- Дубравка, извинись, пожалуйста, перед Валентиной Григорьевной за меня.
- А вы сами разве не можете этого сделать?
- Не могу, - сурово сказал артист. - Я сделаю это позже. И, пожалуйста, не воображай о себе невесть что... - Он помолчал и снова заговорил, но уже мягко, почти нежно: - Может быть, это хорошо, что ты не умеешь прощать. Но от этого черствеет сердце. Я не знаю, что хуже: быть мягким или быть чёрствым. Я знаю, например, что ты обо мне думаешь. Я на тебя не в обиде. Если человек вдруг упал, а потом высоко поднялся, то судить его будут по последнему... - Он не положил на Дубравкину голову своей руки, как бывало. Он просто сказал: - До свидания, Дубравка, - и пошёл на другую сторону набережной. Туда, где шумел народ, где витрины устилали асфальт тротуаров жёлтыми электрическими коврами. И снова Дубравке показалось, что у него под пиджаком звенят струны.
...Ночью Дубравка залезла в санаторий учителей и нарвала там букетик гвоздики.
Она пробралась по скрипучим карнизам, по ржавой водосточной трубе. Она уселась на подоконник в комнате Валентины Григорьевны и на испуганный голос: "Кто это?" - спокойно ответила:
- Это я, Дубравка. Я принесла вам гвоздику.
Валентина Григорьевна поднялась с кровати, уселась рядом с Дубравкой. Сказала грустно:
- Почему искусство такое... непримиримое? Почему так неприятно, когда тебя уличают в том, что ты не принадлежишь к нему?
- Это я наврала, что вы артистка, - сказала Дубравка.
- Зачем?
- Не знаю. Извините меня.
Валентина Григорьевна взяла у Дубравки гвоздику, поставила её в стакан с водой.
- Почему ты мне приносишь цветы?
- Это я знаю, - сказала Дубравка. - Я вас люблю.
Валентина Григорьевна прислонилась к стене.
- За что? - тихо спросила она. - Я ведь ничего не сделала такого... Я понимаю, девчонки иногда влюбляются в артистов, даже не в самих людей, а просто в чужую славу. За что же любить меня?
- Вы красивая... Бабушка назвала вас Радугой.
Валентина Григорьевна села на подоконник, свесила ноги и чуть-чуть сгорбила спину.
- У меня бабушка спросила, не влюбилась ли я в какого-нибудь мальчишку, - продолжала Дубравка, глядя, как переливаются огни вывесок и реклам на приморском бульваре. - Будто я дура. А вы знаете, иногда я чувствую: подкатывает ко мне что-то вот сюда. Даже дышать мешает, и я всех так люблю. Готова обнять каждого, поцеловать, даже больно сделать. Тогда мне кажется, что я бы весь земной шар подняла и понесла бы его поближе к солнцу, чтобы люди согрелись и стали красивыми. Мне даже страшно делается... Разве можно столько любви отдать одному человеку? Да он и не выдержит... А иногда я всех ненавижу. А мальчишек я ненавижу всегда.
Она замолчала. И ей показалось вдруг, что сейчас тишина разорвётся и кто-то злорадный захохочет над ней во всё горло. Потом она успокоилась, и тишина показалась ей значительной, наполненной внимательными глазами, которые благодарно смотрят на неё.
- Расскажи мне об отце этих малышей, Серёжки и Наташки, - сказала Валентина Григорьевна.
Какая-то смутная тревога подступила к Дубравкиному сердцу. Дубравка съёжилась.
- Зачем? - спросила она.
- Просто так... Мне кажется, он славный человек.
- Он странный... Купается ночью. От него табаком пахнет... Зачем вам?
Валентина Григорьевна смотрела на верхушки кипарисов, за которыми на морской зыби перламутрово мерцала лунная тропка.
- Красиво, - сказала она.
- Красиво... - прошептала Дубравка, поймав себя на том, что море и горы стали для неё скучными и мёртвыми, как пейзажи на глянцевитых сувенирных открытках. Она заторопилась домой. Прошла по карнизу и, расцарапав живот о проволоку на водосточной трубе, соскользнула на другой карниз и с него - на подвесную лестницу.
Она кое-что знала об отце малышей Серёжки и Наташки. Раньше она робела перед ним, как робеют ребята перед директором школы. Теперь она чувствовала к нему острую неприязнь.
Он работал в Ленинграде в научном институте. Делал какое-то важное дело. Жена его умерла, когда Серёжке и Наташке было по году.
Говорят, после смерти жены он целую неделю катал близнецов в двухместной коляске и не мог пойти на работу. Потом он забросил коляску, подхватил ребят на руки - отнёс в ясли. Когда малыши подросли, он отдал их в круглосуточный детский сад.
