лакан называет объектом а («а» от французского autre – другой). Поскольку желание это всегда уже желание другого, то Лакан и называет его объектом а – объектом-причиной желания другого.
Этот таинственный объект Лакан подробно рассматривает на семинарских занятиях 1960/61 годов, посвященных переносу. Он связывает объект а с понятием, которое находит в «Пире» Платона, – агальма. Агальма – драгоценный объект, ценность которого заключена в связи с Другим. Объект а – агальма, невидимое сокровище, то, что «уцелело» от символизации. Поскольку этот объект не символизирован, его невозможно представить. На семинарах 1966/69 годов Лакан будет говорить, – непредставимость этого ускользающего объекта ведет к тому, что он функционирует как нехватка бытия.
Этот непредставимый объект помогает понять, как ребенок находит опору в символическом порядке. Он отождествляет себя с означающим в этом порядке, таким, например, как его имя собственное. Он восполняет нехватку, на которую указывает наличие желания, означающими, представляющими его другим означающим. Сложность ситуации состоит в том, что порядок Другого как источника языка, также основан на нехватке. Ведь мать как источник любви и родного языка сама «страдает» нехваткой, на что указывает ее желание. В результате отождествление себя с означающим, с собственным местом в порядке языка, предполагает отождествление с объектом этой нехватки в Другом, Матери, Отце. Субъект находит нишу в Другом, идентифицируясь с самой пустотой в его сердцевине, с той точкой, в которой
Другой терпит крах. Крах быть полноценным, всемогущим, идеальным.
Объект-причина желания в Другом, с которым отождествляется субъект, восполняет нехватку. Объект а придает тело этой пустоте в Другом. Объект а одновременно представляет собой чистую нехватку, пустоту, вокруг которой вращается желание, и воображаемый элемент, скрывающий пустоту, заполняющий ее так, что она становится незримой.
На семинарах 1969/70 годов Лакан, по аналогии с прибавочной стоимостью Маркса, определяет объект а как причину прибавочного наслаждения. И, наконец, концептуальное путешествие объекта а завершится обретением в 1974 году исключительного статуса связного всех трех порядков лакановского психического аппарата: этот объект расположится в центре Борромеева узла, в той области, в которой перекрываются символическое, воображаемое и реальное.
Понятие объект а непосредственно связано с воображаемым порядком и фантазией, с фантазматическими отношениями желания к символическому порядку Другого. Фантазия это и последнее доказательство того факта, что желание субъекта – желание Другого, и способ, позволяющий субъекту ответить на вопрос, каким именно объектом он является в глазах Другого, в желании Другого. Благодаря фантазии ребенок отвечает на вопрос о своей роли в отношениях матери с отцом. Этот загадочный объект а появляется у Лакана в конце 1950-х годов как раз в связи с теорией рождения своего собственного образа по образу и подобию другого, то есть в связи со стадией зеркала.
ПРЕДИСТОРИИ
СТАДИИ
ЗЕРКАЛА
3 августа 1936 года Лакан выступает на 14-м Международном психоаналитическом конгрессе в Мариенбаде. Впрочем, толком выступить ему так и не удалось: через десять минут выступление прерывает председательствующий Эрнест Джонс. Почему? Возможно, потому что никому не известный француз говорил на каком-то непривычном языке. Возможно, потому что все были взволнованы куда более важными проблемами – конфликтом Анны Фрейд и Мелани Клайн; расползающимся по Европе фашизмом, который вынуждал психоаналитиков покидать Европу.
Лакан понимает – идти нужно своим путем, но ему нужны союзники. Он обращается к работам Мелани Клайн, которая занимается вопросами фантазматического, воображаемого пространства субъективации, структурализацией объектных отношений, архаической ролью эдиповых уз, паранойяльной позицией. Для Клайн, как и для Лакана, объект – всегда имаго, то есть образ объекта, который субъект интроецирует в себя, превращая его в фантазм. Позиция Клайн и Лакана противоположна позиции Анны Фрейд и нарождающейся эго-психологии. Лакан будет определять становление психики, исходя из того, что я субъекта создается не под влиянием принципа реальности, не как система психологических защит, но в результате серии идентификаций, в первую очередь в результате идентификации со «своим собственным образом».