Нынче он приехал к морю на целых два месяца, потому что не отгулял положенный отпуск в прошлом году. Отдыхать он не очень умел. Сам с собой играл в шахматы. Уходил на колхозных сейнерах ловить ставриду. Серёжка и Наташка иногда по три дня жили на попечении соседей. Это он прозвал беспризорную собачонку Кайзер Вильгельм Фердинанд Третий. Встречая курортных знакомых, он говорил:
- Одолжите тысячу рублей. Отдам в Ленинграде.
Соседи и знакомые конфузливо оправдывались, недвусмысленно пожимая плечами. Вскоре они перестали попадаться ему на улице, предпочитая при встрече перейти на другую сторону, или прятались в подъездах домов. А он ходил со своими ребятами или просто один, пропадал с рыбаками на море и, кажется, не жалел ни о чём. Его называли чудаком. Он мог смотреть не мигая. Мог мигать без причины и смеяться в собственное удовольствие.
Звали его Пётр Петрович.
Утром к Дубравке в комнату залезли Серёжка и Наташка.
- Дубравка, что такое лихая пантера? - спросили они.
- Вроде тигра, - сонно ответила Дубравка.
Серёжка и Наташка внимательно осмотрели её, даже пощупали пальцы на её руках и сказали:
- Почему тебя папа Пантерой назвал?
Дубравка вскочила:
- Он негодяй, ваш папа!
Близнецы насупились и молча полезли через окно на улицу.
- Он сам ещё хуже! - крикнула Дубравка, высунувшись из окна.
Во дворе стояли Валентина Григорьевна и Пётр Петрович. Сердце у Дубравки ёкнуло. Она хотела крикнуть: "Не ходите с ним на пляж!" Ей хотелось спросить: "Разве вам плохо со мной?" Но она с шумом захлопнула створки окна.
"Не пойду, - думала она. - Раз ей со мной неинтересно, то и не нужно. Не стану я ей навязываться. Выбрала себе этого... Я сейчас надену ботинки и пойду в горы".
Но вместо ботинок она натянула резиновые купальные туфли. Надела на голову белую абхазскую шляпу с бахромой, свой лучший сарафан и побежала на пляж. Она торопилась. Она боялась опоздать.
На пляже, у самой воды, двое взрослых и двое малышей играли в волейбол.
Валентина Григорьевна увидела Дубравку, улыбнулась и кинула ей мяч.
- Бей, Дубравка!
Дубравка ударила изо всей силы ногой. Мяч упал в море и заскакал на мелкой зыби у самого берега.
Серёжка и Наташка побежали за ним, сердито поглядывая на Дубравку. А она отошла в сторону, скинула сарафан, вошла в воду и поплыла. Нырнёт, вынырнет. Нырнёт, вынырнет. Она заплыла дальше всех.
С берега доносился едва слышный шум голосов, смех, похожий на хлопанье крыльев. Кто-то боязливый визжал. Дубравка поморщилась, перевернулась на спину. Она лежала на воде, раскинув руки. Вода прикрыла ей уши мягкими большими ладонями. Громадное небо сверкало, и глаза не выдерживали его блеска. Дубравка закрыла глаза, потом вдруг перевернулась на живот и резким кролем понеслась к берегу. Она отыскала среди купающихся человека с глазами тёмными, как у Серёжки и Наташки.
- Ну, держись!
Она нырнула и дёрнула его за ноги в воду. Потом забралась ему на плечи.
- Вот тебе!
Пётр Петрович сжал Дубравкины руки. Он погружался всё глубже и глубже. Он смотрел Дубравке в глаза, и было похоже, что он смеётся. Он словно хотел сказать: "Хорошо здесь, под водой".
"Что тебе нужно? Пусти!" - кричала про себя Дубравка. Она не успела вздохнуть перед тем, как упала в воду лицом. Ей было очень трудно сейчас. А Пётр Петрович подмигивал ей:
"Куда ты торопишься? Давай поплаваем... Ты ведь плаваешь, как акула..."
"Пусти!!!"
"Нет, ты посмотри, как здесь красиво..."
Солнце плавало под водой жёлтыми колеблющимися шарфами. Водоросли щекотали Дубравкины ноги. Упругая тяжесть сдавливала ей виски. Шея вздрагивала. Дубравка вспомнила лицо Утюга, когда он тонул возле своего круга. Она чуть не крикнула по-настоящему. Пётр Петрович выпустил изо рта большой пузырь. Пузырь побежал вверх, за ним побежали другие, помельче. Дубравкино тело рванулось к поверхности. Она почувствовала, что руки её освободились. Быстрее! Быстрее!.. И когда Дубравка глотнула воздуха, она всё ещё бешено колотила руками по воде, словно желая выпрыгнуть из неё вся. Небо кружилось. Горы кружились. Совсем рядом плавал мужчина. Он смотрел на неё с сожалением и приглаживал волосы.
- Привет! - сказал он.
Дубравка всхлипнула, отвернулась и быстро поплыла к своему камню. Она взобралась на камень и упала там, тяжело дыша. Ей не хотелось ни думать, ни шевелиться. Может быть, она и заснула бы даже. Но вдруг она услышала позади себя шорох. Вскочила и увидела злорадные лица мальчишек. Они подстерегали её здесь, за камнем, в воде. Теперь они шли мстить за обиды.
Камень высок. Очень высок. Прыгать с него невозможно. Внизу торчат из воды острые выступы.
- Попалась, артистка! - кричали мальчишки.
Позади них, сжимая в руке свой резиновый круг, карабкался толстый, усталый Утюг. Он кричал, отдуваясь:
- Сейчас мы отлупим тебя беспощадно!
На Дубравку посыпались мальчишечьи кулаки. Утюг не бил. Он только приговаривал:
- Я бы тебе дал. Только ты умрёшь от моего удара.
Потом он растолкал мальчишек, помог Дубравке встать и сказал добродушно:
- Слушай, согласна, что ты попалась? Дай слово, что больше не будешь нарзаном поить, тогда мир. А то смотри, сейчас ещё поддадим.
- Буду! - крикнула Дубравка. - Всё время буду!.. Мне на вас и смотреть-то смешно.
Она сделала несколько шагов и прыгнула с камня.
- Убьётся! - закричал Утюг.
Мальчишки подбежали к краю утёса. Они видели, как Дубравка, перелетев острые выступы, почти без брызг ушла в воду. Они проглотили завистливую слюну и честно выразили своё восхищение словами:
- Ох!.. Вот это артистка!..
Потом они горестно уселись на край скалы.
Утюг схватил свой спасательный круг, разбежался и ахнул вниз солдатиком. Вода больно хлестнула его по согнутым коленям, ударила в подбородок, вырвала из пальцев надувной резиновый поплавок.
Когда Утюг вынырнул на поверхность, он увидел пляшущих на камне мальчишек. Они орали ему приветствия. Неподалёку колыхался спасательный круг. Он прощально булькал, выпуская из разорванного бока последний воздух. Почти рядом плавала Дубравка. Она удивлённо и немного испуганно глядела на Утюга.
Утюг тоскливо отвернулся, приготовился тонуть и вдруг, сам того не заметив, поплыл к камню.
Обретённого так внезапно умения хватило ему ненадолго. Он медленно погружался.
- Набери воздуха побольше и ныряй, - услышал он возле себя голос Дубравки. - Не бойся, я помогу, если что...
Плыть под водой было легче. Утюг нырял и вновь выныривал, набирал воздух. Камень становился всё ближе и ближе. Дубравка ныряла рядом. Она вытащила обессиленного Утюга на острые выступы под скалой.
Над их головами промелькнул коричневый мальчишечий живот. Один, другой, третий... Мальчишки прыгали в воду.
- Тут на дне красивая раковина лежит, - сказала Дубравка.
- Умел бы я хорошо плавать, я бы её достал... тебе, - сказал Утюг.
- Она глубоко. До неё донырнуть трудно.
На выступы под скалой лезли мальчишки.
- Ай да Утюг! - кричали они. - Ай да мы!
- Нужно с камнем нырять, - сказал Утюг. - С камнем в руках.
* * *
После обеда Дубравка постучала в комнату Валентины Григорьевны.
- Вот, - сказала она, входя. И поставила на подоконник большую мокрую раковину. - Я её достала для вас. Это та самая... Из глубины... Я ныряла за ней с камнем. С камнем хорошо... Возьмите её с собой. Будете меня вспоминать.
Валентина Григорьевна хотела обнять Дубравку за плечи, но она выскользнула и побежала по лестнице.
* * *
Собака - друг. Собака всё понимает, но ничего не может сказать. Собака сочувствует молча, в этом её преимущество.
Дубравка сидела под лестницей, на соседских половиках, которые были вывешены на перила для сушки. Собачонка лежала у её ног. Она не знала, что в человеческом мире её называют Кайзер Вильгельм Фердинанд Третий или попросту Вилька. Собака смотрела в заплаканные Дубравкины глаза и, конечно, не могла разобраться, почему плачет человек, если он не голоден, если его не побили палкой, не пнули ногой, не переехали хвост тяжёлым тележным колесом.
Дубравка ходила на рынок за рыбой для ужина. Когда она пришла, то увидела Серёжку и Наташку. Они сидели на корточках под окном Валентины Григорьевны и подбирали с земли яркие радужные черепки. Это была разбитая Дубравкина раковина. Из окна Валентины Григорьевны выглядывали сконфуженный руководитель драмкружка, Снежная королева, Ворон Карл, Ворона Клара и Пётр Петрович.