Само понятие «стадии зеркала» Лакан заимствует у психиатра, философа, детского психолога Анри Валлона. Он перерабатывает теорию Валлона на основе идей Фрейда о происхождении я. Другими истоками «стадии зеркала» становятся диалектика отчуждения Гегеля и теории Харрисона, Шовена, Лоренца. Эти этологи установили первостепенную роль образов и их запечатлевания в развитии живых организмов.
В статье 1931 года «Как развивается у ребенка понятие о собственном теле» Валлон описывает появление представлений о себе. В этой статье рассматриваются опыты с зеркалом как своего рода испытания, которые ребенок проходит на пути взросления и которые становятся решающими в завоевании нормальной «взрослой» связи с собственной реальностью и реальностью вообще. Лакан психоаналитически пересматривает психологические представления об отношениях с реальностью, а также замещает «испытания» «стадией».
В 1923 году в работе «Я и оно» Фрейд высказывает ряд соображений по поводу рождения я. Во-первых, пишет он, я – одно из представлений, которое кажется нам само собой разумеющимся: «мы создали себе представление о связной организации душевных процессов в одной личности и обозначаем его как я этой личности». Во-вторых, появление я связано с различением ощущений внешнего и внутреннего, с образцом этого различения на основе удовольствия/ неудовольствия. Я – поверхность между внутренним и внешним, граница, на которой конституируется субъект. Между тем то, что ребенок научается различать себя и другого, еще не значит, что он оказывается в согласии с собой. В субъекте конституируется область изначального отчуждения, формирующая в нем разделенность внешнего и внутреннего. В появлении себя, своего собственного я принципиальную роль играет другой. В книге 1921 года «Массовая психология и анализ человеческого я» Фрейд пишет, что в психической жизни человека всегда присутствует другой. Этот другой выполняет различные функции, и на первом месте у Фрейда стоит другой как образец, прообраз [als Vorbild]. В-третьих, эта поверхность проецируется вовне: я – проекция; образ себя придан извне. Лакан развивает эти соображения Фрейда.
Ребенок переживает стадию зеркала в возрасте от 6 до 18 месяцев. Начинается она после разрешения комплекса отнятия от груди, вследствие которого устанавливается имаго материнской груди. В результате этого отделения и раскрывается пространство, в котором будут то сходиться, то расходиться я и другой.
В основании стадии зеркала лежит «преждевременность рождения», беспомощность, Hilflosigkeit, отсутствие моторной координации послеродовых месяцев, витальная зависимость от Другого, от матери. Судьба новорожденного – социализация или смерть. Хоть и «с опозданием» на несколько месяцев, зеркальный образ позволяет скоординировать моторные функции тела и собрать различные органы в единый организм. Так ребенок овладевает собственным телом.
Запечатлеваемый образ себя в дальнейшем действует как жизненно необходимая опора, как протез, без которого я утрачивается в психотическом неразграничении внутреннего и внешнего. На стадии зеркала создается нарциссический образ, синтезирующий единство собственного тела, образа его. Свидетельством иллюзорности этого единства является тот психотический распад целостности тела, который встречается при шизофрении, при регрессии по ту сторону зеркала. Раздробленное тело – вот что поджидает за иллюзорным единством.
До стадии зеркала ребенок переживает свое тело не как целостность, а как автоэротическую автономию частей собственного тела. Встреча с зеркальным двойником приводит ребенка в восторг, а опыт «удвоения реальности» призван нейтрализовать угрожающий распад тела. Отождествляя себя с образом, приходящим извне, ребенок делает первый шаг к признанию себя – собственного я [moi]. Это признание приходит извне, и оно всегда должно будет приходить. Единство собственного я будет носить отпечаток воображаемого, иллюзорного единства, поддерживаемого человеком на протяжении всей жизни. Признавая себя в других, человек будет радикально отчужден от себя в этой «объективирующей идентификации». Он будет вынужден соперничать со «своим» «собственным» образом.
ОБРЕТЕНИЕ
СЕБЯ –
ОТЧУЖДЕНИЕ
ОТ СЕБЯ
Так я никогда не обретает прав на свое собственное я:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11