- Дубравка, - сказал Серёжка, - они пригласили всех на спектакль.
У Дубравки дрожали губы.
- Дубравка, - сказала Наташка, - они говорят: жаль, что ты не играешь. Ты хорошо играла...
Дубравка услышала стук каблуков. По лестнице спускалась Валентина Григорьевна.
Серёжка и Наташка подобрали обломки раковины, стали друг к другу спиной, готовясь зареветь.
Дубравка поставила кошёлку с рыбой на окно своей комнаты и побежала. Она слышала, как Валентина Григорьевна кричала ей вдогонку:
- Дубравка, Дубравка, вернись... Он ведь нечаянно...
"Он, - думала Дубравка. - Всё он..."
Дубравка спрыгнула с каменного забора позади дома на другую улицу и пошла по ней вверх к маленьким огородам местных жителей.
Вечером Дубравка забилась под лестницу. Стены здесь обросли плесенью. На старой паутине качались высохшие мухи. Мыши разгуливали под лестницей не торопясь. Собака Вилька приходила сюда ночевать.
- Вот, Вилька, как получается, - бормотала Дубравка. - Ты ведь сама знаешь. Тебе объяснять не нужно.
Собачонка прикрывала глаза. У неё были лиловые веки и сморщенный старушечий нос.
- Она такая красивая, а он... - вздохнула Дубравка.
Собака тоже вздохнула. Если бы она могла думать человеческими категориями, может быть, она и поняла бы смысл этого слова - "красивая"...
- Что она в нём нашла?! - крикнула Дубравка. - Он урод. Насмешник. Бесчувственный крокодил. Он обманет её и будет смеяться. Вилька, ты ничего не понимаешь в людях!
Собака положила морду на передние лапы. Она давно уже научилась разбираться в людях. Она различала их характеры даже по запаху. Если бы люди могли научиться этому искусству у бродячих собак! Но они не желают. Они предпочитают делать глупости. Вилька давно уже догадалась, что Дубравка встанет сейчас и побежит делать странные, ненужные вещи. Она даже прикусила зубами Дубравкин сарафан, словно хотела сказать: "Не уходи, пожалуйста, это тебе совсем ни к чему. Лучше давай выспимся". Но Дубравка пощекотала её за ухом, взъерошила шерсть на собачьей спине и выбралась во двор.
- Спи, - сказала она Вильке.
Потом Дубравка поднялась по висячей лестнице, перелезла с неё на карниз. Водосточная труба. Ещё карниз. Дубравка уселась на окне и тихо позвала:
- Валентина Григорьевна, вы спите?
- Иди сюда, - сказала Валентина Григорьевна.
Дубравка не шелохнулась. Спросила:
- Вы его любите?
- Дубравка...
- Он негодяй. У него пять жён. Шестую он отравил керосином. Он обворовал сберкассу. Он хочет убежать в Турцию.
- Дубравка, как ты смеешь!
- А вот смею. Он прохвост!
Валентина Григорьевна села на кровати.
- Уходи, - сказала она тихо и решительно. - Я тебя не хочу видеть.
Дубравка посопела немного и вдруг выкрикнула:
- А вы... Я тоже знаю про вас. Вы такая же, как и все!
* * *
Где-то у турецких берегов прошёл шторм. Он раскачал море так, что даже у этого берега волны налезали друг на друга, схлёстывались белыми гривами. Падали на берег, как поверженные быки, и с рёвом уползали обратно.
Ветер прогнал всех людей с пляжа. Большие пароходы поднимались над молом, словно хотели присесть на бетон, отдохнуть, отоспаться. Прогулочные катера и рыбачьи сейнеры плясали возле причалов. Было похоже, что они вот-вот начнут прыгать друг через друга.
Люди не подходили к каменному парапету набережной. Он уныло тянулся вдоль бухты, весь мокрый, весь в пене. Брызги долетали до витрин магазинов и кафе. Чайки, вытеснив жирных голубей, садились на крыши домов.
Дубравка лежала на пляже одна. Она знала секрет: если поднырнуть под первую, самую бешеную волну и подождать под водой, изо всех сил работая руками, пока над головой пройдёт вторая волна, то обратным течением тебя унесёт в море. И можно будет плыть, взлетая на гребнях. Небо закачается над головой, и берег будет то пропадать, то появляться. Люди на берегу станут размахивать руками. Говорить всякие слова о безумстве, но в этих словах будет восхищение и зависть.
Дубравка думала об этом просто так. Ей никого не хотелось удивлять. Ей казалось, что море специально разбушевалось сегодня, чтобы успокоить её и утешить. Море было красиво. Оно было красиво так, что все Дубравкины горести потеряли смысл. Она вдруг словно освободилась от всего тесного, неприютного, сковывавшего её последнее время.
1 2 3 4